Рубка. Топор. Молот. Кинжал.

Л.Нуаре

Как пришел человек к той работе, которая называется рубкой? И чем отличается она от уже упомянутых форм удара и битья? Вот вопросы, которыми мы должны теперь заняться. Я хочу сначала ответить на последний вопрос с его различных сторон, а затем, строя на этом фундаменте, перейти к разрешению другого вопроса, который на первый взгляд кажется таким простым.

Рубка отличается от удара следующим:

1. Физиологически — поворотом на одну четверть руки” вооруженной рубящим орудием, таким образом, что поверхность кисти, при ударе обращенная кверху, поворачивается теперь наружу, а прежде обращенная внутрь, т.-е. сторона большого пальца, или, вернее, мускул, связывающий большой и указательный пальцы, поворачивается вверх. Это, по-видимому, незначительное изменение передних конечностей имеет неизмеримые последствия для всего физиологического строения человека.

2. Механически — тем, что рука в этом новом положении подчинена движению, которое держит ее, как часть машины, в прямом, вытянутом направлении, в то время как раньше, при битье и ударе, будучи согнута, она представляла гораздо меньшее плечо рычага и потому производила гораздо меньший эффект. Включение руки и кисти в механическую систему ярче всего ска-

зывается в том, что орудие, которое, собственно, производит действие, т.-е., например, режущее железо топора, не держится самой рукой, не находится в ее власти, но производит свой непосредственный эффект вне руки, на конце рукоятки (обуха). Орудие становится от этого, в известном смысле, независимее самостоятельнее, а кисть и рука, напротив, зависимее, подобно частям машины. Далее, так как давление — прежнего скоблящего, режущего, колющего орудия — превращается в энергичный толчок, то движение, естественно, может быть только почти прямолинейным и поступательным, а никак не ходящим взад и вперед или круговым, как при старых орудиях.

3. Технологически — чрезвычайным увеличением и усилением действия. Это вытекает непосредственно из предыдущего, Не только плечо рычага удлиняется рукояткой орудия, зажатой в руке, но и сама человеческая рука вынуждена оставаться в прямом, вытянутом положении, т.-е. становится тем самым длинным плечом рычага, который вращается вокруг плечевой кости и приводится в движение мускулом, тесно примыкающим к этой точке вращения. Таким образом, возникает мощный прирост скорости радиуса, описывающего длинный путь, благодаря энергичному сокращению действующего в тесном пространстве мускула. Раз дана эта форма действия, было естественно, что, при постепенном прогрессе промышленной деятельности, все работы с орудиями, выполнившиеся прежде самой рукой, например, битье, удар, резание, скобление, одна за другой переходили в эту форму, которая представляла столь значительные выгоды при расходовании сил, как ни одна другая.

Здесь мы присутствуем уже при настоящей машинной работе, при самых первых ее началах и ответвлениях от примитивной работы рукой или орудием — ибо что иное отличает машину, как не большее число промежуточных звеньев, и в мыслящем уме, и в причинном взаимодействии ее элементов, т.-е. в импульсах к движению? Все эти сложные отношения, согласно с нашей основной идеей, не могли создаться путем изобретения; и здесь скорее необходимо предполагать и искать постепенный рост и становление, возникновение из мелких, незаметных переходов, особенно путем перемены употребления.

Тем самым мы подходим к первому вопросу, поставленному в начале этой главы: как научился человек рубить? Что это не могло быть его исконной деятельностью, с достаточной ясностью вытекает из сказанного и подтверждается также древнейшими археологическими находками, раннее происхождение которых характеризуется не только остатками вымерших животных пород, но и особенно отсутствием рубящих орудий.

Совершенно неприемлем, ибо противен принципу постепенной эволюции, обычно даваемый ответ:

“Человек должен был весьма скоро убедиться, что его собственная рука является рычагом или радиусом, и увеличил действие этого радиуса, удлинив его с помощью палки; при этом он неминуемо должен был прийти к мысли укрепить на конце этого рычага режущее, скоблящее, роющее и т. п. каменное орудие”.

Такое предположение делает из первобытного человека столь совершенного механика, что даже Джемс Уатт и Стеффенсон, по сравнению с ним, представляются жалкими кропателями.

Рука человека, вообще, не могла иметь тенденции действовать вытянутой в прямую линию, т.-е. в качестве простого рычага или радиуса, прежде чем орудие не вынудит его к этому. Это вытекает уже из природы рычага (орудия для подъема), который в этом случае, т.-е. при настоящем подъеме тяжести, действовал бы весьма невыгодно, так как точка приложения силы лежит (выше мы показали это) гораздо ближе к точке вращения, чем тяжесть, находящаяся в конце руки, т.-е. в кисти. Согнутое положение руки здесь единственно уместно, его нужно предполагать и в тех случаях, когда рука должна была действовать книзу, т.-е. при ударе или давлении; должны были явиться весьма веские основания и внешние поводы, чтобы приучить ее в постепенных переходах к новому, вынужденному положению. В самом деле, стоит только представить себе повседневные операции, например, царапанье, скобленье, резанье, стучанье и т.д. — выполняемыми вытянутой рукой, чтобы тотчас же понять всю неуклюжесть этого положения и потому невозможность для него сделаться образцом и поводом для создания прямолинейных рубящих орудий.

Здесь, как и во многих случаях, мы приблизимся к истине, если вывернем наизнанку обычное распространенное представление и, обратив причинную связь, скажем так, не тенденция руки образовала орудие, а однажды данное, употребляемое для вполне определенной и естественной цели орудие видоизменило самую руку, приучило ее к этой определенной тенденции, и таким образом постепенно, благодаря перемене функции, эта тенденция была перенесена и на другие функции, пока, наконец, — как продукт неизмеримо долгой, совершающейся в постоянных переходах эволюции, — не произошли рубящие орудия, оказавшие всемогущее действие на физиологическое строение человека и на расширение его мощи.

С этой точки зрения вопрос, на который мы здесь должны ответить, ставится очень просто: каков был тот ближайший, естественный повод, который впервые вытянул руку человека и заставил ее работать и действовать в этом вытянутом положении?

Здесь, как и во всем нашем изложении, мы снова возвращаемся к тому узкому кругу, из которого мы выводили всю разумную деятельность, — а именно к совместному копанию. То, что я сказал выше об исходной точке скобления и резания, должно служить и здесь основной предпосылкой. Я хочу здесь еще прибавить, что особенно употребление обеих рук при работе роющим и копающим камнем должно было знаменовать существенный прогресс, как технический, так и интеллектуальный. Звери копают попеременно — соответственно естественному движению походки — то одной, то другой передней конечностью. Ясно, что совместное, обусловленное орудием употребление рук для копания почвы должно было быть гораздо разумнее, сознательнее, менее инстинктивно, т-е. более человечно.

Так и только так мы можем объяснить себе и первые начала того в высшей степени характерного поворота руки, который мы указали в пункте 1 и который так тесно связан со свободным употреблением рубящих орудий. Этот поворот является в результате держания предмета обеими руками, при чем последние действуют в противоположных направлениях, как мы встречаем это в животном мире у грызунов и в весьма совершенной форме – у обезьян. Но обычным положением этот поворот не сделался и у высших обезьян, так как они не достигли вертикальной походки и на ровной земле опираются на кости согнутых пальцев, т.-е. руки у них всегда имеют то же направление, как и ноги, Следовательно, не простое держание предметов, но постоянное, связанное с напряжением, употребление орудия должно объяснить это постепенное преобразование. Стоит только взглянуть, как даже высшие обезьяны держат сосуд для питья одной рукой, руки и кисть при этом согнуты внутрь, к собственному телу, — чтобы тотчас же уяснить себе все огромное различие.

Конечно, первобытный человек первоначально держал и употреблял взрывающее, копающее землю орудие только что указанным способом; но мы прекрасно понимаем, что, пройдя ряд естественных переходных форм, обе руки должны были постепенно научиться хватать и держать клинообразный камень с обеих сторон, и таким образом проделать первую подготовительную школу для выработки будущей способности обращаться со сложным орудием. Если бы не участие обеих рук, то рука с острым камнем, этот прототип кирки, совершенно так же, как когти и клыки хищных зверей, оставалась бы обращенной книзу, и не образовалось бы переходов к рубящим орудиям и обусловленному ими вертикальному положению тела.

Счастливым открытиям при археологических раскопках и пещерных находках из древнейшей эпохи мы обязаны весьма важными данными о том, каким образом первобытные люди впервые пришли к рубящим орудиям. Эти данные тем поразительнее, что они вполне согласны с развиваемыми выше идеями, полученными дедуктивным путем, т.-е. сообщают им полное эмпирическое подтверждение и, следовательно, высшую степень вероятности.

Образцом и первым зародышем последующих рубящих орудий была для первобытного человека нижняя челюсть медведя, которая со своим острым, крепко посаженным клыком у первоначального владельца служила, собственно, для того, чтобы рубить и рвать к себе. — Поэтому она представляется в высшей степени пригодной для того, чтобы поддержать такую же инстинктивную тенденцию человека, уже работавшего кистью и рукой, и сделаться, таким образом, первичным орудием, созданным самой природой; человек употреблял его сперва как бы играя и ощупью, и по образцу его впоследствии сам изготовлял искусственные, постоянно совершенствующиеся, аналогичные орудия. Посмотрим теперь, каким образом впервые могло употребляться это орудие.

Ответ на этот вопрос дан уже выше. Самое естественное и простое употребление должно было быть и первоначальным: челюсть, представлявшая естественное орудие, хваталась обеими руками и ее обращенными книзу зубами рубили, ударяя о землю, потом тянули орудие к себе и таким образом раскалывали и разрыхляли почву. При этом находящийся на нижнем конце челюсти выступ, который мешал браться за нее, отрубался и, действительно, эта характерная черта, обнаружившаяся при пещерных раскопках, привела исследователей к убеждению, что здесь они нашли настоящее орудие, а не случайные обломки.

Как мы должны назвать первоначальную работу таким инструментом? Несомненно, уже рубкой. Ибо все признаки, которые мы теперь связываем с этим понятием, здесь налицо: руки, с силой и напряжением, т.-е. с размахом, вытягивающиеся вперед, и обусловленный держанием обеих рук их поворот, удлинение радиуса, как действие орудия, наконец, — и это весьма возможный пункт, — так как действие клыка обращено вниз, постепенно входящее в привычку использование силы тяжести для получения большего эффекта, т.-е. подъем и опускание рук и орудия. Как только дана последняя форма работы, мы видим уже переход к нашим современным рубящим орудиям, к топору, к молоту в их первой стадии, мы видим эти орудия режущими в далекой перспективе для первобытных поколений; перед нашими глазами освещен тот путь, на котором человек, хотя и в долгих блужданиях, в нащупывающих попытках, в конце концов, необходимо должен был прийти к ним.

В неопределенных, расплывчатых очертаниях мы видим зародыш этих орудий у наших предков в этой древнейшей работе — а потому и в ее интеллектуальном отражении. Топор есть режущее орудие, лезвие которого утолщается кверху и таким образом представляет механически весьма целесообразную форму клина. Форма клина, как и внедрение и разделение твердой массы, уже имеются налицо в нашем первичном орудии.

Важнейшее различие состоит в том, что острие топора действует лишь как юнец радиуса, сосредоточивает все преимущества силы тяжести и сконцентрированной в размахе собственной силы руки, чтобы по прямой линии врезаться в твердое дерево, в сопротивляющуюся материю; между тем как при работе медвежьей челюстью все это является лишь началом деятельности, а главное было то, что работник рвал и тащил ее к себе. Следовательно, к употреблению настоящих рубящих орудий привело отвлечение, обособление этого начального момента. И опять чрезвычайно счастливый случай сохранил для нас свидетельство об этом важном переходе. Во время интересных расколок Голефельский пещеры в Швабских Альпах, руководимых О. Фразом, не только была вырыта из земли медвежья челюсть – несомненно, орудие человеческих поколении, современных мамонту северному оленю и пещерному медведю, но — редкая и чрезвычайно счастливая для исследователя случайность — были обнаружены и очевидные образца работы, выполненной этим орудием. Весьма характерная, несомненно происходящая от удара медвежьим зубом дырка в бедренной кости, а также и другие более или менее явственные знаки ударов были обнаружены на многочисленных, отрытых в этом месте находках животных костей, особенно на концах трубчатых костей или в середине позвонка. Это доказывает, действительно, самым очевидным образом, что орудие употреблялось для расчленения и разрывания убитых животных и, вероятно, для разбивания трубчатых костей, откуда добывался мозг.

Итак, перед нами в этих чрезвычайно интересных свидетельствах из седой древности подлинный документ, который позволяет нам как бы видеть своими глазами и осязать руками определенный этап в эволюции орудия. Мы находим здесь самое ясное доказательство того процесса трансформации, который происходит из перемены функции и в котором мы выше усмотрели настоящий творческий принцип образования орудий. Если проанализировать наблюдаемые здесь переходы с указанной точки зрения, то мы имеем следующее:

1. Переход от разрывания и разрезывания к разрубанию. В эпоху, лишенную орудий, человек должен был прибегать к разрыванию с помощью своих собственных органов, т.-е. своих зубов - работа, которая позднее, специализировавшись, обратилась в разрезание, когда прибавился зажатый в руке острый камень или кость. Первобытные люди эпохи мамонта и пещерного медведя, о существовании которых свидетельствуют голефельские находки, сделали уже большой шаг вперед, применив естественный топор, который имелся у них в виде медвежьей челюсти, для расчленения или разрубания убитого животного. Но что человеческие руки тогда не впервые упражнялись в этой деятельности, что они

должны были приобрести известную ловкость во время уже долгого употребления медвежьей челюсти для разрывания земли это не трудно заключить из естественности и легкости последней манипуляции и из сравнительно большой трудности первой. Мы имеем, следовательно.

2. Переход от употребления своего рода кирки, с помощью которой рылись, углублялись и расширялись земляные жилища, к топору мясника, но последний еще лишен своей главной характерной особенности — широкого лезвия, которым он режет; врезается один только зуб своим острием; еще, собственно, нельзя говорить о разрубании, так как мясо скорее разрывается или разрезается вонзившимся острием от движения тянущей к себе руки. Но в свете последующего развития глаз видит здесь уже начало выполняемого с размаху разрезания, т.-е. будущий топор, так как первое вонзание находящегося в руке медвежьего зуба уже заключает в себе, собственно, эту деятельность; мы видим далее будущий молот, так как мозговые кости, которые прежде, конечно, раздроблялись или выстукивались простым камнем, теперь уже разбиваются сидящим на конце челюсти клыком. Остается только ждать, чтобы комбинирующая деятельность рассудка обратилась к режущим орудиям, доселе управлявшимся рукой, — к острому клину, ножу, или, скорее, резцу, и к ударному камню, зажатому также простой рукой, и укрепила их на том месте, где прежде один острый зуб должен был выполнять все эти работы вместе, а потому несовершенно. Ибо в специализации работ и орудий, как мы уже не раз подчеркивали, заключается прогресс для обоих.

Но как пришел человек к последнему решительному шагу, который сделал его обладателем топора, как придумал он снабдить длинной рукояткой свое режущее орудие, прежде употреблявшееся отдельно и самостоятельно, так, чтобы оно было в состоянии разрезать с размаху, т.-е. разрубать ветви, сучья, деревья и другие твердые предметы, оказывающие сопротивление? Ответ не труден; после всего сказанного он формулируется так:

1. Благодаря употреблению медвежьей челюсти, а, может быть, и других естественных предметов подобной же формы, он привык к тому особому виду деятельности, при котором обе его руки, взявшись за инструмент, вытягивались, как радиусы, и поворачивались наружу, функционируя, как части механической системы, и вследствие этого обстоятельства, сделались способны к аналогичному обращению с топором.

2. В медвежьей челюсти с сидящим в ней клыком человеку был дан естественный образец; его можно было анализировать, т.-е. разложить на части разумом, которым всегда обладало говорящее и мыслящее существо, даже в первобытную эпоху. Это тем естественнее, что собственно активный элемент этого орудия, самый зуб, должен был часто отламываться, и сделавшееся неполным орудие как бы само собой побуждало к преобразованию к дополнению, т.-е. к синтезу. Таким образом, возникало первое составное орудие по образцу естественною, также составного рабочего органа.

91

Если этот взгляд справедлив, то переходные стадии должны подтверждаться археологическими находками. По данному образцу и в зависимости от него должна быть найдена впервые созданная форма топора в виде рукоятки или обуха, из костей, рога или дерева с отверстием, просверленным на одном конце, в которое вставлен острый или режущий камень, достаточно крепко сидящий в нем, чтобы выполнять желаемые действия. И здесь археология не обманывает наших надежд.

В прилагаемой таблице (см. Noire) я сопоставил характерные примеры важнейших форм из различных находок. Один взгляд, брошенный на эту таблицу, убедит читателя, что изображенные здесь формы, действительно, должны быть самыми простыми и примитивными, что нельзя себе представить более естественного и первоначального способа прикреплять режущий камень к ручке или рукояти. К тому же эта форма показывает, действительно, идеальную связь с первоначально употреблявшимся естественным орудием, медвежьей челюстью: режущий камень вставлен здесь в кость или в рог совершенно таким же образом, как зуб в свою челюсть.

Все другие способы связки, которые также известны нам из подлинных находок, особенно в свайных постройках, — например, защемление острого камня в расколотый конец деревянного обуха или вставление резца, уже находящегося в оправе из оленьего рога, в пробуравленную деревянную или роговую ручку, — очевидно, гораздо более искусственны и трудны.

Раз достигнув этой составной, сложной формы, дальнейшее развитие топора не представляет никаких трудностей. Если первоначальным элементом орудия, в прямом подражании образцу медвежьей челюсти, был острый камень, то при разнообразном применении орудия, все более раскрывавшего свое важное значение, было естественно когда-нибудь вставить режущий камень и произвести успешные опыты, сперва с обрезанием веток или с рассечением мяса и костей: тем самым настоящий топор был уже создан, как в идее, так и в действительности.

Здесь не место прослеживать дальше связный ряд позднейших форм топора и их разнообразные изменения, которые отчасти объясняются попытками дать ему более подходящую, более сподручную форму для специальных надобностей, отчасти особенностями позже появившегося материала и постоянно растущим искусством в его обработке; границами настоящего исследования является время от первых начатков человеческого орудия до изобретения топора. Но я должен добавить здесь еще несколько замечаний.

На одиноких тропинках, нередко совершенно теряющихся, невидимому, в зарослях и чаще, нередко заметаемых летучим песком, по которым мы странствуем здесь во мраке древнейшей первобытной истории, лишь совершенно разрозненные следы и опорные пункты, время от времени даваемые археологическими находками, могут указывать нам направление и проливать некоторый свет; чаще всего эти памятники говорят своим молчанием, осведомляют нас отсутствием самых привычных для нас предметов. Главное здесь предоставляется комбинирующей работе исследователя. А чтобы он не отвлекался живой и богатой фантазией на тысячи ложных путей, он должен, помня о поставленной цели, строго руководствоваться принципами, которые в других случаях оказались безошибочными; а затем он должен стараться понять и разъяснить существенно важное, подлинно нуждающееся в объяснении — короче говоря, он должен знать, в чем его задача. Поэтому я хочу еще раз коротко резюмировать здесь руководящие идеи, чтобы читатель вполне уяснил себе достигнутую цель и путь, которым мы пришли к ней.

1. Одним из несомненнейших достижений учения об эволюции является та истина, что из неопределенного, колеблющегося, а потому, в известном смысле, и более свободного — более совершенное развивается только путем специализации, обособления, укрепления по одной определенной линии.

2. Второй основной закон эволюции: она всегда совершается в медленных, постепенных переходах. То, что говорит Яков Гримм о двух важнейших культурных ступенях человечества:

“от пастушеской жизни к земледелию следует предположить медленные, разнообразные переходы; нигде нет резких временных границ между ними”,

— это относится ко всей эволюции культуры, а особенно к орудию и его истории.

Исходя из этих принципов, мы вскрыли в нашем предмете три особых пункта и старались осветить их, в согласии с этими принципами. Эти три пункта следующие:

1. Специализация формы орудия. Как пришел человек, спрашивали мы, к тому типу орудия, впоследствии распространенному в бесчисленных экземплярах и модификациях по всему лицу земли, которое состоит из двух частей — из длинной рукоятки и собственно орудия, укрепленного на ее конце?

2. Специализация функций или употребления этого орудия. Здесь мы нашли, что древнейшее употребление заключало в себе разнообразие, а потому несовершенство. Исходя из обработки или разрыхления почвы, к которому концентрически сходятся бесчисленные радиусы всех частных деятельностей человека, орудие переходило к разрыванию мяса, к раздроблению костей убитой дичи. Но на этом уровне, благодаря перемене функций, и форма орудия становится другой; возникает острый, режущий

топор мясника, который оказывается подходящим и для обрубания сучьев и стволов, завоевывая таким образом свою важнейшую, обширную область. Включая сюда и молот, возникший из подобной же смены функций, в руках первобытного человека оказывается четыре рубящих орудия; остроконечная кирка, которой он разрывает землю, — вероятно, раскалывает и камни; топор, которым он свежует тушу животного, а также рубит и колет дерево секира, которой он срубает ветви и стволы и, наконец, молот, которым он раздробляет твердые предметы. В языке сохранились еще многочисленные отзвуки первоначального единства позже обособившихся вещей: так, латинское ascia означает не только инструмент для работ по дереву и камню, но и сельско-хозяйственное орудие; точно также dolabra, или уменьшительное dolabella, означает:

1) орудие, употребляемое на войне, особенно для постройки палисад и для пролома стен,

2) боевой топор,

3) инструмент, употребляемый земледельцами, как для обрубания дерева, так и для взрыхления почвы.

У народов остановившихся на первобытном уровне культуры, еще и теперь можно констатировать двоякое применение рубящего орудия — для обработки земли и дерева. Роберт Гартман говорит об африканских племенах:

“В Сеннааре и теперь еще работают мератом или дури, который представляет собою кусок железа, прикрепленный под углом к согнутой деревянной рукоятке— топор для дерева и в то же время лопата. Впрочем, и во всей остальной Африке, в качестве мотыки, употребляется топорообразный инструмент, в котором мы можем узнать каменный топор наших предков, вставленный в олений рог или в деревянную палку.

3. Специализация приемов и, в связи с этим, специализация способа или направления работы человеческой руки; далее преобразование хватательного органа, выросшее из непрерывного, напряженного упражнения. Важнейшим результатом его является не только пользование одной рукою при работе рубящих орудий, но и схватывание рукоятки остроконечного, колющего инструмента, направленного вертикально вниз. Последний пункт требует некоторого разъяснения. Выше я указал на колющие функции орудия, как на весьма древние, со ссылкой на многочисленные проколотые предметы, которые были вырыты вместе с несомненно древнейшими историческими находками. Это могло бы легко вызвать представление, что кинжал или подобное ему каменное орудие были известны уже в глубокой древности и употреблялись совершенно таким же образом, как в наше время. Но это, разумеется, было бы большим заблуждением. Рука первобытного человека, конечно, схватывала орудие сверху, как я говорил это о высших обезьянах: ладонь лежала горизонтально, а пальцы были согнуты книзу. Стоит только сравнить, как дети в первые годы хватают решительно каждый предмет, например ложку, и несут ко рту: наружная сторона кисти всегда при этом обращена вверх, а рука направляется ко рту, согнутая дугой. Стоит не малого труда отучить их от этого и привить им нормальное теперь для нас положение руки, с обращенным кверху большим пальцем.

Несомненно, поворот руки, который сделал возможным для кисти охватить колющий инструмент указанным образом и действовать им вниз по вертикальному направлению, требовал от наших предков не малого времени и больших упражнений. Но это упражнение никак не могло заключаться в действии собственно колющим орудием или соединенном с ним вращении, т.-е. сверлении. Ведь, всякое отклонение руки в сторону должно было бы ослабить действие; рука должна, напротив, давить сверху, как мы сами теперь еще делаем, желая, например, пробить отверстие острым камнем.

Это значит, что прежде, чем человек пришел к мысли схватить рукоятку колющего орудия и ударить им вниз при обращенном кверху большом пальце, рука должна была уже привыкнуть к этому способу схватывания рукоятки; и то и другое должно было сделаться для нее естественным, привычным, удобным. Но я не знаю никакого другого пути, где она могла бы достигнуть этого, кроме указанного выше: берясь обеими руками за медвежью челюсть или за олений рог, человек постепенно, непрерывным упражнением развил в себе способность одной рукой брать подобные орудия и управлять ими.

Лишь в таком усовершенствованном обращении с колющим инструментом человек мог научиться сжимать кулак и употреблять его для удара, как мы теперь это делаем. Известно, что высшие обезьяны ударяют ладонью, никогда не сжимая ее в кулак. Здесь опять мы имеем неопровержимое доказательство ошибочности того представления, что всякую деятельность орудия нужно выводить непосредственно из подражания уже данной органической деятельности, т.-е. объяснять, например, молот подражанием кулаку. Но даже из ударного камня и охвата его рукою нельзя вывести удар кулаком, свойственный нам. При обращении с этим камнем наружная сторона кисти первоначально была всегда обращена вверх. Кроме того, кулак образуется не из охватывающей, а из сомкнутой руки; но смыкается она только вокруг рукоятки.

[5]