От биполярного к многополярному миропорядку

Из всего изложенного выше можно сделать вывод, что с оконча­нием евроцентристского мира Средиземное море и Атлантический океан, равно как европейский и североамериканский экономико-политические центры, отнюдь не канули в историю, не оттеснены в прошлое. Просто рядом с ними появились новые центры, с которы­ми они призваны разделить власть и влияние, нести бремя совместного сосуществования со всеми вытекающими отсюда последствия­ми для всех членов мирового сообщества. В первую очередь следует отметить Японию и новые индустриальные страны, а также Китай (в сочетании с перспективой экономической великодержавности) и Индию, сохраняющих за собой статус демографических гигантов, что не может не повысить их роль в решении мировых проблем. В области стратегических ресурсов сохраняют свои позиции Ближ­ний Восток и Южная Африка.

Как уже отмечалось, нельзя сбрасывать со счетов Россию и стра­ны СНГ, которые составят самостоятельный центр силы, способной на равных конкурировать и сотрудничать с остальными центрами. Наличие значительных запасов энергетических ресурсов и амбици­озные планы их освоения создают предпосылки для превращения Центральной Азии в один из важнейших с геополитической точки зрения регионов. Поэтому очевидным представляется возрастание интереса к этому региону со стороны различных стран мирового со­общества. Усиливающееся в постсоветский период внимание мусуль­манских стран к Центральной Азии связано не столько с исламским фактором, сколько с .конкретными прозаическими экономическими интересами.

Стабильность и процветание Восточной Азии и Европы, имею­щие ключевое значение для международной безопасности, во мно­гом зависят от доступа к ближневосточной нефти. Такие нефтедо­бывающие страны исламского мира, как Иран, Саудовская Аравия, озабочены прежде всего появлением новых потенциальных конку­рентов на нефтегазовом рынке в лице центральноазиатских произво­дителей этого сырья. Пакистан и Турцию, по-видимому, привлекает географическая близость потенциальных источников импортных энергоносителей. Для Ирана и Турции немаловажное значение име­ют перспективы использования их территорий для транспортировки центральноазиатских нефти и газа на мировые рынки, что сопряжено с немалыми экономическими выгодами.

На основании сказанного можно сделать вывод, что восхождение многополярного миропорядка с его государственными и негосудар­ственными акторами значительно сузило, если не исключило, воз­можности сохранения или выдвижения какого-либо одного государства в качестве супердержавы, способной единолично контролировать положение в мире.

Мир становится одновременно более единообразным и более раз­нообразным, одни возможности умножаются, другие сокращаются. Информационная и телекоммуникационная революции, раздвигающие рамки взаимодействия людей, стран, народов и культур как во времени, так и в пространстве, способствуют формированию плане­тарного сознания, расширяя в то же время возможности индивидуального, группового и национального выбора.

Биполярный мир окончательно распался, а новый многополяр­ный мир находится в процессе формирования. В нем может выбрать собственный путь развития каждый народ, каждая страна, каждый отдельно взятый человек. Этот мир предполагает национально-го­сударственный, расово-этнический, социально-экономический, со­циокультурный, религиозный, политический и иные формы плюра­лизма.

Хотя ни одна из перечисленных выше составляющих мирового сообщества в одиночку не в состоянии контролировать формирую­щийся новый мировой порядок, многие из них в отдельности либо совместно (комбинации могут варьироваться в зависимости от об­стоятельств) в состоянии отвергать или блокировать диктат со сто­роны той или иной супердержавы (будь то военной или экономиче­ской) в отношении других акторов мировой политики.

Все большее число стран и регионов перестают быть простыми статистами в грандиозной геополитической игре традиционного «концерта» великих держав или служить пассивной ареной их со­перничества за сферы влияния. Они способны самостоятельно ма­неврировать и проводить собственную политику, нередко противо­речащую стратегии своих бывших патронов.

Теряет смысл ставшее привычным разделение мира на так назы­ваемые три мира, само понятие «третий мир». Что касается новых индустриальных стран, то ряды их с каждым годом растут, делая первых из них фактическими членами клуба старых индустриаль­ных стран. Наблюдается тенденция к неуклонному возрастанию веса и влияния малых стран, обладающих серьезным научно-техническим и финансовым потенциалом.

Становятся все менее подвластными возможному диктату целый ряд государств Юга с воинственными руководителями, домогающи­мися новейших систем оружия, которые они могут, не колеблясь, использовать в любом удобном случае. Все более реальной выглядит перспектива получения целым рядом стран третьего мира ядерного оружия. С этой точки зрения ирако-кувейтская война и вызванная ею «Буря в пустыне», возможно, в каиой-то степени ознаменовали собой в некотором роде новую точку отсчета в истории современного мира. Здесь немаловажным оказался тот факт, что Запад в целом и США в частности продемонстрировали ограниченность своих воз­можностей, не сумев окончательно свалить Хусейна. То, что послед­ний остался у власти, в глазах многих на Ближнем Востоке выгляде­ло триумфом Хусейна. В данной связи не лишены оснований рас­суждения бывшего главного редактора журнала «Форин полней» Ч. У. Мейнеса, который, в частности, писал: «Как каждый раз убеж­дались развитые страны, в борьбе между технически совершенными и несовершенными часто имеет место такая же большая недооценка политической решимости, как и технической способности. Запад в общем обладает большой способностью убивать, но низкой готовно­стью умирать (за свои интересы. — К. Г.). Уравнение, часто обратное у объектов американского гнева. Америка обнаружила расхождения между способностью и решимостью во Вьетнаме, французы — в Ал­жире, русские — в Афганистане». Очевидно, что американцы и за­падные политические деятели в целом недооценивают плату, кото­рую руководители развивающегося мира готовы отдать, отстаивая свою независимость.

При биполярном миропорядке границы между двумя блоками или полюсами были четкими, жесткими, непроницаемыми. Их про­тивостояние, как писал А. Проэктор, «было ясно и просто: вот враг, вот мы, а вот "граница двух миров", по обе стороны которой стоят войсковые армады, которые не двинутся друг на друга. И вдруг все изменилось. Безопасность распалась на мозаику постоянно меняю­щихся размытых конфликтов и войн, возникающих нежданно чуть ли не повсюду. Внутри государств и вовне».

Границы, отделяющие блоки, союзы, регионы, стали более откры­тыми, гибкими и поэтому более проницаемыми. В первом случае су­ществовал ясно очерченный стратегический императив, основанный на балансе сил и взаимного страха. Во второй ситуации такой им­ператив, во всяком случае в ясно сформулированной форме, отсутст­вует. Имеет место переход от ситуации, оставляющей жесткий, недвусмысленный выбор одной из двух возможностей по принципу «либо-либо», к ситуации, дающей множество вариантов выбора, поскольку для большинства стран явно увеличился диапазон выбора. Каждая из них может принимать внешнеполитические решения, ру­ководствуясь не соображениями своей принадлежности к тому или иному блоку, а исходя из своих реальных национально-государст­венных интересов.

Однако в силу того, что жесткость международных структур по­слевоенных десятилетий сменилась подвижностью, определенность уступила место неопределенности, источник власти и влияния как бы размывается, становится анонимным. В результате оказывается проблематичной четкая и недвусмысленная индентификация источ­ника угрозы, ее ассоциация с конкретной страной или группой стран. В современных условиях многополярность охватывает все много­образие глобальных изменений. В ее рамках важнейшие, если не все, составляющие мирового сообщества взаимодействуют и конфликту­ют друг с другом, стремясь к реализации своих интересов. Глубин­ные процессы трансформации, подавляющие общепринятые струк­туры, отношения, правила игры, усиливающаяся взаимосвязь между странами и народами, государствами и негосударственными актора­ми ведут к такой степени децентрализации, что практически сводит­ся к нулю способность какого-либо одного актора в отдельности кон­тролировать происходящие в мире события.

Как отмечал Дж. Розенау, японские фирмы могут главенствовать в электронных отраслях промышленности, исламские фундамента­ листы — контролировать политику тех или иных регионов, Нью-Йорк — финансовый мир, сверхдержавы могут пользоваться непро­порционально большим, чем другие страны, влиянием в силу обла­дания арсеналами ядерного оружия, англоязычные страны — в силу распространения английского языка во всем мире. Однако влияние каждого из них ограничено определенной сферой, и поэтому его не­ возможно конвертировать в гегемонию в мировом масштабе. К луч­шему или худшему, но похоже, что гегемонистские державы и навя­зываемая ими стабильность становятся реликтами прошлого, арте­ фактами истории международных отношений, которым пришел конец с началом глобальной неопределенности и неустойчивости на исходе XX в.

В полицентрическом миропорядке отношения между многочис­ленными акторами в большей степени, чем раньше, устанавливаются по конкретным случаям и поэтому в большей мере подвержены из­менениям. Они менее симметричны и слабее сдерживаются властными прерогативами, официальными инстанциями и институтами. Часть акторов при определенных условиях даже могут обойти требо­вания национальных государств.

В целом сложилась ситуация, характеризующаяся неустойчиво­стью и неравновесностью. Такую ситуацию Дж. Розенау назвал тур-буленцией, или турбулентным состоянием. При этом сами понятия неустойчивости и неравновесности необходимо освободить от нега­тивного оттенка, поскольку они такие же составляющие мира, как стабильность, устойчивость и равновесие. Они обеспечивают высо­кий динамизм мировых процессов, который стимулирует динамизм самих субъектов этих процессов.

Иначе говоря, отражая происходящие в мире изменения, турбу-ленция и сама способствует изменениям. Например, введение новых знаний и технологий в постиндустриальную эпоху предполагает боль­шую специализацию, что требует от действующих в той или иной сфере лиц использования экспертизы специалистов, работающих в других сферах. Тем самым увеличивается взаимозависимость раз­личных сфер общества. Более высокие уровни специализации спо­собствуют повышению эффективности новых технологий. А это в свою очередь ставит вопрос о дальнейшей специализации и экспер­тизе, что порождает потребность в новых службах и агентствах, при­званных решать проблемы неуклонно растущих потребностей людей в информации. Фирмы, специализирующиеся в области паблик ри? лейшнз, исследовательские институты, мелкие профессиональные фирмы и т. д. — это новые типы организаций, которые порождены взрывом новых технологий, не ограничивающихся национальными границами.

В процессе дальнейшего совершенствования коммуникационных и транспортных технологий географические и социальные расстоя­ния сокращаются, а временные параметры их укорачиваются. По ме­ре укорочения событий число событий, происходящих в единицу вре­мени, увеличивается, тем самым еще более усиливается сложность, взаимозависимость и динамизм господствующих обстоятельств. В результате получается так, что турбуленция постоянно сама себя вос­производит. Можно сказать, что турбуленция в мировой политике — это большая сложность и высокий динамизм.

Происходит размывание единой оси мирового сообщества, равно­великое значение для мировых процессов приобретают разные цен­тры силы, в чем-то самостоятельные и взаимно соперничающие, а в чем-то взаимозависимые. Появление наднациональных субъектов в лице влиятельных международных объединений и организаций, например транснациональных корпораций, как бы разъединяет соци­ально-политические и экономические процессы по сугубо географи­ческим или территориально-пространственным параметрам, перево­дя их в некое «внегеографическое» измерение.

Особенность ситуации состоит в том, что субъекты международ­ных отношений (скажем, участники переговоров) должны играть одновременно в несколько игр, в которые вовлечены различные ак­торы. В многополярном миропорядке, разумеется, сохраняются от­дельные «центры притяжения» в лице, например, США, Японии, Китая, ЕС, России, но внутри самих полюсов нет сколько-нибудь четких разграничительных полос.

В рамках крупных интеграционных объединений или рядом с ни­ми появляются более малочисленные группировки, такие как Группа трех, МЕРКОСУР и другие в Латинской Америке, разнообразные «треугольники роста» — Южнокитайская экономическая зона (КНР, Гонконг, Тайвань), Золотой треугольник роста (Индонезия, Малай­зия, Сингапур), Экономическая зона стран бассейна Японского мо­ря, Индокитайская экономическая зона в Азии и т. д. В Восточноази-атском регионе самостоятельное значение приобрели или прибретают парные связки великих держав: США — Япония, США Китай, США — Россия, Япония — Китай, Япония — Россия, Россия — Ки­тай. Это, как отмечал К. Э. Сорокин, «не военно-политические коа­лиции недавнего прошлого, когда состав участников был жестко оп­ределен и какие-либо отношения с противной стороной квалифици­ровались как измена. Сегодня возможно, например, одновременное участие западноевропейских стран как в ЗЕС, являющимся военным отделом ЕС, так и в НАТО, в которой привилегированное место за­нимают США — лидер соперничающей геополитической зоны — НАФТА, Еще парадоксальная ситуация в ЮВА, где целые сектора национальных экономик (Малайзии, Индонезии) являются одно­временно составной частью Большой китайской экономики».

Речь, в сущности, идет о так называемой модели открытого регио­нализма, которая особенно последовательно осуществляется в АТР. Ее суть состоит в сочетании развития кооперационных связей и сня­тия ограничений на движение товаров, капиталов и рабочей силы в пределах региона, постепенного объединения существующих суб­региональных группировок с соблюдением принципов ГАТТ/ВТО, принятием обязательств по отказу от протекционизма, стимулирова­нием внерегиональных экономических связей;

При таком подходе страна — участница этих организаций не бу­дет иметь каких-либо обязывающих ограничений в своих внешне­экономических связях с Европой, Ближним Востоком, Северной Америкой и другими регионами. Во исполнение этих принципов на IX Генеральной конференции ТЭС в Сан-Франциско была принята декларация «Открытый регионализм: тихоокеанская модель для гло­бального экономического развития», которую подписала и Россия. Встреча членов ТЭС в мае 1993 г, в. Сеуле также проходила под деви­зом «Открытый регионализм: новая основа для глобализма?» Как подчеркивал президент ТЭС Ку, участники этой встречи получили возможность «посмотреть, могут ли текущие тенденции в региона­лизме быть использованы в качестве стартовой площадки для созда­ния мировой экономики без государственных границ».

Плохо это или хорошо? Ответ на данный вопрос непрост и неод­нозначен. При близком рассмотрении обнаруживается, что даже в период биполярного миропорядка с двумя господствующими блока­ми решению множества проблем способствовало существование раз­личных взаимопереплетающихся международных и региональных организаций. В этом контексте интерес представляют суждения спе­циалиста по проблемам европейской безопасности А. Броудхерст. Она, в частности, пришла к выводу, что именно создание множества организаций, а не одной всеохватывающей позволило достичь кон­сенсуса, стабильности и мира в послевоенной Европе.

К таким организациям относятся четыре отдельные ассамблеи — ЕЭС, НАТО, ЗЕС и Совет Европы; две военные организации — НАТО и ЗЕС; три панъевропейские организации — Совет Европы, ОБСЕ, Совет сотрудничества НАТО; две экономические организа­ции — ОЭСР и ЕЭС. По мнению Броудхерст, такая сложная сеть обеспечит участие различных акторов на разных началах, разделение и дублирование труда в многообразных политических ситуациях. Это позволит решить проблему потенциальной и временной изоляции новых и старых государств с целью предотвращения конфликтов и постоянных трений, а также быстро реагировать на изменяющиеся обстоятельства.

Несмотря на наличие постоянных споров, конфликтов и, казалось бы, несовместимых интересов сотрудничество правительств евро­пейских и североамериканских стран имело позитивный результат с точки зрения не только предотвращения межгосударственных войн, но и смягчения внутриполитической борьбы в каждой отдельно взя­той стране.

Плюрализм и функциональный институционализм как метод разрешения конфликтов не подходит для тех, кто ищет простые ре­шения, предпочитает дихотомический выбор или в своей политике на международной арене руководствуется принципами конфликтно­сти и бескомпромиссной борьбы. Но он, несомненно, имеет успех у тех, кому хватает терпения, реализма и идеализма, чтобы создать ин­ституты сотрудничества. '

В период холодной войны на первом плане оказались системные, блоковые интересы, во многом пронизанные идеологическим содер­жанием. Теперь же на первый план выходят интересы отдельно взятых стран, групп стран, наций, народов и т. д. Но это вовсе не возврат к добиполярному или доядерному состоянию. Как можно убедиться из всего изложенного выше, в создавшейся ныне ситуации этот рас­клад имеет качественно иной характер по сравнению как с биполярностью периода холодной войны, так и с предшествующим ей перио­дом, когда положение в мировом сообществе определял более или менее постоянный «концерт» довольно узкого круга европейских дер­жав и США.

Качественное отличие нынешней ситуации состоит в том, что чис­ло ведущих акторов мировой политики пополнилось за счет новых держав, региональных группировок, международных организаций и новейших образований — транснациональных корпораций, оказы­вающих существенное влияние на мировые события. Новизна ситуа­ции состоит также в том, что внешняя политика почти всех ведущих акторов приобретает многовекторную ориентацию во всепланетарном масштабе.

Все это вместе при увеличении проницаемости границ вплоть до превращения их в прозрачные, усилений роли негосударственных акторов, способствующих изменению параметров национально-государственного суверенитета, приведет к тому, что будет весьма труд­но обеспечить необходимую дисциплину и упорядоченность, а также сколько-нибудь стабильное распределение сил между взаимодейст­вующими друг с другом странами, блоками стран, регионами. На смену характерной для биполярного мирового порядка вертикаль­ной взаимозависимости стран в рамках двух блоков постепенно при­дут преимущественно горизонтальная взаимозависимость стран, ди­версификация их политики и соответствующие ей открытость и гиб­кость

Возникающие на основе экономических приоритетов региональ­ные объединения не будут некими замкнутыми блоками. Этому бу­дут препятствовать рост экономической взаимозависимости различ­ных регионов и уровень производственной специализации, интересы обеспечения безопасности источников сырья, соображения привле­чения иностранных капиталов и т. д. Очевидно, что в этой сфере воз­никнут новые неопределенности, в результате чего конкуренция ме­жду различными экономическими акторами приобретет более слож­ный, многоаспектный характер.

Возможны и желательны так называемые перекрестные союзы, когда одно или несколько влиятельных государств будут входить в два или несколько союзов и тем самым выполнять роль связующих звеньев между ними. Очевидно, что с переходом к многополярному мировому порядку увеличится свобода действия если не всех, то большинства акторов, при этом их взаимосвязи и взаимодействия станут более неустойчивыми и менее стабильными.

При такой ситуации весьма проблематично говорить о возможно­сти сколько-нибудь долговременной конфигурации геополитических сил, которая бы подобно привычной нам биполярной структуре определяла политическую ситуацию на международной арене. Можно ожидать, что взаимоотношения между странами, регионами, полити­ко-экономическими или иными блоками стран будут подвержены постоянным изменениям. Другими словами, если при биполярной международной системе блоки, объединения, группировки акторов были как бы заданы раз и навсегда, то при новой многополюсной конфигурации их формирование будет продолжаться без конца.

Результатом этого может стать перерождение двухполюсного сдерживания в неупорядоченное и не поддающееся контролю взаим­ное сдерживание, где угроза применения силы будет хроническим элементом в системе взаимных отношений стран и народов. И на са­мом деле, иракско-кувейтская война и вызванная ею «Буря в пусты­не», конвульсии распада советской империи, кровавые межнациональные конфликты на южной периферии бывшего СССР, крах Югославии с трагическими последствиями и множество других со­бытий, за последние годы взбудораживших мировое сообщество, убедительно свидетельствуют о том, что современный взаимозави­симый, но противоречивый мир весьма далек от того, чтобы сделать своим основополагающим нравственным императивом принципы «не убий», «возлюби Ближнего своего».

Н. С. Мироненко

Геополитика

Введение

О понятии «геополитика»

Понимание геополитики как определенной научной концепции колеблется от размытых либо недосказанных геополитических идей, например геополитических идей евразийцев, во многих положениях напоминающих собой национал-социалистические построения, до достаточно жестко детерминированных моделей, например герман­ских геополитиков накануне Второй мировой войны.

Если попытаться вынести за скобки различных геополитических построений общее, то геополитику можно определить как некую проблемную научную область, основной задачей которой выступает фиксация и прогноз пространственных границ силовых полей раз­ного характера (военных, экономических, политических, цивилизационных, экологических) преимущественно на глобальном уровне. В качестве генераторов этих полей выступают государства, межгосу­дарственные группировки и ряд негосударственных субъектов, в част­ности транснационального значения, а в качестве механизма взаимо­действия силовых полей — так или иначе понимаемые геополитиче­ские интересы (имперские устремления, обеспечение безопасности государства, сохранение самобытности культуры, а также, как отме­чал известный российский историк и географ Л. Н. Гумилев, амби­ции пассионарных личностей и т. п.).

В результате формируется геополитическая структура мира, отлич­ная от простой политической карты мира и выявляемая методами геополитического районирования целостного планетарного простран­ства. Геополитическая структура мира — это основной объект иссле­дования геополитики. Она представлена множеством пространст­венных моделей: противостояние континентальной (теллурической) и морской (талассократической) Сил; модель Сердцевинной земли (хартленда), концепция «континентального блока», модель «харт-ленд-римленд», модель мирового «униполя» и т. д. (см. ниже).

Определим содержание ряда важных научных понятий, связан­ных с основным объектом исследования геополитики.

Геополитические модели общепланетарного уровня направлены на обоснование представлений о мировом порядке, т. е. о геополити­ческой структуре мира, которая отражает баланс соотношения ука­занных силовых полей. Понятие мирового порядка отражает срав­нительно стабильные геополитические структуры в определенные периоды международных отношений. Серьезные количественные и структурные изменения в геополитических потенциалах отдельных стран, особенно великих держав, как, например, в настоящее время в России (точнее, в бывшем СССР), и регионрв мира ведут к измене­ниям на геополитическом глобусе, подчас революционным. Форми­рование объективных представлений о мировом порядке как про­странственном соотношении силовых полей — это область задач со многими неизвестными, для познания которой привлекается широ­кий круг общественных наук.

С понятием геополитических полей тесно связаны другие фунда­ментальные понятия геополитики — геопространство (пространство Земли) и контроль над ним.

Рассмотрим подробнее процесс складывания современного гео­пространства.

Первым толчком к формированию современного геопространства стало развитие мореплавания, основанного на комплексе знаний в области судостроения, географии, астрономии, навигации и т. д. Бла­годаря скачку в мореплавании стали возможны Великие географиче­ские открытия, которые привели к «закрытию» мирового простран­ства.

Великие географические открытия определили тенденцию фор­мирования целостного европоцентрического мира, превращения ло­кальных и региональных исторических процессов во всемирный ис­торический процесс. Мореплавание впервые связало мир в единую систему, но при этом дало превосходство ведущим морским держа­вам над континентальными.

Следующая крупнейшая трансформация геопространства была связана с последствиями первой промышленной революции. Мощ­ным фактором этой трансформации стало развитие сухопутных» вначале железнодорожных, а затем автомобильных коммуникаций, что ликвидировало преимущество морских держав, сделав возможным быстрое освоение континентальных территорий. Проведение транс­континентальных железнодорожных магистралей и разветвленной железнодорожной сети внутри государств в конце XIX в. способст­вовало росту геополитического значения России, Германии и США.

В дальнейшем открытия и изобретения конца XIX в. (телефон, электрический телеграф, радиосвязь) революционизировали комму­никации по всему земному шару, что резко «сжало» геопространство (сократило время преодоления расстояний) и задало траекторию раз­вития мировых коммуникаций.

Далее последовало развитие авиации, что в очередной раз изме­нило геопространство и геополитические представления о нем.

Как заметил А. Тойнби: «В век воздуха местонахождение центра тяжести человеческой деятельности может быть определено не фи­зической, а человеческой географией: не расположением океанов и морей, степей и пустынь, рек и горных хребтов, дорог и троп, но рас­пределением численности человечества, его энергии, способностей, мастерства и нравов».

Новые радикальные сдвиги в освоении геопространства, особен­но в военно-стратегических целях, произошли после Второй миро­вой войны. Появление ядерного оружия, межконтинентальных средств его доставки, возможное использование космоса в военных целях привели к потере былой геополитической неуязвимости укрытых ре­гионов, в частности таких узловых на геополитическом глобусе, как центр Евразии и территория США. Последние утратили возможность придерживаться стратегии изоляции от европейских дел. Появление и распространение ракетно-ядерного оружия уравняло стратегиче­ские силы владеющих им государств .независимо от их географиче­ского положения.

На протяжении сорокалетней «холодной войны», с 1949 г. (обра­зование НАТО и организации Варшавского договора) до 1989 г. (па­дение Берлинской стены), геополитическое пространство делилось в основных чертах по идеологическому принципу на три суперблока, перекрывающих региональные и локальные политические процессы. Западный блок боролся с коммунизмом, восточный — с империализmom, a Третий мир, пройдя деколонизацию и строя свои националь­ные государства, примыкал к одной из двух суперсил, нередко меняя свои геополитические ориентации, бросаясь из крайности в крайность, т. е. от ориентации на США к ориентации на СССР, и наоборот. 'В результате распада СССР и социалистической системы США оказались в уникальном положении. Как отмечает известный амери­канский политолог 3. Бжезинский, США стали первой и единствен­ной в мире действительно мировой державой. Прбстранственный аргумент справедливости этого положения автор видит, в частности, в том, что даже обширнейшее «мировое господство Европьт не явля­лось результатом господства в Европе какой-либо одной европейской державы», тогда как США это удалось сделать (имеется в виду гос­подство США в Западной Европе).

Исследование механизмов и форм контроля над геопространст-вом — одна из основных задач геополитики. Как механизмы так и формы контроля над пространством изменяются со временем.

Во-первых, концепция сплошного контроля над пространством, свойственная для системы «метрополия — колония», сменилась концёпцией контроля над «линиями» — коммуникациями, материаль­но-вещественными и информационными потоками, а также над геополитическими базами.

Во-вторых, военный контроль все более отодвигается на второй план в пользу экономического. Экономический потенциал практиче­ски всегда играл роль локомотива в историческом развитии, смене влияний великих держав и изменении силовых полей.

С конца XX в. ряд исследователей развивает идею об окончатель­ном переходе международных отношений с геополитической на геоэкономическую парадигму. Такие исследователи, как Э. Люттвак (США), К. Жак и П. Савона (Италия), Э. Г. Кочетов (Россия), счита­ют, что мир в принципе живет по новым — геоэкономическим, а не геополитическим законам. Э. Люттвак, специалист по римской воен­ной стратегии, определил переход от геополитики к геоэкономике как перемещение конфликтной логики в сферу бизнеса и коммер­ции: «Старое соперничество между государствами приняло новую форму, которую я называю "геоэкономикой". Безусловно, экономи­ческие процессы играют роль ведущего фактора, но в то же время на расстановку сил в международных отношениях оказывают влияние и многие другие параметры как естественно-исторического, так об­щественно-исторического характера. Все их необходимо рассматри­вать в комплексе, как об этом говорится в энциклопедии Americana, с позиции стратегических: интересов Etat-Nation».

Российский геполитик К. Э. Сорокин считает, что «одна из глав­ных и характерных категорий геополитики как науки — это катего­рия экспансии, являющаяся производной от категории государст.венных интересов». Под экспансией автор понимает не только имев­шие место в истории военные агрессии, но и другие ее измерения; информационное, культурно-цивилизационное, религиозное и этно­религиозное, политическое и особенно экономическое, которое и яв­ляется стержнем современной экспансии.

Современное геополитическое и геоэкономическое пространство отличается сложным переплетением конфликтов и противоречий, с одной стороны, и сотрудничеством и кооперацией — с другой. Ши­рокомасштабную региональную и глобальную экономическую экс­пансию осуществляют транснациональные корпорации, однако при этом современное поколение ТНК стремится учитывать культурно-цивилизационные особенности стран. ТНК вступают друг с другом в стратегические альянсы, повышая тем самым свою эффективность, и способствуют модернизации экономических структур стран и ре­гионов с помощью прямых зарубежных инвестиций. Однако при этом возникает немало противоречий между национальным и транс­национальным секторами экономики отдельных стран и их районов. В частности, они связаны с распределением ресурсов между ТНК и местным производством, углублением социального размежевания общества и т. п.

Как экспансию можно расценить и продвижение НАТО в Цен­трально-Восточную Европу и в пределы пространства отдельных стран СНГ.

Одна из разновидностей экспансии получила название «гумани­тарная интервенция», осуществленная НАТО в Косово без мандата Совета Безопасности ООН и несмотря на протесты России и Китая. Позиция стран НАТО предполагает, что гуманитарная интервенция может быть законной только в случае экстремальной ситуации, угро­жающей жизни людей, при этом наличие экстремальной ситуации должно получить авторитетное подтверждение.

Кроме того, если действия Совета Безопасности блокируются ве­то или угрозой применения вето, события в Косово и Восточном Ти­море дают основания предположить, что гуманитарная интервенция становится важной характерной чертой международных отношений. Имеется риск, что она может приводить к эскалации конфронтации.

Одна из основных категорий геополитики — интересы; националь­ные, государственные, коалиционные (межгосударственные). Осно­ву государственных интересов традиционно составляют физическое выживание и политическая независимость страны, сохранение госу­дарственной территории и границ в военно-политической неприкос­новенности, обеспечение безопасности и благосостояния граждан. Результирующая всей совокупности государственных интересов состо­ит в целенаправленном укреплении геополитической и геоэкономи­ческой мощи страны. Понятие государственных интересов практиче­ски совпадает с формулировкой национальных интересов и понятием национальной безопасности. Тем не менее это равенство возможно только в гражданском обществе, в котором соблюдаются права чело­века.

Известны слова премьер-министра Великобритании Генри Пальмерстона (1784-1865), что государство не может иметь ни посто­янных друзей, ни постоянных врагов, но одни лишь постоянные ин­тересы. Объективность этого положения может подтвердить такой пример. После сталинских репрессий 1930-х гг., пакта Молотова— Риббентропа 1939 г., вполне реальных секретных переговоров между Гитлером и Сталиным в 1940 г. об удалении США из Евразии для Запада союз со Сталиным против Гитлера казался невозможным, од­нако баланс геополитических интересов привел к неизбежному сою­зу, который оказался, правда, недолговечным.

Категория «интересы» делает геополитические исследования ан­гажированными, национально или идеологически окрашенными. По­скольку географы и политологи, занимающиеся геополитикой, слиш­ком явно проявляли свои национальные или идеологические преду­беждения, постольку в геополитике возникла проблема, связанная с субъективностью суждений. Встает вопрос, возможна ли вообще объективная оценка места одного государства или группы, стран с позиции их безопасности.

В связи с этой проблемой интересно привести слова американ­ского сенатора У, Дж. Фулбрайта: «Возможно, в абстрактном смысле существует объективная категория, которую называют "националь­ными интересами". Но человеческая деятельность связана не с абст­ракциями... В недавнем американском лексиконе существовало по крайней мере три концепции национальных интересов: идеологиче­ская — с антикоммунистическим подходом "холодной войны"; геопо­литическая, которая рассматривает международные отношения как бесконечную борьбу за власть, как ее последнюю цель, и институ­ционально-правовая — подход, в соответствии с которым междуна­родные дела, так же как и внутренние, должны совершаться на осно­ве законов. В зависимости от того, какой подход вы признаете или не признаете, ваша концепция национальных интересов будет отли­чаться или конфликтовать с другими».

Историческим ядром геополитики выступает география, ставящая во главу угла исследование прямых и обратных связей между свойствами пространства Земли и балансом (соперничеством или сотрудничеством) мировых силовых полей. Методологическим ядром геополитики при этом является «моделирование» на общепланетар­ном уровне, хотя в составе этой научной дисциплины существуют и региональные, и локальные разделы, например исследование границ, проблем спорных территорий, межгосударственных конфликтов и т. п. Тем не менее региональные и локальные проблемы могут успешно исследоваться только в контексте указанного методологического яд­ра, т. е. следуя от общего к частному.

Геополитика выявляет объективно существующие пространст­венные целостности, имеющие политический смысл. Как правило, она имеет дело с Большими пространствами (по мировым меркам). В связи с этим геополитику можно определить как политическую географию, которая имеет дело с глобальным масштабом. В этом со­стоит коренное отличие геополитики от политической географии при тесной их взаимосвязи. Политическая география — скорее стра­новедческая наука, изучающая закономерности территориально-по­литической организации общества на уровне государства и его рай­онов. <...>

Против принадлежности геополитики к географии возражают те политологи, у которых отсутствует понимание сущности современ­ной географии. Как правило, география для них — это «постоянный фактор», а географическое пространство — неизменяющаяся сцена мировой политики. При этом понимается учет воздействия на геопо­литические структуры таких традиционных «переменных», как рель­еф, особенности климата, гидрографической сети, физико-географического положения, размер и конфигурация территории, характер естественных рубежей государств, регионов, континентов. Роль этих «переменных» для геополитического анализа со времени первых гео­политических работ существенно снизилась, хотя они не утратили полностью своего значения. Поэтому нельзя сводить роль географии к учету относительно стабильных естественно-географических усло­вий в пространственном протекании исторических процессов. Метод современной географии вообще не сводится к покомпонентному ана­лизу. География как система естественных и общественных дисцип­лин нацелена на исследование пространственных взаимодействий естественных и общественных компонентов на различных иерархиче­ских территориальных уровнях — от лекальных до глобальных. Современная географическая наука обладает также существенным методологическим интеграционным потенциалом и может выступать в качестве лидера в геополитических исследованиях.

Ни одна из наук, по сравнению с географией, не накопила столь значительных знаний о свойствах геопространства в историческом разрезе. Географии близко определение геополитики, данное в энциклопедии Americana.

Геополитика — это наука, изучающая в единстве географические, исторические, политические и другие взаимодействующие факторы, оказывающие влияние на стратегический потенциал государства.

Эта формулировка нуждается, на наш взгляд, в расширении влия­ния перечисленных факторов также на геополитическое районообразование как размежевание силовых полей между странами и их коалициями.

Следует отметить, что вопрос о роли географии в связи с геополи­тическими исследованиями поднимался давно. Еще в начале XX в. американский геополитик-географ И. Боумен отмечал, что часто го­ворят, что география не меняется. На самом деле география меняет­ся так же быстро, как меняются идеи и технологии. Это, по Боумену, и является смыслом изменений географических условий. Практически все географы XX в. подходили исторически к значению «геогра­фического фактора» в геополитике, что и позволяет определить гео­политику как географическую дисциплину.

Различаются два вида геополитических исследований: практиче­ские и академические. Большинство работ посвящено практической геополитике. В этом причина, почему в геополитике так сильно выражен мировоззренческий подход.

Так, в книге известного геополитика А. Г. Дугина «Основы геопо­литики» четко проводится мысль о разделении мира на «своих» и «врагов-атлантистов» (мондиалистов). В ряде публикаций он опре­деляет русско-православную судьбу через ее срединное положение между двумя вражескими лагерями: между европейской агрессией либерализма и азиатской агрессией фундаментализма. В качестве наставления исследователю-геополитику Дугин в упомянутой книге приводит следующие слова: «Геополитик, приступая к научным ис­следованиям, обязательно должен определить свое собственное ме­сто на карте геополитических полюсов; от этого будет зависеть тот угол зрения, под которым он станет анализировать все мировые про­цессы». Более того, этот исследователь стремится к внедрению геополитики как собственного мировоззрения в сознание русского на­рода: «Следует внушить всем русским основную идею, что личная самоидентификация есть второстепенная, производная величина от национальной. Русские должны осознать, что в первую очередь они являются православными, во вторую — русскими и лишь в третью — людьми». «Русский ребенок должен пониматься вначале именно как русский, а потом как ребенок». «В конечном счете должен быть вы­двинут радикальный лозунг: «Нация — все, индивидуум — ничто».

Национал-социалистические идеи Дугина не отличаются новиз­ной, они прошли испытания через практику в ряде государств, при­ведя к огромным человеческим жертвам.

Заметим, признание приоритета прав и интересов личности, об­щечеловеческих ценностей над национальными и националистиче­скими интересами может привести к созданию немилитаристской геополитики в русле развивающейся гуманистической географии.

Практическая геополитика, согласно другому автору, Джону Гэ-дису, служит в конечном счете созданию геополитических кодов. В своей книге «Стратегия сдерживания» он дал следующее опреде­ление: геополитические коды (кодексы) — это оперативные своды законов, состоящие из набора политико-географических предполо­жений, которые лежат в основе внешней политики страны. Такие кодексы включают: определение государственных интересов, иденти­фикацию внешних угроз этим интересам, планируемое реагирование на такие угрозы, обоснование такого реагирования. Количество ко­дексов соответствует количеству государств. Хотя каждый кодекс будет уникальным для конкретной страны, все же создание кодексов находится в зависимости один от другого. Дело в том, что междуна­родные отношения построены иерархически в том смысле, что более сильные государства теми или иными способами навязывают свои идеи и предложения менее сильным.

Академическая геополитика предполагает суждения, свободные от национальных предубеждений. Очевидно, академическая геопо­литика должна пытаться извлечь разумное из прошлого и предста­вить геополитическую аргументацию в виде всеобщих закономер­ностей и тенденций геополитических отношений, как это пытались сделать некоторые классики геополитики, хотя, надо признать, дале­ко не всегда успешно и не без предвзятой субъективности. И хотя унифицированного геополитического учения на сегодняшний день не сложилось, все же некоторые установленные геополитиками кате­гории и причинно-следственные связи следует признать научными. Например, корреляция устойчивости геополитических структур с фундаментальными особенностями строения поверхности земно­го шара; зависимость геополитического баланса сил от характера взаимодействия силовых полей великих держав; зависимость геопо­литической структуры мира от уровня развития и структуры транс­портных средств, особенно средств доставки оружия массового пора­жения; причины взлета и падения великих держав; цикличность гео­политических процессов и т. д.

Известный английский геополитик Д. Паркер развил научное представление о геополитическом процессе не как стихийном взаи­модействии множества факторов, а как об эволюционном процес­се, обусловленном объективными закономерностями формирования геополитического пространства, осложненного многофакторностью человеческой истории.

Для геополитического районирования планеты в геополитике ус­пешно используется центропериферический подход. Если класси­ческая геополитика описывала дихотомию «центр — периферия» как военно-политический конфликт между континентальным центром и морской периферией, то новая геополитика — прежде всего как экономический конфликт и взаимодействие между ядром и перифе­рией. <...>