Философия «конца века» и столкновение цивилизаций 4 страница

Конечно, право сильного всегда играло существенную роль в истории, но, ведь, и оно оказывалось, в конечном счете, бессильным при неправоте и неприятии его народом. Говорят же у нас на Руси: «Не в силе Бог, а в правде!»… Иное бесславное правление исчезало скорее, чем можно было бы предположить, даже при молчаливом протесте народа. Мудрые правители старались менять внутренний климат страны без сломов. Солон говорил, что он дал афинянам не те лучшие законы, какие можно теоретически вообразить, но «такие, которые лучше всего подходят к ним». Надо чаще внимать сердцу народа. Г. Лебон в «Эволюции цивилизации» иронизирует по поводу властных глупцов, вообразивших, что можно все перестроить в стране в один день, создав какую-то конституцию, а уж тем более пытаться навязать ее народу «убеждением и силой».^[475]

Должны ли (не умолкая ни на день, ни на час) звучать колокола справедливости!? Известный испанский философ X. Ортега-и-Гассет в «Восстании масс» (1930) рассматривал массы как субъект, не имеющий ни идей, ни серьезной культуры. Их багаж – это якобы лишь прописные истины, словесный мусор, тирания пошлости… «Разве не величайший прогресс то, что массы обзавелись идеями, то есть культурой? Никоим образом. Потому что идеи массового человека таковыми не являются и культурой он не обзавелся».^[476]

Ортега все ставит с ног на голову. Варварство было всегда. Существует оно и по сей день. Но кто его порождает? Разве не сама буржуазия?! Это ее культура служит целям правящих и могущественных кланов. И чем дальше, тем больше… Не пролетарии же и крестьяне, в самом деле, обитают в редакциях тысяч и тысяч газет и журналов! Взгляните на этих прохвостов, плутов, лжецов и шутов, что заполонили собой эфиры, восседающих в иных центрах и институтах. О них можно и ныне сказать словами тех же Гонкуров: «Никогда еще так не брехали, как в наш век. Брехня повсюду, даже в науке. Из года в год всяческие господа Бильбоке (Авт. – «пройдохи») пророчествуют нам по утрам новое чудо… Все это – академическое и непомерное вранье, благодаря которому ученые получают доступ в Институт, ордена, влияние, оплаты, уважение серьезных людей. А жизнь тем временем дороже, вдвое, втрое; не хватает самого необходимого…» (1857). Хитрая и подлая свора «интеллигентов», понимая значение культуры как средства воспитания личности, делает все от нее зависящее, чтобы дать два «рациона питания». Один предназначен для эстетствующих господ и избранных («умных»), другой (низменная, массовая эрзац-культура) – для толпы и плебса («глупцов»). Первым – золотой дождь и «Триумфы». Вторым – скотство и варварство. «Harta Magnus», великая хартия одичания. Она убивает интеллигенцию. В основе серости и тупости низших классов лежит социально-экономический эгоизм и невежество верхов. Задача честного социолога (а не тех жалких прохвостов, что, подобно стае собак, ждут, виляя хвостом, когда «хозяин» бросит им очередную кость) не в ловком жонглировании цифрами и опросами, а в показе истинного положения страны и народа. В социологе должен жить народный Брут! Иные политологи, социологи, историки, психологи сделали из лжи прибыльную профессию. Они даже не хотят задуматься о страданиях и муках народа. С. Сигеле пишет: «Преступники, умалишенные, дети умалишенных, алкоголики, вообще социальная грязь, лишенная всякого чувства и развращенная преступлением, – составляли самую главную часть бунтовщиков и революционеров».^[477] Гнусная ложь. Монтень прав: «Лживость – гнуснейший порок». Возможно, революции и имели истоком «грязный развращенный строй». Но строй сей есть дитя и плод буржуазной практики, всех этих циников и слуг капитала. Если у трудящихся нет даже куска хлеба, о каком смирении вы болтаете?!

Социализм становится все более неотложным требованием эпохи. К концу XIX в. многие представители европейской интеллигенции открыто исповедовали идеи социализма. Философ Л. Фейербах перед смертью вступил в ряды социал-демократической партии. Что его подвигло к решению? Видно, осознание конечной необходимости создания справедливого общества. Ж. Ренар (1864–1910), внук крестьянина, так выразил эту направленность новой европейской культуры: «Социалистом был Монтень, социалистами были они все – Лафонтен, Лабрюйер, и Мольер, и Бюффон (да, Бюффон!). Виктор Гюго умер социалистом».^[478] Не будучи коммунистом, премьер Франции Э. Эррио писал: «Нам представляется безнравственным лишать далее благ среднего образования детей простого народа, которые дали столько доказательств мужества и жизнеспособности во время этой войны. Вернем богатым семьям их маленьких лодырей, которые отравляют наши лицеи; будем учить полноценных ребят, которые добиваются лишь одного – возможности развиваться; правильно понятая демократия не является режимом, искусственно поддерживающим между людьми несбыточное равенство; это режим свободного отбора, который не ставит иных пределов продвижению в обществе, кроме усилий и воли индивидуума!».^[479] Для глупой власти и некоторых узколобых правителей любые доводы разума, напоминающие о революционном прошлом народа, – забытый звук. Это же все равно что surdo asello fabulam narrare (лат. «глухому ослу басню рассказывать»). Судя по всему, они даже не знают, что видные политики Европы, крупнейшие промышленные магнаты разделяли социалистические установки и взгляды. Так, А. Нобель называл себя «социалистом, но только с оговорками», мечтал о новом гармоничном мире, будучи воспламенен любовью к роду человеческому (а чтобы любовь не казалась ему слишком уж «пресной», не жалел усилий для производства динамита). Заботился он и об улучшении условий жизни рабочих, свято веря во всеобщее просвещение, и терпеть не мог лицемерной демократии. В душе социалистом был и его брат Л. Нобель, которого иные даже называли «пионером социального прогресса как в среде инженеров, так и в среде низшего персонала».^[480]

Интеллигенты типа Ж. Жореса (1859–1914) мечтали об иной цивилизации. Он писал: «Когда социализм восторжествует, когда период согласия сменит период борьбы, когда все люди будут обладать своей долей собственности в общем капитале человечества и своей долей инициативы и воли в его гигантской деятельности, тогда все они будут испытывать полноту гордости и радости; в самом скромном ручном труде они будут чувствовать себя сотрудником всемирной цивилизации; и этот труд, ставший более благородным и братским, они организуют таким образом, чтобы оставить себе несколько часов отдыха для размышления и ощущения жизни… Они скоро почувствуют, что вселенная, из которой возникло человечество, не может быть в своем существе грубой и слепой, что повсюду присутствует ум, повсюду душа и что само мироздание является лишь гигантским и смутным стремлением к порядку, красоте, свободе и добру. Да, другим взором и другим сердцем они будут смотреть не только на людей, своих братьев, но и на землю и небо, на скалу, на дерево, на животное, цветок и звезду». Реакция убила Жореса с помощью киллера (некоего Вилена). Знаковым стало то, что сразу после его убийства грянула Первая мировая война.^[481]

Социалист Моррис выражал возмущение жестокостью, хищничеством, цинизмом, вульгарностью британской цивилизации.

Он утверждал, что она превратила весть исторический прогресс в бессвязную нелепость. Эта «цивилизация» казалась ему убогой, уродливой и бессмысленной. Моррис выступал против той резкой грани, что разделила богатых и бедных, хозяев и работников. Это господство контор и офисов, компаний и фирм казалась ему горами ненужного шлака.^[482] Цивилизация отделила труд от радости, а искусство – от ремесла. Миру предстоит воплотить в жизнь идеи социальной справедливости. В новую модель войдет и колоссальный опыт капитализма. Однако его час пробил. Он стал строем для себя – строем узкого, бессовестного класса, пожирающего человечество, словно дикий ненасытный зверь. Видимо, пора уже сказать капитализму в духе эссеиста С. Конноли: «Капиталистическая цивилизация – это зола, оставшаяся от горения Настоящего и Прошлого».

Каковы же взаимоотношения между народами, элитами и героями? Осуждая социализм, Лебон писал о толпах Великой французской революции и Парижской коммуны. Не жалея красок, описывал преступления башмачников, слесарей, парикмахеров, каменщиков. Ради приличия перечислил бы преступления элиты Франции. Та любит порассуждать о деспотизме толп. Но элита подвержена глупости не менее чем массы. Она амбициозна, лжива, самонадеянна. Уровень ее правления низок. Ее роль порой напоминает роль червей-паразитов. Философ Ш. Бонне высказал в конце XVIII в. мысль, что черви-паразиты, попадая в тело хозяина, изменяются под влиянием новых условий, а затем могут изменить и сам вид. Капиталисты и торговцы алчны, эгоистичны, некультурны. Они стали менять вид в худшую сторону. Буржуазные авторы не находят места в талмудах для пары абзацев, где рассматривались бы преступления вождей. Их гнев направлен против «низов» общества: «Преступники, умалишенные, дети умалишенных, алкоголики, вообще социальная грязь, лишенная всякого нравственного чувства и развращенная преступлением, составляли самую главную часть бунтовщиков и революционеров» (Сигеле). Как низко пала буржуазная наука, если даже ее корифеи за сто миль обходят проблему преступных элит, виновников неправедных и гибельных устоев. Они представляют собой худший вид преступной толпы. Н. К. Михайловский прав, когда, прочитав опусы Тарда и Сигеле, резонно задался вопросом: «При чем тут собственно толпа? И не подойдут ли под это определение, например, Бисмарк, Наполеон I, Наполеон III? А с другой стороны, пока власть находится в руках этих людей, пока они имеют силу карать и миловать, всякое покушение на эту власть есть уже тем самым преступление». Его критика труда Г. Тарда, без разбора сваливающего в кучу разбойников, преступников и героев, абсолютно справедлива.^[483]

Сальвадор Дали. Память неистребима

В политике и бизнесе повелевает не масса, не толпа, а узкий круг лиц. Племя плутократов и олигархов. Оно выросло в джунглях городов, тиши банкирских контор, среди суматохи бирж и власти, отнюдь не в адовой преисподне шахт и мартенов. Р. Михельс в работе «Политические партии» вывел железный закон олигархии (1911). В партию идут за властью и деньгами, реже – за идеями (в романтические, революционные эпохи). Партия и олигархия – близкие понятия. Даже демократия без организации немыслима. Но с ростом организаций демократия исчезает. Происходит это с расширением аппаратов (генсека, президента, премьера, профсоюзов, банков, монополий). Объединение в союзы, движения, партии, ассоциации – не всегда шаг к совершенствованию личности. Писатель Дж. Свифт остроумно заметил: «Партия – это безумие многих ради выгоды единиц».^[484] Последствия этого печальны. Властное меньшинство, сплоченное в единый кулак, в состоянии верховодить в тысячи раз более многочисленными неорганизованными толпами. В основе правления элит лежит не только сила. Власть меньшинства сильна тем, что она владеет несметными материальными богатствами (деньги и собственность). «Доминирующей чертой правящего класса стало в большей степени богатство, нежели воинская доблесть; правящие скорее богаты, чем храбры» (Моска). Слова Р. Эмерсона о том, что «меч и скипетр, или мече – и скипетро-подобные таланты двигают всем миром», не ко времени. Если только не брать крайний случай, когда армия в той или иной стране решает взять в руки власть, опираясь на «волю меча».^[485]

Может быть, роль лидеров возьмут на себя ученые? Они зависимы от истэблишмента и редко позволяют себе выступать против глупостей и преступлений власти. Журналисты и деятели искусств часто движимы корыстью и эффектом, рабски смотря в рот банкирам и дельцам. Им ли быть повелителями народов! «Мир держат в оковах новые тираны – капиталисты, издатели газет». Журналисты похожи на ту публику, о которой Фрейд писал: «Народный представитель, призванный говорить кайзеру беспощадную (ruckhaltlos) правду, прислушавшись к внутреннему голосу, который как бы говорит: а не слишком ли ты смел? – делает оговорку: слово ruckhaltlos (беспощадный) превращается в ruckgratlos (бесхребетный)».^[486] Это касается и прессы, святая святых «демократии»: «За преступной толпой стоит еще более преступная публика, а во главе последней – еще более преступные публицисты». И Тард совершенно справедливо упрекает привилегированные слои: «Высшие классы, которых постигает преступление, не замечают того, что именно они пустили в обращение принцип преступления, если не сами даже показали пример его». Элита становится контрэлитой. Она, как всякий правящий класс, хочет быть наследственной (если не по закону, то фактически, достигая этого с помощью богатств или власти). Открытое «демократическое общество» стремится к закрытости. Это справедливо в отношении всех правительственных постов, мест во властных структурах, в руководстве банков, компаний и т. д. Аналогичная ситуация складывается и в сфере элитного образования, куда смертным не пробиться. Буржуазная элита, совершив виток эволюции, становится «новым феодализмом». Моска счел правомерным ее существование, называя это «преимуществом positions deja уже занятого положения».^[487] Так же говорили феодалы, короли, аристократы, пока восставший народ не низверг их. Поэтому и конец антинародных элит неизбежен.

Кто же определит «правильное направление истории»? Вряд ли это по плечу верхам, оторванным от жизни народа. Но это и не низы, зачастую лишенные всякой культуры, чувства собственного достоинства, раболепные, подавленные монотонным каторжным трудом или алкоголем. Философию будущего мог бы сформировать средний класс. Апологетом политики золотой середины был историк Ф. Гизо, министр и глава правительства (1847). Он – сторонник среднего класса. Тот не беден и не богат, не поражен алчностью богачей и не раздавлен непосильным трудом бедняков. У него нет позорных излишеств и чрезмерной роскоши. Богач возносится высоко и как бы не нуждается в народе. Условия бытия среднего класса побуждают его к мудрой уравновешенной политике. У него есть идеи, время и желание осмыслить путь, есть время на культуру и чтение. В одном из трудов, посвященных идеям Ф. Гизо, говорится: «Обществом должны руководить люди средних классов. Раз эти классы существуют, они как бы роковым образом становятся руководителями общества. Теория подтверждается здесь фактом. Члены средних классов руководят обществом, создавая мнение». Теория «золотой середины» кое-где воплощена в жизнь, но это скорее исключение из правил.^[488]

Инструменты закабаления стали тоньше, изощреннее. Говоря о свойствах толпы, Солон подчеркивал: один отдельно взятый афинянин – хитрая лиса, но когда они собираются вместе на форуме народного собрания, приходится иметь дело со стадом баранов… Фридрих Великий ценил своих генералов, но добавлял: когда их собирают на военный совет, они выглядят как кучка имбецилов. Римляне говорили о сенаторах: «Сенаторы – мужи очень достойные, римский сенат – скверное животное» («Senatores omnes boni viri, senatus romanus mala bestia»). Мопассан, выражал глубокую неприязнь к толпе, поглощающей личность: «Качества разумной инициативы, свободной воли, благонравного размышления и даже понимания любого отдельного человека полностью исчезают с того момента, как индивидуум смешивается с массой людей». Политики – не исключение. Поэтому С. Московичи открыл книгу фразой: «Если бы вы попросили меня назвать наиболее значительное изобретение нашего времени, я бы, не колеблясь, ответил: индивид».^[489]

Кто же первым сделает шаг в будущее по пути гуманизма и прогресса, по пути мудрой эволюции? Где тот новый неистовый Сократ, что решится стать мудрым Учителем человечества, не убоясь чаши с ядом? Где все эти звездные таланты, выпестованные в недрах академий и университетов, сорбонн, оксфордов, кембриджей, гарвардов и гейдельбергов, которые бы, говоря словами Канта, предложили человечеству правила нового мироустройства? Мир корчится в муках и «son silence est une calamite publique!» (его молчание – общественное бедствие)?! Задача науки – разжечь подлинный мировой пожар духа в сонме умов и воль. Фихте ставил перед учеными грандиозную цель – помочь народам пробиться к лучшему будущему. Он писал: «Стоять и жаловаться на человеческое падение, не двинув рукой для его уменьшения, значит – поступать по-женски. Карать и злобно издеваться, не сказав людям, как им стать лучше, не по-дружески. Действовать! Действовать! – вот для чего мы существуем». Эти действия надо было бы нацелить на умственное и нравственное улучшение рода человеческого.

Время испытывает на прочность культуры и народы. Все мы внутри огромной реторты, имя которой – «цивилизация». Panta rhei («Все течет»). Эволюция – сложный феномен. В нем мы видим три действующих лица: Природу, Разум (Бога), Человека. Они взаимодействуют, созидают или исчезают в потоке Времени. «Каждое поколение в меру своих сил и возможностей пыталось создать подобие такой философии и идеологии жизни, основу которой составлял бы мир, «организованный, как гармоническое целое».^[490] Движение не означает парадного шествия разума. Замедляясь или отклоняясь, порой идя вспять, оно выглядит хаотично и бессистемно. Варварство и дикость спокойно соседствуют и уживаются с разумом и культурой. Христиане ломали шедевры античной культуры. Варвары разрушали прекрасные города. Римляне уничтожили Карфаген. Арабы вывезли библиотеки из Александрии и Ктесифона. Крестоносцы разграбили и дотла сожгли Иерусалим. Евреи разорили город Саломину, вырезав 240 тысяч киприотов (115 г. н. э.). Чингисхан из книг библиотек Багдада строил переправу. Порой в костер цивилизаций шли целые народы, как это не раз бывало в Азии, Америке и Европе. Конкистадоры железом и кровью покорили Америку, а англичане уничтожали ирландцев. Цивилизация не очень-то изменилась. Неандертальский тип, дитя прогресса, сегодня предстает не только в метро, но и в кабине современного бомбардировщика, за пультом ракеты.^[491] Может случиться, что современный тип – Homo sapiens или Homo sapiens explorans («Человек разумный, исследующий») – на поверку все же не создаст гуманную и разумную цивилизацию. Философ Э. Юнгер писал о том, как в вымершем и окруженном песками городе нашли доску, где рассказано о неком властителе, считавшем, что богатства и процветание пребудут с ним вечно. Вдруг нагрянул «истребитель всех блаженств и разрушитель всех союзов». Опустошитель и грабитель нажитого, убийца великих и малых, грудных детей и матерей, стал сокрушителем империи, погибшей в потоках собственной и чужой крови. Юнгер пишет, что подобная катастрофа может быть следствием как нападения на Запад чужеродных беспощадных сил, например, «цветных рас», или стать следствием внутренней болезни цивилизации и культуры («смертельной болезнью культуры»).^[492] Эти прогнозы обрели пугающую реальность. По оценкам палеонтологов, за время эволюции жизни на Земле сплошной чередой прошло 500 миллионов видов животных и растительных организмов. В настоящее время их насчитывается 2 миллиона. При этом только в результате вырубки лесов суммарные потери флоры и фауны составляют 4–6 тысяч видов в год. И это примерно в 10 тысяч раз больше естественной фоновой скорости исчезновения видов до появления человека.

Живой процесс видообразования почти прекратился. Планета колонизируется видами «технической популяции».^[493] Кто же браковщик, в таком темпе бракующий не только виды, но выбрасывающий целые народы из жизненного цикла? Главным судьей жизни и смерти стали развитые страны, властные элиты США, Европы. Авангард прогресса стал авангардом гибели и насилия.

К концу XIX—началу XX вв. европейцы и американцы вступили в период своей зрелости У. Ростоу считает, что этот путь начался в Англии в 1850 г., в США– в 1900 г., в Германии – в 1910 г., в Японии – с 1906 г. Народился «новый порядок», в котором монополистический капитал стал единственным и полновластным хозяином мира. К концу XIX в. 100 млн. европейцев управляли более чем 700 млн. жителей Азии, Африки и Америки. Оттуда непрерывным потоком шли природные богатства, сырье, дешевая рабочая сила. В обратном направлении – жалкие крохи… Характер отношений между так называемыми цивилизованными народами и третьим миром мало изменился. Разумеется, западные страны внесли некоторый вклад в развитие колониальных владений, но вся прибыль от их эксплуатации фактически оставалась у них. В Кении в 1901 г. было 13 поселенцев-англичан, а к 1952 г. число их возросло до 30 тысяч. Сельским хозяйством там было занято 2500 европейских семей, но они заняли 39 тыс. кв. км. лучшей и плодороднейшей территории с самым здоровым климатом. В то же время на долю местных жителей-африканцев пришлось 134,5 тыс. кв. км. сухих, худших, наименее плодородных земель. На душу белого населения (городского и сельского) приходилось 320 акров лучшей земли, а на душу туземного населения – лишь 6 акров худшей земли. Такова справедливость по-европейски.^[494] Разрыв в уровне жизни передовых индустриальных стран и остального мира стал практически непреодолимым. Выступая с докладом на Пагуошской конференции (1964) С. Поуэлл привел цифры: «Подсчитано, что пищевые отходы Соединенных Штатов могли бы прокормить количество людей, равное по численности населению США. С 1800 г. материальное благосостояние жителей Европы выросло примерно в 10 раз, тогда как в Индии и Китае оно до недавнего времени оставалось неизменным или даже понижалось. Для 400 млн. людей в Европе и Северной Америке годовой доход на душу населения превышает 400 фунтов стерлингов, тогда как для 1000 млн. жителей Азии, Африки и Южной Америки он меньше 40 фунтов стерлингов».^[495] Этот разрыв между нациями (а теперь и внутри наций) продолжает быстро расти.

Что нас ожидает в будущем? Столкновение цивилизаций, о чем писал С. Хантингтон?! В XX в., по его мнению, облик мира будет формироваться в ходе взаимодействия всего семи-восьми крупных цивилизаций. К ним он отнес западную, конфуцианскую, японскую, исламскую, индуистскую, православно-славянскую, африканскую и латиноамериканскую цивилизации. Американец уверяет, что наиболее значительные, трагические конфликты случатся «вдоль линии разлома между цивилизациями». Правомерен вопрос: а не уйдет ли в разлом, не сгинет ли Земля, подобно легендарной Атлантиды, исчезнувшей в бездне?! Не сгинут ли острова и районы, заполненные передовыми технологическими чудесами, в бездне?^[496] Перечитывая шпенглеровский «Закат Европы», понимаешь справедливость его слов: «Нам предстоит еще пережить последний духовный кризис, который охватывает весь европейско-американский мир». Сказано это о XX в., или миру еще предстоит Голгофа XXI в. – покажет время. Запад вошел в противоречие с жизнью на Земле. Экономист Всемирного банка Л. Саммерс советует поощрять вывоз грязных производств и ядерных отходов в бедные страны. Если народы последуют его совету, возможно, через миллионы лет пришелец из космоса спустится на Землю и, вскрыв ее кору, увидит безрадостный пейзаж, о котором писал русский ученый Н. А. Умнов (1846–1915) в статье «Эволюция мировоззрений в связи с учением Дарвина»: «Мы увидим совершенно иную, подавляющую картину: сплошное кладбище, и не обычное, привычное нам кладбище индивидов, а вымерших форм, типов, рас – от микроскопических до крупнейших».^[497]

Карикатура на теорию Дарвина об эволюции

Капитализм счел идею эгоизма определяющим фактором истории, поставив во главу мотивации поведения народов и личностей первобытные и животные инстинкты. Как сказал О. Уайльд: «Любовь к самому себе – это единственный роман, длящийся пожизненно». Но такой роман не может иметь счастливого конца. В этом мире человек – циник, «который всему знает цену, и ничто не в состоянии оценить» (Уайльд). У них «интеллект – на службе у физиологии» (Хаксли). Их кумир – меняла, ловкач, видящий величайшее искусство жизни в том, чтобы выиграть побольше, а ставить меньше. Тип торжествующего индивидуалиста-хищника не отвечает целям и задачам жизни. Установки типа «Своя рубашка ближе к телу» утвердились в развитых, богатых, аморальных обществах. Там торжествуют одинокие толпы, потерянные поколения. Об этом писал Э. Фромма («Бегство от свободы»). Острую тему не обошли и писатели (Г. Гессе в «Степном волке»). Человек одинок и несчастен: «Цивилизация, которая ради прогресса и роста разрушает малые жизненные группы, сделает людей одинокими и несчастными». Рисмен в «Одинокой толпе» пишет о терроре одиночества (1950). Запад поражен обесцениванием, обессмысливанием жизни. Бессилие и отчуждение людей становятся всеобщими. При опросах часты самооценки: «Как я теперь вижу, будущее совсем пусто для меня», «Все в мире угаснет», «Мы чувствуем себя отторгнутыми от общества» и т. д. и т. п.^[498] Старые боги умерли или доживают свой век. Эти настроения заметны и у нас. Миру надо решительнее менять старую философию и представления о «цивилизации». Капитализм в исторической перспективе не оставляет надежд человечеству. На Конференции по окружающей среде и развитию ООН (в Рио-де-Жанейро, 1992) ее генеральный секретарь М. Стронг сделал беспрецедентное признание: «Западная модель развития более не подходит ни для кого. Единственная возможность решения глобальных проблем сегодняшнего дня – это устойчивое развитие». Сделанные выводы, казалось, далеки от нас. Однако во-первых, чужих народов в природе не бывает, и, во-вторых, чей-то чужой пример, как говаривал Э. Берк, «это единственная школа человечества; в другую школу человек никогда не ходил и ходить не будет». Для умных и пытливых история вообще не делится на «свою» и «чужую», ибо в жизни каждого народа, несмотря на «все бесконечное разнообразие их законов и нравов», есть все же некоторые общие принципы и правила, то, что философ называл «общей добродетелью» (Монтескье). Посещая эту школу жизни, толковый ученик никогда не позволит себе забыть великих и полезных уроков. Хотя Б. Чичерин и вынужден был заметить: «Для невежд уроки истории не существуют»… Но народы пока продолжают брести вслепую, действуя по инерции, как бы в сомнамбулическом сне. Мы убеждены: история не сказала еще и не скоро скажет свое последнее слово.

Рассуждения о «конце истории» предлагаем повернуть в русло решения проблем конца тиранов и воров. В основу цивилизации должны быть положены не законы потребления для кучки народов и кланов, а правила самоограничения и обуздания правящих элит. Военно-гладиаторским, бандитским, лукулловским воззрениям на жизнь пора, наконец, положить предел. Живи и здравствуй, но не за счет других людей, столь же, а, возможно, более достойных, чем ты! Не ослабляй великой связи Целого. Многие народы только расправляют могучие плечи гигантов (Китай, Япония, Россия, Индия, Корея, Бразилия, другие). И лидеры капиталистического мира, полагаю, попытаются найти разумный выход. Вряд ли они захотят остаться в памяти людей как рабовладельцы и создатели «технотронного колониализма». Такая философия приведет к гибели весь мир и процветающий Запад, который, по словам Ф. Броделя, ранее «всегда умел направлять и контролировать перемены, чтобы сохранить свою гегемонию». Если это на самом деле так, вопрос в том: сумеет ли Запад предоставить шанс этой новой жизни? Мало говорить: «Такой мир невозможен и не нужен. Верить в то, что он возможен – иллюзия, пытаться воплотить его – безумие. Осознавать это – значит признавать необходимость изменения моделей потребления и развития в богатом мире» (Я. Тинберген).^[499]

«Если вы не думаете о будущем, то, возможно, оно для вас и не наступит» (Дж. Голсуорси). Беспрестанная борьба идет в наших душах. В плане облагораживания человечеству не приходится рассчитывать на Европу и Америку. Г. Торо восклицал: «В Америке не появился еще человек с талантом законодателя. Такие люди редки в мировой истории. Есть тысячи ораторов, политиков и просто красноречивых людей, но еще не заговорил тот, кто способен определить самые больные вопросы современности» (1862). Минуло полтора столетия. Ученых, подобных Сен-Симону, Оуэну, Фихте, Торо, Европа и США более не производят – за ненадобностью. Идеализм тут давно вымер, как некогда вымерли мамонты. Империя капитала нынче несет людям несправедливость, страдания, войны и насилие – и «развалится в свой черед» (Ф. Пэртэн). Идеологи вслед за Ницше, воспевавшим «последнего человека», за Э. Юнгером, говорившим, что «пророчество о последнем человеке быстро исполнилось», внушают народам мысль о «конце истории» (Ф. Фукуяма) и утверждают (И. Валлерштайн), что процесс становления единой мировой капиталистической цивилизации завершен (1950 г.). Поляризация мира приняла, якобы, законченный, постоянный характер. По этой «модели» выходит: сильные и развитые народы раз и навсегда покорили мир. Путь развития «завершился»… Отныне менее развитым остается одно: питать постиндустриальные страны ресурсами и дешевой рабочей силой и быть донорами. В таком сообществе надежд на успешное национальное развитие у большинства стран и народов нет (и не предвидится). Нет ничего более нелепого, лживого и опасного, нежели подобный взгляд на положение вещей. Отдельные дальновидные мыслители это уже поняли. К примеру, сотрудник Стокгольмского университета Т. Костопулос полагает, что миру пора переходить на систему, в которой господствующую роль будут играть не деньги и средства информации, не властные круги и армии, а власть Ноуса (знания). Он назвал работу «Закат рынка». Будет ли триумф разума? Но бездарно-вороватые вырожденцы в нынешней России, которые, говоря словами П. Н. Савицкого, решили стать аванпостом мировой цивилизации не столько в борьбе с другими культурами, сколько со своей собственной культурой и своим народом, сегодня только и болтают, что о «восходе рынка».^[500] На наш же взгляд, стержнем цивилизации, рычагом социальных перемен должны быть знания и законы справедливости. Если общество не сумеет объединиться на базе справедливости, честности и равенства, то в ходе развития оно будет постоянно сталкиваться не только с завистью, но и с яростным стремлением «к переделу» (Б. В. Марков).^[501] В России произошло размежевание нации на новых богачей и новых рабов. Человек у нас – не неудавшийся Бог, но обманутый властью Раб. Для России возможен один выход – авторитарная и просвещенная диктатура. Мы нуждаемся в альтруистах, что служат интересам всего общества и человечества, а не только себе лично или своему клану. Конечно, им жить гораздо труднее, чем массе скотов, выросших на стадных инстинктах борьбы и естественного отбора. Поэтому порой так печальны их судьбы. Число великих, честных мыслителей, ученых, писателей, провидцев невелико, но без них нет жизни и прогресса… Генетик В. Эфроимсон пишет: «Однако попробуем сопоставить судьбу стада, орды полулюдей, целиком лишенных духа познания, с судьбой такой группы, в которой хоть изредка появлялись его носители, почти всегда погибавшие бесцельно или бесследно, но нет-нет да оставлявшие орде, полустаду-полуплемени какую-либо из тысячи находок, будь то уменье добыть огонь, насадка камня на палку, «изобретение» щита, уменье плыть на бревне, хоть немного повышавших шансы группы на выживание и размножение. «Большинство людей готово безмерно трудиться, лишь бы избавиться от необходимости хоть немножко подумать», – сказал Эдисон. Этот афоризм вряд ли будет справедлив вечно. Но он, вероятно, точно описывает ситуацию, существующую не одну тысячу лет. Тем нужнее эти немногие думающие для племени».^[502]