Психологические предпосылки появления первых организационных форм

Как уже отмечалось, появление первой организационной формы — государства — ученые традиционно связывают с развитием земледельческой общины, однако с организационно-психологической точки зрения проблема остается открытой: что могло в условиях полной самодостаточности и поразительной устойчивости земледельческой общины стать толчком к формированию более сложных структур, которые называются организационными?

Сочетание земледелия с примитивной домашней промышленностью придавало общине самодовлеющий характер, при котором какие-либо связи между отдельными общинами были очень слабы или вовсе излишни. Вся структура общины, весь ее мир был ограничен околицей, за которой для общинного человека жизнь просто не существовала. Иными словами, никакой потребности объединяться в какую-либо более крупную структуру у земледельческих общин не было.

Гипотезы, объясняющие причины возникновения первых государств, по-видимому, можно свести к двум подходам[150]: Первый объясняет появление надобщинных образований социальным расслоением внутри общины. Спорность гипотезы о внутреннем разложении общинной структуры уже обсуждалась в связи с рассмотрением причин выделения индивидуальной цели из общей цели общины. Напомним, что этот подход исходит из того, что первобытное земледелие было довольно эффективным, обеспечивая регулярное производство избыточного продукта.

Это, по мнению исследователей, сделало возможным, а в дальнейшем и неизбежным, становление государства. При этом потребностное распределение стало заменяться трудовым способом распределения, т. е. большая часть произведенных ресурсов стала доставаться непосредственному производителю — конкретному земледельцу. Более того, по мнению историков, возникла и получила развитие специальная система распределения и обмена избыточного продукта, так называемая престижная экономика.

Это привело к появлению индивидуальной собственности, возрастанию роли семьи как экономической ячейки и возникновению имущественного неравенства между индивидами и семьями. В свою очередь, расширенное воспроизводство ресурсов привело к росту населения и увеличению размеров общины, многие из которых стали насчитывать сотни людей. Все это обусловило усложнение общинной структуры, придав ей, в конечном счете, иерархическую, организационную форму[151].

Второй подход связывает образование государства с временными объединениями земледельческих общин, которые от случая к случаю возникали для совместной борьбы с природой. Особенно актуальными такие объединения были в долинах больших рек, где борьба с наводнениями и ирригация постоянно сопровождали земледельческий труд. Именно на этой основе, по мнению сторонников второго подхода, и образовались первые государства.

Сосредоточивая в своих руках функции, необходимые для всей совокупности общин, и опосредуя межобщинные связи, они постепенно возвысились над общинами и стали их эксплуатировать, присваивая прибавочный продукт и фактически захватывая собственность на землю и воду. При этом государство не вторгалось в сферу воспроизводства ресурсов, которое по-прежнему осуществлялось земледельческими общинами. Общины, полностью сохраняя свою внутреннюю структуру и самодовлеющий характер, составляли стереотипные клетки обширного надобщинного организма. Размеры этих социальных объединений увеличивались, и они со временем стали объединять тысячи, десятки и даже сотни тысяч людей.

Становление подобных организационных форм историки связывают с шумерской и египетской цивилизациями, которые, по их предположениям, возникли в 4 тыс. до н. э., тем не менее вопрос о социально-экономической структуре первых государственных образований до сих пор вызывает горячие споры среди ученых[152].

Уже говорилось о недостаточной убедительности гипотезы о возможности саморазложения первобытной общины изнутри. Организационные психологи очень хорошо знают устойчивость и могущество группового влияния, которое часто не в состоянии преодолеть даже современный работник, воспитанный в традициях индивидуализма. Вынужден считаться с влиянием рабочих групп и современный менеджмент. Однако по-видимому, лишь в незначительной мере можно представить себе монолитность первобытного общинного сознания, в котором не могло быть места даже робким проявлениям индивидуализма. В общине отсутствовала не только психологическая необходимость производить ресурсов больше, чем это было нужно для жизни ее членов, но и сами объективные условия примитивного первобытного земледелия вряд ли позволяли регулярно производить избыточный продукт. Таким образом, и разложение общины и потребность производства избыточного продукта не могли быть обусловлены внутриобщинными причинами. Это должны были быть некоторые внешние, внеобщинные факторы.

Если же согласиться с тем, что надобщинные образования первоначально были связаны с задачами ирригационного земледелия, борьбы с наводнениями или иными целями, в осуществлении которых были заинтересованы многие общины, то тогда первобытному человеку надо изначально приписать столь высокий уровень сознания, который не всегда свойствен даже современному человеку. Ни для какого не секрет, как сильны сегодня дезинтеграционные тенденции во всем мире и как нелегко, например, идет процесс объединения Европы. При этом положительная сторона такого объединения более чем очевидна. Какими же разумными и дальновидными должны были быть первобытные земледельцы. чтобы отбросив свои общинные интересы и проблемы, пренебрегая своими общинными традициями и тесными кровными связями, устремиться к выполнению абстрактной общей цели!

Для того чтобы появилась психологическая предпосылка появления надобщинных образований, общинным людям нужно было обрести мотив—цель, с одной стороны, обладающий огромной побудительной силой (т. е. обслуживающий актуальные базовые потребности), но с другой стороны, «выталкивающий» их за узкие рамки тесных родственных связей в более широкий межобщинный мир.

Живущий впроголодь может мечтать только о постоянной сытости. Этот свойственный всему животному миру мотив в исторической перспективе, по-видимому, и явился необходимым условием для формирования первых организационных форм поведения людей.

В общине, построенной по законам группового выживания, естественное стремление к сытой и счастливой жизни могло быть реализовано только для группы в целом. Однако регулярно и сытно кормить всех своих членов первобытная община, по-видимому, не могла даже в урожайные годы: низкий уровень эффективности воспроизводства, уравнительность распределения, общинные традиции и нормы — все это не позволяло даже самым сильным и работоспособным индивидам в полной мере обеспечить удовлетворение базовых потребностей в рамках своей общины, t

Жизнь в довольствии и достатке, столь недостижимая в условиях тяжелого общинного бытия, приобретала вполне реальные очертания и даже форму конкретной цели, когда речь заходила о продуктах, утвари или домашних животных, принадлежащих чужакам, т. е. членам других общин и групп. Ведь можно было просто силой отобрать их ресурсы и использовать их для своих нужд. То, что нельзя было позволить по отношению к членам своей общины, вполне можно было сделать в отношении иноплеменников. Вероятно, именно к этому времени восходит легко актуализируемая даже у современных людей установка разделять всех на своих и чужих, на «мы» и «они».

По своей сути, эта форма получения ресурсов была регрессией к уже пройденному человечеством первобытному собирательству, но на качественно новом уровне. Если раньше община собирала дары природы, то теперь речь шла о продуктах труда других людей. Это, разумеется, значительно затрудняло процесс «собирательства», но вместе с тем позволяло рассчитывать на значительно большее и более привлекательное вознаграждение.

Следует отметить, что наглядность и реальность цели захвата чужих ресурсов могла возникнуть только на том уровне развития человека, когда общины стали вести оседлый, земледельческий образ жизни и могли аккумулировать хотя бы минимальные общинные ресурсы. Что могли отнять друг у друга полуголые дикари, мигрирующие по лесам в поисках пищи, которую они тут же торопливо съедали?

Цель присвоения чужих ресурсов, способных удовлетворить базовые потребности общины и не требующих тяжкого ежедневного труда, без сомнения, обладала огромной мотивационной силой. В наибольшей степени она могла быть привлекательной для тех общин и групп, которые были наименее способны воспроизводить ресурсы земледельческим трудом и потому в большей степени страдали от неудовлетворенных потребностей и, прежде всего, голода. Такие первобытные группы обладали значительно большей мобильностью, не слишком дорожа имевшейся под рукой землей.

Именно эта цель явилась, на наш взгляд, побудительной причиной вначале отдельных грабительских набегов на соседей, а затем и формирования устойчивых вооруженных групп, сделавших присвоение чужих продуктов труда своим постоянным занятием.

Эти общины или группы в дальнейшем будем именовать дружинами, вкладывая в этот термин несколько специфический смысл. В традиционном понимании дружина — это отряд воинов, объединявшихся вокруг племенного вождя в период разложения родового строя и составлявших привилегированный слой общества[153]. Здесь же под дружиной будет пониматься отдельная община, вставшая на путь регулярного нападения и реквизиции ресурсов своих соседей.

Заставить земледельцев отдать даже часть продукта своего труда нередко означало обречь их на голодную смерть. Поэтому общины яростно сопротивлялись, и только жестоким насилием, огнем и мечом можно было вынудить общину делиться с дружиной своими ресурсами. Не смирившимся в случае поражения грозило неминуемое истребление.

Истребление непокорных и установление контроля над соседними земледельческими общинами открывало возможность к расширению сферы «деятельности» дружины и распространению ее влияния на отдаленные поселения земледельцев. Неудивительно, что вскоре интересы различных дружин стали вступать в противоречие друг с другом, приводя к жестокой междоусобной борьбе между ними за право контролировать земледельческие общины на определенной территории.

В результате земледельческие общины нередко оказывались под угрозой насилия и истребления со стороны нескольких дружин. Это вынуждало их искать «наименьшее зло» и принимать покровительство той дружины, «аппетиты» которой были более умеренными. Таким образом, между дружиной и общинами, жившими в данной местности, устанавливались даннические отношения, в соответствии с которыми земледельцы должны были делиться с дружинниками значительной частью своих ресурсов. Однако, даже соглашаясь со временем делиться своими ресурсами, община отдавала дружине отнюдь не избыточный продукт, а свой «хлеб насущный». И делала она это только потому, что слишком хорошо знала, что в случае отказа ждать пощады от дружины не придется.