Зачем нужна философия? 50 страница

Тоталитаризм заставил даже переводчиков философских текстов Маркса и Энгельса с немецкого языка служить укреплению «монолитности» режима. Например, в «Диалектике природы» Ф. Энгельса написано: «Какую бы позу ни принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия.

Вопрос лишь в том, желают ли, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и ее достижениями» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 20. С. 525). В начале же 30-х годов эта цитата Ф. Энгельса переводилась совсем по-другому: «Как бы ни упирались естествоиспытатели, но ими управляют философы» (цит. по изд. 1931 г., стр. 134). Несогласие с этим положением в теории или на практике могло истолковываться тотчас как «антимарксизм». Кому-то уж очень хотелось, чтобы устами Ф. Энгельса функции единого мировоззренческого и политического руководства естествоиспытателями были бы переданы философам, а от их лица — «самому выдающемуся» философу — Сталину.

Если считать, что с 1930 года «выдающимся» был М. Б. Митин со своими ближайшими, столь же молодыми друзьями, едва лишь окончившими курсы Института Красной профессуры, то следующее его признание не оставляет никакого сомнения в том, кто же был тогда «самым выдающимся». М.Б. Митин признавал в 1936 году в сборнике своих статей «Боевые вопросы материалистической диалектики» (а это были статьи, в основном «разоблачающие вредительство» в философии и ставившие перед поколением «новых философов» новые партийные задачи): «Все работы этого сборника, — писал он, — проникнуты одним стремлением, одной мыслью, одним желанием: как можно лучше осмыслить и воплотить в жизнь указания ...товарища Сталина по философским вопросам. И в критической части, и в части положительного рассмотрения актуальных проблем марксистской философии я руководствовался одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов. И если хоть в какой-нибудь мере мне это удалось, я буду считать свою задачу выполненной» («Боевые вопросы материалистической диалектики». М., 1936. С. VIII).

Каков же был характер «претворения» указаний Сталина — мы уже видели на фактах, касающихся обсуждений на собраниях с привлечением заводской молодежи мировоззрений старейших ученых, на фактах «разоблачений вредительств».

В 60-х годах, еще будучи аспирантом и собирая материал для диссертации, я (П. А.) встречался с членом-корреспондентом АН СССР А. А. Максимовым, являвшимся в начале 30-х годов одним из активных деятелей «нового курса» в философии и в естествознании. Он познакомил меня с рукописью своих воспоминаний, предназначенной для сдачи в Архив АН СССР (Московское отделение). В ней сообщалось, в частности, что в начале 30-х годов в Ассоциации институтов естествознания Коммунистической академии «по указанию свыше» создавались «политическо-методологаческие бригады» из молодых естественников и философов, в особенности из тех, кто, окончив какой-либо медицинский или технический институт, повышали затем свою квалификацию путем краткого обучения философии в ИКП философии (замечу: этим путем шли в философию и многие известные впоследствии своими крупными работами ученые — Кедров, Яновская, Валескалн и др.). Создаваемые «методологические» бригады имели своей задачей проверку методологической (на самом деле политической) работы коллективов вузов и НИИ, выявление ошибочных концепций и определение новых путей их деятельности. Эти бригады тогда окрестили «бригадами скорой методологической помощи ученым». Главным вдохновителем этих бригад, по его утверждению, были Митин и Кольман. (Следствием деятельности таких бригад было понижение в должности, увольнение с работы и мн. др.)

В числе негативных последствий деятельности этих «руководителей» в течение 2 — 3-х лет были закрытие философского и естественно-научного отделений Института красной профессуры, Ассоциации институтов естествознания Комакадемии, закрытие журнала «Естествознание и марксизм» и т.п. Особо следует отметить: политическое давление на философов и естествоиспытателей вело к дискредитации философии и идеи союза философии и естествознания. В печатных выступлениях все больший удельный вес стали занимать вульгаризаторские и упрощенческие построения как ответ на требование «перестроить» свою науку на основе марксистской методологии. Упрощенчество проявилось в публикациях в журналах на темы: «Диалектический материализм и пол новорожденного», «За чистоту марксистско-ленинского учения в хирургии», «Материалистическая диалектика и рыбное хозяйство», «О марксистско-ленинской теории в кузнечном деле» и т.п. «Руководство» давало установки на непосредственное связывание частных вопросов с диалектическим материализмом. Вот один из конкретных примеров реализации «установок»: журнал «Советский вестник венерологии и дерматологии», заявлял, что он стремится «все вопросы, им освещаемые, ставить под углом зрения диалектического материализма» (1932, № 1 — 2, стр. 1). (Против такой волны вульгаризаторства в 1932 г. в газете «Правда» выступил зав. отделом культуры ЦК ВКП(б) И. А. Стецкий. Однако, в этой статье не было фамилий ни Митина, ни Кольмана. Некоторая «беззубость» снизила эффективность статьи. Но она свидетельствует, помимо прочего, о попытках некоторых работников ЦК как-то вмешаться в развертываемую компанию и несколько ограничить диктатуру «марксизма». К сожалению, подобные выступления не подкреплялись другими действиями ЦК. Сам же А. И. Стецкий впоследствии был репрессирован. Содержание этой статьи недавно переопубликовано — см. журнал «Философские науки». 1991. № 3.)

Под «руководством» Митина развертывалась борьба не только против конкретных философов, но и против целых научных дисциплин. В их число попала и формальная логика. В изданной под его руководством книге «Диалектический и исторический материализм» (1934) написано: «Формальная логика всегда была опорой религии и мракобесия. Становится ясной враждебность и непримиримость диалектики и формальной логики» (стр. 223). «Адвокатам формальной логики, доказывающим якобы «по Энгельсу», что формальная логика пригодна в обыденной домашней обстановке, нужно ответить: с этой домашней бытовой обстановкой, для которой хороша и формальная логика, мы боремся не менее, чем с ее логическим продуктом. Мы коренным образом перестраиваем быт, поднимая его до уровня великих задач социалистического строительства. Новый социалистический быт будет наряду со всеми процессами борьбы и социалистической перестройки жизни вырабатывать диалектическое мышление» (стр. 224). «Метафизика и формальная логика в советских условиях являются методологической основой и правого и «левого» оппортунизма и контрреволюционного троцкизма» (стр. 225).

Не нужно, однако, думать, будто одни только философы наносили вред науке. Таких, как политизирующие естественники было намного больше. И дело не только и не столько в близости некоторых из них к деятелям аппарата ЦК партии (или, в худшем случае, МК партии). Небольшой горстке философов (после репрессий против философов-«уклонистов» их становилось все меньше). Дело, наверное, в обширности самого поля науки и необходимости руководству партии и Сталину везде иметь еще свои внутринаучные «культы личности», «единственные направления». Не случайно со страниц специальных журналов появлялись заявления типа утверждения В. Р. Вильямса, будто только его (и никакие другие) севообороты являются «типично социалистическими». Именно подобные, а не противоположные направления (в данном случае Тулайкова и Прянишникова) получали официальную поддержку.

Одной из наук, которой больше всех, наверное, досталось за «буржуазность», «метафизику» и «идеализм», и даже за то, что она, видите ли, вообще и не наука, была генетика. Вот посмотрите, что говорил о ней отнюдь не философ, а специалист биолог профессор С. Н. Ковалевский еще до Лысенко: «Теория гена приводит к признанию «творца» органического мира, т. е. Бога. Она как нельзя больше соответствует современному направлению западно-европейской (буржуазной) науки, стремящейся согласовать науку с религией в противовес большевизму... трудно понять как марксизм может мириться с теорией гена... Неправильно генетику называть «дрозофильской наукой». Правильное ее название должно быть не наука, а «дрозофильская забава». Она создана пресытившейся жизнью золотой верхушкой американской буржуазии, нашедшей в выращивании уродцев дрозофилы новый источник нервного возбуждения. Если раньше денежная аристократия строила дворцы для любовниц и ради любовных утех, то импотентная в этом отношении указанная выше прослойка американской буржуазии строит дворцы для щекочущих нервы занятий с выведением дрозофильских уродцев. И если чистая наука признала эту забаву за науку, то это может только свидетельствовать об упадочном состоянии ее» (проф. С. Н. Ковалевский. «Генетика и коннозаводство» //ж-л «Коневодство и коннозаводство»; гл. ред. С.М. Буденный. 1930. № 1. Стр. 5, 13). Статья напечатана в этом журнале «в порядке дискуссии», однако, навешивание политических ярлыков (ни одного философского довода здесь, как видите, нет) и бранные тирады, почерпнутые вовсе не из научного лексикона, выводят ее за рамки научной дискуссии и ставят в один ряд по существу с пролеткультовскими статьями тех лет. И если мы критиковали и критикуем Лысенко за активное участие в разгроме генетики в СССР, то надо видеть, что сама-то «лысенковщина» появилась не в годы культа личности самого Лысенко, но гораздо ранее. Основы ее — вненаучные и внефилософские.

При содействии политического центра не только создавались предпосылки для разгрома генетики, агрохимии, педологии, психоанализа, теории относительности и многих других наук, но и совершался сам такой погром. Тоталитарная пирамида, ее высота определяется, очевидно, «высотой» Вождя: если у него низкий уровень, то и вся пирамида низка. Верно замечено, что с семинаристским образованием, с семинаристской вышки невозможно было Сталину и его подручным видеть сущность и будущее новых наук. «Невежество, — как справедливо отметил Н. Федоренко, длительное время работавший со Сталиным, — не способно примириться с тем, что оно чего-то не постигает. Ограниченность инстинктивно презирает предмет своего непонимания, рисуя его врагом» (Н. Федоренко. «Ночные беседы» // «Правда», 1988, 23 октября).

Врагом политического режима представлялись не только науки, но и многие ее представители. Трусость, опасение за собственную жизнь направляли руководителей высшего ранга на развертывание массовых репрессий не только в армии, промышленности, среди партийных же кадров, но и среди ученых и философов. Ни в грош не ставилась никакая наука, если ее представитель как-то иначе мыслил политически и философски, чем «вождь», «отец» науки. Нужно было насадить и среди ученых представление о единственно «мудром», «гениальном», «корифее науки» — Сталине. Иная позиция рассматривалась как потенциальная угроза снизу для всего фундамента ухищренно и методично создаваемой политической иерархии.

Такая проблема была не столь сложной для сталинистов; ими крепко было усвоено его наставление: «нет человека — нет и проблемы». В тюремных застенках оборвалась жизнь Н.И. Вавилова, Н.М. Тулайкова, Г. К. Мейстера, Э. Бауэра и мн. др.

По делу так называемой Трудовой крестьянской партии, с которой якобы был связан директор института сельскохозяйственной экономики при Тимирязевской академии А. В. Чаянов, не так давно было реабилитировано, как сообщалось, свыше тысячи человек; оказалось, что самой-то этой партии вообще не существовало.

Философы не остались без «внимания». Были расстреляны философы Флоренский П.А., Шпет Г.Г., Бухарин Н.А., Тер-Ваганян В.А., Семков-ский С.Ю., Стэн Я.Э., Карев Н.А., Гессен Б.М., Агол И. И.; умер в лагере Л. П. Карсавин, потерял здоровье и зрение А.Ф. Лосев. Среди погибших было немало тех, кто активно сопротивлялся диктатуре Сталина. А. Я. Стэн, например, входил в состав движения сопротивления сталинизму — «Союз марксистов-ленинцев».

Сама обстановка государственного террора действовала угнетающе на ученых и на развитие науки и философии. Академик И. П. Павлов в одном из своих писем в Правительство на имя В. М. Молотова писал: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерное усердное искание врагов режима, или метод устрашения, или еще что-нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания, т. е. виновности в действительности. А жизненные последствия факта повального арестования совершенно очевидны. Жизнь каждого делается вполне случайной, нисколько не рассчитываемой. А с этим неизбежно исчезает жизненная энергия, интерес к жизни» («Протестую против безудержного своевластия». Переписка академика Й. П. Павлова с В.М. Молотовым- Публикация В. Самойлова и Ю. Виноградова// «Советская культура». 1989, 14 января, с. 10).

Следует отметить еще: несмотря на то, что Сталин стоял во главе коммунистической партии и выступал якобы по воле партии, в действительности его не следует отождествлять с этой партией, т. к. он фактически был над ней. Его политика нанесла непоправимый ущерб науке и философии.

Желающим подробнее узнать об описанном выше периоде нашей науки рекомендуем познакомиться с работами: «Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР». М., 1995; ж-л «Философские исследования». 1993, №№ 3 и 4 («Наука и тоталитарная власть»); Д. Журавский. «Террор» // «Вопросы философии», 1993. № 7.

Странным было положение философии при тоталитаризме: она по приданному ей статусу государственной идеологии должна была бы интенсивно развиваться, но, с другой стороны, отсутствие свободы, которое сопровождало тоталитаризм, не позволяло ей развиваться даже в малых пределах; многие философы уходили от изучения проблем систематической философии — в историю философии, в историю науки и т.п.

В центре ее проблематики оказались проблемы диктатуры пролетариата, функций государства, комментирование уже высказанных классиками марксизма мыслей об основном вопросе философии и об основных законах диалектики. Поскольку эти проблемы не изучались научно, а «привязывались» неизменно к политике, то и получалось, что философия — это та же политика, только дополняемая определенным количеством старых, уже известных банальных фраз.

Официальная философия вырождалась в какое-то идеологизированное образование. Между тем мыслящие философы создавали свои труды, не рассчитывая даже на их публикацию (вспомним хотя бы Карсавина А. П., Шпета Г. Г., Флоренского П. А., Лосева А. Ф., Бахтина М.М.). Это была настоящая русская философия, но — подпольная. Другой, с ней идущей рядом, была философия русского Зарубежья, которой тоже не находилось места в России. Философия российская, все же, была.

И если тоталитаризм несовместим с наукой, то он столь же, если не более, несовместим с подлинной философией.

Иногда спрашивают: почему же в 30-х годах, когда официальная философия фактически переставала быть философией, а две другие ветви российской философии не дотягивались до корней науки, почему же все-таки наука развивалась, перехватывая не раз инициативу Запада? Вопрос требует обстоятельного размышления. Коснемся лишь двух причин. 1) Методологическая даровитость, широта мировоззрения наших старых кадров — ученых. Философия, как мы уже отмечали, действует при конструировании гипотезы или теории, как и при решении конкретных задач, не всей системой своих понятий, а лишь фрагментарно и только тогда, когда в тех или иных понятиях действительно нуждается ученый. А опыт положительного взаимодействия науки и философии уже имелся в первой четверти нашего столетия.

2) Большое значение имел также «задел» 20-х годов: создание множества прикладных научно-исследовательских институтов, подкреплявших теоретические дисциплины и не позволяющие тоталитаризму слишком глубоко проникать в прикладную науку (и все-таки ему удалось добраться до Туполева А.Н. и мн. др.).

Мы уже высказали свою точку зрения по вопросу о том, что якобы философия (марксистская) несет ответственность за сталинизм, за «фашизм», за бывший в нашей стране тоталитарный режим. Еще раз повторим: 1) нельзя смешивать отдельных политизированных тогда философов и философию; 2) как религию использовала инквизиция, а медицину — германский фашизм, так и в нашей стране дело обстояло наоборот: не философия рождала политический режим, а политические деятели — режим и соответствующие политические идеи.

Свое поколение Э. Кольман впоследствии, в книге «Die verirrte Generation» (1979) назвал заблуждающимся поколением. Но заблуждалась лишь некоторая его часть, — имевшая политическую власть.

Тоталитарный режим может произрастать практически на любой теоретической и партийной основе (тому примеры — не только СССР). В основе тоталитаризма может лежать любая философия (рационалистическо-диалектическая, позитивистская, экзистенциалистская, вульгарно-материалистическая, прагматическая и т.п.) по политической окраске якобы демократическая. Вдумаемся получше в мудрое выражение: «Даже Сатана может цитировать «Священное писание» в своих интересах». Но каким бы ни был тоталитаризм (в том числе и некоммунистический), нужно создавать реальные, а не мифические заслоны на его пути.

Мы вынуждены были остановиться на вопросе «Философия в условиях тоталитаризма» ввиду того, что эта тема типично философская, и еще потому, что на первых же занятиях по философии студенты и аспиранты интересуются прежде всего этими острыми вопросами и обсуждают их. Обходить их мы не вправе.