МАГИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ НАРКОЗА

При историческом изложении нашего предмета, мы видели уже не раз, что яды играли немалую роль в магии. Шаманы и знахари диких народов прибегают к ним, чтобы привести себя в состояние ясновидения (сравни стр. 23). Средневековые ведьмы применяли их, приготовляясь к шабашу (стр. 78), ученые маги пускали их в ход при разных операциях (стр. 150). Впрочем общее число таких ядов было, вероятно, очень ограниченно. Главную роль играли: алкоголь, опиум, (в семенах мака Papaver somniferum), атропин в красавке (Atropa Belladonna, которая раньше называлась также Solanum furiosum). Гиосциамин (в белене Hyoseyamus niger и дурман Datura Stramonium), а у восточных народов еще, кроме того, гашиш, добываемый из стеблей и листьев индийской конопли Cannabis indica. Каждый из этих ядов имеет определенное действие на нервную систему и таким образом влияет не только на телесное, но и на душевное состояние, хотя эффект их значительно видоизменяется в зависимости от индивидуальных особенностей отдельных людей.
Это особенное свойство ядов, выступающее тем заметнее, чем сильнее отравление, имеет, однако, мало отношения к нашей теме, тем более, что в магии они всегда применялись в различных смешениях, почему и специфическое действие их было неясно. При этом и отравление никогда не доводилось до сильной степени; да это и не могло быть иначе, так как за исключением гашиша и алкоголя, которые могут быть безопасно приняты в стравнительно большом количестве, все остальные перечисленные яды чрезвычайно сильны и убивают даже в малых дозах. Так как в прежние времена не умели извлекать ядовитые начала в чистом виде и вследствие этого нельзя было точно оценить дозу яда, то приходилось принимать особые меры предосторожности, чтобы не ввести слишком большого количества.

Ввиду этого предпочитали ограничиваться введением и через кожу или слизистые оболочки, причем вещества поглощаются медленнее и действуют не так интенсивно. Таким образом, всего более в ходу были курения и мази, потому что в такой форме количество яда теряло свое значение и применение его было безопаснее. Все легкие степени отравления перечисленными веществами выражаются в форме возбуждения, за которым немедленно следует снотворный эффект. Однако оба периода для каждого яда имеют значительные различия, вследствие чего необходимо рассматривать действие каждого из них отдельно. Действие алкоголя мы можем оставить без подробного рассмотрения, отчасти потому, что оно хорошо известно, отчасти оттого, что алкоголь в магии никогда не применялся в чистом виде, а всегда в смеси с другими веществами. Напротив, очень интересны последствия отравления морфием и атропином.
Если ввести под кожу 1—2 сентигр. морфия, самого сильнодействующего из всех веществ, заключающихся в опии, то развивается своеобразное душевное состояние, которое Бинц описывает следующим образом: «Через несколько минут наступает состояние общего удовлетворения, душевное настроение приятно возбуждено, и мозг работает живо, как бы освобожденный от давления черепа. Фантастические световые явления, производящие впечатление блеска, радуют глаз. Собственная воля как бы приковывает человека к месту, где он лежит или сидит. Каждое движение, которое мы должны сделать, становится для нас тягостным. На вопросы даются неясные ответы; воображение наполняется смутными, но приятными картинами. Но такое приятное состояние непродолжительно. Веки тяжелеют; члены, до тех пор не двигавшиеся только как бы от лени, делаются неподвижными. Всякий импульс, посылаемый к ним от мозга, умирает у точки отправления. Тело кажется как бы налитым свинцом. Это и есть последнее ощущение после чего субъект скоро покоится глубоким сном».
Совершенно иную картину дает отравление атропином: сильный бред, состоящий попеременно из веселых и страшных галлюцинаций. Отравленный стремится убежать из постели, потому что его преследуют приведения, наполняющие комнату. Он вскакивает, громко смеется, болтает чепуху, скрежещет зубами, делает судорожные гримасы, машет руками. Со стонами он жалуется на сухость и стягивание в горле и просит холодной воды.
Глотание затруднено, так что при попытках проглотить "воду, часть ее выливается обратно изо рта. Голос делается хриплым и вскоре, хотя и очень постепенно, наступает покой и кома. Если громко назвать больного, то он медленно открывает глаза и с трудом начинает понимать, что ему говорят. Он силится отвечать, открывает рот, шевелит губами, но не может издать ни малейшего звука; в то же время, однако, он кажется веселым и беззвучно смеется. Затем очень скоро опять впадает в сонное состояние.
При отравлении гиосциамином (беленой) наблюдаются те же явления, только с менее сильными галлюцинациями неприятного характера, а потому и меньшим возбуждением. Вместо того является часто сильное эротическое возбуждение и чувство летания, что, вероятно, обусловлено облегчением дыхания, наблюдаемым при этом отравлении; поэтому смесь листьев дурмана с табаком часто применяют при астме. Вообще белена и ее препараты прекрасное успокаивающее и снотворное средство. Очевидно, что в этих явлениях можно найти много сходства с рассказами о ночных похождениях ведьм. Так как белена есть одна из самых обычных, а может быть, и наиболее сильнодействующая составная часть волшебных мазей, то весьма возможно, что описанные выше характерные черты беленного отравления немало способствовали сочинению басен о летании ведьм. Многие старинные известия о шабашах ведьм рисуют именно такую картину: ведьма намазывается мазью и тотчас впадает в глубокий сон, сопровождающийся эротическими сновидениями и ощущением летания. Впрочем, не следует думать, что в основе всего учения о ведьмах лежали исключительно наблюдения над явлениями такого отравления, хотя вызванные им сновидения, может быть, и повели к представлению о ночных сборищах, на которых главное дело состояло в удовлетворении половой потребности. В особенности представление о любовных сношениях именно с дьяволами не может быть отнесено всецело на счет отравления беленой. Такое представление должно было предварительно возникнуть другим путем и глубоко внедриться в сознание народа; только при таком условии оно могло так постоянно повторяться в снах. Вероятно, употребление наркотических мазей было с незапамятных времен известно колдунам обоего пола, и они применяли его, подобно индейским знахарям, с той целью, чтобы привести себя в состояние ясновидящих, а может быть, и для доставления себе приятных эротических снов. Но лишь с наступлением ужасов преследования ведьм, мази эти получили широкое распространение, главным образом, как обезболивающее средство, сны же присоединялись при этом как явление побочное, вызванное не только наркотическими средствами, но и народными представлениями о шабашах ведьм. Это есть самое вероятное решение вопроса, от точного разъяснения которого мы должны, однако, навсегда отказаться.
Итак, возможно, что характерные явления беленного отравления послужили исходной точкой для известных народных суеверий. Но о действии других ядов вряд ли можно сказать то же самое. Зато характерно при всех отравлениях, что в первом периоде возбуждения несомненно наблюдается усиление восприимчивости к внушению. Многие исследователи: Пероне, Шренк-Нотцинг и другие многочисленными опытами доказали, что наркотизированный так же легко подчиняется внушению, как и загипнотизированный, если только уловить надлежащий момент. Ему также можно внушить определенные галлюцинации, или, другими словами, произвольно вызывать у него определенные грезы. Иногда можно даже вызывать у наркотизированных внушения, исполняющиеся после исчезновения наркоза, подобно тому, как внушения, сделанные во время гипноза, исполняются по пробуждении. Эти замечательные опыты бросают новый и яркий свет на значение наркоза для суеверий, потому что все то, чего возможно достичь через внушение со стороны, может быть, конечно, получено и путем самовнушения. И это верно, как мы видели, для нормального, восприимчивого человека, как и для загипнотизированного. Кроме того, вышеупомянутые исследователи установили, что самовнушение играет особенно важную роль при наркозах. Поэтому если человек при напряженном ожидании, что с ним случится что-нибудь определенное, дает себя занаркотизировать, то под влиянием самовнушения он увидит в галлюцинациях все, чего ожидает. В этом отношении наркоз и транс действуют одинаково: человек в них испытывает все то, чего пожелает. По этой причине ведьмам грезились дикие оргии и половой разврат; ученый магик, под влиянием одуряющих курений, получает власть над небесными духами и демонами, которые являются к нему и исполняют его приказания; отравленный алкоголем и табаком шаман и теперь вступает в сообщение с духами, которые дают ему ответы на все предлагаемые им вопросы. Таким образом, здесь мы приходим к такому же результату: при наркозе, так же как и в различных других состояниях, решающее влияние имеет внушение

I. Малая истерия

Во все времена нервные и душевные болезни играли большую роль в суевериях. Насколько наш взор проникает в даль прошлых веков, мы видим, что везде эти явления считаются чем-то сверхъестественным, признаком одержимости демонами. Везде, где в Халдейских рукописях идет речь о болезнях головы или лба, ниспосланных адом и его властителем, под этим нужно понимать не что иное, как душевные болезни. У египтян мы находим такие же понятия. В библии во многих местах говорится об одержимых бесами; в иных случаях описания настолько точны, что нетрудно узнать даже форму болезни. Но среди душевных и нервных болезней, послуживших основанием для таких представлений, истерия, как сравнительно частая, играет несомненно главную роль. Так как именно эта форма почти исключительно послужила оригиналом для описания бесноватости в средние века и в новейшее время и так как она занимает чрезвычайно важное место в развитии современных спиритических учений, то мы займемся ею подробнее *.

-------------------------
* Конечно, и теперь среди душевнобольных попадаются случаи демонопатии без всякого признака истерии; могло быть это и в прежние времена, но в большей части описаний мы ясно узнаем истерию, так что без большой ошибки можно считать ее за нормальную подкладку всех случаев одержимости. Прим. автора.

Сущнрсть истерии и ее действительные причины до сих пор не известны с точностью; невозможно указать также и постоянные симптомы этой болезни. Последние так разнообразны и изменчивы, так много зависят от различных влияний, напр, национального характера, что картина истерии, напр, в Германии, значительно отличается от картины той же болезни, напр, во Франции.
Конечно, детальное изложение разнообразных форм истерии не может входить в нашу задачу, и мы займемся ею лишь постольку, поскольку она имеет отношение к суеверию, т. е. ограничимся только формами, описанными Шарко, Рише, Питром, Жане и т. п. Эти описания имеют еще ту выгоду, что представляют систематически законченную картину, доступную даже неспециалисту, чего, конечно, нельзя сказать о многих других более критических изложениях. Поэтому я решаюсь в точности придерживаться этих авторов, хотя против их систем и теорий высказывались многие возражения. Сделав эту оговорку, я перейду к рассмотрению условий и причин этой болезни и ее симптомам, потому что все это нужно знать, чтобы понять то значение, которое истерия имела для суеверия.
Почти во всех случаях ясновыраженной истерии мы находим, что она имеет наследственный характер, т. е. что больные получили от родителей расшатанную нервную систему. Родители могли сами и не быть истеричными, хотя часто бывает и так; обыкновенно же они страдают какими-нибудь другими болезнями нервной системы. Уже в детском возрасте сказываются признаки болезненной наследственности: судорожные припадки, сильные головные боли, неудержимая вспыльчивость обыкновенно наблюдаются у субъектов, которым впоследствии суждено сделаться истеричными. Но для проявления болезни нужен непременно повод в форме физического или нравственного потрясения. Всякого рода душевные волнения (заботы, испуг, ужас, гнев) могут служить толчком к первому приступу заболевания. При материальных потрясениях различного рода, напр, при падении, всякого рода несчастьях, столкновениях на железных дорогах и т. п., важную роль, вероятно, играет сопровождающее их душевное волнение. Иногда ничтожного повода бывает достаточно, чтобы вызвать взрыв истерического заболевания: напр., у молодых девушек оно вдруг обнаруживается после извлечения зуба. Отравления алкоголем, ртутью или свинцом могут также служить поводом для появления этого заболевания. Но эти причины для нас мало интересны. Очевидно, преобладающее значение все же имеют душевные аффекты.
Верность этого заключения особенно отчетливо выступает при больших истерических эпидемиях, которые от времени до времени при благоприятных обстоятельствах получают большое распространение. От XII по XVII столетие такие эпидемии наблюдались в Европе нередко; теперь они почти исчезли и бывают только в отдаленных странах, где развитию болезни благоприятствует суеверие населения, в связи с религиозно-возбужденной фантазией. Самые известные эпидемии в нынешнем столетии были в Морцине в 1861 ив Ферцегнисе в 1878 годах. Это горные деревни итальянской Савойи. Население в них крайне бедно, невежественно и суеверно; браки очень часто заключаются в пределах одной семьи, вследствие чего телесное и духовное вырождение жителей очень заметно. Обе эпидемии настолько тождественны в своем появлении и течении, что можно описать их сразу.
Дело началось с того, что у одной девушки появились припадки сначала наедине, а затем и в присутствии сверстниц. Вид припадков был настолько заразителен для этих предрасположенных субъектов, что очень скоро некоторые из них тоже заболели. Стали говорить, что дело нечисто и что в этом замешано колдовство и беснование. Вмешались священники, начавшие исцелять припадочных с помощью торжественных обрядов, предписываемых католической церковью, но это нисколько не помогало. Дело шло все хуже и хуже, число заболевших становилось все больше, пока власти не удалили больных и полиция, отстранивши священников, не приняла деятельных мер для успокоения населения.
В таких эпидемиях предполагающим моментом для заражения является суеверный страх. Среди разумного, просвещенного населения подобные происшествия невозможны; если появляется единичный случай истерии, то на него смотрят, как на всякую обыкновенную болезнь, не представляющую никакой опасности для других. Но у суеверных странах, где еще верят в бесноватых, каждый такой случай внушает ужас и тем самым еще более усиливает предрасположение к заболеваниям, которым начинают подвергаться наиболее впечатлительные. Распространение болезни еще усиливается благодаря обычаю католиков выставлять больных в церкви и подвергать их торжественным заклинаниям. Опыт учит, что в этих случаях результат получается нисколько не успокаивающий, а напротив происходит ухудшение.
Так как поводом к проявлению болезни служат обыкновенно психические потрясения, то и симптомы ее носят явно выраженный нервно-психический отпечаток. Прежде всего у истеричных наблюдаются дефекты внешних чувств, иногда только одного, но иногда одновременно и нескольких, что выражается в форме пониженной восприимчивости. Впрочем, эти явления часто настолько бывают изменчивы, что трудно указать для них общие правила. Поэтому вкратце рассмотрим каждое чувство в отдельности, чтобы составить себе представление о наиболее обыкновенных формах этих дефектов.
Понижение чувства осязания выражается в виде анестезии, которая бывает частной или общей, т. е. охватывает отдельные участки кожи или распространяется на всю поверхность тела. Общая анестезия тоже может быть или полной, при которой ощущение отсутствует, как бы сильны ни были раздражители, или не полной, характеризующейся только значительным понижением, но не совершенным уничтожением восприимчивости к раздражению. Далее, частная анестезия имеет различные варианты: может исчезнуть восприятие только болевых ощущений, тогда как безболезненное осязание сохраняется,— такое явление называется аналгезией. Больной обыкновенно не замечает своего недостатка осязания, так как он не причиняет ему никакого неудобства и не мешает ему работать, восполняясь другими чувствами. Напр., истеричка с полной анестезией может быть прекрасной швеей, хотя не ощущает иголки, и должна постоянно следить глазами за работой.
Наконец, анестезия может быть очень различно распределена между частями тела; иногда анестезия распространяется на половину тела — правую или левую (гемианестезия) или рассеяна по коже в виде островков. В гемианестезии срединная линия тела очень резко разделяет чувствующую половину от нечувствительной. Рассеянная анестезия никогда не соответствует разветвлениям какого-нибудь одного нервного ствола или ветви, из чего можно заключить, что она не зависит от нарушений целости или функции какого-нибудь нерва, так как тогда нечувствительность распространялась бы на всю область разветвлений этого нерва. Скорее причину этого дефекта надо искать в каком-то функциональном поражении определенной области головного мозга, что, впрочем, очень естественно, если припомнить связь истерии с душевными потрясениями.
Подобно кожному осязанию, может исчезнуть также и мышечное чувство. Пациенты не ощущают толчков и давления на мышцы и не чувствуют усталости, кроме того они не сознают своих произволь-них движений, вследствие чего последние делаются неловкими и неверными, и более сложные и тонкие из них могут совершаться только под контролем зрения. Такое состояние сопровождается иногда параличами членов, мышцы которых анестезированы. В таких случаях пациент совсем теряет способность владеть членом, если на него не смотреть. Следствием этого бывает то явление, что больные теряют ноги в постели, т. е. они совершенно не чувствуют ног, так как не получают от них ни кожных, ни мышечных впечатлений, и сверх того не имеют возможности двигать ими, не видя их под одеялом.

Вкус, обоняние и зрение также могут быть ослаблены или исчезнуть вовсе, притом только на одной или на обеих половинах тела, так, напр., вкус может быть уничтожен на одной стороне языка и сохраниться на другой, одно ухо может быть глухо или. один глаз слеп и т. п. Но и в этом случае концевые аппараты и центростремительные проводы нормальны, и дефект надо искать в головном мозге. Это можно легко доказать опытом в случае истерического притупления слуха, без полной глухоты. Если приложить камертон к височной кости, то звук бывает слышен вследствие передачи звуковых колебаний через кость мозгу. Когда звук камертона делается столь слаб, что его уже не слышно таким образом, то нормальный человек еще ясно воспринимает его ухом, если перед ним держат камертон; то же самое происходит и при истерической тупости слуха. Если же глухота зависит от дефектов самого слухового аппарата или поражения слухового нерва, то пациент лучше слышит через черепные кости, чем через ухо.
Из нарушений зрения чаще всего замечается ограничение поля зрения. Чем более сужено оно, тем меньшую часть внешнего пространства видит пациент. Одновременно с этим часто наблюдается ослабление зрения и уничтожение цветовой чувствительности, а также расстройство аккомодации, так что больной ясно может видеть предметы только на известном расстоянии; иногда эти явления обнаруживаются каждое отдельно, иногда же одновременно, и тогда мы имеем так называемую «истерическую амблионию», явление, представляющее весьма разнообразные формы и которое может сопровождаться также истерической слепотой на один или на оба глаза.
Все эти явления, как и все истерические страдания, обнаруживаются и исчезают совершенно внезапно, без видимого повода, обстоятельство, еще более подтверждающее предположение, что эти симптомы не суть последствия органических нарушений воспринимающих аппаратов и нервных стволов, так как в таком случае они не могли бы исчезать так внезапно. Очевидно, мы имеем перед собою функциональные нарушения, временную потерю деятельной способности известных органов,
причем место этих нарушений находится несомненно в головном мозгу.
Рядом с разными формами анестезии часто можно встретить и гипералгезию, т. е. повышенную болевую чувствительность, которая может наблюдаться на различных участках кожи, неправильно разбросанных среди анестетических частей: всего чаще, однако, ее можно открыть в членах, в глубине тканей и внутри тела. Она проявляется в виде сильной боли, или мучающей больного непрерывно, или появляющейся лишь при движении, хотя бы самом незначительном. Такие боли могут давать впечатление вполне определенных воспалительных заболеваний мозга или суставов, и тогда бывает очень трудно отличить истерию от настоящих органических болезней. С течением времени, однако, истерический характер боли выясняется, так как общее состояние больного при этом не страдает, что невозможно при органических заболеваниях; кроме того, очень часто боли пропадают так же быстро, как явились, и на этаких-то случаях разные чудотворцы и пожинают свои лавры.
Один из важнейших припадков истерии — это судороги, встречающиеся, однако, лишь у половины всех больных, и притом у женщин в четыре раза чаще, чем у мужчин. Поводом к такому припадку служит обыкновенно душевный аффект; у некоторых больных для припадка нужен повод более сильный, чем тот, вследствие которого болезнь проявилась в первый раз, но повторные припадки вызываются уже вполне ничтожными случаями. Предвестниками приступа бывают обыкновенно изменения психического состояния: больной беспокоен, ищет уединения, беспричинно смеется или плачет. По всему телу пробегают боли; шея и грудь стеснены; больному кажется, что в одной половине тела как будто оторвался какой-то шар величиною с куриное яйцо и катается по животу, а потом подступает к горлу, вызывая чрезвычайно мучительное чувство удушья. Наконец, начинается сам припадок: тело вытягивается и напрягается, шея напухает, сосуды надуваются, дыхание прекращается. Затем следует громкий крик и являются самые судороги в форме диких движений членов или всего тела, принимающего «пластические» позы. У каждого больного повторяются одни и те же движения. После припадка больная,— так как преобладают женщины, лежит некоторое время в состоянии, подобном сну, причем она галлюцинирует, бредит и, наконец, пробуждается, не помня ничего из случившегося. Все это продолжается от 20 минут до нескольких часов.
Приступ не всегда так полон, как он описан сейчас: иногда некоторые стадии пропускаются или сильно сокращаются. По временам после припадков остается расслабление или контрактуры членов в ненормальных положениях, которые исчезают сами собою или во время повторения приступа. Кроме этих симптомов, у истеричных наблюдатся еще многие другие, не имеющие, однако, для нас большого значения. Гораздо интереснее психическое состояние истеричных больных, к рассмотрению которого мы теперь и перейдем. Самый характерный признак истерии, никогда не отсутствующий вполне, есть понижение чувственных восприятий; хотя, конечно, как и всякая другая болезнь, истерия может проявляться с разною силою. Если анестезия распространяется лишь на очень небольшую и ограниченную часть кожи или поле зрения лишь немного сужено, то такие дефекты, разумеется, не отражаются заметным образом на психическом состоянии больного. Совсем иное дело, если какое-нибудь чувство совершенно исчезает; такая потеря окажет гораздо более влияния на истеричного, чем на здорового. Если, положим, нормальный человек вследствие несчастного случая лишится зрения на оба глаза, то он не получает уже новых зрительных ощущений из внешнего мира, но он сохраняет зрительные образы в памяти; конечно, с течением времени впечатления делаются все более смутными, так как не будут подновляться позднейшими наблюдениями, но во всяком случае ослепший в зрелом возрасте будет до смерти способен извлекать пользу из своих воспоминаний. При истерической слепоте происходит совершенно иное. У таких больных глаза здоровы, а не действует та область мозга, где зрительные образы переходят в сознание, поэтому истерический слепой не только не видит, но и утрачивает способность воспроизводить памятью зрительные образы. То же самое бывает и с другими чувствами. Даже не потеряв вполне какого-либо внешнего чувства, истеричный, по-видимому, лишается способности воспроизводить в памяти часть соответствующих представлений, что и понятно, так как при этом нарушается деятельность известных отделов мозга. Позже мы увидим, какие необыкновенные формы дефектов памяти могут при этом возникать, особенно в случае большой истерии.
Такое ослабление способности восприятия и памяти влечет за собою, конечно, заметные психические изменения. Число представлений, находящихся в данную минуту в распоряжении индивидуума, очень ограничивается; истерически переходит в состояние как бы детства, при котором объем сознания значительно уменьшается; вследствие этого усиливается восприимчивость к внушению, что, как известно, сопровождает уменьшение числа представлений, могущих сосредоточить на себе внимание. Все исследователи согласны, что в характере истеричных всегда есть нечто детское и что они очень восприимчивы. Французский психолог Пьер Жанэ, который больше, чем кто-либо другой, занимался психической стороной истерии в своем известном труде «Pautomatisme psychologique» (Париж, 1889), приводит множество веских примеров такого душевного состояния истеричных. Правда, что он имеет в виду по преимуществу истероэпилептиков, но это не имеет значения, потому что, по изложению французских исследователей, явления у эпилептиков только резче выражены, не различаясь по существу от явлений у обыкновенных истеричных.
Детские черты характера истеричных выступают главным образом в виде силы и неудержимости аффектов. Происшествие, производящее на нормального человека очень слабое впечатление, вызывает у них значительное душевное волнение.
Так Жанэ сообщает об одной из своих больных — Люси, очень часто служившей ему для опытов, что она забивалась в угол и заливалась горькими слезами, если ей рассказывали какую-нибудь глупую историю о собаке, которую переехали на улице, или о жене, побитой мужем. Другая истеричка, Леони, обнаруживает самый дикий восторг, увидев Жанэ после промежутка в несколько дней; она прыгает, скачет, испускает дикие звуки, вообще приходит в состояние, близкое к истерическим припадкам, которые и действительно происходят, если аффект еще немного усилится. Третья пациентка Жанэ — Роза имела истерический припадок, длившийся 48 часов по поводу того что ожидаемая ею особа не явилась в определенный час.
Восприимчивость к внушению обнаруживается у истеричных очень резко: случайное слово, обратившее на себя их внимание, может сделаться руководящим для их мыслей и поступков. Нередко особенно сильно поразившее их представление переходит в галлюцинацию.
Прекрасный пример этого даст нам опять Жанэ: «Однажды я пришел к Люси, чтобы сделать над нею некоторые опыты. Она сказала, что устала и не расположена, что я ей уже накануне надоел опытами и что она не желает начинать их снова. «Хорошо,— сказал я,— будем сегодня праздновать, но чтобы мой приход не пропал даром, расскажи мне историю».— «Что за глупости, никаких историй я не знаю; не начать же вам рассказывать про Али-Бабу».— «Отчего же нет? Я буду слушать»,— сказал я. Полусмеясь, полусердясь, она принялась за сказку; сначала она рассказывала плохо и ежеминутно прерывала рассказ, наблюдая, слушаю ли я; но затем увлекалась все более и более; речь полилась гладко, и на меня она более не обращала внимания. Вдруг она громко вскрикнула, уставилась в угол комнаты и сдавленным голосом зашептала про себя: «вот они, разбойники,— в больших мешках». Она прекратила рассказ и следила глазами за сценами, которые, очевидно, проходили перед ее глазами, но по-детски вставляя по временам свои замечания. «Сейчас их всех убьют — это хорошо». Я, конечно, старался ее не прерывать, и никогда история Али-Бабы не казалась мне столь интересной. То, что я видел перед собою, предствляло в действительности образ мышления истеричных. Наши мысли, здоровых людей, холодны и бледны, тогда как у них они полны красок и жизни, и образы всегда переходят в галлюцинации».
Большая возбуждаемость истеричных, их способность приходить в волнение от всяких пустяков ведут к тому, что они постоянно заняты собою и на все окружающее смотрят исключительно с точки зрения своих интересов. Все истеричные большие эгоисты, и их тщеславие, их стремление всегда имеют предпочтение перед другими, ведут часто к большим нелепостям. С другой стороны, их повышенная восприимчивость к внушениям составляет причину значительной изменчивости в симптомах болезни. Случайное, неважное происшествие может явиться в качестве внушения и внезапно излечить анестезию, паралич или контрактуру. Некоторые исследователи, напр. П. И. Мёбиус, доходят до того что считают все эти симптомы за следствие самовнушения. Подобно тому как внушение может уничтожить анестезию, так оно может ее и вызвать. Поэтому возможно, что всякая данная анестезия, паралич и т. п. произведены самовнушением. Встречаются и факты, по-видимому, подтверждающие такое воззрение. Если это окажется со временем верным, то уже, очевидно, придется отказаться от того положения, которое я признаю, следуя за Жанэ, что повышенная восприимчивость к внушениям есть следствие понижения впечатлительности чувств и памяти; наоборот, тогда окажется, что восприимчивость к внушениям есть явление первичное, а все остальные симптомы ее производные, вызванные под влиянием случайных внушений, и, исходя из этого, Мёбиус приходит к выводу, что основа истерии исключительно состоит в чрезмерно повышенной восприимчивости к внушению. Но хотя такое мнение имеет за себя очень многое, однако ученые еще не согласны во взглядах на причины и характер истерии, почему мы на этом вопросе и не будем останавливаться.