IV. Многопартийность и однопартийность

Мы стремимся разработать теорию политических режимов нашего времени. Под теорией я понимаю нечто большее, чем описание режимов в том виде, в каком они действуют. Теория предполагает выя­вить основные черты каждого режима, с помощью которых можно уяснить его внутреннюю логику.

Сначала мы обратились к функциям в самом формализованном значении слова.

Администрация обеспечивает действие законов, правосудие и полиция выступают как представите­ли администрации в ее негативной функции: их задача — помешать гражданам вступать в открытый конфликт друг с другом, обеспечить соблюдение законов о частной и общественной жизни.

Политическую власть (в узком смысле слова) характеризует ее способность принимать решения, одни из которых определяют отношения с зарубеж­ными сообществами, другие относятся к сферам, которые не регулируются законодательством (на­пример, выбор лиц, которые могут занимать опре­деленное положение в обществе), кроме того, право устанавливать или изменять сами законы. Пользуясь правовой терминологией, можно сказать, что ис­полнительная или политическая (как в широком, так и в узко специальном значении слова) функции свойственны одновременно исполнительной и за­конодательной властям.

Воплощаются эти функции в организационных структурах двух типов: с одной стороны, это чинов­ники и бюрократия, с другой — политические деяте­ли и избирательная система в парламентском или партийном режимах. В современных обществах глав­ную роль играют политические деятели; речь идет о том, чтобы обеспечить подчинение управляемых и взаимосвязь политики с высшими ценностями сообщества, служение которым режим объявляет своей задачей.

В каких же функциях и разновидностях орга­низационных структур проявляется главная переменная величина, основная отличительная черта режимов? Одно не вызывает сомнений: специфи­ческий характер каждого режима заключается от­нюдь не в административном порядке. В самых раз­ных режимах административные порядки схожи. Если общества относятся к определенному типу, многие их административные функции схожи, ка­ким бы ни был режим. Политическая система (в узком смысле слова)» определяет отношения управ­ляемых и правителей, устанавливает способ взаимо­действия людей в управлении государственными делами, направляет государственную деятельность, создает условия для замены одних правителей дру­гими. Таким. образом, именно анализ политической системы (в узком смысле) даст возможность об­наружить своеобразие каждого режима.

В качестве критерия я избираю различия между многопартийностью и однопартийностью.

Коль скоро закон дает право на существование нескольким партиям, они неизбежно соревнуются в борьбе за власть. По определению цель партии — не реализация власти, а участие в реализации. Когда соперничают .несколько партий, необходимо уста­новить правила, в соответствии с которыми про­текает это соперничество. Таким образом, режим, при котором существуют многочисленные соперни­чающие между .собой партии, носит конституцион­ный характер; всем кандидатам на законную реали­зацию власти известно, какими средствами они .имеют право пользоваться, а какими — нет.

Принцип многопартийности также предпола­гает законность оппозиции. Если право на сущест­вование предоставлено нескольким партиям и не все они вошли в правительств?, то волей-неволей не­которые из них оказываются в оппозиции. .Воз­можность на законных основаниях выступать про­тив ,правителей — относительно редкое явление в истории. Это отличительная черта определенной разновидности режимов — режимов западных стран. На основании законности оппозиции можно сделать .вывод о характере реализации власти — соответству­ющем законам или умеренном. Определения «со­ответствующий законам» и «умеренный» не равно­значны. Можно представить способ реализации власти, который соответствует законам, но не мо­жет считаться умеренным — если законы изначально устанавливают такие дискриминационные разли­чия между гражданами, что обеспечение законности само по себе связано с насилием, как, например, обстоит дело в Южной Африке. С другой стороны, не придерживающиеся законов правительства - могут выглядеть умеренными: известны деспоты, которые, не подчиняясь конституционным установлениям, не злоупотребляли своей властью в преследовании противников. И все же соперничество партий ведет к тому, что реализация власти все более ограничена существующими законами, а значит, характер ее ста­новится все более умеренным.

Так мы приходим к определению режимов. Ха­рактерных для Запада: это режимы, где Конститу­ция устанавливает мирное соперничество за реализацию власти. Такое устройство вытекает из Конституции, фиксированные или неписаные правила ре­гулируют формы соперничества отдельных лиц и групп. При монархическом режиме вокруг короля идет яростная борьба за его милости, в погоне за постами и почестями каждый волен поступать, как вздумается. Соперничество отдельных лиц в окружении монарха не регулируется ни Конститу­цией, ни какой-либо системой. Можно допустить существование и организованного соперничества, хоть и не определяемого Конституцией в букваль­ном смысле. В Великобритании внутрипартийная борьба за высшие посты упорядочена, назначения происходят на основе чего-то вроде Конституции, хотя она и не узаконена государством. Во француз­ской же радикальной партии соперничество вряд ли регламентируется Конституцией или подчиняется какому-то порядку; каждый находит свои способы пробиться наверх.

Это примеры мирного соперничества. Примене­ние оружия, государственные перевороты, что не­редко происходят во многих странах, противоре­чат сути западных режимов. В условиях демокра­тии случаются конфликты из-за имущества, которое невозможно предоставить всем, но развиваются эти конфликты не хаотически — если нарушаются обя­зательные правила, это уже выход за пределы режима, именуемого демократией.

Реализация власти в рамках закона по своей природе отличается от того, что называют взя­тием власти. Законная власть всегда временная. Реализующий ее знает, что эта роль отведена ему не пожизненно. При взятии власти завладевший ею не собирается возвращать ее неудачливому со­пернику. Идея же демократического соперничества не предполагает, что проигравший непременно проигрывает раз и навсегда. Если победитель пре­пятствует побежденным вновь попытать счастья, он выходит за рамки западной демократии, ибо объяв­ляет в таком" случае оппозицию незаконной.

В мирных условиях соперничество .за реализа­цию власти находит выражение в выборах. Не ста­ну утверждать, что выборы — это единственная фор­ма- мирного соперничества. В греческих полисах, к примеру, был иной принцип назначения, который, согласно Аристотелю» еще более демократичен— жребий. В самом деле, если исходить из постулата о равенстве, и взаимозаменяемости всех граждан, жребий — лучший способ назначения носителей власти. Но в современных обществах такое не­мыслимо, за исключением особых случаев, например, назначения присяжных. Полагаю, что жребий не­совместим с природой современных демократий, которые определяются представительством. В теории представители могли бы определяться наудачу, но граждане современных обществ слишком отличаются друг от друга, чтобы согласиться, с каким-то иным методом, кроме выборов.

Ссылка на реализацию власти в рамках закона подчеркивает очень важный вывод: сущность режи­ма не сводится к способу назначения носителей законной власти. Не менее важную роль играет и способ ее реализации.

Какова же главная трудность, с которой стал­кивается режим, определяемый через реализацию власти? Приказы отдаются всем от имени некото­рых. В лучшем случае правители представляют некое большинство. Но даже если они представляют мень­шинство, все граждане должны подчиняться его воле. Примирить эти две возможности логически не­трудно, что наилучшим образом сделал Руссо. Он писал: подчиняясь приказам большинства, даже если я не согласен с ним, я подчиняюсь самому себе, ибо я хотел такой режим, где царит воля большинства. В идеале никаких сложностей нет: гражданин при­нимает систему назначения в соответствии с зако­нами правителей, которые действуют на законных основаниях. То, что сегодня правители представляют враждующие между собой политические силы,— неизбежный второстепенный фактор, который, по сути ничего не меняет. Подчиняясь приказам, ис­ходящим от представителей своих противников, гражданин проявляет уважение к им же выбранному

режиму.

И все же (если мы обратимся к действительности и психологии) такой режим вынужден обеспечивать определенную степень согласия в сообществе, не пре­пятствуя обмену мнениями между партиями. Иначе говоря — постоянным спором соперничающих групп по поводу того, что надлежит делать.

Как добиться согласия в стране, где партии постоянно спорят?

Возможны два метода. Первый связан с государст­венными институтами и заключается в том, чтобы определенные функции и лица в государстве стояли над межпартийными спорами. Считается, что в не­которых режимах западного типа[8] президент рес­публики или монарх стоит над партийной борьбой, не имеет с ней ничего общего. Это попытка сде­лать одного лидера символом единодушия управ­ляемых, согласия с режимом и отечеством. Монарх или президент республики становятся олицетворением всего сообщества.

Второй метод, куда более мучительный, но зато более действенный, заключается в том, что устанав­ливаются ограничения действиям правителей — с тем, чтобы ни одна из групп не поддалась искуше­нию сражаться, а не подчиняться. Говоря отвлеченно, режим, называемый на Западе демократическим, едва ли мыслим без очерченных пределов, в которых правители полномочны принимать решения.

Оппозиция подчиняется решениям правительства, принятым в соответствии с законами, то есть ре­шениям большинства. Но если эти решения ставят под угрозу ее жизненные интересы, условия ее су­ществования, разве она не попытается оказать сопротивление? Есть обстоятельства, когда мень­шинство предпочитает борьбу покорности.

Здесь мы выходим за пределы западного демо­кратического режима. Все демократии подвержены риску переступить то, что можно назвать порогом насилия. Обратимся к примеру США: решения кон­гресса и федерального правительства о расовой интеграции и ныне создают угрозу того, что эту грань в южных штатах могут перейти. Подчас возникает опасность, что белое меньшинство Юга попытается любым путем защитить свой образ жизни, интересы и, если угодно, привилегии даже вопреки Консти­туции.

Функционирование любого западного режима зависит в основном от намерений противоборству­ющих партий. Основная проблема западной демокра­тии — сочетание согласия в стране с попытками оспорить само существование данного режима — более или менее разрешима, в зависимости от при­роды партий, от их целей и воззрений, привержен­ность к которым они декларируют.

Перейдем к режиму другой разновидности — однопартийному.

Я воздержусь от поисков определения ему. Вряд ли все режимы такого рода могут быть определены одинаково. Между ними огромные различия. Как бы там ни было, мне не хотелось бы придавать мо­ральный или политический характер анализу, который, по моим намерениям, претендует на беспристраст­ность.

Для таких режимов характерно предоставление одной партии монополии на законную политическую деятельность.

Под законной политической деятельностью я подразумеваю участие в борьбе за реализацию власти, а также в определении плана действий и плана устрой­ства всего сообщества. Партия, оставляющая за со­бой монополию на политическую деятельность, тут же сталкивается с очевидной и трудноразрешимой проблемой: как оправдать такую монополию? Почему некая группа, и только она, имеет, право на участие в политической жизни? У различных однопартийных режимов различные оправдания своей монополии. Я обращусь к приме­ру советского режима — чистейшему и наиболее законченному образцу подобного рода.

Коммунистическая партия СССР предлагает две • системы оправданий: первая основана на понятии подлинного представительства, вторая оперирует по­нятием исторической цели.

В принципе можно допустить, что определять законных носителей власти путем выборов невоз­можно из-за воздействия неких общественных сил. Чтобы обеспечить подлинность выбора, истинное представительство народа или пролетариата, необ­ходима, как нам говорят, единая партия. В такой системе оправдания отмена выборов становится ус­ловием подлинности представительства.

Вторая система оправдания, неизменно сочетающаяся с первой, опирается на историческую цель. Коммунисты заявляют, что монопольное право партии на политическую деятельность необходимо для создания совершенно нового общества, которое только и отвечает высшим ценностям. Если ува­жать права оппозиции, построить однородное об­щество и уничтожить классы невозможно. Для основополагающих преобразований необходимо сло­мить сопротивление групп, мировоззрение, интересы или привилегии которых оказываются задетыми. Вот почему естественно, что партия требует монополь­ного права на политическую деятельность, отказы­вается как бы то ни было ограничивать свою роль, стремится сохранять в полном объеме свою рево­люционную власть, если она ставит перед собой цель создать принципиально новое общество.

Когда монополия на политическую деятельность у одной партии, государство оказывается неразрывно связанным с нею. При западном многопартийном режиме государство- считает своим достоинством то, что не руководствуется идеями ни одной из противоборствующих партий. Государство нейтрально — оно терпит многопартийность. Возможно, государство не совсем нейтрально, поскольку требует от всех партий уважения к себе — к своей Консти­туции. Но, по крайней мере во Франции, оно и этого не делает. Французское государство признает законность даже тех партий, которые не скрывают своих намерений нарушить республиканскую законность, если им такая возможность представится. В усло­виях многопартийности государство, не будучи свя­зано с какой-то одной партией, в идеологическом смысле носит светский характер. При однопартий­ном режиме государство партийно, неотделимо от партии, располагающей монопольным правом на законную политическую деятельность. Если вместо государства партий существует партийное госу­дарство, оно вынуждено ограничивать свободу поли­тической дискуссии. Поскольку государство ут­верждает единственную идеологию — идеологию партии, монополизировавшей власть, оно официаль­но не может разрешить поставить эту идеологию под сомнение. В различных однопартийных режимах свобода политической дискуссии ограничена в разной мере. Но сущность однопартийного режима, где го­сударство определяется идеологией партии, моно­польно владеющей властью, одна: запрет всех идей, изъятие из открытого обсуждения множества тем, позволяющих обнаружить различные точки зрения.

Логика такого режима не в том, чтобы обеспе­чить законность и умеренность в реализации власти. Можно вообразить однопартийный режим, где реа­лизация власти подчинена правилам или законам. Государство партийного типа оставляет за собой почти безграничные возможности воздействия на тех, кто в партии не состоит. Впрочем, можно ли требовать умеренности и законности, если оправ­дание монополизма — размах революционных пре­образований, а сами преобразования — провозглашен­ная цель? Монополия политической деятельности предоставляется одной партии как раз из-за не­удовлетворенности действительностью. -Единствен­ная партия — по сути своей партия действия, пар­тия революционная. Однопартийные режимы обра­щены к будущему, их высшее оправдание не в том, что было или есть, а в том, что будет. Будучи ре­жимами революционными, они связаны с элементами насилия. Нельзя требовать от них того, что обра­зует сущность многопартийных режимов,— соблю­дения законности и умеренности, уважения интере­сов и мировоззрений всех групп.

Подчиняется ли каким-то правилам выбор но­сителей власти при однопартийном режиме или он произволен? В большинстве случаев одна партия овладевает государством не в соответствии с пра­вилами, а силой. Даже тогда, когда она сохраняет видимость уважения к конституционным правилам (что более или менее можно отнести к гитлеровской партии в 1933 году), она немедленно нарушает их, исключив возможность возвращения к настоящим выборам. Может ли стать частью внутренней жизни такой партии подобие мирного соперничества, кото­рое наблюдается в западном режиме? Может ли возникнуть организованное и мирное соперничество отдельных лиц или групп в борьбе за реализацию власти внутри этой партии, а значит, и за реали­зацию власти в государстве партийного типа?

Такое предположение теоретически нельзя счи­тать нелепым или немыслимым. На бумаге всегда (а порою и в жизни) в партии существует какая-то законность. Партийные руководители избирают­ся; теперешний генеральный секретарь польской коммунистической партии г-н Гомулка был назна­чен на этот пост решением политбюро в соответ­ствии с законами партии. Можно, следовательно, представить себе политический режим, объявляющий незаконными все партии, кроме одной, но не пре­следующий диссидентов внутри монопольно вла­деющей властью партии. Это режим, основанный на соперничестве за реализацию власти в рамках одной партии. На деле такое сочетание наблюдается редко и трудно осуществимо по причинам внутрен­него порядка.

Коммунистические партии были и остаются пар­тиями действия, революционными, их структура приспособлена к потребностям в сильной власти. Рус­ская партия образовалась в подполье, в соответ­ствии с учением, изложенным в 1903 г. в преслову­том сочиненьице Ленина «Что делать?». Это — учение о демократическом централизме, на деле предоставляющем штабу партии почти безусловную власть над массой активистов.

Кто же избирает носителей власти в партии-монополисте? Ее члены? Ни одна партия такого типа до сих пор не осмелилась проводить выборы, где все ее члены были бы избирателями в духе за­падных демократий. Во всех партиях, даже если проводится голосование по правилам — например, во Французской социалистической партии — гос­подствует влияние секретарей федераций и постоян­но действующих функционеров. И чем сильнее влия­ние секретарей региональных организаций на исход голосования, тем затруднительнее мирное внутри­партийное соперничество: местные и региональные руководители назначаются сверху, их отбирает штаб партии, ее секретариат. Для -законного и органи­зованного соперничества избирателям нужна определенная независимость от избираемых. Но во всех однопартийных режимах избираемые, то есть ру­ководители, назначают избирателей, то есть секре­тарей ячеек, секций или федераций, короче говоря — руководителей во всех звеньях иерархии. Такая разновидность порочного круга в устройстве партий, монопольно владеющих властью, не исключает из­вестной легализации внутрипартийной борьбы за власть. Но с этим же связана постоянная опасность того, что законное соперничество будет вытеснено насилием. Лидер русской коммунистической партии, систематически подбирая .региональных и местных руководителей, стал полным хозяином аппарата, хотя теоретически в партии всегда существовали выбор­ные процедуры. Они потеряли всякое содержание, подобно парламентским выборам в условиях одно­партийного режима. Партийные и парламентские выборы — не более чем разновидности ритуальных приветствий, коллективные проявления энтузиазма, они не обладают ни одной из тех черт, которые свойственны выборам западного типа.

Такими представляются мне сведенные к своей сути главные черты разновидностей существующих в наше время крайних режимов.

К этим разновидностям мне хотелось бы приме­нить понятие, предложенное Монтескье,— понятие основополагающего принципа. Каков принцип плю­ралистического режима?

В плюралистическом режиме принцип — это сочетание двух чувств, которые я назову уважением законов или правил и чувством компромисса. Соглас­но Монтескье, принцип демократии — добродетель, определяемая соблюдением законов и заботой о равенстве. Я изменяю концепцию Монтескье в свя­зи с новыми тенденциями представительства и меж­партийного соперничества. В самом деле, изначаль­ный принцип демократии — именно соблюдение правил и законов, поскольку, как мы уже видели, сущность западной демократии — законность в со­перничестве, в отправлении власти. Здоровая демократия — та, где граждане соблюдают не только Консти­туцию, регламентирующую условия политической борьбы, но и все законы, формирующие условия, в которых разворачивается деятельность отдельных лиц. Соблюдения правил и законов мало. Требует­ся еще нечто — не кодифицируемое и потому не связанное напрямую с соблюдением законов: чувство компромисса. Это трудно уяснимое, двусмысленное понятие. В разных культурах склонность к компро­миссу считается то похвальной, то предосудительной. В Германии для обозначения политических компро­миссов долгое время применялось неприятное слово: Kuhhande[9], что по смыслу соответствует барыш­ничеству. Зато английское «compromise» вызывает скорее одобрительную реакцию. В конце концов, соглашаться на компромисс — значит отчасти при­знавать справедливость чужих аргументов, находить решение, приемлемое для всех.

Недостаточно сказать, что принцип демокра­тии — одновременно и соблюдение законов, и сохра­нение чувства компромисса: компромисс может быть использован и во благо, и во зло. Трагедия западных режимов в том, что компромисс в иных областях приводит к катастрофам. При проведении внешней политики компромисс весьма часто лишает воз­можности найти выход из затруднительного поло­жения, поскольку приходится выбирать между по­литическими курсами, каждый из которых несет определенные преимущества и неудобства. Компро­миссная политика не ликвидирует опасности, она их множит, подчас нагромождая неудобства, связан­ные с проведением каждого из возможных курсов. Чтобы не вызывать взрыва страстей, возьмем пример достаточно старый: когда Италия Муссолини захватила Эфиопию, перед Францией (по крайней мере, на бумаге) открывались две возможности:

предоставить Муссолини свободу действий или же преградить ему путь любыми средствами, вплоть до военных, принимая во внимание, что соотноше­ние сил между Италией, с одной стороны, и Вели­кобританией, Францией и ее союзниками — с дру­гой, исключала вероятность военного конфликта. Выбранная же политика свелась к применению санк­ций, однако не достаточно эффективных, чтобы предотвратить какую бы то ни было опасность от­ветных военных действий со стороны Италии. След­ствием этих санкций — вполне предсказуемым — стало недовольство Италии, достаточно сильное, чтобы толкнуть ее в стан держав Оси. Однако эти санкции не настолько мешали Италии, чтобы выну­дить ее прекратить военные действия в Абиссинии.

Нередко удачен компромисс в экономике. Но и в этой области он порой недостижим: экономика, наполовину административная, наполовину рыноч­ная, не эффективна. Возможно, ключевая проблема западных режимов и сводится к тому, как исполь­зовать компромисс, не порывая ни с одной частью сообщества и не упуская из виду необходимость действовать эффективно. Само собой, нельзя найти решение раз и навсегда. Будем считать, что плю­ралистический режим успешно функционирует, если находится благое использование компромисса.

В чем принцип однопартийного режима?

Очевидно, он не может заключаться в уваже­нии к закону или в духе компромисса. Вероятно, такому режиму угрожала бы гибель, будь он зара­жен, разложен демократическим духом компромис­са. Принцип режима с партией-монополистом противоположен демократическому.

В поисках ответа, который мог бы дать некий последователь Монтескье на вопрос о принципе, лежащем в основе однопартийного режима, я при­шел — без особой уверенности — к выводу: им могло бы стать сочетание двух чувств. Веры и страха.

Сказать, что один из принципов однопартийного режима — вера, значит, по сути, повторить, но в иных выражениях, уже сказанное: монополизиро­вавшая власть партия — это партия действия, партия революционная. Но чем же сильна революционная партия, как не верой своих членов? Мы знаем, что свою монополию она оправдывает великими плана­ми, великой целью, к которой стремится. Чтобы за революционной партией следовали и ее члены, и беспартийные, они должны верить в ее учение, в провозглашаемые ею идеи. Но этой партии, пока общество не однородно, противостоят подлинные или возможные противники, предатели, контррево­люционеры, зарубежные агенты (не важно, как они называются) — все, кто не приемлет провозглаша­емые партией идеи. Устойчивость режима должна противостоять неверию или враждебности тех, кто не стоит полностью на позициях монополизиро­вавшей власть партии. Каким должно быть наиболее благоприятное для безопасности государства со­стояние духа таких диссидентов? Страх. Те, кто не верит официальному учению государства, должны убедиться в своем бессилии. Немного более полу­века назад Морис Баррес[10] дал достаточно циничную формулировку: социальный порядок основан на осознании народом своего бессилия. Несколько ее изменив, скажем, что для прочности режимов, ос­нованных на партийном монополизме, нужны не только вера и энтузиазм верующих, но и непре­менно — сознание своего бессилия неверующими.

Чувство бессилия у неверующих может сопро­вождаться смирением, безразличием, страхом. Страх необходим. Революционная партия, будь то в 1789 го­ду, 1917 или 1933 (у всех революционных партий есть общие черты), не может не пробудить энтузиазм меньшинства, не наводя страха на тех, кто I; энтузиазм не разделяет. Революционная партия порождает сильные чувства. Если вы не разделяете энтузиазма, который воодушевляет ее сторонников и который она пропагандирует, вас должно пора­зить оцепенение.

Я попытался выделить некоторые черты противо­положных режимов, взяв за основу анализа некую переменную величину, рассматриваемую в качестве главной. Такая логическая операция возможна, по­скольку политические системы — не просто сумма государственных институтов. У политических систем своя внутренняя логика. Применяемый метод обос­нован, если не доведен до крайности. Анализируя, я не описываю все многообразие систем и их конкрет­ные черты, а пытаюсь постичь некий отвлеченный тип системы. К счастью или к несчастью, государст­венные институты не отражают закостенело, раз и навсегда, сущность системы. В режиме с монополь­ной властью одной партии не все вытекает из мо­нополии на политическую деятельность. Одно­партийные режимы, равно как и многопартийные, не одинаковы. Оправдать выбор главной переменной можно тем, что она дает возможность обнаружить многие важные черты, в том числе и самую сущест­венную.

Исходя из понятий однопартийности и много­партийности, мы вывели критерий законности, при­годный для любого режима: формы отношения к государству и правительству; свободы, возможные в пределах каждого режима; наконец, принцип режима, в понимании Монтескье.