Александр Лоуэн ПРЕДАТЕЛЬСТВО ТЕЛА. ет: «Выпей таблетку! Ты будешь лучше спать сегодня, а завтра она тебе не понадобится»

ЕДА И СОН

201

ет: «Выпей таблетку! Ты будешь лучше спать сегодня, а завтра она тебе не понадобится». Его логику трудно па­рировать. Один маленький кусочек шоколада не повре­дит. Одна таблетка не опасна. Человек верит, что пилю­ля способна улучшить его сон. Дьявол претендует на то, чтобы говорить с телом; это вводит человека в заблужде­ние, поскольку удовлетворяет глубинный телесный ин­стинкт, телесное влечение. Но голос дьявола порожден вытесненным чувством, которое извращено в процессе вытеснения. Фрустрированное инфантильное желание со­сать грудь невозможно удовлетворить поглощением пищи или употреблением таблеток. Иллюзия орального удов­летворения, из-за которой человеку кажется, будто пере­едание может это удовлетворение обеспечить, добавляет ему элемент компульсивности.

Есть, конечно, связь между перееданием и сексу­альной фрустрацией. Под фрустрацией в данном случае я подразумеваю отсутствие удовлетворяющего сексуального высвобождения при оргазме. Хотя половое взаимодействие приводит человека в контакт с собственным телом, если не происходит оргазма, он остается в неудовлетворенном состоянии. Такая неудовлетворенность легко приводит к перееданию. Тогда начинается следование диетам. Они используются, чтобы не в чем было упрекнуть, если пре­кращаются маритальные отношения. Жена стала толстой. Но ведь теперь она соблюдает диету и ей ничего не ска­жешь. Конечно, не всякий сексуально фрустрированный человек переедает, но обратное утверждение верно: мож­но смело сказать, что всякий переедающий человек сексу-ально неудовлетворен. Тот, кто сексуально удовлетворен, освобождается от подобных невротических проявлений. Индивидуум, который находится в контакте со своим те­лом, ощущает свои истинные потребности и рационально действует для того, чтобы их удовлетворить.

------------ ПРОЦЕСС ПОГЛОЩЕНИЯ ПИЩИ И СЕК­
СУАЛЬНОСТЬ

Возникающий в уме человека вопрос о том, по­есть или не поесть, служит точным сигналом, что жела­ние есть появилось в связи с чувством безнадежности. Перед голодным такой вопрос не встает. Ощущая безна­дежность, человек отвечает на этот вопрос утвердитель­но. Он может стыдиться того, что постоянно ест от ску­ки, но эта скука и пассивность часто отражают более зна­чительную проблему, наличие которой ему необходимо признать. Для некоторых людей обжорство — то же са­мое, что седативные препараты. Процесс поедания пищи временно снижает их беспокойство и притупляет тревож­ность. Родители часто кормят ребенка именно с этой це­лью. Требовательному ребенку, как правило, дают что-ни­будь съесть, чтобы успокоить его раздражительность. Про­цесс еды может быть заряжен другим смыслом, нежели удовлетворение голода.

Одна из моих пациенток боролась с компульсив-ным поглощением пищи более пятнадцати лет, так и не сумев преодолеть эту склонность. Поскольку ее изрядный вес действительно мешал карьере актрисы, она много раз­мышляла об этой проблеме. Мысли, которые ассоцииро­вались у нее с едой, выявили, как глубоко укоренилась в ее личности эта компульсивная привычка. Вот они:

1. «Это значит, что я забочусь о себе. Я всегда
думаю о себе, как о сироте».

2. «Еда — это утверждение первостепенной функ­
ции жизни».

3. «Еда — единственное мое удовольствие. Я не на­
хожу удовольствия или смысла в жизни, кроме тех момен­
тов, когда ем».

4. «Я боюсь голода. Я боюсь, что умру, если оста­
нусь голодной».

5. «Еда — мой ответ на чувство утраты — утраты
матери и работы».

Пища всегда является символом матери, посколь­ку мать — первое существо, которое дает ее. Матери при-

Александр Лоуэн ПРЕДАТЕЛЬСТВО ТЕЛА

ЕДА И СОН

нимают такие символические отношения; если мать отка­зывает ребенку в пище, это выглядит отвержением. Но некоторые матери получают личностное удовлетворение от того, что ребенок ест, будто тот факт, что он ест. является экспрессией его любви к матери. Для большин­ства детей с самого раннего возраста пища идентифици­руется с любовью. Процесс еды становится выражением любви, а отказ от еды — бунтом. Очень часто дети пони­мают, что отказ от еды представляет собой единственный путь вернуться к навязчивой матери. Моя пациентка пе­режила множество моментов, когда в зависимости от лич­ных предпочтений той или иной пищи, мать полностью игнорировала ее или выражала свое негативное отноше­ние к ней. Но бунт пациентки против матери потерпел провал. Она вынуждена была подчиниться ради выжива­ния. Во взрослом уме еда по-прежнему идентифицирова­лась с любовью и с матерью. Отвергнуть пищу означало отвергнуть потребность в матери и встать на собствен­ные ноги.

Эта пациентка никогда не связывала себя взрос­лыми или зрелыми обещаниями. Она говорила, что даже мысль о подобных обязательствах повергает ее в панику. Это была паника шизоидной личности, которая возника­ла, когда эта женщина сталкивалась с необходимостью су­ществовать независимо. Неспособность укрепить корни и ужас, что они будут отсечены, заставлял мою пациентку «отыгрывать» безнадежность, которая выражалась в виде компульсивного переедания.

Ее высказывания о смысле еды искажали действи­тельное положение вещей. Компульсивная привычка была не «заботой о себе», а самодеструктивным действием. Каж­дый раз, когда она ела больше, чем необходимо, она чув­ствовала себя виноватой и приходила в отчаяние. Еда не приносила настоящего удовольствия, она только позволя­ла почувствовать себя лучше, поскольку «ослабляла напря­жение». Моя пациентка никогда не была голодна, и я очень сомневаюсь в том, что она боялась почувствовать голод — по крайней мере голод, связанный с пищей. В

глубоком смысле она, конечно, была голодна: она голода­ла по любви, по удовольствию, голодала по жизни. Она охотно прекратила бы есть, если бы верила, что может удовлетворить другие свои потребности. Компульсивное переедание было признаком отчаяния.

Однажды она сказала: «Я — параноик. Я все вре­мя спрашиваю себя, враждебно ли относятся ко мне люди, может быть, я собираюсь их убить или они меня? Но я боюсь выразить эти чувства или идентифициро­ваться с ними. Я важничаю, чтобы доказать, что я не параноик. Я боюсь, что меня отравят, боюсь, что заре­жут. Я же понимаю, что люди обо мне говорят. Посколь­ку я толстая, никто и не смотрит на меня, и мой муж не может ревновать меня и из-за этого злится. Я цепенею от этой злости».

Эти параноидальные идеи возникают из-за страха перед собственной сексуальностью. Чтобы понять такие мысли, необходимо интерпретировать их со ссылкой на эдипову ситуацию, в которой девочка является вершиной сексуального треугольника, составленного ей, матерью и отцом. Налицо сексуальное соблазнение, возникшее меж­ду моей пациенткой и ее отцом. Он испытывал силу де­вочки: моя пациентка разгуливала перед гостями голышом, чтобы показать, что она не стыдится своего тела. Неуди­вительно, что она сказала: «Я же понимаю, что люди го­ворят обо мне». Он каждый день проверял ее трусики, чтобы убедиться в ее воздержанности. Страх, что ее заре­жут, что в нее воткнут нож, «обманывал» ее страхи перед сексуальным нападением со стороны отца. Отцовский сек­суальный интерес к ней содержал в себе ненависть и са­дистское качество, которое пугало ее.

Боязнь, что ее отравят, можно интерпретировать, как страх ненависти матери, которую порождали отноше­ния дочери с отцом. Девочка рассматривала мать как рев­нивую и отвергающую женщину, которая может уничтожить свою соперницу. Пациентка спроецировала этот образ ма­тери на мужа. Но это не объясняет паники, которую она переживала, наблюдая за его действиями. Возникающее в