II. Большая истерия

Большая истерия, или истеро-эпилепсия, по мнению одних исследователей, вовсе не есть отдельная форма болезни, по мнению же других — это комбинация истерии с эпилепсией. Рише, авторитет в этой области, с которым я вполне согласен, считает ее только сильной степенью простой истерии, от которой она отличается большей силой, сложностью и продолжительностью припадков. А тадс как именно эти припадки большой истерии имели очень важное значение для суеверий, то мы должны на них подробнее остановиться. Для нас, однако, интереснее не научный анализ их сущности, а главным образом их внешняя форма. Поэтому я ограничусь кратким обзором различных фаз полного истерического приступа, иллюстрировав его рисунками, взятыми из книги Рише: «Etudes cliniques sur la grande hysterie» (Париж, 1885).
Большой истерический припадок вызывается обыкновенно каким-либо душевным волнением. Больная чувствует себя нехорошо, она как будто совсем «другая», она не может ничего делать и не обращает никакого внимания на попытки развлечь ее. Воспоминания прошлого всплывают с особою яркостью и овладевают вполне вниманием.

Пациентка делается меланхолическою и раздражительною. Затем начинаются галлюцинации; ей представляются отвратительные звери всякого рода: кошки, крысы, пауки, улитки, которые то появляются, то исчезают. Мучимая этими видениями, пациентка не может оставаться спокойной; она
вскакивает и бежит с диким криком, в легком платье выскакивает на двор, невзирая ни на какую погоду. Внезапно наступают контрактуры и сведения членов, замечаются нарушения пищеварения и дыхания, сильное слюнотечение и сердцебиение. Мускульная сила ослабляется, и появляется анестезия, которая становится полною, если не была таковою раньше. Такие симптомы наблюдаются иногда даже за неделю до приступа. В последние дни к ним присоединяются еще боли и ощущение «истерического шара», подступающего из живота к горлу и причиняющего тягостнейшее ощущение удушья.
Наконец начинается собственно приступ. У больной темнеет перед глазами, делается шум в ушах и сознание омрачается. После нескольких бурных движений тело застывает в той или другой необыкновенной позе (рис. 139), и только какой-нибудь один член, напр., рука или язык, производит еще медленные, правильные движения; наконец и они прекращаются, и тело закоченевает в полной неподвижности. Такая «тоническая» судорога скоро переходит в «клоническую». Члены начинают вьшолнять толчкообразные сгибательные и разгибательные движения от трех до четырех раз в секунду. (На фиг. 140 это изображено в виде пунктирных линий). По происшествии не более пяти минут наступает полное расслабление всех мышц, и тело падает, безжизненное и неподвижное.

После небольшого покоя в несколько минут начинается другой период припадка, который вследствие странных совершаемых в это время движений носит название «клоунизма». Тело принимает самые необычные положения, напр., дугообразное (рис. 141), сохраняемое в течение нескольких (от трех до десяти) минут. Затем следует ряд сильных и резких движений, потрясающих и подкидывающих все тело или члены от 15 до 20 раз подряд, причем может даже казаться, что принятое положение противоречит законам тяжести: больная как бы плавает над постелью в воздухе, опираясь только на затылок и локти. Потом она падает на постель и снова начинает тот же маневр, повторяя его 10—20 раз. Последовательные фазы этого движения изображены на фиг. 142, 143, 144.

Иногда движения завершаются диким криком и беспорядочным маханием рук, точно больная защищается от невидимого врага. Если припадок в этом периоде прерывается, чего у некоторых больных можно достичь давлением на определенные точки тела, то всегда можно убедиться, что больная находится во власти галлюцинаций, под значительным влиянием которых выполняются даже описанные акробатические приемы. Следовательно, сознание, исчезнувшее в начале припадка, к этому времени опять отчасти возвращается. В третьем периоде, который иногда наступает немедленно после второго, сознание пробуждается еще более. Пациентка очевидно осаждена определенными галлюцинациями. Она живет в каком-то фантастическом мире, говорит мало или совсем молчит, но принимает ряд последовательных поз, находящихся в естественной связи между собою и отражающих состояния, переживаемые ею. Поэтому этот период припадка называется периодом «страстных положений» (attitudes passionelles). У каждой больной эти положения следуют обыкновенно в раз установившемся порядке. Слова, сопровождающие их, совершенно соответствуют всему образу действий пациентки и выражаемому им положению. У одних субъектов позы чрезвычайно разнообразны, быстро переходят одна в другую и изменяются, хотя и слегка, при каждом отдельном припадке; у других, напротив, постоянно повторяются одни и те же определенные позы и в том же порядке. За общее правило можно считать, что' галлюцинации и соответствующие позы носят на себе отпечаток того события, которое впервые вызвало припадок.

Одна из больных, напр., подверглась первому приступу, будучи испугана злодеем, который ворвался в ее комнату и, несмотря на ее мольбы и угрозы, повалил ее на пол и изнасиловал. Все это событие отражается в ряде быстро сменяющихся поз, изображенных на фиг. 145—147, причем рисунки дают ясное понятие об их живости и выразительности.

Третьим периодом припадок собственно оканчивается. Иногда, впрочем, бывает и четвертый период, во время которого больная мало-помалу приходит в себя и возвращается в нормальное состояние. Больная мало подвижна, но много говорит, вспоминает прошлое, жалуясь на свою несчастную 55i судьбу; поток слов часто прерывается галлюцинациями, сходными с теми, которые наблюдаются перед припадком; разные противные животные пробегают перед больною и пугают ее. Это душевное волнение очень отражается на жестах и выражении лица (фиг. 148). В то время, как первые три периода продолжаются от 1/4 до 1/2 часа, последний может длиться неопределенное время. Описанные здесь приступы редко бывают единичны.
После четвертого периода, который во многих отношениях походит на начальный, обыкновенно приступ возобновляется. 20 или даже 30 припадков могут следовать друг за другом с промежутками в несколько минут и, таким образом, составить целую серию. Между сериями может быть несколько дней покоя, но иногда они следуют одна за другой в течение многих дней.
Припадки большой истерии допускают множество вариантов. Описанная здесь типичная форма встречается как исключение. Некоторые периоды или вовсе пропускаются, или очень сокращаются, другие, наоборот, усиливаются и длятся гораздо дольше, так что получаются отдельные формы с характерным для каждой отпечатком. Большая часть их не представляет для нас интереса, но некоторые из этих видоизменений, а именно экстаз и одержимость (беснование), сыграли немалую роль в развитии суеверий и потому заслуживают более пристального внимания. Чтобы, однако, вполне понять значение последнего в развитии новейшей формы суеверий — спиритизма, мы должны сначала обстоятельно описать специальную форму, которую гипноз принимает при типической истерии.

III. Истерогипноз

Истерогипноз, или гипноз у истеричных с ясно "выраженными анестезиями, во многом существенно отличается от такого же состояния у нормальных людей. Сомнамбулизм, самая характерная стадия истерогипноза, может даже считаться в психологическом отношении полною противоположностью глубокого гипноза у нормального человека. В последнем, как мы знаем, наблюдается ограничение сознания, сопровождающееся все большим сосредоточением внимания на определенных представлениях. У истеричных же, наоборот, наступление гипноза влечет за собою увеличение поля сознания, так что больные в стадии сомнамбулизма сравниваются психически с нормальными людьми в бодрствующем состоянии.
Пьер Жанэ, сочинение которого «L'automatisme psychologique» внесло много ясных указаний на душевное состояние истеричных как в обыкновенном их положении, так и в гипнозе, высказывается очень определенно по этому вопросу. «Может ли гипнотизм вызвать высшую форму сознания? — говорит он.— Это зависит, сколько я понимаю, от состояния сознания при обыкновенных условиях. Когда мы имеем дело с истеричными, у которых круг их восприятий, воспоминаний и мыслей очень сужен по сравнению с нормальными людьми, то у них при всяком возбуждении нервной системы, электрическим ли током или магнетическими пассами, восстанавливаются утерянные способности и они переходят как бы к высшей форме сознания. Однако это «высшее» состояние для истеричных есть только то, в котором они были бы, если бы не были больны. Абсолютно же оно не выше, чем у нормальных людей, и соответствует тем моментам более или менее полного здоровья, которые бывают у этих истеричных». Точнее выразиться трудно.
Этим объясняется, почему спор между Сальпетриерой, т. е. школой Шарко, и школою Нанси, т. е. проф. Бернгейма, Льебо и др., о гипнотическом состоянии не привел ни к какому результату. Первая группа исследователей, Шарко и его ученики, изучала гипноз исключительно на истеро-эпилептиках; у нансийцев в руках были нормальные люди и истеричные, со слабо выраженной анестезией. Если, таким образом, гипноз у субъектов с различным состоянием здоровья дает противоположные результаты, то, конечно, не может быть соглашения между спорящими сторонами, так как они предполагают, что исследуют одинаковые явления, тогда как в действительности они имеют дело с различными состояниями.
Пьер Жанэ первый сказал в этом споре решающее слово вышеприведенной цитатой. Но так как он почти исключительно занимался большою истериею и мало знаком с фактами гипноза у нормального человека, то он и сам не подозревает, какое значение могут иметь его наблюдения. Между тем его исследования, как мы увидим ниже, приводят к заключению, что гипноз нормальных людей и гипноз истеричных совершенно противоположны в своих проявлениях. Мы также узнаем (впрочем, некоторые приверженцы Сальпетриеры на это давно указывали), что «большой гипноз» есть в сущности не гипнотическое состояние, но искусственно вызванный истерический припадок, так что для избежания смешения понятий было бы очень желательно подыскать для этого явления другой термин; однако, пока его еще нет, нам придется придерживаться принятой номенклатуры, чтобы избежать еще большего смешения понятий.
Уже самые средства для вызывания «большого» и «малого» гипноза показывают на их различие. Замечательно, что у истеричных, так сильно предрасположенных к восприятию внушений, почти совсем не пользуются этим средством для вызывания гипноза. Напротив, напряженное фиксирование блестящих предметов или прислушивание к тиканью часов, вообще к какому-нибудь однообразному звуку через несколько секунд повергают субъекта в сомнамбулическое состояние. Так же действуют магнетические пассы. Еще лучший эффект производит луч света, внезапно падающий в глаз, удар по гонгу, слабый электрический ток, давление на веки, одним словом, целый ряд приемов, которые у нормального человека никогда не вызовут гипнотического состояния без внушения. Впрочем, если индивидуум многократно подвергался гипнозу через внушение, сопровождавшееся одним из упомянутых средств, и потому знает заранее, что оно применяется именно с этой целью, то, может быть, они произвели бы действие и без словесного внушения, в противном случае нет. Наконец, у многих истеричных имеются так называемые гипнотические зоны, т. е. более или менее обширные области кожи, давление или даже прикосновение к которым вызывает гипнотический сон.
Одним из упомянутых средств индивидуум приводится или в летаргическое, или в каталептическое состояние, в последнее в том случае, если применяемое средство не было слишком сильно. О летаргическом состоянии, которое часто бьшает в большой истерии, при переходе из одной ее стадии в другую, мы поговорим после, теперь же остановимся только на каталепсии. Характерная черта этого явления — невозможность для больного какого бы то ни было движения. Нормальный человек не способен пробыть несколько минут неподвижно, напр., не моргнув веками, между тем каталептик неизменно сохраняет положение, в котором его настигнет наступление этого феномена. Широко раскрытые глаза устремлены на один пункт, веки не моргают, вообще нельзя заметить какого-либо движения, кроме дыхания и сердцебиения. Когда это состояние наступает само собой, что иногда случается, то оно может продолжаться несколько дней при условии устранения всех внешних раздражений; вызванная искусственно, каталепсия длится редко более четверти часа или полчаса и, наконец, сама собой переходит в сомнамбулизм.

У каталептика все мышцы мягки, как воск. Члены его можно не только привести в самое странное положение, но даже лицу придать самое неестественное выражение; и то, и другое сохраняется без изменения. Поднятая в воздухе рука держится долгое время неподвижно, а затем медленно и плавно опускается без признаков усталости. Даже мышцы живота сохраняют отпечатки от давления пальцев. С другой стороны, можно вызвать и правильные, равномерные движения. Если несколько раз согнуть и разогнуть руку, то она сама продолжает это действие. Произвольно индивид не может ничего начать: он не может по своей воле совершить движение, но не может также и остановить движения, данного путем внешнего импульса; он двигается совершенно как автомат. Однако каталептик не находится в бессознательном состоянии. Всего вероятнее, что внимание его до того сильно сосредоточено на одном представлении, что только это представление и занимает все поле его сознания. Такое предположение подтверждается тем, что неподвижность индивидуума может быть нарушена не только внешним толчком, но и представлением о данном движении, вызванным в его сознании. Если, напр., стать перед каталептиком так, чтобы неизбежно находиться в его поле зрения, и принять при этом известную позу или сделать какое-либо движение, то он его повторяет. Таким образом, представление о данном движении непосредственно вызывает таковое, не встречая никакой задержки или противодествия со стороны индивидуума. Насколько недоступно сознание каталептика для всего, что не касается непосредственно охватившего его представления, видно из того, что он ничего не понимает из обращенных к нему речей; даваемые ему приказания не исполняются: больной или остается совершенно безучастным, или автоматически повторяет слова. Звуковые представления вызывают только автоматически связанные с ними движения органов речи и более ничего (эхолалия).
Такое состояние монодеизма — когда сознание занято всецело одним представлением — длится, однако, не долго. Скоро поле сознания расширяется, и внушенная индивидууму идея влечет за собой другие, по законам ассоциации. Так возникают аффекты, выражающиеся в целом ряде соответствующих поз. Если, напр., сложить в кулак одну кисть больного, то другая делает то же самостоятельно, вся рука поднимается на высоту груди, тело слегка нагибается вперед, выражение лица изменяется: сжатые губы и раздутые ноздри дают картину гнева. Если же приложить пальцы одной руки больного к его губам, то и другая принимает такое же положение, лицо больного делается приветливым, вместо гнева является улыбка, и он как бы посылает воздушные поцелуи. Таким образом, можно по произволу изменять жесты, причем немедленно и другие члены приходят в положение, соответствующее выраженному аффекту.
Итак, мы до сих пор видели, что каталептик ничего не исполняет сам по себе. Каждое положение должно быть ему внушено, причем частное движение влечет за собою ряд других, характеризующих данный аффект. Когда же сфера сознания постепенно расширяется, то каталептик уже не довольствуется тем, что сохраняет внушенные представления, но и начинает действовать согласно с ними.
Жанэ приводит очень интересные примеры: «Я складываю руки Леони, и тотчас ее лицо принимает выражение восторга. Я оставляю ее в этом положении, чтобы видеть, долго ли оно продержится. Она встает со стула и медленно делает несколько шагов, потом, тоже медленно, становится на колени, слегка наклоняет тело, кладет голову набок и с необыкновенным выражением экстаза смотрит на небо. Я ожидаю, не застынет ли она каталептически в этой позе. Нет, она склоняется еще более, подносит сложенные руки ко рту; затем, сделав пять-шесть шагов, нагибается еще ниже, снова становится на колени, приподнимает голову с полуоткрытыми глазами и открывает рот. Теперь все делается понятным: она принимает причастие. Затем она возвращается в прежнее положение, и сцена, продолжавшаяся около четверти часа, прекращается вместе с прекращением каталепсии».
Впрочем, такие сложные поступки со стороны каталептиков встречаются очень редко по весьма понятной причине: они выполняют только те движения, которые естественно связаны с внушенным им чувством, сами по себе они ничего не способны предпринять. Между тем существуют лишь очень немногие ощущения, столь тесно связанные с определенною группою сложных движений, как это мы видели в только что описанной сцене; поэтому подобные ей сцены наблюдаются чрезвычайно редко, тем более что далеко не все каталептики способны производить такие продолжительные действия. Необходимым условием для этого нужно считать возникновение у данного лица определенного чувства; раз такое чувство не может быть возбуждено, то невозможно и развитие подобных сцен. Когда Жанэ складывал также руки у другой своей пациентки, не отличавшейся религиозностью, то она осталась неподвижною в приданной ей позе, не предпринимая ничего дальше. Известное расположение рук у этой особы не было связано с определенным ощущением, а потому и не ассоциировалось с другими движениями.
Если каталептический субъект представлен самому себе, то он переходит в другой вид гипнотического состояния, сомнамбулизм, который, впрочем, может быть вызван и прямо разными приемами. Характерною чертою этого фазиса Шарко и его ученики признают особое состояние нервно-мышечной системы, названное ими «чрезмерною чувственно-мускульною возбужденностью», но опыты последнего времени показали, что этот признак не только не может считаться характерным, но даже вообще встречается очень редко. Жанэ нашел его только у двух из 12-ти испытанных им особ, следовательно, это признак вовсе не характерный. Единственным верным симптомом сомнамбулизма может служить только душевное состояние индивидуума. Особенно заметно изменяется память. В сомнамбулизме субъект помнит не только все, что он видел в нормальном состоянии, но и все, что случилось в предыдущих периодах сомнамбулизма, между тем как при пробуждении он забывает решительно все, происшедшее во время сомнамбулического состояния. Таким образом, память в сомнамбулизме обширнее, чем при нормальном бодрствовании. Это зависит, конечно, от того, что во время сомнамбулического сна восстанавливаются некоторые чувства, утраченные субъектом в его нормальном состоянии, а вместе с тем и воспоминания о представлениях, входящих в круг этих чувств; таким образом, сомнамбула становится более совершенною личностью, чем обыкновенные истеричные, так как поле сознания его значительно расширено. Такое явление влечет за собою самые удивительные результаты. Если, напр., истеричка в нормальном положении лишена каких-нибудь чувств, то они могут последовательно восстановиться в состоянии сомнамбулизма. Таким образом, индивид может проходить через целый ряд психических фаз, характеризующихся постепенным расширением содержания сознания, пока, наконец, в глубоком сне он вступает в обладание всеми своими чувствами, сравнявшись с нормальным, здоровым человеком. Опыт показывает нам, что так бывает действительно. У истеричных наблюдаются две, три и даже четыре стадии сомнамбулизма, имеющие каждая свое собственное содержание памяти. Как общее правило, бывает так, что на каждой высшей ступени сомнамбула помнит не только то, что с нею было в этой же стадии, но и то, что было на других, низших; но на низшей степени она не помнит того, что было на высшей. Это совершенно понятно, потому что каждая высшая степень характеризуется тем, что открывается новая область ощущений со всеми связанными с ними образами и воспоминаниями, а в то же время и бодрствующие чувства продолжают функционировать. Но так как каждое значительное изменение памяти влечет за собою существенные перемены в образе мыслей и поступках человека, то и сомнамбула в каждом фазисе этого состояния кажется как бы новою личностью. Чтобы не смешать эти различные личности, присутствующие в одном человеке, их обыкновенно обозначают номерами. № 1-й обозначает истеричного субъекта в его нормальном состоянии, с его более или менее суженным полем сознания, № 2 — личность, которою он же представляется в первой стадии сомнамбулизма, и т. д.
Эти замечательные отношения лучше всего иллюстрировать примером, взятым у Жанэ. «Я начал,— говорит он,— усыплять Люси всеми обыкновенными способами и констатировал у Люси II все явления памяти, свойственные сомнамбулам. Однажды, когда мне никак не удавалось сделать ей желаемого внушения, я попытался усилить сон Люси в надежде повысить ее восприимчивость к внушению. Я начал выполнять над Люси II пассы, как будто она была еще не в сомнамбулическом состоянии. И действительно глаза ее закрылись, она откинулась назад и, казалось, еще глубже заснула. Имевшиеся у нее контрактуры исчезли, все мышцы пришли в расслабленное состояние, как при летаргии; однако сократимость мышц при прикосновении — явление обычное при последней — не установилась *.

------------------------------
* Явление повышенной нервно-мускульной раздражительности, которое Шарко считает отличительным для летаргии, по наблюдениям Жанэ, встречается, наоборот, очень редко и потому ни в каком случае не может считаться отличительным признаком какого-либо определенного состояния. Прим. автора.

Это был род гипнотического обморока наблюдающегося у многих лиц, в качестве переходной ступени между различными стадиями гипноза. Через полчаса Люси проснулась, открыла по моему требованию закрытые сначала глаза и начала говорить. Появившаяся передо мною Люси III обнаружила целый ряд своеобразных явлений. Относительно памяти, Люси III отлично помнила все, что произошло в ее нормальной жизни, и все, что случилось с Люси II в прежних сеансах сомнамбулизма. Кроме того, она могла рассказать все частности ее истерических припадков, припоминала, напр., ужас, который ей внушали мужчины, стоявшие, как ей казалось, за гардиной во время ее приступов; потом она вспоминала о своем естественном лунатизме, о ночных сновидениях, т. е. о таких предметах, которые были совершенно недоступны суждению Люси I и II. Оказалось очень трудным снова вывести ее из этого состояния, и только после того, как она прошла опять через стадию обморока. Затем она оказалась в стадии обычного сомнамбулизма, но Люси II уже не имела никакого представления о том, что несколько минут тому назад происходило с Люси III; она думала, что крепко спала и ничего не говорила. Когда мне в другой раз удалось получить личность Люси III, то она хорошо помнила все, что произошло с нею в первый раз».
Объяснение этих замечательных феноменов памяти Жанэ нашел, исследовав состояние внешних чувств в этих различных стадиях. В нормальном состоянии Люси представляет чистейший зрительный тип, т. е. ее мысли и действия основаны на зрительных образах, так как зрение есть почти единственное чувство, оставшееся в ее распоряжении. Анестезия распространена у нее по всему телу; вполне отсутствует у нее и мышечное чувство. Если она не видит своих членов, то и не знает, где они находятся. Если, например, связать ей руки за спиной, то она этого не замечает. Люси почти совсем глуха; она, напр., не слышит тикания часов, даже приложенных к самому уху. Зрение ее тоже гораздо хуже нормального, и поле его очень сужено; тем не менее это ее наиболее острое чувство, и поэтому она постоянно им пользуется. С помощью глаз она может двигать членами, ходить и работать; если ей закрыть глаза, что, впрочем, приводит ее в бешенство, то она роняет из рук вещи, которые держала, шатается и падает. При закрытых глазах она даже не может говорить и впадает в сон.
Для того чтобы различие между стадиями было явственнее, мы можем пропустить 2-ю стадию и перейти непосредственно к Люси III. Чувства, бывшие у нее во время бодрствования, не пропадают, а, напротив, обостряются. Кроме того, возвращается осязание и мышечное чувствов. Она прекрасно сознает положение своих
членов, может ходить и писать, не будучи принуждена следить за своими движениями глазами, которыми она теперь пользуется гораздо меньше и не сердится, если их закрывают. Очевидно, она, как всякий нормальный человек, руководствуется в своих действиях двигательными представлениями. На опыте доказывается, что к ней возвратилось и все содержание памяти, а с памятью и внешние чувства. История ее такова: до девятого года она была здорова, обладала всеми чувствами и во всех отношениях не отличалась от других детей. В это время она получила свой первый нервный припадок вследствие того, что на нее бросились несколько мужчин, стоявших за гардиною, и страшно ее испугали; именно эта сцена и составляет главное содержание всех ее истерических припадков. Обо всем этом: о детстве, об испуге и истерических припадках, как вполне анестезированная, Люси I не имеет никакого воспоминания; напротив, Люси III очень хорошо помнит детские годы и истерические припадки последующих лет.

Это легко объясняется. Мы знаем, что отсутствие соответствующего чувства зависит у истерических не от нарушения целости воспринимающих аппаратов, а от недеятельности соответствующих мозговых центров. Вместе с тем исчезают также и все образы памяти, связанные с данною сферою ощущений, вследствие чего, конечно, забываются и события, в составе которых именно эти чувства играют значительную роль. Когда же, вследствие новых условий, опеределенная часть мозга делается способной функционировать, то, конечно, восстанавливаются и все воспоминания. Поэтому Люси I, у которой нет осязания и мышечного чувства, и не может помнить детства и истерических кризисов, в которых эти ощущения играли деятельную роль; но у Люси III вместе с чувствами восстанавливаются и воспоминания, с ними связанные.
Совершенно подобные же состояния, как у Люси, Жанэ открыл и у других испытуемых лиц, хотя явления у них часто бывают гораздо сложнее. У Розы, напр., имеются четыре различных сомнамбулических стадии с четырьмя своеобразными состояниями памяти, т. е. в этой особе скрыто не менее пяти различных психических личностей.
Мы, однако, не будем вдаваться в дальнейшие подробности и остановимся только на одной особенности сомнамбулического состояния, в значительной степени подтверждающей все выше описанное. Мы знаем, что истеричные в их обычном положении очень восприимчивы к внушению, так как поле их сознания очень сужено. Эта восприимчивость еще в некоторой степени сохраняется в первой стадии сомнамбулизма, в которой сознание хотя расширяется вследствие восстановления некоторых чувств, но границы психической жизни все-таки еще далеко уже, чем у нормальных людей. На этой степени сомнамбул совершенно сходен с нормальным человеком, находящимся в состоянии гипноза, в котором некоторые внешние чувства усыплены и не действуют. И в этом состоянии можно точно так же внушить галлюцинации, расстройство движений, сложные действия и перемену личности, как и при нормальном гипнозе. В последнем же фазисе сомнамбулизма, когда субъект восстановит все свои внешние чувства, начинает походить на нормального человека, восприимчивость к внушению должна быть сильно понижена, так как она всегда понижается при расширении и развитии сознания. Факты подтверждают это предположение. Жанэ хотел проделать над Люси III, когда он ее в первый раз привел в это состояние, обыкновенные опыты с внушением. Однако Люси III казалась очень удивленною, не тронулась с места и сказала: «Неужели вы думаете, что я настолько глупа, что поверю вам, будто в комнате летает птица, и стану за нею гоняться?» Очень незадолго перед тем, в первом сомнамбулизме, она беспрекословно делала все это, теперь же восприимчивость к внушению исчезла без следа. То же самое, хотя не в столь явной форме, было и при опытах Жанэ с другими пациентками: в самом глубоком сомнамбулизме степень восприимчивости к внушению не превышала этого свойства у нормального человека. Из этого мы видим, что различные степени сомнамбулизма отличаются друг от друга постепенным расширением сферы сознания.
Если сравнить явления истерогипноза с описанными выше припадками большой истерии, то мы заметим большое сходство. Когда каталептик исполняет ряд поступков, связанных с определенным внушенным ему чувством, то невольно вспоминается о третьей стадии большой истерии, в которой действия индивидуума также определяются известным чувством. Точно также та степень сомнамбулизма, где к индивидууму возвращается память в полном объеме, может быть сравниваема с четвертым периодом припадка, когда истеричный столь обстоятельно излагает события прежних времен. Эти аналогии основаны не на случайном сходстве или не на общности несущественных, второстепенных подробностей, но, как доказывает Жанэ, на полном тождестве, что еще десять лет ранее утверждал Питр. Истерия и истерогипноз не суть ветви одного ствола, как полагала школа Сальпетриеры, но тождественные состояния; истерогипноз есть искусственно вызванный припадок истерии, отличающийся от естественного только тем, что он намеренно произведен определенным лицом, гипнотизером, по отношению к которому, и только к нему одному, истеричный проявляет свою восприимчивость к внушению, тогда как в обычном припадке нет гипнотизера, поэтому субъект вращается в сфере, ограниченной пределами его собственного сознания. Сильные эффекты прошедших дней и другие воспоминания выступают вперед и служат исходною точкою оригинальных явлений, наблюдаемых при большой истерии. В истерогипнозе восприимчивость сохраняется по отношению к гипнотизеру, которые он внушает, дают тон всему положению дела. То же до известной степени можно сказать и об естественных припадках. Для тех, кто часто гипнотизировал истеричку, не трудно в третьем и четвертом периодах овладеть индивидуумом и руководить дальнейшим ходом припадка по своему усмотрению, как будто он был вызван искусственно: можно, напр., изгнать устрашающие галлюцинации и заменить их веселыми образами.
Итак, если истерогипноз есть только искусственно вызванный истерический припадок, то во время естественного припадка истерии при благоприятных условиях может происходить такое же изменение личности, как и при сомнамбулизме. Уже все психическое состояние истерички в четвертом периоде припадка, постоянный разговор о событиях прежних дней намекают на возможность такого явления; однако констатировать его очень трудно, если не удастся войти в сношение с пациентом. Впрочем, иногда это состояние может длиться настолько долго и быть настолько очевидным, что изменение, проявляющееся во всем характере и поведении данного индивидуума, становится заметно даже для всех окружающих. Человек в течение целых недель и месяцев может находиться в сомнамбулическом состоянии и потом вдруг, вследствие какого-нибудь обстоятельства, возвратиться в нормальное. Такое лицо проявляет вполне двойное сознание. Обыкновенно нормальное состояние называется первичным, сомнамбулическое — вторичным. Один из выдающихся в этом отношении случаев есть описанная Ацамом Фелида X.
Я вкратце изложу ее историю, чтобы показать, насколько велико совпадение между тем, что наблюдается у нее, и описанными выше явлениями гипнотического соманамбулизма. Фелида родилась от здоровых родителей. В 13 лет у ней обнаружились первые симптомы истерии, а через полтора года появились припадки истерического сомнамбулизма. Она почувствовала боль в висках, погрузилась в летаргию (гипнотический обморок Жанэ) и через 10 минут проснулась во вторичном состоянии, длившемся два часа, а затем, после нового обморока, возвратилась в первичное положение. С течением времени припадки стали реже, но вторичное состояние сделалось продолжительнее. Когда ей было 32 года, то последнее продолжалось около трех месяцев, прерываясь нормальным первичным на несколько часов. Память ее представляла все вышеуказанные характерные особенности, свойственные гипнотическому сомнамбулизму. Вторичная, или сомнамбулическая, ее личность хорошо помнила события обоих своих состояний, но первичная, или нормальная, не помнила о том, что она делала в сомнамбулическом периоде. Поэтому краткие проблески нормального состояния в последние годы были ей очень неприятны, так как во время их она забывала все то, что происходило в течение месяцев ее вторичного состояния. Вторичная личность была для нее в самом деле более совершенною, чем первичная, что отражалось и на ее характере. В нормальном периоде она была меланхолична, замкнута, молчалива, жаловалась постоянно на боли, вообще бьша исключительно занята собою и мало обращала внимания на окружающее. В сомнамбулизме она бьша весела и беззаботна, не любила работать и занималась больше туалетом, но, с другой стороны, высказывала больше любви и ласки к детям и родным. Таким образом, несомненно, в одном человеке жило две психические личности.
Итак, и в гипнотическом (искусственном), и в истерическом (естественном) сомнамбулизме можно наблюдать в одном субъекте несколько личностей, иногда доходящих до полного его разделения на две или более. Обыкновенно переходы одной личности в другую наступают внезапно, без видимого повода и без всякого желания со стороны субъекта; но иногда индивидуум может пойти навстречу такому явлению посредством чего-то в роде аутогипноза. Примеры этого мы увидим в описании одержимости и истерического транса.

IV. Экстаз и одержимость (бесноватость)

Уже было указано, что большой истерический приступ может принимать многоразличные формы, причем один или несколько фазисов пропускаются, а остальные вследствие этого придают припадку специфическую форму. Эти-то особенные формы и играли не малую роль в деле развития суеверия, причем, смотря по характеру припадка, их приписывали то проявлению воли Божьей, то козням дьявола. Мы говорим преимущественно о двух формах: об экстазе и одержимости. В экстазе на первый план выступает третий период, период пластических поз, в одержимости — второй, т. е. судороги и «большие движения» в связи с некоторыми вставками симптомов последующих периодов. Конечно, картины припадков могут быть очень разнообразны, потому что позы и движения видоизменяются в зависимости от содержания сознания индивидуума, т. е. от эффектов, вызвавших истерию или игравших главную роль в ее происхождении; это видно из того, что явления различны у разных лиц и в разные времена. В прежнее время, когда более преобладали религиозные чувства, экстазы, по-видимому, вызывались преимущественно ими, в настоящее время преобладают экстазы эротические. Одержимость считалась признаком вселения дьявола, или многих бесов и выражалась в сильных движениях, криках и галлюцинациях; эти симптомы в настоящее время, когда перестают верить в материального дьявола, встречаются гораздо реже. Отчасти поэтому, отчасти потому, что теперь вообще истерические припадки лишь в виде исключения достигают той степени, как раньше, приступы больших движений наблюдаются у теперешних бесноватых — истерических медиумов, главным же образом преобладает сомнамбулическая форма. Медиум считает себя одержимым определенным более или менее совершенным духом и говорит и действует от его имени. Опишем кратко каждую из этих форм.
Экстаз. Среди множества случаев, описанных у Рише, я выберу один, отличающийся разнообразием особенностей.
«Г. садится; иногда голова ее сохраняет почти естественное положение, глаза направлены слегка вверх, руки молитвенно сложены. В других случаях она принимает позу, в которой обыкновенно изображают иллюминатов, св. Терезу и других; голова откинута назад, взор устремлен на небо, лицо принимает отпечаток бесконечной кротости и выражает идеальное удовлетворение; шея вздута, дыхание еле заметно, тело абсолютно неподвижно. Руки, сложенные крестом на груди, еще более дополняют сходство с изображениями святых на картинках. Все эти позы больная сохраняет от десяти до двадцати минут и даже дольше. Однако припадок всегда кончается теми же изменениями в выражении лица, которыми заключаются обыкновенные припадки, начинается эротический бред, который еще резче бросается в глаза благодаря контрасту . первым состоянием. Наблюдатель, видяший все в первый раз, не может без изумления смотреть на ?¦_». искаженные чувственностью черты лица и на неудержимые проявления страстных желаний».
Здесь, таким образом, припадок принимает разнообразные формы соответственно чувствам, обуревающим пациентку. Если же преобладает одно настроение, напр, религиозное, то экстаз все время носит однообразный характер (см. рис. 136). Таковы, несомненно, были случаи, о которых нам сообщает история, и то же наблюдается у современной святой Луизы Лато. Последняя до того прониклась впечатлением страстей Господних, что у нее появились кровоподтеки на местах тела, где были крестные раны. В своих экстазах, регулярно повторявшихся по пятницам, она аккуратно изображала всю историю распятия Христа. Один очевидец так описывает эту сцену.
«Внезапно она умолкает, глаза останавливаются неподвижно; в течение нескольких часов она сохраняет раз принятую позу и, по-видимому, погружена в глубокое созерцание. Около 2-х часов она наклоняется вперед, медленно подымается и затем внезапно падает лицом на землю. Так она лежит, вытянувшись всем телом, приклонив голову на левую руку; глаза закрыты, рот полуоткрыт, ноги вытянуты в прямую линию. Приблизительно в 3 часа резким движением она раскидывает руки крестообразно и кладет правую ногу на левую. Такое положение она сохраняет до 5 часов. Экстаз завершается страшною сценою. Руки падают вдоль тела, голова опускается на грудь, глаза закрываются. Лицо становится смертельно бледным и покрывается холодным потом, руки холодны, как лед, пульс еле ощутим, она хрипит. Такое состояние длится от 10 до 15 минут. Затем теплота возвращается, пульс бьется сильнее, щеки получают прежнюю окраску, но неописуемое выражение экстаза держится еще некоторое время».
Стоит только сравнить эту сцену с описанною выше сценою причащения у Леони, чтобы увидеть их тождественность.
Одержимость. Некоторые из пациенток, на которых Рише изучал большую истерию, помимо обычных припадков подвергаются иногда другим, имеющим характер беснования. В этом случае второй период — клоунизма — очень резко выступает вперед, большие движения выполняются с страшною силою. Самые дикие судороги и скрючивания сменяют друг друга (см. . 151 и 152). Больная старается себя укусить, терзает себе лицо и грудь, рвет волосы, испускает страшные крики, воет, как дикий зверь, и срывает с себя всякую одежду. Не удивительно, что вид такого приступа наводит на мысль о том, что в больную вселился злой дух. В старинных описаниях и изображениях бесноватых мы находим почти постоянно известные черты, наблюдаемые и в наше время. Достаточно поверхностного взгляда на . 129 и 153, чтобы увидеть в них большое сходство.

У пациенток Рише отсутствует вся сомнамбулическая стадия, во время которой больной галлюцинирует, считает себя одержимым бесами и говорит от их имени, но в старинных описаниях именно эта стадия выступает всего сильнее. Пациенты Рише не верят в личного дьявола, а следовательно, и в возможность ему вселяться в человека. При существовании же такой веры последний период припадка именно в этом смысле принимает характерный отпечаток. Во время описанной выше эпидемии в Морцине молодые девушки приходили в полное неистовство против религии, священников и т. д. и отвечали на вопросы «не иначе, как пересыпая речь страшными проклятиями, несмотря на то, что в промежутках между припадками они были спокойны, скромны и набожны. Таким образом, эти скромные девушки не стеснялись публично произносить самые неприличные слова. «Но,— говорит очевидец,— это были не они, а вселившийся в них дьявол, говоривший от своего имени».
Северные сказания также сохранили прекрасное описание беснования. На стр. 169 я уже привел отрывки из одной книги (Koge Huskors) и указывал на сходство описанных там фактов с так называемыми нынешними спиритами «медиумическими» явлениями. Если мы будем читать дальше, то встретим описание истерической эпидемии, постепенно охватившей всех жителей дома. Хотя описание сделано простою мещанкою в начале XVII столетия, но характерные черты большой истерии подмечены очень отчетливо. О мальчике Якове; первый истерический припадок которого описан на стр. 169, говорится далее: «Затем сатана принялся за него еще упорнее; иногда он распяливал его так, что никто не мог его сдвинуть; сгибал его голову набок, а ноги перекидывал одну на другую, подобно тому, как Спаситель висел на кресте; выворачивал ему белки глаз, как будто он умер». Очевидно, здесь дело идет о сильных контрактурах. У других обитателей дома, постепенно охваченных болезнью, мы открываем также знакомые нам симптомы истерии. О домохозяине Гансе Барткияре говорится далее: «Со дня на день он подвергался большим нападкам; ежедневно от 11 до 2 часов злой враг сидел у него на спине, как большой мешок муки, а иногда свертывался у него в боку наподобие куриного яйца». (Истерический шар, почти постоянный симптом истерии). Однако еще хуже становится дело, когда заболевает самый младший член семьи. «Мы имели маленького мальчика по девятому году. С ним сделалось что-то такое чудное, что невозможно было понять, что у него болит. Он говорил, что у него что-то бегает по телу и колет его. Мы делали ему ванны и применяли разные советы, но ему становилось все хуже. Мы послали к цирюльнику спросить, какая у него болезнь. Он не мог дать нам никакого совета, но сказал, что в наше место приехала лекарка и что мы можем с ней посоветоваться. Послали за нею; она сказала, что в ребенка вселился злой дух, и не могла дать другого совета, как помолиться Богу. Мы приняли много горя, стараясь выпроводить от себя такого гостя. Раз я стояла в комнате, а ребенок лежал в плетеной кровати вроде корзинки; вдруг она поднялась на воздух на полтора аршина и начала прыгать вверх и вниз. Я побежала за Гансом и привела его. Когда мы вошли, мальчик был поднят с постели и стоял на голове, подняв ноги вверх и расставив руки. С большим трудом мы уложили его в постель. С этого дня было нам с ним много горя. Злой дух бегал у него, как поросенок, и вздувал ему живот, так что страшно было смотреть; вытягивал ему язык до шеи; а потом свертывал, как тряпку, так что кровь лилась изо рта. Бес хрюкал у него в животе, как поросенок, и так корчил его члены, что четыре здоровых парня не могли их расправить. Он пел петухом, лаял собакою, загонял мальчика на чердак, на дрова во дворе и, заведя его туда, бросал. Мальчик сидел там, плакал и не мог спуститься. Бес забрасывал его даже через забор к соседу Якову Мейру. Он втягивал ему глаза в голову, а также и щеки и делал его таким твердым и жестким, как палка, так что тот, кто этого не знал, сказал бы, что он деревянный. Мы прислонили его к стене, и он стоял, как деревянный истукан. По вечерам, когда мы пели Лютеров гимн или читали (Библию), он ржал, как лошадь, и насмехался над нами как мог».
Здесь можно узнать все фазисы истерического приступа, хотя все явления очень перепутаны; присутствует даже заключительный бред, где сатана богохульствует языком ребенка. Рассказ делается интереснее, когда вмешивается священник, магистр Нильс Глоструп. «Когда пастырь однажды пришел к нам, чтобы проведать нас, сатана обратился к нему: «Если бы я не боялся «Великого Мужа», я бы с тобой распорядился тебе на позор; ты слишком усердно молишь «Великого» за этого ребенка и за весь дом и этим мучаешь меня. Сегодня я уже забрался в твое платье, но когда ты молился за мальчика, я упал вниз и получил стыд». Магистр Нильс отвечал: «Ты и так уже посрамился, проклятый дух». Сатана отвечал: «Я сам это знаю». Магистр Нильс сказал: «Когда ты, проклятый дух, оставишь это жилище и оставишь в покое этого мальчика, которого мучишь днем и ночью?». Тогда сатана сказал устами мальчика: «Ты хочешь, чтоб я ушел?» «Бог всемогущий,— отвечал магистр,— изгонит тебя туда, где горит огонь вечный». Сатана отвечал: «Когда Великий скажет: уйди, тогда мне придется уйти». Магистр заговорил с ним по-латыни, а сатана с насмешкою отвечал, что не хочет ломать над этим голову».
Если сравнить это описание, в котором ясно можно узнать истерию, с привидениями в Стратфорде (см. стр. 184), то мы придем к заключению, что легкая истерия у мальчика в середине XIX столетия послужила исходною точкою всего новейшего спиритического учения, а более или менее полные истерические припадки у трансовых медиумов всего сильнее подкрепили веру в то, что духи вмешиваются в жизнь людей. Так как транс, в который впадают медиумы, значительно отличается от припадков беснования, то нужно сказать о нем несколько слов.
Одержимые медиумы. При описании транса было уже сказано, как трудно иногда бывает определить характерные особенности этого состояния. Один раз оно может быть лишь аутогипнозом — это, вероятно, самый частый случай,— другой раз это истерический приступ с преобладающими явлениями сомнамбулизма, во время которых медиум под влиянием самовнушения считает себя одержимым духом.
Мне однажды пришлось видеть такой припадок в спиритическом сеансе, хотя о подробном исследовании вопроса в собрании верующих не могло быть и речи; кроме того, со мною не было необходимых снарядов, да я не имел и опытности в их применении, так что я не мог установить истерического характера явлений. Но весь ход припадка, сопровождавшегося рвотою, стонами, судорогами, большою наклонностью к клоунизму (дугообразное положение), не оставлял места сомнению, что предо мною был припадок истерии, окончившийся очень продолжительным сомнамбулическим состоянием. В этом случае в медиума вселился дух шведского священника, замечательный язык которого я привел выше (стр. 200). Проповедь священника прерывалась, однако, не раз бранью и богохульством, что все очень напоминало собою беснование. Спириты дали этому такое объяснение, что дух священника должен был уступать место другому духу, очень несовершенному и страдающему. Последнего стали изгонять со всевозможною торжественностью, с молитвами и заклинаниями, так что получилась вполне средневековая сцена. Для полноты картины не доставало только образов, священника и латинских заклинательных формул.
Такого рода медиумы, кажется, встречаются не особенно редко. Одним из известнейших в наше время есть американка мистрис Пипер. Ее видели и исследовали многие члены S.P.R., но, к сожалению, не врачи. Было только установлено, что острота зрения и величина его поля у нее нормальны, но это, конечно, нисколько не исключает возможности у нее симптомов истерии, что подтверждается многими сообщениями.
Так Рише пишет: «Мистрис П. занимает среднее положение между обыкновенными американскими медиумами и нашими французскими сомнамбулами. Магнетические пассы не погружают ее в сон, но приводят непосредственно в транс; только она не впадает в него самопроизвольно, но должна для этого держать кого-нибудь за руку. В полутемной комнате берет она чью-нибудь руку и остается несколько минут спокойной. Затем у нее начинаются небольшие судорожные сокращения, постепенно усиливающиеся и оканчивающиеся слабым эпилептическим припадком. После этого она впадает на несколько минут как бы в обморок, из которого пробуждается с громким криком. Тут голос ее меняется, и мы имеем перед собою уже не мистрис П., а доктора Финуита, который говорит грубым мужским голосом и с акцентом, представляющим смесь американского диалекта с французским жаргоном негров.

Из этого описания ясно видно, что здесь мы имеем дело с истерическим приступом и переменою личности. На это указывает и то обстоятельство, что мистрис П. не всегда может по своему желанию вызвать состояние транса, но изменение личности происходит иногда помимо ее воли и когда она не ожидает, например, во сне.
Сомнамбулическое состояние, в котором она бывает д-ром Финуитом, длится от нескольких минут до часу, чаще всего около часу. Впервые припадки обнаружились, когда мистрис П. в 1888 году обратилась за врачебным советом к слепому медиуму м-ру Коку, который «контролировался», т. е. был одержим духом французского врача по имени Финни. Уже во время второго визита она упала в обморок, и в нее вселился дух индийской девушки. После этого из нее выработался медиум, и ее «контролировали» духи д-ра Финуита и других." Себастьяна Баха, Лонгфелло, командора Вандербильта и т. д., но под конец Финуит безусловно преобладал. О себе самом Финуит сообщает следующие сведения: он был французский врач; родился в Марселе в 1790 году, умер в 1866; при этом подробно рассказывалось, где он учился, где бывал и жил. Однако, несмотря на все старания, нигде не могли найти ни малейшего следа реального существования такой личности. Конечно, она есть чистейшая фантазия мистрис П., созданная путем самовнушения. Удивительнее всего, что этот француз не говорит по-французски. Он оправдывается тем, что, живя долгие годы в Меце, он все время вращался среди англичан, почему и забыл свой родной язык. Во всяком случае удивительно, что человек, живя на родине, мог забыть свой язык. М-р Годжсон во время одного сеанса сделал Финуиту такое же замечание и прибавил, что, по его мнению, гораздо вероятнее такое толкование: д-р не может объясняться на родном языке потому, что принужден пользоваться мозгом мистрис П., не знающей чужих языков. В одном из последующих сеансов Финуит приводил это объяснение уже как свое собственное; следовательно, он доступен внушениям. Специальность д-ра Финуита состоит в том, чтобы давать заключения по поводу самых интимных дел, известных только тому лицу, которое мистрис П. держит за руку во время транса. Сообщались поразительные рассказы о его ответах, и это было главною причиною, почему английское общество предприняло расследование дела. Сначала думали, что мистрис П. через сыщиков собирает сведения о своих клиентах, поэтому начали следить за нею, но это не привело ни к чему. Кроме того, на ее сеансы приводили совершенно посторонних людей под ложными именами, но и им Финуит сообщал множество сведений о их личных делах. Наконец, члены S.P.R. пригласили ее в Англию; последовательно она жила под строжайшим надзором в Кембридже, Ливерпуле и Лондоне, где она никого не знала. Ее испытывали на множестве сеансов и стенографически записывали ответы; результат был все тот же.
Конечно, не все сообщения Финуита одинаково ценны; многие из них в большей своей части неверны. Иногда он осторожно зондирует спрашивающего и сам ставит предварительные вопросы, ответы на которые дают ему возможность ориентироваться. Несомненно, однако, что во многих случаях он отвечал на вопросы, на которые едва ли могло отвечать даже заинтересованное лицо, и притом верно, как оказывалось впоследствии. Мы не можем долго останавливаться на огромном материале, собранном о нем и его деятельности; но все данные приводят к тому заключению, что дело сводится к чтению и переносу мыслей, иногда даже таких, которые не ясно сознает сам автор их. Мы говорили уже не раз о том, как могут быть, незаметно для спрашивающего, неуловимым шепотом подсказаны ответы на поставленные им же вопросы. Этим можно объяснить тот факт, что иностранцы, не знающие английского языка, не получали ответов от Финуита, который в свою очередь знает только по-английски. На все вопросы, которые Рише задавал своему соотечественнику и коллеге, тот отвечал неверно. Правильно было указано только имя собаки Рише, да и то с неверным произношением. Таким образом, сведения Финуита нисколько не сверхъестественны: он повторяет только то, что слышит во время сеанса истерическая сомнамбула мистрис П