Внешняя мотивировка→внутренняя мотивировка→действие 5 страница

В чем же, наконец, заключается особенность эпического действия?

Э п и ч е с к о е д е й с т в и е, как и действие драматическое, — это действие по отношению к автору объективное. Но, в отличие от драматического, оно состоит главным образом из движений исторических событий, а также из чувств персонажей, вовлеченных в них.

В таком случае схема эпического действия будет выглядеть так:

Схема № 31

Как писал С. Эйзенштейн об «Американской трагедии» Т. Драйзера, которую он собирался экранизировать: «Роман его — это девяносто девять процентов изложения фактов и один процент отношения к ним»[121].

Таково свойство истинно эпического автора:

Оно в стремлении быть объективным, в отсутствии с его стороны непосредственно выраженного личного взгляда на события и людей, о которых он повествует.

Подобное эпическое спокойствие находим мы у Гомера, у безымянных авторов исландских саг, у Нестора-летописца.

Законченный образ истинно эпического сказителя создал А. Пушкин в «Борисе Годунове» — в сцене «Келья в Чудовом монастыре (1603)»:

«П и м е н

(пишет перед лампадой)

Еще одно, последнее сказанье —

И летопись окончена моя,

Исполнен долг, завещанный от Бога

Мне, грешному. Недаром многих лет

Свидетелем Господь меня поставил

И книжному искусству вразумил;

Когда-нибудь монах трудолюбивый

Найдет мой труд усердный, безымянный,

Засветит он, как я, свою лампаду –

И, пыль веков от хартий отряхнув,

Правдивые сказанья перепишет,

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу…»

(Курсив в монологе мой — Л.Н.)

Обратите внимание: подлинно эпический автор настаивает не только на отсутствии собственной интерпретации «правдивых сказаний», свидетелем которых он был, но даже на своей безымянности.

Увы, создателям эпических произведений нового времени подобная бесстрастность удается в меньшей степени: в «Войне и мире» Л. Толстого или в «Иосифе и его братьях» Т. Манна авторы не могут удержаться от выраженного отношения к историческим событиям и лицам. То же самое мы наблюдаем и в эпических фильмах — таких как «Александр Невский» С. Эйзенштейна, «Освобождение» Ю. Озерова или «Огнем и мечом» (1999) Е. Гофмана.

Ингмар Бергман завидовал тем тысячам мастеровых и художников, которые воссоздали Шартрский собор (эпическое действие!). В статье «Как делается фильм» он писал: «Имена их остались неизвестными, и никто до сих пор не знает, кто же построил Шартрский собор». И в самом конце статьи знаменитый на весь мир режиссер заявляет, что он «хотел бы быть одним из строителей храма, что вознесется над равниной»[122].

Повествовательное действие

Исторически повествовательный род литературы выделился, как мы уже говорили, из рода эпического. На смену эпическому сказанию пришли романы, повести, новеллы, рассказы.

В кинематографе повествовательный вид сюжета занял ведущие позиции после Второй мировой войны — с конца 40-х и до 60-х гг. прошлого века. Мир был поражен итальянскими фильмами, созданными в стиле неореализма, с их подробным рассказом о каждодневных трудностях в жизни простых людей.

В этих фильмах не было:

- драматического единого конфликта,

- героя, стремящегося к цели, несмотря ни на что,

- экстраординарных событий, напряженного действия,

- митингов, демонстраций, сражений.

А было:

- предельное жизнеподобие,

- тонко воссозданная атмосфера времени и места действия,

- любовно-пристальный взгляд на реалии обыкновенной жизни маленького человека.

Какое единое драматическое действие и какие исторического масштаба события вы найдете в фильме сценариста Ч. Дзаваттини и режиссера Витторио Де Сика «Похитители велосипедов» (1948, премия «Оскар»)? Бедный человек, у которого украли велосипед — единственное, чем он мог заработать на пропитание своей семьи, ходит в поисках пропажи по городу вместе со своим маленьким сыном. Встречается с разными людьми, а велосипед так и не находит. Отдельные эпизоды и сценки в картине были скреплены остро ощущаемым зрителями любовно-сочувственным отношением авторов фильма к своему попавшему в беду герою. Признаки повествовательного сюжетного построения можно было найти и в других неореалистических фильмах, таких как «Умберто Д» (1951) В. Де Сика, «Дорога надежды» (1950) П. Джерми, «Рим, 11 часов» (1952) Дж. Де Сантиса и во многих подобного рода картинах.

Фильмы, в основе которых лежал повествовательный сюжет, появлялись в кинематографе других стран и ранее. В советском кино: картины М. Донского по трилогии М. Горького «Детство» (1938), «В людях» (1939), «Мои университеты» (1940) (кстати, по признанию итальянских неореалистов работы М. Донского оказали на них существенное влияние). Черты повествовательного построения сюжета преобладали в фильмах сценариста Е. Габриловича и режиссера Ю. Райзмана: «Последние дни» (1937), «Машенька» (1942); в картинах С. Герасимова «Семеро смелых» (1936) и «Учитель» (1939). Можно вспомнить и американские фильмы тех лет: «Хлеб наш насущный» (1934) К. Видора или картины Дж. Форда «Гроздья гнева» (1940) и «Как зелена была моя долина» (1941).

Но в итальянских неореалистических фильмах рассматриваемый нами вид сюжета воплотился наиболее последовательно и ярко. Это привело к тому, что связанное с ним направление в мировом кинематографе стало в 50-е гг. главенствующим.

В Японии, например, возникло движение «независимых». Режиссеры, входящие в него, не скрывали того, что находятся под влиянием итальянского неореализма, только свой стиль некоторые из них называли «реализмом без слез». Вершинами этого направления в японском кино того времени можно считать «Токийскую повесть» (1953) Я. Одзу и, конечно, «Голый остров» (1960) К. Синдо.

Неореализм оказал сильнейшее влияние и на послевоенное поколение молодых советских кинематографистов. Фильмы «Луржда Магданы» (1955, приз МКФ в Канне) режиссеров Т. Абуладзе и Р. Чхеидзе, «Весна на Заречной улице» (1956) Ф. Миронера и М. Хуциева, «Человек родился» (1956) В. Ордынского, «Дом, в котором я живу» (1957) Л. Кулиджанова и Я. Сегеля, «Дело было в Пенькове» (1958) С. Ростоцкого, «Баллада о солдате» (1959) Г. Чухрая — рассказывали об обычной жизни обычных людей; их сюжеты основывались не на драматических, а на повествовательных действиях.

Новая система сюжетосложения встречала в нашей стране сопротивление со стороны кинематографического начальства и сторонников взгляда на природу фильма как на исключительно драматическую. Молодых сценаристов и режиссеров обвиняли в подражательстве иностранцам — итальянским неореалистам, в «мелкотемье», в «дедраматизации», в «бесконфликтности», в отсутствии в их работах «крупных характеров». Многие замечательные замыслы по этой причине так и остались, увы, неосуществленными.

И все-таки новые виды сюжетного построения картин продолжали воплощаться. В 60-е гг. создаются картины: «Сережа» (1960) режиссеров Г. Данелия и И. Таланкина, «Застава Ильича» (1965) М. Хуциева и его же «Июльский дождь» (1967), «Крылья» (1966) Л. Шепитько, «Три дня Виктора Чернышева» (1966) М. Осепьяна, сценарии (поставленные и непоставленные) Г. Шпаликова и его фильм «Долгая счастливая жизнь» (1967, приз фестиваля авторского кино в Бергамо) — сюжеты всех этих вещей были основаны не на драматических, а на повествовательных и лирических действиях.

Как сказал когда-то В. Шкловский: «Создание новых систем сюжета, сменяющие старые, — великая давняя задача»[123].

Новый опыт вызвал и соответствующее теоретическое осмысление. Убежденный в прошлом сторонник драматического построения киносюжета В. Туркин в 1958 г., упомянув статью В. Белинского, уже признает: «Драматургия кино располагает средствами всех трех поэтических родов — повествования, драмы и лирики»[124].

В 1966 г. в издательстве «Искусство» выходит в свет талантливая книга молодого киноведа Виктора Демина, которая так и называлась — «Фильм без интриги». Основываясь на особенностях чеховской драматургии и новых способах сюжетосложения в советских и зарубежных фильмах, В. Демин писал: «тесно связано имя Чехова с тем своеобразным направлением в сегодняшней кинодраматургии, которое мы условно обозначим как тенденцию к фильму без интриги. С некоторых пор все больше фильмов и у нас и за рубежом презрительно игнорируют стандартные нормативы сюжетосложения»[125].

Параллельно с работой В. Демина автор данного учебника пишет и защищает в 1966 г. кандидатскую диссертацию, главной задачей которой было: основываясь на широком современном кинематографическом материале, как зарубежном, так и отечественном, доказать наличие в нем разных видов сюжетосложения. Те же идеи были изложены и в написанной на основе диссертации книге «Течение фильма. О кинематографическом сюжете» (издательство «Искусство», 1971).

Дальнейшее развитие мирового киноискусства только подтверждало положение: в кино существуют и развиваются разные виды и способы построения сюжета, в том числе и тот из них, который можно назвать повествовательным. Фильмы режиссера А. Германа «Двадцать дней без войны» (1977) и «Мой друг Иван Лапшин» (1984), картины американских режиссеров: Б. Рейфельсона «Пять легких пьес» (1970), Д. Шацберга «Пугало» (1973, главный приз МКФ в Канне), «Последний наряд» Х. Эшби (1974) — доказывали это с блеском.

И в последующее время работы американцев — К. Тарантино, Д. Джармуша, Р. Олтмена и других содержали явные признаки повествовательности. Интересно отметить: в фильме Д. Джармуша «Более странно, чем в раю» (1984, пр. МКФ в Канне за дебют) герои отправляются на просмотр именно фильма Ясудзиро Одзу «Токийская повесть» — это можно было воспринять как манифест молодого режиссера.

Все перечисленные в данном разделе фильмы отличало от картин драматических и эпических одно важное свойство — большая доля непосредственного присутствия авторов в действиях, из которых складываются сюжеты их произведений.

Таким образом:

П о в е с т в о в а т е л ь н о е д е й с т в и е — это такое действие, которое состоит не только из выраженных внешне чувств и стремлений персонажей, но и в не меньшей мере из чувств и мыслей автора по отношению к изображаемому в фильме материалу действительности.

И вторая особенность повествовательного действия, отличающая его от эпического:

П о в е с т в о в а т е л ь н о е д е й с т в и е содержит в себе не важные исторические события, а частные интересы отдельного человека и небольших групп людей на фоне конкретного времени, в котором они живут.

Схематически характер содержания повествовательного действия можно изобразить так:

Схема № 32

«Рассказчик присутствует в истории, но он не есть история… он находится также и вне ее и благодаря своей двойственной природе имеет возможность ее объяснять»[126].

Существуют две группы кинематографических средств, обеспечивающих возможность присутствия автора в фильме.

Первая группа: внешние звукозрительные и монтажные средства.

К тому, что уже говорилось о них, можно добавить:

1. Применение субъективной авторской камеры, которая так активна, например, в картинах, созданных участниками объединения «Догма» — взять хотя бы фильмы Ларса фон Триера «Рассекая волны» и «Идиоты» (1998).

2. Напряженное созерцание автором пребывания предметов во времени — прежде всего в картинах А. Тарковского. (А. Тарковский на своих лекциях спрашивал: что такое действие? И отвечал: «Действие — это форма существования предметов и реального мира во времени. Вот и все, не более того»[127]).

3. Закадровая речь от автора; в фильме «Мой друг Иван Лапшин», например: автор повествует, объясняет, прослеживает ход времени и ход событий: «В марте мы с отцом открывали окна… Я помню, как вернулся Лапшин и как сразу же зазвонил телефон…»

4. Особые способы подачи диалогов:

- нарочитая их обрывочность и «перебиваемость» одних реплик другими («Мой друг Иван Лапшин» — сцена дня рождения Лапшина);

- повторяемость фраз (в «Криминальном чтиве» — о массировании ног жены босса); частей диалога (в «Молчании» — разговор Анны и Юхана об их отъезде); целых монологов (монолог медсестры в «Персоне» И. Бергмана).

5. Надписи от автора:

- названия фильмов — «Мой друг Иван Лапшин» — непосредственно выраженное авторское отношение к герою;

- заголовки частей картины — «Жертвоприношение Бесс» (в фильме «Рассекая волны») или — «И вновь я видел сон» (перед каждой из восьми новелл в авторской версии фильма А. Куросавы «Сны»;

- внутриэпизодные комментирующие надписи — последняя надпись в «Парижанке» (1923) Ч. Чаплина: «Время лечит, а опыт учит быть счастливым в служении людям»; или первая надпись в его же картине «Огни рампы» (1952): «Чарующие огни рампы… Старики должны оставить их, когда приходят молодые»;

- цитаты — в картине Д. Джармуша «Пес-призрак: путь самурая» — обширные цитаты из «Книги самурая».

6. Монтажные приемы:

- подчеркнуто волевой монтажный рисунок фильма: резкие монтажные купюры в картине Ж.Л. Годара «На последнем дыхании».

Вторая группа приемов, обнаруживающая присутствие автора в повествовательном сюжете, — глубинно-драматургические средства:

1. Построение ненормативной композиции (уже упоминавшийся ярчайший пример — композиция «Криминального чтива»).

2. Большая степень трансформации фабулы в сюжете (подробно об этом позже — в разделе «Сюжет и фабула в повествовательном сюжете»).

3. Наличие в фильме фигуры «от автора»:

- как свидетеля событий, происходящих в картине, и как рассказчика о них: в картине В. Херцога «Агирре — гнев Божий» третьестепенный персонаж — монах, пишущий дневник, отрывки из которого звучат за кадром;

- автор может присутствовать в фильме и в качестве его главного героя, которому повествователь как бы передоверил свои функции: в картинах Р. Брессона «Дневник сельского священника» (1950, приз МКФ в Венеции) и «Приговоренный к смерти бежал» (1956, приз МКФ в Канне): весь рассказ идет от лица их героев.

4. Присутствие автора в повествовательном виде сюжета (как ни в каком другом!) выражается через любовное отношение к своим героям как к личностям. Это отношение ощущается во всем: и в атмосфере действия, и в том, каким образом подаются персонажи фильма. Автор горюет и радуется вместе с ними. Уже говорилось об этом, когда речь шла об итальянских неореалистических фильмах. Но вот картина о нашей современной российской действительности — фильм Л. Бобровой «В той стране» (1998, пр. МКФ в Берлине). Отношение автора здесь выражается через манеру подачи российских пейзажей, в создании внутрикадровой атмосферы, в построении человеческих взаимоотношений, в мягком юморе по отношению к своим персонажам, но, главное, в сильно ощущаемой любви автора к простым деревенским жителям, к земле, на которой они живут — любви горькой, со слезами на глазах — ведь гибнут, спиваясь, прекрасные, талантливые русские люди!

Михаил Булгаков в романе «Белая гвардия» писал: «Героев своих надо любить; если этого не будет, не советую никому браться за перо — вы получите крупнейшие неприятности, так и знайте…»

Но какими средствами осуществляется авторское присутствие в повествовательном действии на стадии сценария?

Что касается глубинно-драматургических форм (композиция, сюжет и т.д.), то теми же, что и в законченном фильме. Если же говорить о выражении непосредственно-чувственного отношения автора к описываемому, то тут следует вспомнить о повество-прозаических и поэтически-лирических видах ремарок. Крайним выражением авторского присутствия в сценарии является, конечно, ведение рассказа от первого лица. Вот, как оно выглядит, например, в сценарии Ю. Арабова «Приближение к раю»:

«Я поглядел на стену, стараясь раздвинуть зрение так, чтобы увидеть то, что происходит за ней… Под бумагой я увидел кладку стены. Кирпичи сделались туманными, как нечистое закопченное стекло. Передо мною возникло пространство смежной комнаты. Там стояла женщина в ночной рубашке. Приложив ухо к стене, слушала, затаив дыхание, что происходит в соседней комнате, но не в той, где находился я, а в противоположной.

Заинтересовавшись, я миновал первую стену, протиснувшись и раздвинув камень…»[128].

В процитированном только что сценарии автор присутствует в самом прямом смысле — он один из его действующих лиц. В фильм «Телец» А. Сокурова этот персонаж, увы, не перешел...

Использование повествовательных способов сюжетосложения дает возможность создавать кинокартины, отмеченные отсутствием стереотипов и способностью адекватно и незамедлительно следовать за изменениями текущей жизни.

Однако ради полноты истины приходится оговориться. В какой-то момент наше отечественное кино впало в крайность. Сценаристы и режиссеры, особенно молодые, потеряли желание и умение строить драматические сюжеты. Можно вспомнить только некоторые фильмы 70-80-х гг., которые выделялись художественностью и мастерством в исполнении подобного рода сюжетов, среди них: «Калина красная» (1974) В. Шукшина, «Свой среди чужих, чужой среди своих» (1974) и «Пять вечеров» (1979) Н. Михалкова, «Тема» (1978) Г. Панфилова, «Осенний марафон» (1979, гл. приз МКФ в Сан-Себастьяне), «Экипаж» (1980) А. Митты, «Холодное лето 53-го года» (1987) А. Прошкина.

Впоследствии успех таких картин, как «Вор» П. Чухрая, а затем «Возвращение» А. Звягинцева давали надежду на прорыв российского кино в этом направлении.

Мастерское владение законами построения драматического сюжета необходимо:

- именно фильмы, основанные на драматических действиях пользуются успехом у широкого зрителя;

- такого рода картины представляют в обостренном виде реальные противоречия действительности;

- драматический сюжет — это основа, как бы «азбука» построения сюжета вообще: без овладения им нельзя переходить к работе над другими видами сюжета.

Лирическое действие

В лирическом действии удельный вес авторских чувств и мыслей, по сравнению с повествовательным, увеличивается еще больше.

Л и р и ч е с к о е д е й с т в и е — это такое действие, которое в большей своей части состоит из чувств и мыслей автора фильма, его отношений к изображаемым событиям и персонажам, в том числе и к самому себе.

Особенности лирического действия можно представить в следующей схеме:

Схема № 33

Фильмы, построенные на лирических действиях, мы находим уже в 30-х и 40-х гг. прошлого столетия. Самый яркий образец подобного рода кино — картина «Аталанта» (1934) французского режиссера Жана Виго. В советском кино преобладание в сюжетах лирических действий можно найти в музыкальных комедиях И. Пырьева «Богатая невеста», «Свинарка и пастух», «В шесть часов вечера после войны», «Кубанские казаки». Эти картины привлекали не глубиной разработки характеров персонажей, не остротой и оригинальностью драматических (комедийных) положений, но полнозвучием и яркостью лирических, авторских чувств, их напором.

Заполнением сюжета лирическими действиями отличался и фильм, созданный значительно позже — речь идет о картине Г. Данелия, снятой по сценарию Г. Шпаликова, — «Я шагаю по Москве» (1964). Свободная по своей внутренней структуре, состоящая из большого количества самых разных и внешне почти не связанных друг с другом сцен, она объединена поэтическим ощущением радости бытия. Для кинодраматурга и поэта Геннадия Шпаликова лирическое творчество было единственно возможным. Недаром он так остро ощущал родственность своего таланта с талантом Жана Виго, которому посвятил стихотворение «О волшебном», предпослав ему следующее посвящение: «Посвящается памяти Виго, моего учителя в кинематографе, да и в жизни, хотя я его абсолютно не представляю живым».[129]

По-настоящему высокого уровня развития лирический вид сюжетосложения достиг во второй половине 50-х гг.

В фильме И. Бергмана «Земляничная поляна» (1957) почти весь сюжет картины выстроен как выражение внутреннего мира человека — во всей его сложности. Но кто подлинный герой этого произведения? Чей внутренний мир здесь раскрывается? Да, на экране в качестве главного героя картины мы видим старого, семидесятишестилетнего профессора Борга. Но какого характера взаимоотношения автора фильма с этим персонажем?

Существует такое понятие — «лирический герой».

«Л и р и ч е с к и й г е р о й — художественный «двойник» автора, вырастающий из текста произведения… как лицо, наделенное определенностью индивидуальной судьбы и психологической отчетливостью внутреннего мира»[130].

Причем лирический герой может пребывать как за кадром (в фильме «Я шагаю по Москве», например), так и в кадре — на экране.

Героя фильма «Земляничная поляна» можно назвать лирическим героем, выведенным из-за кадра на экран. Хотя он и по возрасту, и по профессии чрезвычайно отличался от автора картины — И. Бергмана. Но сам режиссер признавался, что старый профессор — он сам, Ингмар Бергман, что Исак Борг — это его alter ego.

В «Земляничной поляне» Бергман напрямую выражал свои чувства, свои тревоги и страхи, свои светлые воспоминания и надежды — именно из этих лирических действий в большей части составлен сюжет картины. Но чтобы обострить выражение собственных чувств и подсознательных душевных движений, режиссер поставил своего «двойника» в пограничную ситуацию — на порог между жизнью и смертью.

Бóльшая часть лирических действий в этом фильме выражена в форме снов и видений.

Но что такое «видение»? Каковы особенность и сущность этого кинематографического средства? Что выражают видения? Сознание? Но для этого они слишком нелогичны. Вспомните первый сон профессора: часы без стрелок, он и его двойник, лежащий в гробу; или видение Борга — он, старый, разговаривающий на земляничной поляне со своей юной любовью — Сарой.

Может быть, видения выражают чувства персонажей и автора? Да, эмоциональный элемент в видениях существенен. Но кроме чувств, мы находим в них изображение такого состояния человеческой психики, который называется — подсознанием. (Вспомните наши рассуждения о четвертой, глубинной ипостаси образа человека.)

Впечатления жизни или плоды воображения живут в душе человека в виде картин, в виде представлений о чем-либо. В обычном случае психическая деятельность человека на этом не заканчивается — он или осмысливает свои представления, или их забывает.

Однако бывает, что работа человеческой психики на какое-то время теряет контролирующую силу сознания. Впечатления от жизни, картины действительные и воображаемые начинают жить и развиваться в душе человека каким-то своим, не подвластным ему путем. Чаще всего это происходит во время сна, когда рассудок отключен. Но то же самое может происходить и во время бодрствования, когда психика человека переживает состояние сильного потрясения или когда он находится на грани безумия.

«Когда рассудок спит, рождаются чудовища» — такой офорт есть у великого испанского художника Гойи.

В «Крейцеровой сонате» Л. Толстым с замечательной силой и точностью воссоздано интересующее нас в данном случае состояние человеческой души. Герой повести в припадке ревности спешит домой к жене: «С тех пор, как я сел в вагон, я уже не мог владеть своим воображением, и оно, не переставая, с необычайной яркостью начало рисовать мне разжигающие мою ревность картины, одну за другой и одну циничнее другой, и все о том же, о том, что происходило там, без меня, как она изменяла мне. Я сгорал от негодования, злости и какого-то особенного чувства упоения своим унижением, созерцая эти картины, и не мог оторваться от них; не мог не смотреть на них, не мог стереть их, не мог не вызывать их».

Герой повести пытается призвать на помощь разум: «Я сел, желая спокойно обдумать, но тотчас же вместо спокойного обдумыванья началось опять то же: вместо рассуждений — картины и представления».

«Вместо рассуждений — картины и представления» — таково наиболее краткое определение в и д е н и й как формы действий, выражающих подсознательные движения в человеческой душе.

«Видения» говорят о человеке правду, причем раскрывают такие стороны его психики, которые другими способами раскрыть невозможно. Как выразился Аксель - герой фильма Э. Кустурицы «Сон Аризоны»: «Отец мне говорил: если ты хочешь заглянуть в душу кому-нибудь по-настоящему, ты должен спросить его, что ему снится».

Сам по себе способ изображения определенных сторон внутренней жизни человека через его видения — не нов, он использовался в литературе и в живописи с давних времен. Но где как не в кинематографе подобные «картины и представления» могут быть воплощены в самой что ни на есть непосредственной форме, то есть именно в такой, в какой они существуют в душе человека — в виде движущихся и звучащих, но не вещественных, а как бы теневых фигур и предметов. «Сценарий следует увидеть, как сон», — утверждал еще в 20-е гг. прошлого века писатель И. Эренбург. Картинки на экране — это как бы сама жизнь, но жизнь, не существовавшая в действительности.

Однако возникает вопрос: если весь фильм — это сон, то можно ли говорить о видениях, как особой, отличной от других кинематографических средств форме выражения сюжетных действий?

И тут придется нам обратиться к такому понятию как «условность». Дело в том, что современная эстетика различает два вида условности: первичную и вторичную.

Первичная условность связана с природой данного вида искусства «и потому характеризует любое художественное произведение (в т.ч. и «жизнеподобное»), так как и оно не тождественно жизни, не может повторить ее буквально… Первичная условность зависит от специфики материала, с которым связано воплощение образа в определенном виде искусства…»[131].

Таким материалом в литературе является слово, в живописи — краски, а в кино, как мы знаем, им является движущееся и звучащее изображение, с помощью которого на экране создается иллюзия жизни, воспринимаемая зрителями по «договоренности» с кинематографистами как жизнь реальная.

Но существует вторичная условность — «демонстративное и сознательное нарушение художественного правдоподобия в стиле произведения»[132], обращение автора «к ней как к целенаправленному, эстетически значимому способу деформации реальности»[133].

Проще говоря, автор фильма уславливаетсясо зрителем: когда Исак Борг ведет машину и разговаривает со своей невесткой — это реальность — так в жизни могло быть; а вот когда старый профессор видит неподалеку от себя — на берегу озера — своих молодых родителей — это его видение — ибо так в действительности быть не могло.

Очень хорошо различие между иллюзорно-правдоподобным изображением действительности и искаженными ее образами, пребывающими в душах персонажей, выявляется при сравнении двух видов кинематографической выразительности — видений и ретроспекций.

Когда невестка Марианна рассказывает Боргу о своих нелегких взаимоотношениях с его сыном Эвальдом — и мы видим сцену состоявшегося в прошлом тяжелейшего конфликтного разговора между мужем и женой, то мы воспринимаем ее как действительно происшедшую.

Видения же и сны профессора… Короче говоря: ретроспекции — это то, что в прошлом на самом деле было, а видения — это то, что в настоящий момент кажется герою. Они могут включать в себя элементы прошлого, только в заметной степени деформированные.

На какое-то время — особенно после фильмов И. Бергмана, Ф. Феллини и А. Тарковского — использование в кинокартинах «видений» стало модным. Молодые режиссеры на свою беду пытались вставлять их в картины, когда в этом не было никакой необходимости. У настоящих же художников видения всегда были оправданы исключительным состоянием психики героя:

- в «Ивановом детстве» А. Тарковского — это сны подростка, потрясенного войной и смертью матери;

- в «Зеркале» — герой смертельно болен, его мучает совесть. Отец режиссера Арсений Тарковский, тяжело раненый, написал в госпитале еще в 1944 г. такие строки: «О, как томятся и воли просят мои мучительные сны…»;

- в «Восьми с половиной» Ф. Феллини — герой переживает духовный кризис, действие фильма происходит в лечебнице;

- герой фильма А. Сокурова «Одинокий голос человека» Никита болен тифом, у него жар. В рассказе А. Платонова, по которому создан фильм, мы читаем: «Никита наблюдал незнакомые видения своего ума, действующего отдельно от его воли, в сжатой, горячей тесноте головы»;

- видения возникают в душе человека и тогда, когда он находится на грани перехода от жизни к смерти: в картине «Летят журавли» картины венчания героя с Вероникой проносятся перед внутренним взором Бориса за несколько мгновений до смерти — после того, как в него уже попала пуля;

- оправданы видения особым душевным состоянием героев и в фильме «Сны Аризоны» Э. Кустурицы, и в картине «На игле» (“Irainspoting”) Д. Бойла, и в «Бойцовском клубе» Д. Финчера…

Итак, видения выражают подсознательные движения в душах персонажей, но они выражают порой и движения подсознания самих авторов картин – в тех случаях, когда они идентифицируют себя с героями, и сюжеты строят как сюжеты лирические — что мы можем наблюдать в «Земляничной поляне» Бергмана и в других подобного рода фильмах.