От парсуны к портрету.

Важной особенностью петровского искусства был его своеобразный демократизм, связанный с особым отношением царя к личным заслугам человека, а не его родовитости. В государственном человеке важны ум и личная инициатива, достоинство и энергия. Поэтому новое искусство столь пристальное внимание стало уделять портрету. Этот жанр, раньше почти неведомый на Руси, стал одним из главных. Чтобы написать нового человека надо было заново учиться живописи. Ведь еще недавно царские изографы Оружейной палаты сначала писали одежду и атрибуты власти и только потом лицо, так написаны первые портреты, которые по старинке назывались парсунами (от искаженного латинского «персона»), а теперь надо писать энергичного, мобильного, стремительного царя, его соратников и приближенных. Кистью иконописца такое не напишешь.

Первые парсуны появились на Руси еще в XVI в., но это были редкие случайные явления. В XVII в. парсуны стали писать чаще, они становились модными. В Москве работали иностранные портретисты, начали появляться и русские мастера. В Оружейной палате рядом с “иконописцами” значились и “живописцы”, работавшие масляной краской на холсте и писавшие парсуны.

Парсуна значительно отличается от портрета. По своей сути она еще не является портретом в прямом смысле этого слова: она изображает не столько черты определенного человека, сколько признаки его сана, - царя, боярина и т.п. Поэтому парсуна сохраняет торжественность и схематизм иконы, плоскостность фигур и узорочье аксессуаров. Лишь в небольших деталях художник отходит от канонических правил.

Элементы парсунного письма сохраняются и в ранних портретах петровского времени, которые создаются под влиянием работавших в России иностранных художников. Парсуна усваивает некоторые приемы европейской живописи, стремится к объемности изображения, часто парсуну уже рисуют «с живства», т.е. с натуры, а не по памяти как раньше. Таков, например, портрет «Бахуса», Якова Тургенева. Из серии портретов «Всешутейшего собора» - изображения царских шутов, заказанные Петром, любившим поиздеваться над стариной.

Тургенев – дьяк приказа, ведавший делами потешных, стоит совершенно прямо, подбоченившись, голова его почти упирается в край картины. Все это придает портрету неподвижную торжественность, особенно поражающую в образе шута; торжественность еще усиливается оттого, что он держит в руке жезл - знак шутовской власти. Художник пока еще не может передать фактуру различных материалов, еще не умеет писать объем: фигура кажется статичной, плоской и застылой, как на древней иконе. Однако совершенно очевидно, что парсуна написана «с живства». В ней нет правдивости, движения, но вместе с тем в портрете прорывается чувство жизни: резкие и жесткие черты лица старика очень индивидуальны, в них проглядывает привычная горечь шута.

В серии портретов «Всешутейшего собора» заметен переход от древнего иконного стиля к новому, европейскому искусству. Художники пытаются приспособить изображение к традиционной парсунной схеме, но в то же время им становится понятно, что теперь главное в парсуне – правдивое изображение человеческого лица, иногда граничащее с протокольной точностью изображения.