Психологические проблемы вменяемости и невменяемости

Проблема вменяемости – невменяемости комплексная. Она имеет взаимосвязанные психологические, патопсихологические[54], психиатрические и правовые аспекты. Ведь речь идет не только о диагностике того или иного болезненного расстройства психики, но и о соотнесении этого расстройства с генезисом и характером дефектов психики и их влиянием на формирование и реализацию целей и способов действий. А для этого дефектную психику надо сравнивать со здоровой, изучение которой входит в предмет психологии. Сравнительные исследования личности в норме и патологии относятся к психологии (патопсихологии), составляя одну из наиболее сложных и актуальных ее частей. И, тем не менее, проблемы вменяемости-невменяемости в течение многих лет освещаются в литературе практически без участия психологов – психиатрами и юристами. В определенной степени это объясняется тем, что психология как наука сформировалась гораздо позже, чем у законодателей и правоприменителей возникла необходимость в разграничении этих состояний[55]. Но так или иначе ведущая роль психиатров в рассмотрении названных проблем сохранилась до настоящего времени. С приоритетом психиатров, несомненно, связано выдвижение на первый план производной проблемы – невменяемости, в то время как базовой проблеме – вменяемости уделяется гораздо меньше внимания.

Указанный подход к проблеме сводится к двум основным положениям:

– из двух критериев невменяемости – медицинского и психологического, решающая роль отводится первому, реализация же второго сводится на практике к использованию психологической терминологии при характеристике степени тяжести психической болезни или иного болезненного расстройства психики. Другими словами невменяемость, как уголовно-правовое понятие и как обстоятельство, устанавливаемое экспертизой, отождествляется;

– рассматривается компетенция в данной сфере лишь психиатров и юристов. Значение же и формы использования профессиональных психологических познаний вообще не обсуждаются, хотя делаются ссылки на закономерности психической деятельности, относящиеся к предмету психологии.

Представляется очевидным несоответствие изложенной позиции тексту процессуального и материального закона (как и концепции использования специальных познаний при установлении фактов и решении вопросов, имеющих уголовно-правовое значение). Ведь уголовно-процессуальный закон (ст. 196 УПК РФ) предусматривает обязательность экспертизы для определения психического состояния обвиняемого или подозреваемого, если возникают сомнения по поводу их вменяемости, но не говорит о том, что это предмет применения психиатрических специальных познаний, а тем более только их. Формулировки закона об осознании фактического характера и общественной опасности своих действийи руководстве ими со стороны субъекта имеют в виду оценку психологического механизма этих действий, способности осуществлять избирательные акты поведения с учетом их последствий (соотнося с социальными нормами, в том числе подчиняя импульсы сознательному контролю).

Для того чтобы обойти эту очевидность, во-первых, делается попытка расширения определения психиатрии вообще и судебной психиатрии, в частности, включая психологические познания в рамки психиатрических.

Во-вторых, утверждается, что заявка психиатрической науки на монополию в сфере определения вменяемости – невменяемости носит «вынужденный характер».

В-третьих, фактически подменяется предмет рассмотрения: акцент делается на то, что медицинский диагноз при знании закономерностей развития заболевания чаще всего уже достаточен для вывода о невменяемости, т.к. выраженные психические расстройства приводят к невозможности регулировать свои действия, правильно отражать действительность, либо контролировать поведение.

В-четвертых, явно преувеличенно излагаются возможности использования психологических методов изучения личности в процессе судебно-психиатрической экспертизы, либо, наоборот, утверждается, что опытный врач сам способен достоверно оценить психическое состояние субъекта.

Указанный подход к проблеме, закрепленный в Инструкциях о производстве судебно-психиатрической экспертизы и учебно-методической литературе, сформировал позицию экспертной, следственной и судебной практики применительно к установлению вменяемости – невменяемости. Можно определить ее основные черты, сохраняющиеся в течение десятилетий:

– следователи и судьи не оценивают критически заключения экспертов о вменяемости–невменяемости, т.к. считают это повторным решением вопроса, требующего специальных познаний. В частности, не анализируется компетентность суждений экспертов о состоянии интеллектуальных и волевых качеств субъекта. Экспертов не обязывают рассматривать управляемость проведения в конкретной ситуации и использовать для этого достаточный объем данных;

– в экспертной среде получили значительное распространение облегченное понимание задач, подмена комплексного исследования характера фактического состояния психической деятельности субъекта в период совершения общественно опасного деяния перечислением элементарных характеристик памяти, интеллекта и пр., причем на момент обследования;

– распространилось некритическое отношение к действительному состоянию экспертной практики, причинам ошибок, связанных с самой концепцией экспертизы вменяемости – невменяемости.

Фактическое состояние практики судебно-психиатрических экспертиз показало изучение 300 уголовных дел, по которым проводилась судебно-психиатрическая экспертиза обвиняемых в насильственных преступлениях[56]. Менее чем в 10% дел эксперты дали минимально достаточный анализ способности подэкспертных руководить своими действиями (на момент совершения общественно опасного деяния), который основывался бы на понятиях и закономерностях психологической науки. Как правило же, от диагноза и описания состояния подэкспертного на момент обследования они переходили к заключительному выводу, минуя главный этап.

Описанное состояние практики объясняется не только уязвимостью концептуального подхода, но и некоторыми обстоятельствами прикладного характера.

Во-первых, возможности наблюдения подэкспертного при амбулаторной экспертизе слишком ограничены по сравнению с ответственностью задачи. Правда, имеются случаи, когда развитие болезни и документальные данные о ее динамике не требуют длительного наблюдения. Но нередко картина может быть неочевидной.

Во-вторых, эксперты фактически изучают психическое состояние субъекта на период проведения экспертизы. Конечно, прошлое непосредственно не наблюдаемо. Однако, например, при судебно-психологической (или комплексной психолого-психиатрической) экспертизе аффекта, методические рекомендации ориентируют на ретроспективное изучение психического состояния и поведения субъекта в момент совершения им деяния на основе специально разработанных апробированных диагностических критериев[57]. Если судить по материалам судебно-психиатрических экспертиз, то подобный подход при решении вопроса о вменяемости-невменяемости не практикуется. А ведь надо иметь в виду не только то, что диагностика состояния психической деятельности на момент (в период) проведения экспертизы требует ретроспективного изучения и проекции на обстоятельства деяния, но и то, что эта проекция не «носит линейного характера». Состояние психической деятельности субъекта на момент экспертизы далеко не всегда целиком соответствует ее состоянию на момент деяния, в т.ч. за счет переживаний по поводу содеянного, воздействия обстановки в следственном изоляторе, медицинском учреждении и т.д. В силу различных причин может измениться интенсивность и динамика болезненных проявлений (ремиссия и пр.). Сказанное еще раз подтверждает нашу основную мысль – выявленной медицинской симптоматики на момент экспертизы недостаточно, чтобы судить о вменяемости-невменяемости на момент деяния.

В-третьих, приходиться отметить, что возможности достоверного прослеживания динамики психической болезни (расстройства) за последние годы сократились. Ужесточение оснований постановки на учет в психиатрических учреждениях привели: а) к сокращению числа случаев, когда в распоряжении экспертов имеются документальные данные о наблюдении подэкспертных психиатрами в прошлом; б) последовавшее за изменениями в правовом регулировании психиатрической помощи массовое снятие с учета еще более ограничивает возможности получения документальных данных.

Наконец, в-четвертых, само содержание профессиональной подготовки и ориентации экспертов-психиатров затрудняет исследование ими психологического критерия вменяемости–невменяемости.

Правда, в работах по судебно-психиатрической экспертизе рекомендуется использование психологических методов обследования, а стандартной формулировкой большинства заключений экспертов-психиатров является: «при экспериментально-психологическом и клиническом психиатрическом обследовании нарушений мышления...» (обнаружено, не обнаружено). Однако, используемые ими методики рассчитаны на выявление способности или неспособности преимущественно к элементарным интеллектуальным операциям («исключение предметов», «классификация предметов», «название изображений», «воспроизведение рассказа» и пр.).

Конечно, эти методики могут оказать определенную помощь в диагностике заболевания. Особенности выполнения указанных задач для этого достаточно информативны. Но для оценки возможности отдавать отчет в своих действиях и руководить ими в сложной уголовно значимой ситуации, способность субъекта к этим операциям имеет вспомогательное значение. Мы не говорим уже о том, что все сведено к исследованию мышления и памяти. Способность же к волевому регулированию, как правило, не затрагивается. Отсутствуют и рекомендации по применению психологических методик исследования личности, как целостности и ее мотивации. Этот подход выходит за рамки дифференциальной диагностики заболевания, и требует профессиональных психологических познаний. Поэтому правильные констатации в пособиях для экспертов-психиатров решающей значимости анализа не отдельных интеллектуальных операций, а целенаправленности поведения, критичности, способности к адекватной самооценке и т.д. нередко остаются лишь благими пожеланиями.

Практически все заключения в нашей выборке построены по единой схеме. Это имеет положительную сторону, так как демонстрирует наличие отработанной методики таких экспертиз. Но содержательный анализ показывает ее уязвимость с точки зрения соответствия пределов и содержания исследования поставленной задаче.

Типичная схема заключения включает в себя анамнез, неврологический и психический статус подэкспертного, перечень некоторых черт его характера, оценку уровня интеллекта, исходя преимущественно из наблюдений при контакте. Основное внимание в заключениях уделяется обоснованию наличия или отсутствия психического заболевания, а не оценке способности сознавать фактическую сторону и социальную значимость своих действий и руководить ими в конкретной ситуации. Конечно, эксперты «для себя» стремятся оценить связь между диагнозом и поведением. Но в заключении она почти не аргументируется.

Отсутствует указание на использованные методы исследования и их обоснование. В результате проверить сделанные выводы невозможно даже специалисту (помимо проведения самостоятельной экспертизы), не говоря уже о следователе, судье.

Чтобы не быть голословными, приведем типичные примеры.

1. К., обвинялся в убийствах и изнасилованиях детей и пожилых женщин (16 эпизодов). Проведенная по уголовному делу судебно-психиатрическая экспертиза содержит достаточно подробный анамнез, указания на черты характера и особенности сексуальной жизни, но без соотнесения этих данных с предметом экспертизы. Подробно дается неврологический статус (рост, тоны сердца, цианоз кожи и пр.). Далее, буквально двумя строчками упоминается: «заключение консультанта-сексопатолога – испытуемый обнаруживает признаки синдрома сексуальных извращений...» (обоснование этого вывода не приводится; надо отметить, что и статусконсультанта не соответствует процессуальной форме заключения эксперта).

Затем, опять-таки, без раскрытия методов обследования и конкретных результатов, констатируется в общей форме, что «при экспериментально-психологическом и клиническом психиатрическом обследованиях нарушений мышления не обнаружено». О волевых качествах ничего не сказано. Не анализируется заключение эксперта-психолога, имеющееся в деле[58], в котором делается попытка опровергнуть показания К. по конкретным эпизодам о непреодолимости спонтанно возникающего у него сексуального влечения. Между тем, анализ этих показаний в сопоставлении с анализом поведения перед и в момент совершения соответствующих деяний, несомненно является одним из ключевых для предмета экспертизы.

Не вторгаясь в оценку выводов экспертизы по существу, можно, однако констатировать неаргументированность вывода об отсутствии психологического критерия невменяемости. Соответствующие обстоятельства не отражены в заключении ни в целом, ни применительно к конкретным эпизодам. Упоминается о патологии при родах, энурезе, черепно-мозговых травмах, патохарактерологических чертах, включая сексуальную расторможенность, садизм, а затем констатируется, что «отмеченные особенности психики испытуемого выражены не столь значительно и не лишали его возможности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими в период совершения правонарушения». Что такое «не столь значительно» и почему наличие этих особенностей совместимо с выводом о способности в полной мере руководить своими действиями при совершении деяний, в заключении не сказано.

Здесь возникает еще одна интересная проблема. Анализ заключения судебно-психиатрической экспертизы показал, что, хотя его преступная деятельность продолжалась около 10 лет и, хотя формулировка вопросов экспертам ясно ориентировала на необходимость оценить психическое состояние в отношении каждого из инкриминируемых деяний, эксперты этого не сделали. Между тем очевидно, что в течение такого длительного периода времени характер и интенсивность «признаков психопатии с синдромом сексуальных извращений» (диагноз, поставленный экспертами) могли существенно меняться, включая степень расстройства влечений применительно к тем или иным эпизодам[59]. Могло оказаться, что по одним эпизодам К. действовал в состоянии вменяемости, по другим был ограниченно способен к избирательным решениям или даже невменяем. Но перед экспертной комиссией вопрос о таком подходе, судя по содержанию акта, даже не вставал.

2. По уголовному делу другого сексуального маньяка-убийцы М. также буквально на поверхности лежал вопрос о наличии и характере расстройства сексуального влечения. Инкриминировалось 7 эпизодов изнасилований и убийств, сопровождавшихся жестокими и извращенными действиями (ранее М. был судим за аналогичные преступления). Причем, давая показания, М. ссылался на болезненное влечение к девочкам и на то, что «главный смысл жизни для него» – удовлетворение сексуальной потребности с использованием извращенных форм. Обвиняемый настойчиво ходатайствовал об экспертном исследовании этих свойств его личности.

Однако три проведенные по делу судебно-психиатрические экспертизы не использовали психологические познания на профессиональном уровне. Вывод об отсутствии специфических отклонений строился главным образом на анамнезе (на учете у психиатра не состоял; рос и развивался соответственно возрасту; отбывая наказание за предыдущее преступление, характеризовался как спокойный, выдержанный, вежливый, опрятный и т.д.). А также на констатациях «естественности мимики, развитости речи, соответствии знаний и представлений образованию и образу жизни»[60], сохранности памяти, нормальной концентрации внимания и т.п. Заключения не анализируют способность М. действовать осознанно, руководить своим поведением применительно к конкретным эпизодам, не опровергают достаточно обоснованно и его утверждения о «непреодолимости болезненного влечения». Тем не менее, эксперты сочли возможным охарактеризовать его действия как «сексуальную распущенность»[61].

3. Обратимся, наконец, к еще одному известному уголовному делу: об убийстве И. прокурора одного из районов г. Москвы и работника милиции; о причинении тяжких телесных повреждений жене и женщине, пытавшейся помешать его общественно опасным действиям.

Эксперты дали заключение о том, что испытуемый страдает злокачественной шизофренией и в момент совершения деяний был невменяем. После допросов экспертов, Мосгорсуд согласился с их выводом, отклонив ходатайство представителей потерпевших о повторной экспертизе для более глубокого исследования обстоятельств, относящихся к психологическому критерию невменяемости. И в данном случае нет оснований оспаривать диагноз «шизофрения». Но переход от этого диагноза к выводу о невменяемости представляется недостаточно мотивированным.

Эксперты установили, что И. осознанно наметил цель убийства прокурора и истязания жены, планомерно реализовал ее, сознавал, что наносил удары ножом и стрелял в жизненно важные органы. Его действия в отношении других жертв носили избирательный характер: он стремился завладеть оружием и устранить препятствия, мешающие реализации его замысла. При этих обстоятельствах необходимо было доказать наличие или отсутствие психологического критерия невменяемости. Констатация того, что у него присутствовал болезненный мотив мстить тем, кто причинил ему зло, данный вопрос не решает. Речь шла не об ирреальной идее мстить неким врагам, а о конкретных людях, с которыми имелись реальные конфликты. Высокая социальная адаптированность И., сохранность его интеллекта еще более подчеркивают недостаточную аргументированность выводов экспертов.

Таким образом, дело не в том, что судебная психиатрия вынужденно «вторгается в чужую область», чтобы восполнить имеющиеся пробелы. Дело в другом – в недооценке необходимости использования профессиональных психологических познаний при установлении вменяемости – невменяемости.

Причем необходимость в этих познаниях связана и со случаями, когда вопрос о вменяемости – невменяемости вытекает из данных не о психической болезни, а о временных болезненных расстройствах психики или ее изменениях, обусловленных, например, тяжелыми физическими недостатками, мешающими восприятию информации, обобщению и пр. Ведь в этих случаях отсутствует опора на привычные для психиатрии симптомы болезни, данные о наблюдении, лечении и т.д.

Отметим в этой связи, что дореволюционные русские авторы при рассмотрении проблемы вменяемости – невменяемости особо выделяли специфические состояния психики, связанные с глухонемотой, дряхлостью, просоночным состоянием, а также с «умоисступлением», «совершенным беспамятством» психически здоровых людей под влиянием, например, беременности, аффектов разного рода, достигших высшей степени[62].

Названные случаи в принципе охватывались формулировкой ст.11 УК 1960 г. относительно временного расстройства душевной деятельности... или другого болезненного состояния[63]. Эту формулировку сохранил и УК 1996г., осовременив терминологию (ст. 21 говорит о временном расстройстве психической деятельности). Здесь возникают дополнительные сложности для обоснования конечного вывода в рамках психиатрической экспертизы, которые должны оценить и представители самой психиатрии, а не только смежных областей знаний.

Возможности комплексного использования психологических и психиатрических знаний в решении вопросов вменяемости и невменяемости.

Несоответствие критикуемого выше подхода к решению вопросов вменяемости – невменяемости и его фактической основы – монопольного положения судебных психиатров – содержанию соответствующих уголовно-правовых понятий и принципу виновной ответственности получило в последние годы определенное выражение в литературе.

Думается, что во многом результатом подобной оценки стала разработка некоторыми представителями психиатрической науки теории и методики комплексной психолого-психиатрической экспертизы.

То обстоятельство, что эта проблема разрабатывалась преимущественно на материале т.наз. «пограничных состояний», не умаляет значимости сформулированных ими базисных положений. А именно о том, что в ряде случаев приходится сталкиваться с особенностями психической деятельности, психическими состояниями, в которых норма и патология «переплетены» и поэтому необходимо применение знаний, относящихся как к психиатрии, так и психологии; что в этих случаях целесообразно применение методов, сложившихся в обеих науках, сопоставление данных психологических и психиатрических исследований. Наконец о том, что речь идет не о вспомогательной, а по существу о паритетной роли эксперта-психолога[64]. Автор исходит из равенства, независимости друг от друга, взаимодействующих в пределах своей профессиональной компетенции психиатра и психолога в процессе оценки психического состояния подэкспертного.

И.А.Кудрявцев выделяет следующие этапы экспертного исследования психического состояния (вменяемости): 1) выдвигаются диагностические экспертные гипотезы, инициатива и прерогатива формулирования которых принадлежит психиатру, определяется синдром и возможная природа психического состояния и на этой основе выдвигаются диагностические гипотезы. Психолог на этом этапе, отвечает, поддерживают ли психодиагностические данные клинические гипотезы и какую из них. На основании комплексной оценки формируется модель диагноза и проект решения вопроса о вменяемости для перехода к следующему этапу его решения; 2) если на этапе выдвижения гипотез эксперт-психолог характеризуется «преимущественно в роли помощника психиатра», предоставляющего ему уточняющие или детализирующие сведения для диагноза, то применительно к непосредственному решению вопроса о способности отдавать отчет в своих действиях и руководить ими подчеркивается «активная, важная, по существу паритетная роль» эксперта-психолога; 3) разработку и формулирование выводов И.А. Кудрявцев представляет как процесс, в котором эксперт-психиатр и эксперт-психолог вначале работают отдельно, продолжая динамическое, клиническое наблюдение (психиатр) и экспериментально-психологическое исследование (психолог). Затем гипотезы и их подтверждения экспертами в пределах их научной компетенции образуют совокупность, полностью раскрывающую вопросы, поставленные следователем и судом; 4) наконец, изложение методик, полученных с их помощью данных, сделанных выводов интегративного характера осуществляются в едином процессе на основе совокупных специальных знаний экспертов-психиатров и психологов «буквально за одним столом»[65].

Мы детально изложили концепцию И.А. Кудрявцева, относящуюся к исследованию пограничных состояний, так как полагаем, что, опираясь на нее, можно выйти на решение проблемы соотношения специальных познаний применительно к решению вопроса о вменяемости – невменяемости в целом и в любом конкретном случае.

С точки зрения психологических основ института вменяемости –невменяемости важно, что «человек может быть привлечен к уголовной ответственности, когда общественно опасное деяние было не только делом его рук, но и продуктом его сознания и воли. Следовательно, принцип личной ответственности теснейшим образом связан с проблемами вменяемости...»[66]. Иными словами, эти проблемы имеют значение основополагающих для всей конструкции уголовного права.

Содержательная характеристика понятий вменяемость – невменяемость однозначно основана на таких базовых понятиях психологии, как интеллект и воля. Иначе говоря, речь идет об осознанно-волевом поведении на всех этапах поведенческого акта, регулируемого правом, – от постановки цели и выбора способов действий до прогноза и оценки возможных последствий. При этом необходимо исходить из целостности поведенческого акта, опирающегося на знание и отношение. Не медицинская дихотомия норма – патология, а психологическая дихотомия способность – неспособность к осознанно-волевому поведению в конкретном случае играет решающую роль в содержательной характеристике вменяемости – невменяемости.

Невменяемость, как уголовно-релевантное обстоятельство может быть описана именно в терминах и понятиях психологии: а) это психическое состояние; б) выраженное в контексте оценки способности к осознанно-волевому поведению в конкретном случае. Что же касается заболевания или иного болезненного состояния психики, то оно является, во-первых, сигналом для постановки вопроса о вменяемости-невменяемости субъекта относительно инкриминируемого деяния, а, во-вторых, источником, базой информации, используемой, наряду и во взаимодействии с данными из других источников, для вывода о наличии способности (ее отсутствии) к осознанно-волевому поведению в момент деяния.

Можно, следовательно, предложить следующую схему использования (во взаимодействии) медицинской и психологической информации при исследовании вменяемости:

– получение органом уголовного судопроизводства сведений о возможном наличии болезненной аномалии психики субъекта, значимой для оценки вменяемости. Назначение экспертизы;

– при очевидности характера и развития заболевания, исключающего при ретроспективной оценке на момент деяния осознанно-волевое поведение, из диагноза непосредственно следует вывод о невменяемости;

– при отсутствии такой очевидности, т.е. в подавляющем большинстве случаев, осуществляется исследование способности к осознанно-волевому поведению относительно инкриминируемого деяния на основе собирания и оценки комплекса данных, относящихся к анамнезу, диагнозу, информации об обстоятельствах деяния и результатов обследования. При этом возможно взаимодействие специалистов в области психологии, психиатрии, сексопатологии и пр. Задача многократно усложняется при длящемся или повторяющемся характере общественно опасных действий: весь объем исследований необходимо провести по отношению к каждому из эпизодов.

Необходимо подчеркнуть сложность и трудоемкость психологического обследования личности подэкспертного и исследования его психического состояния на момент инкриминируемого деяния. Это исследование предполагает выяснение способности к мыслительной и волевой деятельности того же уровня сложности, который требовался для осознанно-волевого совершения деяния.

Таким образом, нельзя отрицать значимость роли психиатра в исследовании вменяемости – невменяемости, поскольку лишь он компетентен диагностировать наличие или отсутствие психического заболевания или иного болезненного расстройства психики, т.е. установить наличие или отсутствие медицинского критерия невменяемости. Но нередко это лишь промежуточный этап в решении поставленного вопроса. Окончательный же этап – установление психологического критерия невменяемости требует обязательного использования профессиональных психологических знаний. Причем не для «обслуживания» психиатра вспомогательной информацией, которую он может использовать по своему усмотрению или не использовать, а именно для решения вопроса о способности в конкретный момент времени к осознанно-волевому поведению. При этом анализируются и клинико-диагностические данные, связанные с медицинским критерием невменяемости, но не только и не столько они.

В принципе можно себе представить судебного психиатра, обладающего на профессиональном уровне познаниями в общей и патопсихологии. Однако приходится признать, что, к сожалению, в большинстве случаев в настоящее время это не так. Возможно, в будущем ситуация изменится. В современных же условиях проведение экспертизы вменяемости – невменяемости и решение вопроса о наличии или отсутствии обоих критериев невменяемости только специалистами с психиатрическим образованием требует их специальной психологической подготовки.

Но не зависимо от форм и сочетания психологических и психиатрических познаний должна быть обеспечена ориентация на:

а) обязательность аргументированного вывода о психическом состоянии субъекта не на момент обследования, а в ретроспективе, т.е. на момент деяния;

б) раздельную оценку психического состояния по каждому эпизоду, инкриминируемому подэкспертному при неоднократности, а особенно при серийности преступлений;

в) оценку в необходимых случаях возможности изменения психического состояния по мере развертывания поведенческого акта.

Все изложенное выводит еще на одну крупномасштабную проблему использования психологических знаний в уголовном праве. С точки зрения психолога (как и юриста, в силу принципа личной и виновной ответственности) для вывода об отсутствии способности к осознанно-волевому поведению в момент деяния, медицинский критерий в принципе не является необходимым. Достаточно по существу установить наличие или отсутствие этой способности в соответствующий момент.

Привычная дихотомия вменяемость – невменяемость, если в основу ее содержательной характеристики закладываются два обязательно взаимодействующих критерия (включая медицинский), не охватывают всего круга случаев, когда материалы дела ставят под сомнение презумпцию уголовного закона о способности (как правило) субъекта нести виновную ответственность. Мы имеем в виду ситуации, когда при отсутствии медицинского (психиатрического) критерия невменяемости в точном его смысле, решающее влияние на конкретное поведение имеет:

1) значительное отставание несовершеннолетнего в умственном развитии в результате неправильного воспитания, педагогической запущенности;

2) отсутствие избирательности осознаваемого поведения из-за интенсивного принуждения извне;

3) утрата способности к осознанно-волевому поведению из-за несоответствия индивидуально-психологических возможностей требованиям, предъявляемым экстремальной ситуацией;

4) утрата этой способности из-за временных функциональных состояний и др.

В УК РФ значительная часть этих случаев уже предусмотрена в качестве влекущих освобождение от уголовной ответственности (ст. 20, 27, 40 и др.), но без прямого соотнесения с понятием вменяемости. Однако по существу здесь речь идет о наличии психологического критерия невменяемости при отсутствии медицинского.

На концептуальном и законодательном уровне возможны два психологически обоснованных подхода, позволяющих решить эту проблемную ситуацию.

1. При сохранении традиционного содержания понятия вменяемость – невменяемость, выделяющего круг случаев, когда неспособность к осознанному волевому поведению связана с болезненным расстройством психики, представляется целесообразным включение в закон общего определения способности к осознанно-волевому поведению в конкретном случае, как необходимой предпосылки виновной ответственности. В развитие такого родового понятия можно было бы дать в законе перечень составляющих его случаев (от невменяемости в традиционном смысле слова до неспособности к осознанно-волевому поведению в ситуации принуждения, интенсивного внешнего давления и пр.).

2. Отказаться от традиционно узкой трактовки понятия вменяемость –невменяемость и положить в его основу лишь психологический критерий. Ведь причины неспособности к осознанно-волевому поведению в конкретном случае, хотя и существенны для познания психического состояния субъекта в момент деяния, но служат лишь материалом для исследования последнего. Для реализации принципа виновной ответственности необходимо знать, способен ли был субъект сознавать значение своих действий и руководить ими.

В рамках такого подхода новое общее понятие вменяемости –невменяемости так же могло бы затем конкретизироваться перечнем случаев, в т.ч. с выделением таких, когда невменяемость связана с болезненным расстройством психики.

Закон, связывающий понятие невменяемости с двумя критериями – медицинским и психологическим – исходит не только из истории развития права, но и из специфичности необходимой информации для оценки психического состояния в этих случаях. Но это не исключает целесообразности закрепления в законе в числе условий уголовной ответственности вменяемости (ст. 19 УК РФ) – способности к осознанно-волевому поведению в отношении инкриминируемого деяния. В этом смысле можно говорить об уголовно-правовой дееспособности, одним из проявлений которой является вменяемость. Соответственно перечень оснований для вывода об отсутствии этой предпосылки уголовной ответственности должен включать, наряду с невменяемостью в традиционном смысле, другие случаи, названные выше, объединяемые понятием уголовно-правовой недееспособности и предполагающие обязательность участия эксперта-психолога в их установлении.

Литература

1. Ситковская О.Д. Психология уголовной ответственности. М. Норма. 1998.

2. Ситковская О.Д. Психологические основы уголовной ответственности. Баку. Билик. 1992.

Контрольные вопросы

1. В чем ошибка распространенного на практике традиционного подхода к проблеме вменяемости – невменяемости?

2. Каковы возможности комплексного использования психологических и психиатрических знаний в решении вопросов вменяемости и невменяемости?

3. Сформулируйте психологически обоснованное решение проблемы вменяемости – невменяемости на концептуальном и законодательном уровне.

§ 4. Психологическое содержание индивидуализации ответственности и наказания

В содержание принципа равенства перед уголовным законом входит не только право на применение к лицу единого и равного для всех основания уголовной ответственности, но при решении вопроса о мере ответственности (виде и размере наказания) – на учет индивидуальных особенностей деятеля (его целей, мотивов, эмоциональных состояний и т.д.).

К числу институтов Общей части уголовного закона, выражающих личностный подход в уголовно-правовом регулировании и требующих анализа психологических свойств и состояний личности виновного, относятся Общие начала назначения наказания и детализирующие их институты обстоятельств, смягчающих и отягчающих наказание (ст. 60–63 УК РФ). Они обеспечивают переход правоприменителя от установления факта вины и пределов ответственности за нее к мере ответственности.

Индивидуальные свойства лиц, совершивших противоправные деяния, конкретные обстоятельства и ситуации весьма разнообразны. Поэтому законодатель, помимо индивидуализации, заложенной в определенной санкции, установил еще дополнительные правила для повышения или понижения наказания, в зависимости от обстоятельств, увеличивающих или уменьшающих вину. Имеются в виду цели, мотивы, эмоциональные состояния и пр., не относящиеся к признакам состава преступления конкретного вида.

Назначение наказания, с учетом обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность позволяет обеспечить соответствие «воздаяния» не только факту преступления и его последствиям, но и личностным особенностям, которые влияли на выбор и реализацию данного варианта поведения, затрудняли или облегчали его, а равно сказывались на отношении к содеянному.

По имеющимся в литературе данным, личностные характеристики, которые учитывались при назначении наказания, составляют в общем объеме всех обстоятельств, фактически учитываемых при определении характера и степени ответственности, более 40%. Это свидетельствуют о значимости психологически корректного (ведь речь идет о свойствах личности) регулирования процесса индивидуализации ответственности. В том числе за счет определения в законе «сквозной» совокупности обстоятельств, существенно изменяющих степень опасности деяния и деятеля. В частности – факторов, влияющих на осознание субъектом ответственности за свое поведение, свободу и целенаправленность выбора его варианта и способа реализации; свойств личности, могущих способствовать рецидиву.

Однако нередко психологические аспекты здесь игнорируются. В правовой литературе говорится о значимости для индивидуализации уголовной ответственности совокупности социальных, социально-демографических, криминологических, уголовно-правовых признаков личности; о том же, что личность характеризуется, прежде всего, психологическими свойствами и состояниями, многие из которых значимы для индивидуализации ответственности, не упоминается.

Неразработанность психологического аспекта проблемы индивидуализации ответственности повлекла ряд отрицательных последствий для правового регулирования. К их числу относятся, в частности:

– понятийные ошибки, содержащиеся в некоторых пособиях и комментариях к УК РФ. Например, утверждается, что «мотив не является побуждением к действию, в отличие от цели»; мотив отождествляется со «злым умыслом» и пр.;

– отсутствие в законе и в комментариях к нему развернутых и адекватных расшифровок психологических терминов, требующих содержательной интерпретации. Таких как «стечение тяжелых жизненных обстоятельств», «мотив сострадания», «случайное стечение обстоятельств», «особая жестокость», «садизм» и др. (ст. 61, 63 УК РФ);

– неправильное определение необходимого и достаточного объема исследования свойств личности, значимых для индивидуализации ответственности, в том числе в качестве смягчающих и отягчающих обстоятельств. Так, некоторые указания высших судебных инстанций и рекомендации в литературе фактически требуют исследовать личность виновного без каких-либо ограничений. На практике же чаще всего «изучение личности» ограничивается формальными характеристиками с места работы учебы и пр.;

– непроработанность влияния на индивидуализацию ответственности эмоциональных состояний, помимо аффекта; импульсивности поведения виновного; степени осознанно управляемого поведения не только по отношению к деянию в целом, но и к его способу и пр.

Недостатки судебной, следственной, прокурорской, экспертной практики в вопросах личностного подхода в уголовном деле связаны не только с затруднениями в интерпретации и правильном применении новых положений закона, регулирующих эту сферу. Но и со смешением компетенции со смешением компетенции психиатра и психолога, с неправильным определением предмета использования профессиональных психологических познаний.

Трудности в освоении практикой новых дефиниций, институтов и норм могут приводить, при недооценке возможности использования в сложных случаях профессиональных психологических знаний (проведения экспертизы, участию психолога в качестве специалиста и пр.), к подмене их «любительским» подходом, неполноте или поверхностности, связанными с объективным вменением или фактическим отказом от индивидуализации ответственности и наказания, обезличиванием мер воздействия.

УК РФ 1996г. значительно расширил возможности индивидуализации ответственности и наказания соответственно не только обстоятельствам совершения деяния, но и личности виновного. В частности, уточнено и детализировано использование понятий и терминов, относящихся к сфере психологии[67], что вполне понятно, так как преступное поведение – разновидность произвольного осознанного поведения[68].

Отмечая заметное усиление использования законодателем при регулировании вопросов назначения справедливого наказания положений психологии, полагаем вместе с тем, что на нынешнем этапе уголовно-правовой реформы концепция психологических основ ответственности и наказания реализована не полностью. В частности, в норме об общих началах назначения наказания ничего не говорится о личности потерпевшего; в перечнях обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность отсутствует упоминание об экстремальных эмоциональных состояниях личности и др.

Неполная пока реализация психологического подхода к регулированию индивидуализации наказания способствует и появлению неоднократно повторяемого в публицистике, научной литературе и в некоторых официальных документах тезиса о том, что к лицам, совершившим тяжкие или «опасные» преступления, рецидивистам должны применяться только суровые наказания. Но ведь оценка деяния, совершенного при совокупности смягчающих обстоятельств, в том числе относящихся к личности, целям и мотивам, взаимодействию с ситуацией и т.д. может, несмотря на тяжесть содеянного, повлечь существенное смягчение наказания. А при исключительном стечении или характере смягчающих обстоятельств, – даже назначение наказания ниже низшего предела. И, наоборот, в пределах, установленных законом, менее тяжкое преступление может повлечь наказание по максимуму, если обстоятельства, характеризующие личность и ее деяние – выбор способа преступления, мотив, настойчивость в реализации умысла, обращение посягательства на больного, ребенка, старика и т.д. – указывают на несправедливость смягчения ответственности.

Таким образом, индивидуализация ответственности далеко не завершается, а тем более не сводится к классификации деяния по степени тяжести. Определение меры ответственности, а не только ее пределов (правильность квалификации и соблюдение пределов санкции) требует применения без каких-либо исключений общих начал назначения наказания, непосредственно сформулированных в законе.

К числу обстоятельств, влияющих на ответственность и наказание, относятся[69]:

– обстоятельства, характеризующие один из элементов состава преступления или состав преступления в целом;

– обстоятельства, включенные в механизм преступного и посткриминального поведения или непосредственно на него влияющие, которые связаны с личностью, но не имеют значения для квалификации деяния (например, зависимость от другого лица и пр.);

– аналогичные обстоятельства, относящиеся к ситуации преступления (наличие особых экстремальных ситуаций, условий общественного бедствия и пр.);

– обстоятельства, лежащие вне механизма подготовки, совершения, сокрытия преступления, а также последующего за преступлением поведения, выражающего отношение лица к содеянному, но характеризующие личность в целом и ее жизнедеятельность, как члена социума, и поэтому влияющие на выбор меры наказания.

Таким образом, индивидуализация ответственности и наказания с позиции психологической характеристики – многоступенчатый процесс. Он начинается квалификацией содеянного по определенной статье УК. При этом обстоятельства, которые законодатель счел необходимым включить в состав преступления (в том числе требующие психологической интерпретации) раз навсегда учтены в санкции.

Следующая ступень индивидуализации – соотнесение специально выделенных личностных и иных обстоятельств, смягчающих или отягчающих ответственность и наказание с реальным деянием (мы рассматриваем лишь обстоятельства личностного характера).

Наконец, оцениваются свойства личности, не проявившие себя ни в качестве квалификационно релевантных обстоятельств, ни в качестве специально выделенных, смягчающих или отягчающих обстоятельств, но значимые для определения необходимой и достаточной меры наказания и программы его исполнения.

Выделим некоторые из проблемных ситуаций, возникающих применительно к упомянутым положениям нового УК и требующих, по нашему мнению, разъяснений, основанных на использовании психологических познаний.

Как уже указывалось, в соответствии с общими началами назначения наказания, понятие индивидуализации охватывает в комплексе оценку деяния, личности виновного, обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность. То есть речь идет об обстоятельствах, связанных не только с последствиями содеянного, но и с личностью, целями, мотивами, состояниями, отношениями виновного.

Психологические особенности личности могут быть по-разному связаны с совершенным преступлением. Одни из них играют ведущую роль в выборе преступного способа удовлетворения потребностей или разрешения конфликта (эгоистическая, корыстная направленность личности, неуважение к человеческой личности и человеческому достоинству, сексуальная распущенность, агрессивность и пр.). Другие психологические свойства только способствуют совершению преступления при наличии внешней неблагоприятной ситуации (слабоволие, подчиняемость, легкомыслие, низкий уровень интеллектуального развития, болезненное самолюбие, эмоциональная возбудимость, трусость и пр.). Наконец, многие личностные особенности остаются нейтральными по отношению к факту преступления (например, увлечения, интересы лица, совершившего преступление в состоянии аффекта или неосторожное преступление и пр.)

Разумеется, в рамках уголовного процесса могут и должны изучаться не все психологические свойства обвиняемого, но только имеющие значение для уголовного дела. Значимы здесь те личностные особенности, которые повлияли на выбор и реализацию противоправного варианта поведения, затрудняли или облегчали его, а равно сказывались на отношении к содеянному. Поэтому в большинстве случаев бывает необходимо и достаточно исследовать свойства личности обвиняемого, которые:

– указывают на закономерность или случайность принятия и реализации решения о преступлении;

– влияют на способность управлять поведением в конкретной ситуации;

– значимы для прогноза опасности рецидива и определения программы коррекционного воздействия.

Применительно к ст.60 УК РФ целесообразный объем изучения личности по уголовному делу связан с выделением из возможно существенных в аспекте индивидуализации наказания свойств, значимых именно в данном случае. Необходимо исследовать их роль в конкретном эпизоде, в том числе с позиции психологического прогноза исправимости субъекта и ее условий.

Очевидно, что исследование этих особенностей требует применения специальных психологических знаний, усиления роли психолога в непосредственном изучении свойств личности, отраженных в механизме преступления, и значимых для прогноза достаточных мер воздействия. Поэтому столь важно использование помощи психолога в реализации личностного подхода в уголовном деле, в частности, для исследования ценностных ориентаций, мотивации, характерологических свойств личности, важных для индивидуализации ответственности /наказания/ и прогноза поведения в связи с наказанием.

Рассмотрим, с учетом изложенного, некоторые предписания закона об учете обстоятельств, смягчающих или отягчающих наказание исходя из их психологической характеристики.

Обстоятельства, смягчающие наказание.

Статья 61 УК РФ выделяет обстоятельства, которые законодатель рассматривает как безусловно и однозначно смягчающие наказание. С точки зрения необходимости психологического анализа и интерпретации значимыми представляются п.п. «а», «д», «е», «ж», «з».

В п. «а» психологически важной является формулировка о случайном стечении обстоятельств. В рамках судебно-психологической экспертизы или консультации психолог может диагностировать базовые особенности личности, мотивацию, ценностные ориентации виновного и решить вопрос, является ли содеянное закономерным для данной личности или же здесь значимыми оказались случайные спонтанно возникшие обстоятельства. Необходимо выяснить механизм возникновения ситуации преступления – действительно ли субъект реагировал способом, запрещенным законом, на спонтанно и независимо от него возникшее стечение обстоятельств.

Совершение преступления в силу стечения тяжелых жизненных обстоятельств либо по мотиву сострадания (п. «д» ст.61 УК РФ).

В правовой литературе в качестве примеров таких обстоятельств упоминается о тяжелой болезни, стихийном бедствии, остром конфликте и т.д. Характер этих примеров подтверждает необходимость не просто констатировать наличие соответствующего факта, но и доказать его субъективное восприятие именно как «тяжелого». Существуют ведь индивидуально непереносимые, субъективно значимые события, для оценки которых может возникнуть необходимость в помощи психолога.

Совершению преступления здесь предшествует оценка ситуации с точки зрения значимых для виновного ценностей, которые пересиливают «сдержки», побуждают к совершению преступления с целью устранить или облегчить тяжесть ситуации, в которой субъект находится. Так же как и для п. «а» ст. 61 УК РФ, применение обстоятельства, зафиксированного в п. «д» ст. 61 требует изучения личности виновного и его ценностных ориентаций. Необходимо разграничить объективные обстоятельства (здесь психолог не нужен) и субъективное восприятие тех или иных обстоятельств.

Мотив сострадания впервые введен в закон в качестве смягчающего вину обстоятельства. Сострадание – мотив совершения противоправных действий или изменения первоначальных намерений при их совершении в результате возникновения чувства сопричастности к чужой беде или страданиям и стремления прекратить или уменьшить его последствия. Например, лишение жизни неизлечимо больного человека, испытывающего мучения (в том числе, просящего об этом); оказание помощи близкому человеку в устранении лица, преследующего или терроризирующего его.

С психологической точки зрения мотив сострадания – эмоциональное переживание, «деятельная симпатия». Нередко сопутствует жалости к беззащитному, беспомощному. Представляется, что чаще всего орган судопроизводства может самостоятельно установить наличие мотива сострадания, исходя из характера действия, обстоятельств и объяснений участников событий. В наиболее сложных случаях возможно привлечение для этих целей психолога – эксперта или консультанта.

П. «е» ст. 61 УК РФ предусматривает в качестве смягчающего обстоятельства совершение преступления в результате принуждения либо зависимости.

Принуждение – подавление воли с помощью насилия или угрозы им, превращение человека, на которого оказывается давление в своеобразное орудие для совершения тех или иных действий.

Несомненна роль психологических знаний при индивидуализации ответственности за преступления, совершенные под влиянием принуждения, либо в силу зависимости. В правовой литературе эта проблема образно именуется наличием «вынужденных мотивов» действий. И здесь эксперт-психолог может оценить степень принуждения (в том числе в форме угрозы), как существенно ограничивающего избирательность поведения или не имевшего такого значения. В принципе возможна и констатация исключительной ситуации, сводившей избирательность поведения «на нет». Например, когда подросток глубоко привязан к организатору преступления или связан традициями подчинения старшим, характерными для некоторых территорий и этнических общностей, либо, когда он в силу возрастной незрелости воспринимает угрозу, как не оставляющую ему выбора.

Принуждение с помощью угрозы должно быть реальным и существенным для лица, к которому она обращена, с точки зрения последствий ее реализации. Такое восприятие и оценка угрозы, могут быть констатированы лишь на основе исследования индивидуальных особенностей личности, включая жизненный опыт. Так, подростком угроза может восприниматься, как не оставляющая место альтернативе, взрослый же может оценивать аналогичную угрозу, как гораздо менее значимую.

Использование специальных психологических знаний возможно и для прояснения картины происшествия в случаях, когда экстремальная ситуация приводит субъекта к фактической ошибке при сравнении ценности, на которую его принуждают посягнуть и ценности, которую он стремится спасти от угрозы. Это ситуации религиозного, партийного фанатизма, «сверхценности» конкретного блага в силу определенных условий формирования личности и пр.

П. «е» ст.61 УК РФ предусматривает так же совершение преступление «в силу материальной, служебной или иной зависимости». Психологический интерес может представлять не перечисленные в законе (очевидные) виды формализованной зависимости, а именно «иная» зависимость. К «иной» можно отнестии зависимость от любимого человека, и от референтной группы, и, например, от главы секты и пр. Наличие и степень такой зависимости может быть предметом психологической или комплексной психолого-психиатрической экспертизы.

При подготовке нового уголовного законодательства резко изменилась позиция закона при описании такого смягчающего обстоятельства как «совершение преступления под влиянием сильного душевного волнения, вызванного неправомерными действиями потерпевшего» (УК 1960 г.). Конечно, сама терминология, традиционно использовавшаяся десятки лет, не являлась оптимальной. Это понятие носило оценочный, нестрогий характер. Здесь могло использоваться понятия аффект, как это сделано в ст. ст.107 и 113 УК 1996г. Но более адекватным было бы внесение в перечень смягчающих обстоятельств иных эмоциональных состояний, оказывающих заметное влияние на сознание и поведение виновного в момент противоправного деяния.

Но вместо осовременивания терминологии, как это произошло в Особенной части, законодатель вообще исключил эмоциональное состояние из перечня смягчающих обстоятельств, указав лишь на противоправность или аморальность поведения потерпевшего, явившегося поводом для преступления (п. «з» ст.61 УК). При этом достигнут эффект упрощения использования соответствующего смягчающего обстоятельства. Но оптимальным это решение не является. В редакции УК 1960г. предлагалось установить наличие или отсутствие определенного эмоционального состояния субъекта, возникшего в связи с неправомерными действиями потерпевшего. То есть смягчение наказания было связано с влиянием самого аффекта на способность осознавать значение своих действий и руководить поведением. Сейчас же предустановленное значение приобрел лишь факт определенных («противоправных или аморальных») действий потерпевшего.

Новая редакция в законе рассматриваемого смягчающего обстоятельства не принимает во внимание и еще несколько существенных моментов:

* не ставит задачи оценки причинной непосредственной связи между действиями потерпевшего и виновного. А ведь она могла проявиться как в аффекте, так и в иных эмоциональных состояниях, но возможна и ситуация, когда виновный искал лишь повода для своих общественно опасных действий;

* конфликтная ситуация может быть создана не только потерпевшим, но и другим человеком, находившемся на месте преступления. Известны и случаи, когда аффективные действия были направлены на постороннее лицо, случайно оказавшееся поблизости. По нашему мнению, привязать уголовно-правовое понятие аффекта только к случаям эмоциональной разрядки в отношении лица, создавшего ситуацию, значит ограничить следователя и суд в индивидуализации ответственности с учетом данного обстоятельства, если причиной эмоционального состояния были действия третьего лица;

* трактовка действий потерпевшего только как «повода» верна не во всех случаях: с психологической точки зрения эти действия могут явиться главной причиной импульсивных аффективных действий. Кроме того, само понятие “повод” предполагает обязательность немедленной реакции на него. Между тем, в ст. 107 и 113 УК РФ эта традиционная позиция существенно скорректирована – предусмотрена возможность длительной психотравмирующей ситуации, когда «поводом» является нейтральное с правовой точки зрения или даже законное замечание, требование, действие потерпевшего.

Экспертная практика однозначно свидетельствует о распространенности случаев длящегося развития аффектогенной ситуации по типу накопления переживаний, нередко не в полной мере осознаваемых субъектом. Этот процесс может протекать в течение многих месяцев или даже лет. Представляется, что вариант возникновения аффекта, связанный с длящимся аккумулированием аффектогенных факторов с полным основанием учтенный в УК 1996г. (ст.ст.107,113), требует учета и в перечне смягчающих обстоятельств. Иначе возникает опасность чрезмерно узкой трактовки этого понятия в практике, когда следователь и суд оставляют за пределами смягчающих обстоятельств имевшее место состояние аффекта, исходя из того, что повод для аффективной разрядки мало значителен.

Сказанноеприменительно к п. “з” ст.61 относится к проблемам, не отраженным непосредственно в законе, но вытекающим из сопоставления его новой редакции и соответствующего пункта ст. 38 УК 1960г. Учет высказанных соображений позволит следователю, суду, экспертной практике точнее и полнее раскрывать с помощью профессиональных психологических знаний возможности индивидуализации наказания с помощью рассматриваемого смягчающего обстоятельства. Речь идет о дополнении указания закона на значение противоправных или аморальных действий потерпевшего как повода к совершению преступления исследованием психического состояния виновного в момент деяния и конкретного влияния этого состояния на избирательность поведения. Напомним в этой связи, что по прямому указанию закона (ч.2 ст.61 УК РФ) перечень смягчающих обстоятельств не является исчерпывающим. Это особенно важно с учетом инерционности практики, ее устойчивой тяги к оперированию традиционными терминами и формулировками. Обстоятельства, отягчающие наказание. Статья 63 УК РФ

В перечне обстоятельств, отягчающих наказание, психологической интерпретации требуют п.п. «в», «е», «з», «и» ч.1 ст.63 УК РФ.

П. «в» ч.1 статьи 63 УК РФ рассматривает совершение преступления в составе группы лиц, в том числе по предварительному сговору, в составе организованной группы или преступной организации в качестве обстоятельства, отягчающего наказание. Психологический аспект здесь очевиден. В частности, речь идет об обеспечении справедливого наказания, с учетом действительного статуса конкретного субъекта в группе (преступной организации), роли в конкретных эпизодах преступной деятельности и организации этой деятельности в целом. В практике доказывания по этим делам возникают серьезные сложности, связанные со спецификой внутригрупповых отношений, а также с учетом характера самого доказательственного материала. Например, нельзя принимать на веру утверждения отдельных участников группы, что именно они являлись организаторами или исполнителями тех или иных преступлений. Эти показания могут быть результатом заранее разработанного сценария, в соответствии с которым при провале второстепенный соучастник осуществляет самооговор в расчете на смягчающие для него обстоятельства или на будущую (материальную либо иную) поддержку действительного лидера.

Закон лишь называет, но не расшифровывает признаки организованной преступной группы: устойчивость, объединение для будущей преступной деятельности (ч.3 ст. 35 УК РФ). Он выделяет (ч.4 ст.35 УК РФ) еще одну форму организованных преступных структур: преступное сообщество (преступная организация). Этот термин используется в двух значениях: во-первых, для обозначения преступной группы в обычном смысле слова, но обладающей дополнительным признаком сплоченности и созданной для совершения того или иного особо тяжкого преступления; во-вторых, для обозначения объединения организованных групп, созданного в тех же целях.

С учетом понятийного анализа закона, необходимо охарактеризовать его содержание с психологической точки зрения в качестве ориентира для доказывания наличия организованной преступной группы или сообщества. Недостатком практики является то, что по большинству дел следователи и суды не уделяют должного внимания обоснованию вывода о том, что налицо именно организованная преступная структура. Надо отметить, что смысловое содержание терминов «устойчивость» и «сплоченность», хотя и не тождественно, но они имеют некоторые общие параметры.

Применительно к устойчивости ведущими являются такие признаки соответствующего типа межличностных отношений, как стабильность, наличие постоянного ядра, определенные правила поведения внутри группы и вне ее с санкциями за их нарушения, согласованность индивидуальных целей группы и общей ее цели.

Главными характеристиками сплоченности являются такие параметры как устойчивое объединение интересов на основе общей деятельности, значение группы в качестве референтной для ее членов, их взаимозависимость, жесткая дисциплина, осознание своего места в группе, осознанная готовность к совместной деятельности на основе решений лидера. Нетрудно заметить, что сплоченность как характеристика организованной преступной структуры включает в себя устойчивость как объективное состояние, но не сводится к ней. К устойчивости здесь добавляется осознанное стремление к сплоченности, готовность приложить усилия, чтобы ее поддержать.

С учетом сложности оценки латентных для следствия и суда взаимоотношений участников организованной группы, сообщества по большинству таких дел целесообразно проведение судебно-психологической экспертизы. На разрешение экспертов в этих случаях могут быть поставлены вопросы о подлинном лидере, оценке психологической мотивации вхождения в группу, наличии или отсутствии ограничений свободы воли при этом, личностных особенностях, влияющих на принятие и реализацию поведенческих решений, соответствии вербальных утверждений о собственной роли (и роли других ее членов) в конкретном преступном эпизоде интеллектуально-волевым и характерологическим особенностям и др.

В п. «е» ч.1 ст.63 УК в качестве обстоятельств, отягчающих наказание, законодатель специально выделяет особые мотивы и цели деяния. Здесь выделены две группы мотивов: национальная, расовая, религиозная ненависть или вражда; месть за правомерные действия других лиц. Полагаем, что в психологическом анализе нуждается в основном первая группа мотивов. Применительно ко второй группе отметим лишь, что возникновение мотива мести и побуждения к ней может быть связано с самыми разнообразными обстоятельствами, знание которых необходимо для индивидуализации наказания. Нельзя согласиться с однозначной характеристикой этого мотива как «низменного». Мотивы мести за причиненные страдания, кровной мести, мести за обиду не совпадают по психологическому механизму. Поэтому, не исследуя «генезиса» соответствующего мотива нельзя правильно определить его «вес» среди других отягчающих ответственность обстоятельств.

Обратимся к содержанию мотивов национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды. С психологической точки зрения – это личностное отношение субъекта к представителям иной расы, национальности (этноса), религии (конфессии), содержанием которого является неприятие ценностей соответствующей группы как имеющей право на существование, наряду с его собственными; негативная оценка образа жизни, традиций, обычаев этой группы как чуждых нормальному человеческому общению или даже бесчеловечных, изуверских; уверенность, что беды и несчастья собственного этноса или конфессии вызваны происками этой группы и что она и в настоящий момент является враждебной.

Это личностное отношение базируется на формировании и подкреплении соответствующих этнических стереотипов, переносе фактических наблюдений за отдельными представителями этноса или конфессии на целостность и наоборот – автоматическом переносе домыслов о действиях и намерениях этого этноса или конфессии на любых их представителей. Это отношение исходит из ощущения превосходства группы, к которой принадлежит данное лицо и неполноценности этносов и групп, на которые направлена вражда.

Доказывание наличия данного отношения может потребовать проведения психологической или комплексной экспертизы с привлечением специалистов по психолингвистике, истории культуры, религиоведению и пр.

Использование п. «е» ч. 1 ст.63 УК РФ представляется допустимым и в случаях, когда мотив национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды выступает наряду и во взаимодействии с мотивом корысти, мести и др.

В п. «з» ст.63 УК РФ названы отягчающие обстоятельства, относящиеся к потерпевшему. Беззащитность или беспомощность характеризуются неспособностью потерпевшего правильно понимать характер и значение ситуации и действий окружающих людей и руководить своими действиями. Беззащитность или беспомощность могут быть связаны с физическим или психическим состоянием жертвы (малолетний или престарелый возраст, физические недостатки, психическое расстройство, сильная степень наркотического или алкогольного опьянения и др.). Строго говоря, понятия беспомощности и беззащитности очень близки и вытекают из психологического понятия неспособности к эффективной защите от посягательства путем целенаправленного осознанно-волевого поведения в конкретной ситуации.

В сложных случаях для определения психологического компонента беспомощного (беззащитного) состояния необходимо проведение психологической экспертизы (например, несовершеннолетняя жертва изнасилования в силу особенностей своего психического состояния, личностных свойств не оказывала сопротивления насильникам). Однако при этом необходимо иметь в виду опасность объективного вменения, когда диагностика состояния потерпевшей в качестве беспомощного однозначно трактуется, например, как «использование» этого состояния при изнасиловании. Выяснение способности виновного правильно оценивать, понимать и интерпретировать состояние потерпевшей также может быть предметом экспертизы, поэтому в ряде случаев (особенно когда речь идет о несовершеннолетних обвиняемых и потерпевших) необходимо одновременное исследование той и другой стороны. При этом возможны ситуации, когда экспертным путем будет установлено, что потерпевшая была не способна понимать характер и значение совершаемых с ней действ