МАГИЧЕСКИЕ ОПЕРАЦИИ И ЗЕЙД
Кроме рун и волшебных заговоров у норманнов были еще и другие магические операции и зейд (заклятие). О волшебных кушаньях и напитках говорится в саге о Вользунгах. Гутторм настроен был на убийство Сигурда кушаньем, состоящим из смеси не особенно привлекательной.
Они зажарили рыбу древесную (Змею.), взяли падаль червя,
Гутторму несколько золота дали
Положили в пиво волчьего мяса
И много других заколдованных вещей.
Также Гудруна забывает свои заботы и печали после убийства Сигурда, выпив напиток, приготовленный по следующему рецепту:
Много вредных вещей было всыпано в пиво; Листья деревьев, жженные жолуди бука, И потроха разварные, и сажа печная, а также Печень свиная, что ненависть так утоляет.
Одна удивительная магическая операция передана в рассказе о Кормаке. Этого великого скальда и его возлюбленную Стенгерду разъединял зейд, так что они не могли вступить в брак. Стенгерда вышла замуж за Торвальда Тинтена; это послужило причиной большого неудовольствия между Кормаком и Торвальдом, а также братом последнего Торвардом. Оно кончилось тем, что Кормак и Торвард вызвали друг друга на поединок. И вот Кормаку рассказали, что едва ли поединок будет вполне честный, так как Торвард будет действовать волшебными средствами, а следовательно, чтобы не быть побежденным, и Кормаку придется сделать то же. Поэтому он отправился к ворожее Тордисе, которая обещала помочь ему и оставила его ночевать. Далее в саге рассказывается: «Когда он проснулся, то заметил, что что-то ощупью двигается около его изголовья. Он спросил: кто это? Тогда посетитель направился к двери; Кормак последовал за ним и увидел, что это была Тордиса; она пришла к тому месту, где они должны были сойтись на поединок; под плащом она держала гуся. Кормак спросил, что это значит. Она бросила гуся и сказала: «Отчего ты не можешь быть спокойным?». Тогда Кормак опять лег, но внимательно наблюдал за ней; она приходила три раза, и он каждый раз наблюдал за ее действиями. Когда Кормак вышел в третий раз, она заколола двух гусей, собрала кровь в чашку; затем она схватила и третьего гуся и хотела заколоть его. Тут Кормак спросил: «Что это ты делаешь, матушка?». «Кажется,— ответила она,— что невозможно помочь тебе; я могла бы теперь уничтожить то волшебство, которое лежит на тебе и на Стенгерде, и вы могли бы бороться с ним, если б я заколола этого третьего гуся так, чтобы никто об этом не знал». Но Кормак сказал, что не верит этому искусству». Однако сомнительно, чтобы эти слова Кормака заслуживали доверия, если припомнить, зачем он пришел к ворожее. Тем не менее весь рассказ интересен тем, что показывает нам вполне мистическую магическую операцию, в которой было бы трудно найти какой-либо смысл.
Четвертый род волшебства, зейд, был сильнейшим из всех. В чем он состоял — неизвестно; для его исполнения требовалось пение, зейдовый жезл, который держала в руке женщина, делавшая зейд, и зейдовые подмостки, на которых она стояла. Зей-дом преимущественно занимались женщины, так как при нем обнаруживалась, как полагали, «гнусная слабость», почему мужчины считали это дело для себя неприличным. Из этого можно заключить, что зейд был связан с разными операциями и церемониями. Это видно уже из того, что приготовления к нему начинались обыкновенно с вечера, между тем как зейдовые подмостки возводились только на другой день. Посредством зейда достигались сильнейшие действия, вызывалась буря и творились всякие другие бедствия; сага Лаксделя рассказывает, как Грутс, сын Каары, был умерщвлен пением, которое было направлено именно на него. В связи с зейдом стояло так называемое «гамлобери» (блуждание двойника), т. е. зейдовая женщина могла, оставаясь телесно на подмостках, уходить в другом виде, часто в виде животного, в отдаленные места и узнавать о том, что там делается. Если во время такого блуждания двойник был ранен или убит, то это тотчас же обнаруживалось на оставшемся теле. В саге о Фридтиофе Фрекнесе говорится, как две такие женщины-оборотни мгновенно упали мертвыми с подмостков, когда Фридтиоф убил их двойников. Поэтому представления о ведьмах и полетах ведьм были известны также и на севере еще в эпоху язычества. Если же они творили слишком много зла, то к ним применяли те же самые меры, которые предписываются законом Моисея: их побивали каменьями.
ИСКУССТВО ГАДАНИЯ
Искусство гадания было у норманнов столь же богато разными способами, как и волшебство. Относительно некоторых из этих способов легко доказать, что они находились в связи с богослужением и, следовательно, это была некоторого рода религиозная мантика; другие же были более или менее независимы от религии. Поэтому в сагах часто говорится о «Блотфрете»; о Торольфе Мострар-скеге говорится в саге Эйрбиггерна, что он принес большую жертву (Блот) и, чтобы узнать будущее "(Фрет), отправился к своему другу Тору, у которого он был верховным жрецом. Смысл здесь, очевидно, тот, что Торольф приносил жертву Тору и в этом случае узнавал свою судьбу, вероятно, по внутренностям жертвенных животных. Известно, что выходцы, желавшие поселиться в чужих странах, бросали за борт своих вырезанных из дерева богов и поселялись там, где последние приставали к берегу. Этот способ, очевидно, был испытанием воли богов, следовательно, носил религиозный характер.
В других случаях более сомнительно, насколько далеко понималось содействие богов. В рассказе о Кормаке говорится, как можно узнать при выборе места для нового жилья, будет ли оно счастливо. Если обмер после нескольких раз оказывался сходным, то это значило, что хозяину будет хорошо жить; если же выходило короче, то нечего было ждать добра; его судьба определялась, таким образом, судя по обмеру. Для норманнов геометрические знания которых были, конечно, не велики, было нелегким делом вымерить прямоугольную площадь так верно, чтоб обе диагонали четырехугольника были приблизительно равны. Надо было несколько раз измерять стороны и диагонали; при этом если обмер сразу оказывался верен, то в этом видели признак того, что хозяин вообще счастлив, коль скоро ему посчастливилось в столь трудном деле; отсюда заключали и об его будущем счастье.
Некоторые люди имели природное дарование предсказывать грядущие события; они назывались ясновидцами. В рассказе о Кормаке упоминается об одной ясновидящей, которая наперед ощупывала тех, кто шел на битву; если ей «не попадалось на пути больших узлов», то все должно было обойтись благополучно. Весьма важную роль играло толкование снов. Едва ли есть хоть одна сага, где бы не говорилось много раз о снах и их значениях. Всякий мужчина и всякая женщина могли объяснить сны, но о некоторых говорится, что они понимали это дело особенно хорошо; так, например, в саге о Лаксделерне Гест Одлейфсен описывается как «великий и мудрый предводитель, ясновидящий по многим частям». Отсюда мы узнаем, что толкование снов делалось не на основании определенных правил, следовательно, не имело никакого научного характера, но было делом мимолетного вдохновения. Это ясно видно также и из того, что видевший сон редко бывает доволен его объяснением, но заявляет, что, конечно, может быть найдено еще лучшее объяснение. Такие заявления были бы невозможны, если бы при толковании снов держались каких-либо точных правил. Достаточно привести один пример.
В начале этого отдела (стр. 79) рассказан сон Торстейна Эгильсена об орлах и лебеде. Теперь выслушаем объяснение этого сна Баардом: «Эти птицы вероятно суть духи-хранители великих мужей; твоя жена забеременеет и родит прелестную девочку, которую оба вы будете очень любить. За эту дочь будут свататься хорошие женихи из тех мест, откуда прилетели орлы; они воспылают к ней сильной страстью, будут биться из-за нее и оба лишатся жизни. После этого явится третий искатель ее руки; он прибудет оттуда, откуда прилетел сокол, и женится на ней. Вот я объяснил тебе сон так, как выходит на мой взгляд». Торстейн возразил; это дурное и недружеское объяснение моего сна, и я тебе прямо скажу, что ты совсем не умеешь толковать сны».
Таким образом можно объяснить сон более или менее дружески и, если кто его толкует не так, как хотелось бы видевшему, тот, значит, не понимает этого искусства.
Наконец, у норманнов были также женщины, посвятившие себя предсказанию будущего, они назывались «волюрами» (Vole). В Исландии они встречались, кажется, очень редко, но в Норвегии были многочисленны, равно как и в Гренлан-- дии, куда они, вероятно, явились непосредственно из Норвегии. В саге Торфинна Карлсемна, которая именно относится к Гренландии, имеется подробное описание действий такой Volur(bi).
Эта волюра называлась Торбиорг; зимой она шаталась с пирушки на пирушку; ее приглашали к себе все те, кто хотел узнать свою судьбу или что случится в этом году. В этом не было ничего особенного, так как все волюры старались попадать на пиры. Торбиорг была приглашена на пир к Торкелю, одному очень уважаемому крестьянину той страны, и она явилась. «На ней был голубой плащ, завязывающийся спереди лентами, усыпанный донизу каменьями; на шее были надеты стеклянные бусы, на голове черная барашковая шапочка, подбитая белым кошачьим мехом; в руке она держала посох с медным набалдашником и усаженный камнями; она была подпоясана поясом, на котором висела сумка с трутом и другими снарядами для добывания огня; рядом висел кожаный мешок, в котором она хранила волшебные снадобья для производства своего искусства; на ногах были надеты меховые башмаки из телячьей кожи с длинными ремнями, на концах которых насажены были оловянные пуговицы; на руках у нее были теплые перчатки из кошачьего меха. Как только она вошла, все сочли своим долгом подобострастно приветствовать ее; она принимала каждый привет, глядя по тому, как он ей нравился». Ее хорошо угостили, и тогда Торкель спросил, может ли она сказать что-либо о том, о чем все так хотели бы узнать. Она возразила, что могла бы сказать только в том случае, если она останется здесь ночевать.
В течение следующего дня были сделаны все приготовления, необходимые, по ее мнению, для выполнения ее колдовства. Она просила позвать ей нескольких женщин, знавших волшебный заговор; "он назывался вардлокка. Никто не знал его; но, поискавши по деревне, зашли в Гудриде; она сказала: «Я не знаю чародейства, и я не ворожея; но моя приемная мать научила меня в Исландии одному слову, которое она называла вардлокка».— «Ты счастлива, что ты так мудра»,— сказал Торкель.— «Это дело, как я полагаю, не принесет пользы,— сказала Гудрида,— так как я христианка». Торбиорг возразила: «Быть может, ты без вреда помогла бы в этом деле людям; я обращаюсь к Торкелю, чтобы получить то, что мне необходимо». Торкель просил Гудриду; наконец она обещала сделать то, чего он желает. Женщины образовали круг около подмостков, где сидела Торбиорг, а Гудрида так дивно запела заклинание, что каждый из присутствующих думал, что едва ли когда-нибудь приходилось ему слышать такой прекрасный голос. Волшебница поблагодарила ее за это пение и сказала, что пришли многие из духов, которые отложились от нее и не хотели ей повиноваться; они думали, что было бы приятно послушать, как прекрасно поются заклинание; «теперь я ясно вижу много вещей, которые до сих пор были скрыты для меня и для многих других».
В этом описании интересны различные пункты. Вольва прибегает к чарам, чтобы иметь возможность ворожить, но эти чары требуют особого «слова» или заговора «вардлокка», которого сама Вольва, по-видимому, не знает. Но и заговор этот не заключает в себе всех необходимых для чар операций, иначе сама Вольва, не знающая его, была бы никому не нужна. Кроме того, мы узнаем, что Торбиорг носит с собою кожаную сумку с волшебными средствами, т. е. такой же «знахарский мешок», как у дикарей. Далее, она не может ничего предсказать ранее следующего дня, так что ей необходима ночь для ее операции. Наконец, упоминается, что она получает свои сведения от духов. Трудно сказать, каковы эти духи. Так как действие происходит в христианскую эпоху, то нет ничего невозможного, если бы здесь оказались * темные следы христианской демонологии, но всего вероятнее, что эта вера в духов финского происхождения.
---------------------
* В сагах, время действия которых относится к более поздней эпохе христианства, дьявол является помощником в ворожбе (Flateyjarbok II, 452). Это, конечно, не имеет никакого значения для воззрений более древней эпохи.
Большинство волюр были финны; а те, которые не были финнами, все-таки были в учении у финнов. Финская же магия, как мы сейчас увидим, по большей части была заклинанием духов.
МАГИЯ ФИННОВ
Наши сведения о суевериях и чародействе финнов в языческие времена почерпнуты из большой героической поэмы «Калевала», которая хотя собрана и записана только в нашем веке, но, несмотря на то, носит на себе такой отпечаток язычества, что ее песни, без сомнения, сохранились в своей чистоте, невзирая на устную передачу их из рода в род в течение нескольких веков. Религиозные и суеверные представления, с которыми мы встречаемся здесь, во многих пунктах обнаруживают свою родственность с древнехалдейскими представлениями, но стоят на значительно высшей ступени развития: основная халдейская мысль развита здесь так широко, что сила финского чародейства становится совершенно неограниченной. Наиболее важные магические операции состоят в заклинании духов, и при этом не только злых, но и добрых; даже само высшее божество Укко, или Юмала, не стоит выше власти заклинателя, так как Укко должен немедленно исполнить желание чародея. Все представляется живым, за всем скрывается дух, к которому обращаются с заклинаниями. Если человек страдает от холода, то духов холода заклинают именем Пану, духа огня; наоборот, если обжегся кто-нибудь, то Пану заклинают именем духов холода.
Такого рода рецепт от ожогов находится в 48-й песне Калевалы — стихи 301—372. Здесь приведен следующий отрывок:
«Ты огонь, созданье божье.
Пану *, ты огонь, сын солнца!
Кто тебя сердил так сильно,
Что мои обжег ты щеки,
Что ты бедра опалил мне,
И бока обжег ужасно?
Как тушить огонь я должен,
Укрощать я должен пламя,
Как огонь лишу я силы,
Пламя сделаю безвредным,
Чтоб избавиться от муки,
Не терпеть бы мне страданья?
Приходи из Турьи, дочка!
От лапландцев ты, девица!
В лед и иней ты обута.
С белым инеем на платье,
Носишь с инеем котел ты,
С ледяной холодной ложкой.
Окропи водой холодной,
Набросай ты льду побольше
На места, где есть ожоги,
Где сжигало злое пламя.
--------------------
* Пану — сын солнца, божество огня.
Таким образом, в длинных стихах огонь заклинается всеми духами холода. В конце говорится:
Так копатель Ильмаринен
Исцелил свои ожоги.
От огня свои страданья,
И кузнец стал вновь здоровым,
Получил обратно силу,
Исцелившись от ожогов.
Не только второстепенные боги, каковы холод и огонь, подчинялись заклинаниям, но даже и сам Укко немедленно исполняет все, чего только хочет чародей.
Когда «веселый Лемминкайнен» задерживается в пути огненным потоком, протекающим по раскаленным каменным плитам, он поет:
«Укко, ты мой бог высокий,
Дорогой отец небесный!
Ты от севера дай тучу,
Дай от запада другую.
Третью ты пошли с востока,
Также с северо-востока,
И ударь ты их краями,
Пустоту меж них наполни,
Пусть пойдет здесь снег саженный,
Снег с копье величиною,
На горящие каменья,
На пылающие глыбы».
Укко, этот бог высокий,
Укко, тот отец небесный,
Дал от севера он тучу,
Дал от запада другую,
Третью тучу дал с востока.
Также с северо-востока,
Их ударил друг о друга,
Пустоту меж них наполнил,
Посылает снег с дубину,
В вышину копья снег сеет,
На горящие каменья,
На пылающие глыбы:
Озерцо из снега вышло,
А на нем катятся волны.
При своих заклинаниях финны часто принимаются за дело весьма основательно. Не ограничиваясь, подобно халдеям, одним описанием демонов, они обыкновенно объясняют все их происхождение; благодаря этому такие заклинания становятся очень растянутыми. Кто из читателей желает познакомиться с ними, может сам найти их в Калевале, но мы слишком далеко зашли бы, если бы привели из них хотя небольшие выдержки.
Для финского чародея возможно нечто большее, чем простое заклинание духов; его слова имеют настоящую творческую силу, на что указывают множество отдельных мест; но и одного такого примера будет достаточно.
Когда Лемминкайнен прибыл в Пойолу, был принят там негостеприимно и попросил себе пива за плату. В песне говорится:
Тут хозяин на Похьоле
Разбесился, стал свирепым,
Обозлился, рассердился,
Колдовством прудочек сделал
На полу пред самым Кауко.
Говорит слова такие:
«Вот река, пей сколько хочешь,
Похлебай воды из пруда».
Мало думал Лемминкайнен,
Говорит слова такие:
«Не теленок я у бабы,
Я совсем не бык хвостатый,
Чтобы пить речную воду,
Чтоб лакать из лужи воду».
Сам он начал чародейство,
Приступил к волшебным песням:
На полу быка он сделал,
С золотыми бык рогами,
Этот выхлебал всю лужу,
С удовольствием всю воду.
Наверное, можно сказать, что такое творчество превосходит все, что было доступно другим народам. В сравнении с такой творческой силой многочисленные волшебные превращения, происходящие в Калевале, кажутся сущими пустяками.
Когда Лемминкайнену понадобилось несколько овец, он следующим образом приступил к делу:
Сам в карман рукою лезет,
Ищет быстро в том мешочке,
Вынимает шерсть овечью,
Быстро трет ее в комочки,
Трет обеими руками,
Растирает между пальцев.
Только раз он в руки дует.
И овец из рук пускает,
Стадо целое ягняток
Дата добавления: 2016-03-15; просмотров: 733;