РУНЫ И ВОЛШЕБНЫЕ ЗАКЛИНАНИЯ

Норманны знали четыре различных метода волшебства: руны, т. е. вырезанные волшебные знаки; волшебные заговоры, т. е. песни или волшебные формулы, которые словесно произносились; волшебные напитки и тому подобные магические составы и, наконец, самый сильный и страшный, но менее всего одобряемый способ «зейд» — магическое действие, состоящее из волшебных песен, вероятно, в соединении с другими неизвестными нам операциями. Самыми распространенными и наиболее употребительными методами были два первых; мы прежде всего и рассмотрим, как пользовались ими волшебники.

Руны и волшебные заклинания (на севере называемые гальдарами) изобретены Одином. В Гавамале (из древнейшей эдды) говорится:

Руны найдешь ты, жезлы расписные,
Полные силы, силы целебной;
Что были раскрашены князем певцов,
Их сделали мощные боги.

Для чего следовало пользоваться этими рунами, объясняется в другом месте эдды, в Сигрдрифумале, где Сигрдрифа учит Сигурда Фафнерсбана применять их на практике.

Узнай руны победы, коль хочешь побед:
Вырежь их ты на ручке меча,
На его лезвии, на блестящем конце;
Сделав так, скажи два раза: Тьир.
Узнай руны питья, да твою слепоту
Не обманет чужая жена;
Их нарежь на рогу и на тыле руки
И старательно ноготь отметь.
Чашу ты осени.— Чтобы вред отвратить,
Ты в хмельное питье брось чеснок,
И тогда не страшись, если вредное что
Ворог твой подмешает в твой мед.
Руны уз ты узнай: если хочешь жену
От плода ее ты свободить,
То на сгибах руки ты целебный ей знак
Начерти,— и тому, кто при ней.

Руны волн ты узнай, если хочешь сберечь
Ты коней-паруса на морях.
На руль и на веслах их выжги огнем
Или вырежь те руны; тогда,—
Пусть грохочет прибой, пусть чернеют валы,—
Ты воротишься с моря здоров.
Руны древ ты узнай, коль врачом хочешь быть
И познать исцеление ран;
На березе ты их начерти на лесной,
Что к востоку склоняет листву.
Руны слова узнай, чтоб за скорую речь
Не пролил бы твой враг твою кровь.
Чтобы слово твое было твердо всегда
Словно прочно сплетенная ткань,
Когда родичи все соберутся на тинг,
Чтоб вершить на нем праведный суд.
Руны мысли узнай — и тогда все мечи
Одолеешь ты шуткой одной.

Таким образом, в жизни почти не было таких обстоятельств, когда бы нельзя было помочь самому себе или другим, прибегнув к такого рода волшебству. То же самое относится и к волшебным формулам, происходящим также от Одина. Из подробного описания их в Гавамале я избираю наиболее интересные и понятные стихи:

Знаю много я слов: их не знает никто
Из людей, ни жена короля.
Слово первое: помощь,— и может помочь
Против горя, болезни, нужды;
И второе я знаю,— оно для людей,
Обладающих званьем врача.
Знаю третье на случай, коль надо отнять
Чародействами силу врагов:
Я их сталь затуплю и не будет их меч
Ничего ни рубить, ни колоть.
И четвертое знаю, когда по рукам
И ногам меня свяжет мой враг,
Я то слово скажу,— и спадут кандалы,
И наручники тоже спадут.
И седьмое я знаю, когда я гляжу,
Как над пиршеством крыша горит;
Пусть широко горит,— я пожар удержу,
Ибо знаю такой заговор.
Я девятое знаю, когда в том нужда,
Чтоб корабль свой на море спасти;
Заклинаю я ветры тогда и валы,
И баюкаю песнью волну.
И десятое знаю, когда над землей
Вереницею ведьмы летят;
Я могу сделать так, что они повернут
В дом, который от них не закрыт.
И шестнадцатое слово знаю,— к тому,
Чтобы скромной девицы любовь
Получить; белорукой глаза отведу
И все чувства ее изменю.

Из всего этого мы видим, что именно достигается путем этих волшебных знаков и изречений; теперь мы рассмотрим, что известно из саг относительно их практического применения. К сожалению, мы не можем узнать многого. В сагах довольно часто идет речь о волшебстве, но очень редко о том, как оно совершалось, какие употреблялись при этом способы, и еще реже встречаются точные указания на отдельные подробности. Тем не менее в нашем распоряжении имеется достаточно указаний, чтобы составить себе на это довольно вероятный взгляд.
Одни только руны применялись редко.
В саге Торстейна Викингсена рассказывается, как королевская дочь Олеф была вынуждена изменить свое решение благодаря тому, что в решительную минуту ей на колени бросили кусок дерева с написанными на нем рунами. Но о самой надписи ничего не говорится. Не больше мы узнаем и из саги Эгиля Скалленгримсена, где говорится во многих местах о применении рун. Во время своих странствований Эгиль зашел к одному крестьянину, у которого была больна дочь. Против болезни были применены руны; сын одного из соседей вырезал их, но после этого больной сделалось еще хуже. Эгиль осмотрел ее постель и нашел рыбью кость с рунами, которые он прочел. Он соскоблил их, сжег стружки и вырезал новые руны, которые и положил больной под подушку. Тогда она очнулась, как бы ото сна, и сказала, что теперь ей лучше, хотя она и чувствует еще упадок сил. Эгиль сказал, что раньше были вырезаны ложные руны, которые и послужили причиной ее болезни. Таким образом, было крайне рискованно заниматься этим делом человеку, не умеющему применять это искусство на пользу других.
Между прочим, весьма вероятно, что волшебные руны были те же обыкновенные, но применялись в крайне запутанных и искаженных формах. В саге о Воль-зунгах говорится об одном волшебном напитке.

Внутри рога наложены были различные палки
С красной резьбой; их значения понять я не мог,
Там же был ядовитый, длинный червь из Гаддингса,
Неразрезанные колосья и стебли
И потроха разных животных.

Часто руны употреблялись в связи с волшебными заговорами. В саге Эгиля Скалленгримсена имеется указание, дающее по этому поводу очень хорошее объяснение. Во время пира у Баарда, где присутствовал король Эрих и королева Гунгильда, королева и Баард намешали в напиток разного зелья и приказали подать рог Эгилю. «Тогда Эгиль схватил свой нож, уколол им себе руку, взял рог, вырезал на нем руны и выкрасил их своей кровью; при этом он пел:

Руны нарезал на роге я;
окрашены кровью те руны.
Слово такое я выбрал
для рога свирепого зверя:
Из налитого питья
Я пью, сколько сам пожелаю,
Лишь для того, чтоб узнать,
Здорово ли пиво мне будет.

Рог разбился, и напиток вылился на солому.
Этот рассказ замечателен тем, что дает более подробное описание. Эгиль вырезает руны и затем говорит, что в то же время надо произнести над рогом некоторые «слова».

Следовательно, одни руны не могут произвести желаемого действия. Однако, по-видимому, волшебные слова не произносятся: как только он кончает свою речь, так тотчас совершается то, чего он ожидал: напиток оказывается подмешанным, что и доказьшается тем, что рог разбивается. Почему же этого не случилось прежде, когда были вьфезаны руны, если волшебная формула, которая еще только ожидалась, оказалась излишней? Весь рассказ кажется довольно бессмысленным, если не признавать самих слов Эгиля за волшебную формулу. И мне кажется, что для этого нет никаких препятствий; последние строки стихотворения являются фактически косвенным обращением к напитку с требованием выказать свой истинный состав. В таком практическом воздействии на мертвую природу, принимая ее за живое существо, и состоят постоянно заклинания. Можно возразить, что в этих словах не содержится никакой волшебной силы; но на это можно заметить, что волшебная сила этого заклинания, во всяком случае, так же велика, как и в чисто повествовательных изображениях демонов и болезней у халдеев; а между тем эти описания употреблялись на деле в качестве волшебных заклинаний.
В одном отрывке из саги о Кетиль Генге почти совершенно ясно говорится, что волшебные заклинания норманнов, действительно, состояли из таких обращений к безжизненным предметам в поэтической форме. Кетиль был вызван на поединок Фрамаром, королем викингов, получившим от самого Одина такой дар, что никакая сталь не могла его уязвить. Меч, служивший Кетилю, назывался' Драгвендиль. В саге говорится следующее:

«Первый удар был за вызванным. Кетиль ударил Фрамара в плечо, но он при ударе стоял спокойно; меч не ранил его, однако, он покачнулся от мощного удара. Кетиль ударил Фрамара по другому плечу, но меч опять не ранил его. Тогда Кетиль запел:

Ах ты, ленивый Драгвендиль! Нашел ты на теле
Злой заговор, и не можешь его укусить.
Думал ли я, чтоб твое острие понапрасну рубило
По ядовитым плечам, словно Один тебя затупил.

И далее он пел:

Что ж ты Драгвендиль! Каким ты сделался сонным!
Я все рублю, а ты все лениво кусаешь.
Иль ты не хочешь уж драться! Раньше ты не боялся
Звона мечей, когда мы с великанами бились.

Запел и Фрамар:

У старика затряслась борода; меч ему изменяет.
Сталь он на битву зовет, а — девичий отец — сам он трусит
Если б и меч был остер, чтобы ранить могучих героев,
Храбрость нужна, а ее-то ему не хватает.

А Кетиль пел:

Нет, не дразни ты меня! Не ленивому трусу
Было меня вызывать на смертельную битву.
Ну же, Драгвендиль, руби, или вовсе разбейся!
Нам неудача, но не до трех же раз будет несчастье.

И продолжал петь:

Девин отец не отчаялся,— лишь излечился б Драгвендиль,
Да я наверное знаю: три раза он не изменит.

Тогда он перевернул в руке меч другим лезвием книзу. Фрамар спокойно стоял, когда меч ударил его по плечу и остановился только на бедре, отсекши одну сторону тела. Так умер Фрамар».

Едва ли нужны еще более ясные указания, что Кетиль своей песней побуждает свой меч рубить, и Фрамар прямо говорит о Кетиле, что он возбуждает свою сталь к битве. Так как его обращение к мечу на самом деле принесло тот желаемый результат, что он ранил заколдованного Фрамара, то песню Кетиля надо признать за настоящее волшебное заклинание, иначе весь рассказ был бы совершенно непонятен. После этого кажется несомненным, что волшебные заклинания, галь-дары вообще не состояли из строго определенных формул, что это были скорее поэтические воззвания к безжизненным предметам, обусловленные данным положением вещей. Даже и в тех случаях, когда мы имеем дело с волшебными заклинаниями, носившими характер установленных формул, и тогда эти заклинания обращаются к самим вещам. Во всяком случае в них нет и намека на то, чтоб они были заклинаниями духов. В саге Ниаля имеется такое заклинание.
Сван на Бьерисфиорде хочет защищать одного человека от его врагов, которые ищут его. С этой целью он выходит вместе с ним, становится перед домом, накрывает голову козьей шкурой и говорит: «Да будет туман, страх и великие чудеса для всех тех, кто ищет тебя!» Вслед за этим сделался такой густой туман и такая тьма, что враги заблудились и должны были отказаться от исполнения своих замыслов.
Особый интерес представляют два древнегерманских, так называемых мерзе-бургских, волшебных заговора, относящихся к IX веку, так как они совершенно не носят на себе отпечатка воззваний или заклинаний, хотя и называют по имени многих богов. Первое употреблялось для освобождения пленника от оков:

Сели сначала кругом девы битвы,
Одни вяжут оковы, другие отводят врага,
Иные ломают на коленях у ........ оковы;
Сбрось оковы, уходи от врага!

Второе, очевидно, относилось к исцелению лошади, сломавшей себе ногу.

Фол и Водан пошли в лес;
Там у бальдерова коня была сломана нога,
Заговорила ее Зингунда, сестра ее Зунна,
Заговорила ее Фруа, сестра ее Фолла,
Заговорил ее Водан, так как он это умеет.
На сломанную кость, на кровь, на члены,—
С костью кость, с кровью кровь,
С членом член, склейтесь, как прежде.

Прямое приказание, которым оканчиваются обе эти формулы, не оставляет уже никаких сомнений в том, что руны и волшебные формулы адресовались не к духам, а к природе самих вещей.
Дальнейшее доказательство этого можно видеть в том, что на севере не было разделения черной и белой магии. Волшебство было хорошо, если оно было направлено на пользу, и дурно, если оно имело в виду принести вред; но не существует указания на то, чтобы какая-нибудь форма волшебства сама по себе считалась хорошей или дурной. Но такое разделение должно было появиться, коль скоро предполагалось бы, что один вид волшебства приводится в действие с помощью добрых духов или богов, другой же — с помощью демонов. Всякое волшебство одинаково законно, и употребление его не лишает человека уважения, если только он им не пользуется с мошеннической целью. Да и в этом случае не средство, а только результат считается позорным. А так как, следовательно, вообще не существует магии, которая бы сама по себе была хороша и дурна, то едва ли можно допустить, чтобы магическая сила основывалась на заклинании духов. Отсюда объясняется та особенность, что норманны не боялись волшебства. Хотя Кетиль знал, что Фрамар был неуязвим, однако он спокойно шел на него. Это бы можно было объяснить тем, что и сам Кетиль не был несведущ в деле волшебства; но подобные вещи часто рассказываются, и в таких случаях, когда речь идет о людях совершенно незнакомых с волшебством. В саге Ватн-сдела, Ингемунд и его сыновья преодолевают множество чародеев своей мудростью, а в саге Ромунда Грейпсена рассказывается, как волшебство может быть побеждено мужеством. Все это было бы немыслимо, если бы волшебники были в союзе с духами более сильными, чем человек, так как эти духи могли бы их защитить. Напротив, все это становится совершенно понятным, если магия состоит только во взаимодействии слова на вещь, так как в таком случае всякое новое положение вещей требует и нового волшебства. Если человек, сведущий в волшебстве, ожидает нападения с мечом, то он делает его тупым; но если противник отбивается другим мечом или дубиной, то волшебник погибает, если у него нет времени, чтобы принять меры и против нового оружия. А это, судя по рассказам саг, удается ему редко. Таким образом, изложенный здесь взгляд на сущность волшебства, по-видимому, вполне согласуется с действительностью.