Общая характеристика периода

Исследование современности — самая трудная задача исторической науки, по

распространенному мнению, вообще ей недоступная и подвластная быть может только

публицистике или искусству. Однако рождение синергетики и применение ее принципов к

изучению социокультурных процессов позволяет опровергнуть это представление. Другое

дело, что в отличие от естественных и технических наук у истории нет возможности

экспериментальной проверки выводов предпринимаемого исследования, даже той

относительной проверки, какую предоставляет изучению прошлого последующая эволюция

(относительной потому, что она могла протекать и иначе в силу полифуркационного характера

развития). Ученый, изучающий современность, тем и отличается от публициста — не говоря

уже о политике, проповеднике, прорицателе, — что он способен выявлять таящийся в

современном состоянии исторического процесса спектр возможных траекторий, постигать их

обусловленность ансамблем объективных и субъективных причин и определять степень

вероятности реализации одной из этих возможностей, исходя из требований таящегося в

будущем аттрактора.

Анализ динамического состояния культуры на последней ступени ее развития в XX веке,

которым завершается наш курс, покажет, в какой степени продуктивны эти методологические

установки, а начнем его с четкого определения границ данной ступени; они должны быть,

разумеется, не формально хронологическими: 1950-2000, а содержательно-событийными:

нижняя граница — это фактическое окончание Второй мировой войны атомной

бомбардировкой двух японских городов, а верхняя граница — произошедшее в 1991 году

крушение советского тоталитаризма.

Значение применения атомного оружия для истории объясняется тем, что вторжение

человека в недра природы оказалось чреватым неведомой

до того человечеству опасностью его самоуничтожения. К. Ясперс писал в специально

посвященной этой проблеме книге «Атомная бомба и будущее человечества»: «Атомная бомба

создала совершенно новую ситуацию в мире. Или все человечество будет физически

уничтожено, или изменится его нравственно-политическое состояние. Эту вдвойне ирреальную

непривлекательную альтернативу и должна разъяснить данная книга». Выход из создавшегося

положения выдающийся немецкий мыслитель видел в том, чтобы преодолеть разрыв между

философом и политиком, ибо первый все понимает, но практически не действует, а мышление

второго узко, ибо ограничено выполнением первоочередных дел; следовательно, «философ и

политик должны встретиться» и совместными усилиями решить эту задачу.

Вывод этот, конечно, по-детски наивен — за прошедшие с тех пор полвека ни в одной

стране мира философов к власти не допустили, а те политики, которые мнили себя философами

и признавались таковыми в своих странах — И. В. Сталин и Мао Цзедун, не только не

предотвращали, а лишь усугубляли опасность ядерной катастрофы. Уже в конце 40-х годов,

осмысляя последствия «использования атомной энергии в военных целях», Л. Уайт писал:

«Вновь мы оказались на пороге технологической революции. Последствия этого нового

технологического прорыва могут принципиальным образом отличаться от последствий

аграрной и топливной революций. В прошлом появление новых технологий упраздняло старые

социальные системы, но при этом заменяло их на новые системы. Ядерная же технология

грозит разрушить саму цивилизацию или изуродовать ее настолько, что потребуется сто,

тысяча, а, может быть, десять тысяч лет, чтобы вновь достичь уровня развития сегодняшнего

дня... Надежда на будущее и на спасение человечества и цивилизации в случае развязывания

новой войны связана с победителем, — а не просто с выжившим, — с таким победителем,

который обладает достаточными силами и ресурсами, чтобы объединить весь человеческий род

на нашей планете в единую социальную систему». Когда же развитие науки и техники открыло

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 320

вскоре возможность применения атомной энергии в мирных целях для получения

электрической энергии, авария в Чернобыле показала, какие опасности для человечества таятся

и на этом пути.

Во втором издании уже известной нам его книги, вышедшем в 1965 году, С. Лилли выделил

в разделе «Наше время» такие характеризующие его основные проявления технического

прогресса: овладение энергией атома; изобретение и применение вычислительных машин;

автоматизация производства; покорение космоса; применение транзисторов, полупро-

водников, лазера. За прошедшие с тех пор полвека теоретическая мысль обогатилась

такими, поистине фантастическими, открытиями, как расшифровка генетического кода и

обнаружение функциональной асимметрии человеческого мозга, а первые опыты в области

генной инженерии и клонирования показывают, как короток сегодня путь от теории к

практике, даже к самым сложным ее формам. Во всяком случае, манипулирование

генетическим кодом человека таит в себе не менее грозную опасность — необратимое

изменение самой человеческой природы! Популярный современный французский писатель

М. Уэльбек закончил свой роман «Элементарные частицы» (название, весьма характерное для

взаимоотношений искусства и науки в XX веке) совершенно неожиданно для читателя: в 2029

году, в лаборатории научного института микробиологи создали новое разумное существо,

призванное заменить весьма несовершенное творение природы — человека (а убедительному

описанию его, мягко выражаясь, «несовершенства» и посвящен весь роман). В свете последних

данных о работах в сфере генной инженерии такое завершение сюжета воспринимается не как

элемент научной фантастики, чужеродный жестко реалистическому, чтобы не сказать

натуралистическому, повествованию, а как сухая информация о реальном и даже не особенно

удивительном событии. А такое событие в XXI веке становится вполне возможным, говорят

сейчас уже не фантазирующие писатели, а ученые-футурологи, публикующие хронологические

таблицы научных открытий и технических изобретений, которые будут сделаны в обозримом

будущем, и мало кто уже сомневается в том, что немного раньше или немного позже, но эти

открытия и изобретения будут сделаны, и что они, а не социальные революции, будут иметь

решающее значение для судеб человечества — в этом убеждает и произошедшее на глазах

ныне живущих поколений, и авторитетные прогнозы ученых, изучающих будущее (хорошее

представление о них дает изданная недавно «Антология современной классической

прогностики», составленная И. В. Бестужевым-Лада — «Впереди XXI век: перспективы,

прогнозы, футурологи»).

Одна из существеннейших особенностей культуры XX века состоит в том, что впервые в

истории, и вопреки теоретическому сопротивлению провозгласившего «нищету историцизма»

К. Поппера и его единомышленников из лагеря неопозитивистов, будущее стало предметом

научного анализа. Если в XIX веке размышления о будущем были прерогативой писателей-

фантастов — от Ж. Верна до Г. Уэлса и А. А. Богданова, или же авторов близких к этому

жанру беллетристики утопий (исследовавшая их историю С. П. Батракова пришла к выводу,

что в этом столетии утопия стала

«вездесущей»: «она обнаружила способность проникать в разные области естественных

наук, политики, социологии, психологии, педагогики, медицины, искусства и т. д. Недаром

теоретики утопий будут писать о своего рода панутопизме как характерной черте

современного западного мира.... Возникла даже особая наука — утопиология...»; при этом

сложное отношение современников к будущему привело к тому, что «образ современной

утопии двоится, отсвечивает антиутопией»), то начиная с 60-х годов «фэнтези» и утопии стали

оттесняться на второй план и футурология уверенно вошла в крут наук, а прогнозирование в

число методик самых различных областей социально-гуманитарного знания. В предисловии к

упоминавшейся антологии И. В. Бестужев-Лада обрисовал историю становления научного

изучения будущего — от «ранней футурологии» к «технологическому прогнозированию», к

«глобалистике» и «альтернативистике», что оказалось важным не только само по себе, но и по

оказанному влиянию на традиционную структуру научного мышления, исходившего прежде из

возможности познания только настоящего и прошлого. Неудивительно, что на этом пути

родилась в 70-е годы синергетика — напомню ее характеристику в одной из первых лекций,

выявляющую закономерности процессов самоорганизации сложных систем, включающих

переход от настоящего к будущему через преодоление хаоса. И хотя синергетика

формировалась на почве физики, общественный интерес к ней вызван возможностью ее

применения к изучению социокультурных процессов, что особенно важно на нынешнем этапе

развития человечества.

Известный американский социолог Д. Белл, утверждал, что он «не верит в

детерминистскую траекторию исторического развития», и свой прогностический анализ

«грядущего постиндустриального общества» рассматривает синергетически как «взгляд из XXI

века» (хотя сформировался он в 60-70 годы, независимо от концепции И. Пригожина).

Разъяснял эту методологическую позицию как «попытку применить новый вид

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 321

концептуального анализа», Д. Белл утверждал, что «огромный набор возможных вариантов

изменений на макроисторическом уровне» не опровергает признание исторической

необходимости перехода от «индустриального общества» к «постиндустриальному», подобно

той, которая привела индустриальное общество на смену «доиндустриальному».

Особое внимание хочу обратить при этом на полную неосновательность распространенной

у нас в свое время критики этой теории Д. Белла как якобы «технократической» и

противоречащей учению К. Маркса об истории как смене пяти общественно-экономических

формаций; однако «буржуазный» социолог лучше понимал социально-философскую

концепцию

К. Маркса, чем его критики, считавшие себя истинными марксистами, потому что он вслед

за К. Марксом считал определяющими не производственные отношения — отношения

собственности, а производительные силы, которые включают технологию производства, а в

индустриальном обществе и науку как «непосредственную производительную силу», по

формулировке самого К. Маркса. Иначе говоря, определяющей является материальная

культура общества, что и позволяет определять основные фазы его развития по

взаимоотношению уровня развития производительных сил и характера производственных

отношений. Д. Белл строит простую и четкую схему, показывающую, как это соотношение

технологии и экономики определяло в современных условиях различия и сходства четырех

обществ:

Впрочем, и в нашей стране были ученые, которые разделяли эти взгляды — так, резюмируя

прогностическую характеристику значения неклассической физики для будущего

человечества, Б. Г. Кузнецов писал еще в конце 60-х годов: «Анализ научно-технических

тенденций атомного века

Схема 25

показывает, что воплощение неклассической науки требует преобразования социальной

структуры общества». Для тех лет это было поразительное по смелости суждение, и его автор

не мог не сделать ограничивавшего его уточнения: «Разумеется, прогресс науки сам по себе не

может быть основной движущей силой общественного преобразования. Но зависимость

общественных отношений от развития производительных сил сохраняется и, более того,

возрастает при последовательном включении в непосредственные производительные силы

прикладной науки, затем собственно научных исследований, создающих для прикладной науки

целевые каноны, и, наконец, фундаментальных исследований».

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 322

Верхний рубеж рассматриваемого нами периода истории культуры XX века является тоже

не непосредственно культурным, а политическим — ведь роль политики в эту эпоху такова,

что крушение тоталитаризма в СССР имело поистине огромное значение в истории культуры.

Правда, и разгром немецкого фашизма в 1945 году был событием политическим в первую

очередь, но он не имел того историко-культурного резонанса, какой получило падение

советского строя в СССР, — главным образом потому, что национал-социалистический режим

и итальянский фашизм, были уничтожены внешней для них военной силой, тогда как

пролетарски-социалистический тоталитаризм, вышедший из войны победителем и, казалось,

благодаря этому укрепивший свое положение и внутри страны, и вовне, ибо он собрал вокруг

себя целый «социалистический лагерь» из стран Европы, Азии, Африки и даже Америки,

рухнул под влиянием внутренних причин, и вслед за ним данный строй стал разваливаться в

одном за другим «бараках», как острили тогда, этого «лагеря». И то, что в некоторых странах

тоталитарный тип социального бытия еще сохранялся вплоть до 90-х годов — в

коммунистическом варианте в Китае и в Северной Корее, в фашистском — в Испании и в

Чили, в мусульманском — в Иране и в Пакистане, а кое-где сохраняется и поныне, не может

опровергнуть доказанную практикой несостоятельность возвращения общества и культуры

от демократического строя к феодальному, хотя бы возвращение это прикрывалось красивой

риторикой о социалистическом или исламском характере такого способа самоорганизации

общественного бытия.

Нельзя не видеть того, что в ряде отношений влияние СССР на культуру различных стран

Азии, Африки и Латинской Америки было явлением прогрессивным — в частности, благодаря

обучению многих молодых людей из этих стран в различных высших учебных заведениях,

гражданских и военных, а затем в специально созданном для этой цели в Москве Университете

Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы. И все же, как доказывает беспристрастный и

неопровержимый критерий практики, любой вариант «феодального социализма» (по более

жесткой, образной дефиниции — «казарменного социализма») объективно реакционен потому,

что тянет общество не вперед, а назад, подавляя основное завоевание истории человечества —

самосознательную, свободную, творчески ориентированную личность. Выход многих народов

Востока и Юга из колониального порабощения раскрыл перед их культурой разные пути — от

самоизоляции, типа сенгоровского «негритюда» до освоения достижений культуры Запада,

преломляемой через призму собственной национальной традиции, подобно произошедшему в

Японии.

Ликвидация колониализма, приведшая к образованию множества самостоятельных

государств, имела, конечно, сильнейший психологический резонанс, столь важный для

развития культуры; суданский поэт Мухаммед аль-Фейтури писал:

Изможденная, горькая Африка,

Кончилось время твое!

Начинается новая эра —

Эра сброшенных Уз,

И разбитых Оков,

И расправленных Плеч...

Эта «новая эра» началась с раскола африканского континента. В вышедшей в Москве в 1984

году книге «Африка: Культура и общественное развитие» было описано разделение 23

новорожденных государств на «страны социалистической ориентации» (Алжир, Гвинея,

Мадагаскар, Ангола, Бенин, Конго, Мозамбик, Танзания, Эфиопия) и «другие государства

Африки» (Египет, Камерун, Верхняя Вольта, Гана, Заир, Замбия, Кения, Мали, Нигер, Сенегал,

Уганда, Того, Нигерия, Центральноафриканская Республика; прелестно определение их

социального строя деликатно-дипломатичным «другие»] — и это в издании, претендующем на

научный уровень анализа и утвержденном к печати академическим Институтом Африки!).

Наиболее ярким проявлением новой социокультурной ситуации стало образование «двух

Германий», «двух Китаев», «двух Корей», выявившее — а на Востоке выявляющее и поныне —

степень распада национальных культур и острейшие внутренние конфликты между их

социально-идеологическими модификациями. Если на Западе дело дошло только до возведения

«берлинской стены», материализовавшей образ «железного зана-

веса» между мирами социализма и капитализма, то на Востоке — до корейской войны и

войны во Вьетнаме, в которые были непосредственно вовлечены США и Китай, а

опосредовано и СССР, до длящейся по сию пору гражданской войны в Афганистане и не

затухающих гражданских войн в Африке — так буквально и трагически воплощалось в жизнь

ленинское учение о «двух нациях в каждой современной нации» и «двух культурах в каждой

национальной культуре»... Но это были лишь крайние проявления новой закономерности

развития человечества, делавшей раскол каждого региона более мощным фактором его

социокультурного бытия, чем его единство, а межрегиональные связи более существенными,

чем внутрирегиональные (соответственно, в данной лекции, в отличие от предыдущей, я не

Каган М. С.. ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ. Книги 1-2. СПб., 2003. (1) 383 с.+

(2)320 с.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru 323

буду отдельно рассматривать культурное бытие все трех регионов — оно еще различается по

уровню воплощения закономерностей функционирования и развития, но сами эти

закономерности являются отныне и, конечно же, навсегда общими).

Рассмотрим же особенности состояния культуры в противостоявших друг другу во второй

половине XX века социальных системах — демократической и тоталитарной.