Освободительное движение 60-х годов

«Умы всегда связаны невидимыми нитями с телом народа» – это суждение К. Маркса неоспоримо. Такова историческая закономерность: подъем массового движения всегда стимулирует движение политической мысли, причем именно к нуждам и запросам народа. Яростное, но стихийное, политически отсталое локальное крестьянское движение начала 60-х годов[1] само по себе не могло принудить царизм к новым после отмены крепостного права уступкам. Зато оно послужило социальной базой для народничества.

В советской историографии была принята периодизация русского освободительного движения, предложенная В.И. Лениным: три этапа – дворянский (1825-1861), разночинский (1861-1895) и пролетарский (1895-1917). При всей условности хронологических рубежей между этапами данная периодизация, по существу, правомерна. Со времени первой революционной ситуации доминирующую роль в освободительном движении начали играть разночинцы, оттесняя дворян на второй план. Господствующей идеологией движения с начала и до конца разночинского этапа было народничество, т.е. русский крестьянский социализм.

Основополагающие идеи народничества, которые первым сформулировал А.И. Герцен и развил далее Н.Г. Чернышевский, с начала 60-х годов приняли на вооружение почти все русские революционеры. Главные из этих идей следующие: Россия может и должна во благо своего народа перейти к социализму, минуя капитализм (как бы перепрыгнув через него, пока он не утвердился на русской земле) и опираясь при этом на крестьянскую общину как на зародыш социализма; для этого нужно не только отменить крепостное право, но и передать всю землю крестьянам при безусловном уничтожении помещичьего землевладения, свергнуть самодержавие и поставить у власти избранников самого народа.

После того как русские революционеры увидели, что крестьянская реформа 1861 г. оказалась половинчатой, они разочаровались в реформах и сочли, что более надежное средство достижения цели – это революция силами крестьянства, а поднять крестьян на революцию должны были именно они, народники. /242/ Уже осенью 1861 г. Герцен бросил клич «В народ!», который оказался пророческим и стал программным для них на десятилетия вперед.

Правда, в том, как готовить крестьянскую революцию, мнения народников расходились. Пока бунтовали крестьяне, а с весны

1861 г. начались и небывалые в России волнения студенчества, народники считали возможным создание широкого антиправительственного фронта, который сумел бы опереться на волю народа и свалить правительство. Ради этого они обратились с прокламациями к «барским крестьянам», «образованным классам», «к молодому поколению», «к офицерам». Современники назвали даже начало 60-х годов «эпохою прокламаций».

«Прокламация – это клич, горячее слово, – записывала в дневнике 8 апреля 1862 г. Е.А. Штакеншнейдер,– слово доходящее, пронимающее, с земли подымающее». В то время, когда за вольное слово карали, как за государственное преступление, каждая прокламация становилась событием. А между тем в 1861-

1862 гг. они появлялись одна за другой, напечатанные в подпольных типографиях или за границей, содержавшие широкий диапазон идей, и распространялись огромными по тому времени тиражами – в тысячах экземпляров. Так, прокламация «Молодая Россия» рассылалась по почте, разбрасывалась в Московском университете и прямо на улицах, бульварах, у подъездов домов. «Великорусе» предлагал «образованным классам» организовать антиправительственную кампанию с требованием конституции. Прокламация «К молодому поколению» требовала «полного обновления страны», вплоть до введения республики, предпочтительно мирным путем, но с оговоркой: «Если нельзя иначе, мы зовем охотно революцию на помощь народу». «Молодая Россия» безоговорочно ратовала за «революцию, кровавую и неумолимую, – революцию, которая должна изменить радикально все, все без исключения», а именно: уничтожить самодержавие (истребив поголовно «весь дом Романовых») и помещичье землевладение, секуляризовать церковное и монастырское имущество, даже ликвидировать брак и семью, что только и могло бы, по разумению «Молодой России», раскрепостить женщину в грядущей «социальной и демократической республике русской»[2]. «Молодая Россия» не только озлобила царскую власть, но и шокировала революционеров. Герцен и Огарев, Чернышевский и даже Бакунин отмежевались от ее «кровавых сентенций».

Тем временем Чернышевский и его окружение при помощи Герцена и Огарева занимались объединением антиправительственных сил, сочетая легальные формы (Литературный фонд, Шахматный клуб, воскресные школы) с нелегальными. В результате к концу 1861 г. уже возникло общество «Земля и воля» – первая революционно-народническая организация всероссийского /243/ значения. Ее вдохновителями были Герцен (он дал обществу название) и Чернышевский, а организаторами – братья Н.А. и А.А. Серно-Соловьевичи, А.А. Слепцов, Н.Н. Обручев, С.С. Рымаренко и B.C. Курочкин (известный поэт, автор песни «Долго нас помещики душили», редактор сатирического журнала «Искра»). Шесть организаторов «Земли и воли» составили ее первый Центральный комитет.

«Земля и воля» строилась как федерация кружков (отделений), действовавших в 13 или 14 городах – в Петербурге, Москве, Твери, Владимире, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Астрахани, Перми, Вологде, Курске, Туле, Полтаве и, возможно, в Таганроге. Самыми крупными были петербургский и московский кружки. Первый из них возглавлял Н.И. Утин (сын купца-миллионера, будущий основатель и руководитель Русской секции I Интернационала), второй – ученики Чернышевского по саратовской гимназии Ю.М. Мосолов и Н.М. Шатилов. «Земля и воля» имела и свою военную организацию – «Комитет русских офицеров в Польше», которым руководил подпоручик Андрей Афанасьевич Потебня (брат филолога-слависта, члена-корреспондента Петербургской Академии наук Александра Потебни). Членом этой организации был поручик К.И. Крупский (тесть В.И. Ленина). По данным А.А. Слепцова (явно преувеличенным), «Земля и воля» насчитывала 3 тыс. членов, только ее Московское отделение – 400.

Главная цель общества с начала и до конца заключалась в том, чтобы дать крестьянам через посредство революции то, чего не дала им реформа,– полную волю и всю землю. Но строго оформленной программы «Земля и воля» не имела. Вначале она считала своим программным документом статью Н.П. Огарева «Что нужно народу?», опубликованную в «Колоколе» 1 июля 1861 г. Первая же строка этой статьи отвечала на вопрос, поставленный в ее названии: «Очень просто, народу нужна земля да воля». Конкретно Огарев требовал передать крестьянам всю землю, которой они владели до реформы, за выкуп из государственной казны; ввести общероссийское народное представительство при царе из выборных от губерний; сократить расходы на войско и на содержание царской семьи. Иначе говоря, статья Огарева выдвигала минимум требований революционной демократии. Умеренность ее объяснялась тем, что тогда, в условиях демократического натиска, революционеры рассчитывали воздействовать на царизм единым фронтом всех антиправительственных сил.

В дальнейшем, по мере того как набиралась сил «Земля и воля» и правели, отходя от нее, либералы, ее программа становилась все более радикальной. Первый номер землевольческого листка «Свобода» в феврале 1863 г. уже провозглашал свержение самодержавия и созыв Земского собора, который определил бы форму народовластия, после чего предполагалось так же революционно разрешить сакраментальный вопрос о земле и воле для крестьян. /244/

«Земля и воля» просуществовала больше двух лет, но едва успела выйти из стадии формирования, поскольку все ее расчеты рушились один за другим. Практическая деятельность общества была прервана уже на первых шагах. Главным из того, что успели сделать землевольцы, было пополнение численных рядов общества и распространение прокламаций, которые печатались в Лондоне у Герцена и подпольно в усадьбе Мариенгаузен Витебской губернии, а также организация побегов заключенных революционеров, в том числе Николая Утина и Ярослава Домбровского. В конечном счете вся деятельность «Земли и воли» была направлена на подготовку открытого выступления, намеченного на весну 1863 г., когда истекал срок введения в действие уставных грамот и в связи с этим землевольцы ожидали взрыва крестьянских бунтов. Восстание 1863 г. «Земля и воля» готовила совместно с польскими революционерами под лозунгом «За нашу и вашу свободу».

Во главе польского революционного подполья стоял тогда выдающийся деятель международной демократии, патриот и интернационалист в лучшем смысле этих слов, будущий главнокомандующий вооруженными силами Парижской Коммуны Ярослав Домбровский. Сын разорившегося польского шляхтича, он родился на Украине и получил образование в России, окончив три учебных заведения – кадетский корпус, артиллерийское училище и Академию Генерального штаба. Как революционер, он сформировался под влиянием Герцена, учился у Лаврова, был знаком с Чернышевским и дружил с Андреем Потебней. Пока он возглавлял радикальное крыло польской повстанческой организации – Центрального национального комитета, русские и поляки готовили восстание согласованно, но после ареста Домбровского (в августе 1862 г.) польские революционеры не сочли возможным отложить свое выступление до весны 1863 г., как об этом просила «Земля и воля». Польское восстание вспыхнуло в январе 1863 г., когда «Земля и воля» еще не собралась с силами. Только ее военная организация смогла поддержать поляков. Потебня сражался против царских войск во главе русского революционного отряда и погиб в бою 21 февраля 1863 г.

Царизм утопил польское восстание 1863 г. в крови. Тем самым косвенно он нанес тяжелый удар и по революционным силам России. Одновременно «Земля и воля» пережила сильнейшее разочарование в своих надеждах на мощные крестьянские восстания 1863 г. Подавлено было и студенческое движение[3]; а либералы, удовлетворившись реформой 1861 г., сочли гражданским долгом россиян содействовать правительству Александра ii как «великого из великих русских царей» (по словам Н.Д, Кавелина) /245/ в осуществлении новых реформ. Акт 19 февраля примирил их с самодержавием. «Пройдут века,– говорил о нем В.О. Ключевский в своем курсе русской истории,– и не будет акта, столь важного» для России.

Лишь единицы из либералов выступали с критикой реформ. Они понимали, что «лестницу надо мести с верхних ступеней, а не с нижних», и требовали реформировать не только местные, вспомогательные, но и центральные органы власти. В феврале 1862 г. 112 дворян, включая 9 предводителей дворянства, Тверской губернии во главе с бывшим губернским предводителем A.M. Унковским, недавно вернувшимся из вятской ссылки, направили царю адрес, в котором критиковали «недостаточность» крестьянской реформы и ходатайствовали о конституционных преобразованиях. Вслед за тем 13 мировых посредников той же губернии (среди них А.А. и Н.А. Бакунины – братья революционера) заявили, что они «законоположения 19 февраля не признают для себя обязательными». Царизм подверг тверских дворян репрессиям. Унковский и все 13 мировых посредников были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. После этого либеральная оппозиция надолго умолкла.

Летом 1862 г. «Земля и воля» испытала потрясение, от которого она до конца так и не оправилась. Царизм фактически обезглавил революционный лагерь, арестовав самых авторитетных его лидеров – Чернышевского[4] и Николая Серно-Соловьевича, а также опаснейшего из радикальных журналистов Д.И. Писарева.

Чернышевский был главой русской революционной демократии. Власть, воспринимавшая его как жупел инакомыслия, должных улик, однако, против него не имела и тогда сама изготовила их. «Искали поводов, поводов не нашли, обошлись и без поводов», – возмущался далеко не радикальный философ B.C. Соловьев. Подготовлен был провокатор – отставной корнет В.Д. Костомаров, которого Чернышевский ранее пригрел, дав ему работу в «Современнике». Костомаров по заданию III отделения сфабриковал подложные документы (в том числе «революционную» записку к нему от Чернышевского) и, главное, лживо «уличил» Чернышевского в сочинении прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон»[5]. На основании этой фабрикации суд /246/ приговорил Чернышевского к 14 годам каторги с последующим поселением в Сибири навсегда[6]. Александр ii при этом еще изобразил «монаршую милость», сократив каторжный срок вдвое. В результате Чернышевский после двух лет заточения в Петропавловской крепости провел 7 лет в Сибири на каторге и еще 12 – в якутской ссылке, все это – за легальное исповедание своих взглядов! В 1874 г. он отклонил предложение жандармских властей просить о помиловании. «Мне кажется,– заявил он жандармскому порученцу,– что я сослан только потому, что моя голова и голова шефа жандармов Шувалова устроены на разный манер, а об этом разве можно просить помилования?!»

Серно-Соловьевич тоже был сослан навечно в Сибирь, где и погиб уже в 1866 г. Писарев, отсидев более четырех лет в Петропавловской крепости, был освобожден под надзор полиции и через полтора года при загадочных обстоятельствах, на глазах у приставленного к нему жандарма, утонул.

Арест демократических лидеров, крах надежд на крестьянский бунт, разгром польского восстания, поправение либералов и в конечном счете торжество реакции – все это гибельно отразилось на «Земле и воле». К началу 1864 г. она самоликвидировалась.

Революционная традиция, однако, не прервалась. Возникший осенью 1863 г. в Москве под воздействием «Земли и воли» кружок саратовского разночинца Н.А. Ишутина к 1865 г. вырос в крупную подпольную силу из нескольких десятков участников, главным образом студентов. Основное ядро кружка составили сам Ишутин, его двоюродный брат Д.В. Каракозов, П.Д. Ермолов, Д.А. Юрасов, Н.П. Странден. Любопытно, что Ишутин и Каракозов до приезда в Москву учились в Пензенском дворянском институте (типа гимназии), где преподавал тогда И.Н. Ульянов – отец В.И. Ленина. Впрочем, Каракозов ранее был учеником Саратовской гимназии, когда в ней преподавал Чернышевский. Филиал ишутинского кружка в Петербурге возглавлял талантливый историк и фольклорист И.А. Худяков. Попытались было ишутинцы привлечь к себе и другого историка, В.О. Ключевского, который был земляком и знакомцем их лидеров. Однако сам Ишутин, вникнув в суть дела, «положил мощную длань на жиденькое плечо В[асилия] href="file:///C:\Program%20Files\FictionBook%20Editor\main.html#FbAutId_7#FbAutId_7"> Осиповича] и твердо заявил: «Вы его оставьте. У него другая дорога. Он будет ученым», чем показал свою прозорливость»[7].

Ишутинцы решили действовать по рецепту, сочетавшему в себе идеи их кумира Чернышевского[8] и английского социалиста /247/ Р. Оуэна. Они начали устраивать на артельных началах различные мастерские (по типу швейной мастерской Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать?»), чтобы таким образом убедить народ в преимуществах социалистического производства, а затем потребовать от правительства реформ, ведущих к социализму, и, если оно откажется, поднять против него социалистически убежденный народ на революцию.

В самом начале этой наивной деятельности часть ишутинцев стала искать более короткие пути к революции. Ишутин и его товарищи занялись устройством более конспиративной и радикальной организации (за которой в материалах следствия, а потом и в литературе слово «Организация» закрепилось как название). Чтобы придать «Организации» сугубую боеспособность, ее вожаки создали в ней самой суперконспиративный кружок под устрашающим названием «Ад» с функцией двойного террора – против царизма и против возможных отступников и предателей из самих ишутинцев. В этой атмосфере гиперболических конспирации самый пылкий из «Ада» Дмитрий Каракозов загорелся идеей самопожертвования и первым из русских революционеров пошел на цареубийство. Он возненавидел царя за то, что тот, дав волю крестьянам практически без земли, начал топить в крови их стремление к полному освобождению. Каракозов решил, что именно цареубийство всколыхнет Россию, притихшую после расправы с крестьянскими и студенческими волнениями. 4 апреля 1866 г. у решетки Летнего сада в Петербурге он выстрелил в Александра II, но промахнулся и был схвачен. На вопрос царя: «Почему ты стрелял в меня?» – Каракозов ответил: «Потому что ты обманул народ – обещал ему землю и не дал!»

Вслед за арестом Каракозова вся ишутинская организация была разгромлена. Царизм ответил на каракозовский выстрел невиданным даже в николаевской России шквалом репрессий, жертвами которых стали все слои русского общества. Искоренением крамолы занялась Чрезвычайная следственная комиссия. Ее возглавил первый инквизитор эпохи Михаил Муравьев – бывший декабрист, любивший говорить, что он «не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают»; на вопрос же, каких врагов он считает наименее опасными, как-то ответил: «Тех, которые повешены». За образцовую расправу с восстанием в Польше 1863 г. он получил вместе с титулом графа прозвище «Вешателя». В 1863– 1865 гг. он предал смертной казни 240 человек, т.е. в среднем каждые три дня вешал или расстреливал. В.И. Семевский заметил, что в его резолюциях «слова «повесить», «расстрелять» выходили всегда разборчивее других, как будто писались с особенною любовью». Не зря петербургский генерал-губернатор А.А. Суворов назвал Муравьева «людоедом». /248/

Инквизиция Муравьева прежде всего расправилась с ишу-тинцами. Каракозова повесили без церемоний[9]. Над Ишутиным имитировали церемонию повешения, но не повесили (продержали его на эшафоте в саване и с веревкой на шее 10 минут, а потом объявили о замене виселицы каторгой; палач, снимая с него веревку, ухмыльнулся: «Что, больше не будешь?»). На каторгу упекли и Худякова, а также еще семь ишутинцев. Вершилось, по словам Герцена, «уничтожение, гонение, срытие с лица земли, приравнивание к нулю Каракозовых».

Покончив с «Каракозовыми», реакция набросилась на тех, кто не имел к ним никакого отношения. В стране воцарился «белый» террор. Обычными стали повальные обыски и аресты всех подозрительных лиц. Любое свободное слово, любая живая мысль преследовались; были закрыты лучшие отечественные журналы – «Современник» и «Русское слово», которые цензурное ведомство аттестовало таким образом: «Да, ведь это на бумаге напечатанные Каракозовы своего рода, и их любит публика». Символом отношения правительства к печати стал тогда собачий намордник. Впрочем, «обвинялся всякий,– писал о том времени М.Е. Салтыков-Щедрин.– Вся табель о рангах была заподозрена. Как бы ни тщился человек быть «благонамеренным», не было убежища, в котором бы не настигала его «благонамеренность», еще более «благонамеренная"». То была вакханалия реакции, ее победное гульбище.

Однако революционное движение не прекратилось. «Оно только въелось глубже и дальше пустило корни»,– писал о нем в 1866 г. Герцен. С 1867 г. в Петербурге параллельно действовали два кружка революционной молодежи: радикальная «Сморгонская академия» во главе с будущим вождем русского бланкизма П.Н. Ткачевым, которая готовила освобождение Чернышевского и выдвигала идею цареубийства, и умеренно-просветительное «Рублевое общество» Г.А. Лопатина и Ф.В. Волховского, тяготевшее к «хождению в народ».

Более того, как это часто бывает в истории, крайности– реакции вызвали противоположную крайность. Придавленное и униженное русское общество после двух лет терпения взорвалось экстремистской акцией протеста. Началом ее стали студенческие волнения 1868/69 учебного года, на гребне которых и заявил о себе Сергей Геннадиевич Нечаев – одна из самых трагических фигур в русском освободительном движении, разночинец (сын маляра). Церковь считала его самым отпетым безбожником, но, по иронии судьбы, он был учителем Закона Божьего в одном из приходских училищ Петербурга. /249/

Рано осиротевший, испытавший всю безысходность доли бедняка, Нечаев сам был радикально настроен против самодержавия и чуток к таким же настроениям студенчества. Он задумал создать из студентов ультрареволюционную организацию под названием «Народная расправа». Она должна была объединить разрозненные крестьянские бунты в общероссийское восстание с целью «повсюдного всеразрушения » (!) государственного и сословного строя России. Нечаевский «Катехизис революционера»[10] исходил из принципа «цель оправдывает средства». «Народная расправа» строилась на основе личной диктатуры Нечаева и на слепом, марионеточном послушании рядовых членов вожакам.

Очень важным для революционного дела Нечаев считал легендарный ореол вокруг личности вождя. Роль вождя он взял на себя легко. Труднее было создать ореол, но Нечаев и с этим справился. Для начала он распустил слух о самом себе, будто он осуществил то, чего никогда не удавалось сделать ни одному из революционеров ни до, ни после Нечаева, а именно – побег из Петропавловской крепости. Затем он съездил в Женеву к Бакунину, выдал себя за эмиссара мифического революционного комитета, опирающегося якобы на большие, почти готовые к восстанию силы, и, убедив Бакунина в том, что эмиссару для пользы дела необходимы полномочия члена I Интернационала, получил от него искомый мандат. После этого Нечаев вернулся в Россию уже не только с претензиями вождя, но и с легендарным ореолом вокруг своей личности.

Мало того, за границей Нечаев изыскал и значительные средства для «Народной расправы» – по-нечаевски напористо и нечистоплотно. Дело в том, что еще в 1857 г. саратовский помещик П.А. Бахметев (прототип Рахметова в романе Чернышевского «Что делать?») оставил у Герцена и Огарева под их общую расписку 20 тыс. франков для революционной пропаганды. Герцен хранил этот «бахметевский фонд» с тех пор на крайний случай. Нечаев же решил, что его организация и есть этот «крайний случай». Он приехал к Герцену и затребовал «бахметевский фонд». Герцен сначала поддался было натиску Нечаева. Очевидец их первой встречи Н.И. Жуковский рассказывал: «Нечаев рассудил, что на барина лучше всего подействовать демократической грубостью. Он явился в армяке, говорил по-мужицки, а больше всего сразил Герцена сморканьем в его изящно убранных комнатах. Как приложит палец к ноздре, да шваркнет прямо на ковер, потом придавит другую ноздрю – да опять, на другую /250/ сторону… Так и ошалел Александр Иванович: народная сила идет в революцию, нельзя не поддержать!»

Правда, Герцен вовремя спохватился, разглядел в Нечаеве авантюриста и денег не дал. Тогда Нечаев стал действовать с другого конца: он обольстил Огарева, выпросил у него одну, огаревскую половину фонда (10 тыс. франков) и заставил его просить у Герцена другую половину. Герцен все не давал, но в январе 1870 г. он умер, а его наследники не устояли перед Нечаевым и отдали ему оставшиеся 10 тыс. франков.

Бесчинства реакции к тому времени ожесточили радикальную часть молодежи так, что она готова была, по словам С.М. Крав-чинского, «броситься к первой бреши и даже щели, откуда блеснет луч света». Отдельные ее представители добровольно поддержали Нечаева. Других Нечаев увлек своей титанической энергией, потрясавшей, а то и буквально гипнотизировавшей юные головы. Тем не менее ему удалось завербовать и в Петербурге и в Москве лишь около 100 студентов. Не помогли ему такие способы вербовки, как ложь, шантаж, мистификация. Вождь явно оказывался без армии. Когда же он убил первого рядового (студента И.И. Иванова), отказавшегося повиноваться ему, то этим окончательно навредил себе и своему делу. Убийство было раскрыто, а нечаевская организация к весне 1870 г. разгромлена.

Сам Нечаев ускользнул от ареста и бежал за границу. В 1872 г. он был выдан России швейцарскими властями и предан суду как уголовный преступник. Суд определил ему 20 лет каторги, но Александр II приказал заточить его навсегда в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, т.е. в главную политическую тюрьму империи. Нечаев и в равелине не опустил рук и сумел даже распропагандировать стражу. Лишь в последний момент, благодаря предательству нечаевского соузника Л.Ф. Мирского, власти помешали Нечаеву в самом деле осуществить то, чего никто никогда не осуществлял,– побег из Алексеевского равелина. В 1882 г. Нечаев был там загублен.

Феномен нечаевщины представил собой крайность революционного движения, порожденную крайностями реакции. Нечаевщина отразила стремление выступавшего на авансцену поколения народников 70-х годов отыскать наиболее рациональные пути к революции, но отразила уродливо. Народники в своем абсолютном большинстве отвергли ее тактические и организационные принципы и, как мы увидим далее, пошли к той же цели другими путями.

Примечания

1 . Рабочее движение, которое тогда еще только делало первые шаги, здесь пока нельзя принимать в расчет

2. Автор «Молодой России» – П. Г. Заичневский, прокламации «К молодому поколению» – Н. В. Шелгунов, авторство «Великорусса» не установлено.

3. Против студентов, как и против крестьян, царизм использовал войска, а Петербургский и Казанский университеты на время закрыл. Петропавловская крепость была тогда переполнена арестованными студентами. Чья-то смелая рука начертала на стене крепости «Петербургский университет».

4. Арестовывал Чернышевского жандармский полковник Федор Ракеев – тот самый, кто в 1837 г. отвез для тайного погребения в Святогорский монастырь тело А.С. Пушкина и таким образом дважды причастился к русской литературе.

5. Поразительно, что почти все советские историки во главе с акад. М.В. Нечкиной, хотя и возмущались лжесвидетельством Костомарова, считали Чернышевского автором прокламации «Барским крестьянам» (дабы заострить его революционность). Между тем «ни один аргумент, обычно приводимый в пользу авторства Чернышевского, не выдерживает критики» (Демченко А.А. Н.Г. Чернышевский. Научная биография. Саратов, 1992. Ч. 3 (1859-1864) С. 276).

6. Подробно см.: Дело Чернышевского: Сб. док-тов / Сост. И.В. Порох. Саратов, 1968.

7. Свидетельство А.И. Яковлева (ученика Ключевского) со слов самого историка. Цит. по: Нечкина М.В. В.О. Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 127.

8. Именно ишутинцы попытались осуществить первую из восьми известных попыток освобождения Чернышевского из Сибири.

9 . Его допрашивал перед казнью сам Муравьев и грозил: «Я тебя живого в землю закопаю!» Но 31 августа 1866 г. Муравьев скоропостижно умер, и его закопали на день раньше, чем Каракозова.

10. Текст его публиковался неоднократно. См., например: Шилов А.А. Катехизис революционера // Борьба классов. 1924. № 1-2. Автором «Катехизиса» до недавнего времени считался М.А. Бакунин, но, как явствует из переписки Бакунина с Нечаевым, впервые опубликованной в 1966 г. французским историком М. Конфино, сочинил «Катехизис» Нечаев, а Бакунин был даже шокирован им так, что назвал Нечаева «абреком», а его «Катехизис» – «катехизисом абреков».

«Хождение в народ»

С начала 70-х годов народники занялись практической реализацией герценовского лозунга «В народ!», который ранее воспринимался лишь теоретически, с расчетом на будущее. К /251/ тому времени народническая доктрина Герцена и Чернышевского была дополнена (главным образом по вопросам тактики) идеями лидеров российской политической эмиграции М.А. Бакунина, П.Л. Лаврова, П.Н. Ткачева.

Самым авторитетным из них в то время был Михаил Александрович Бакунин – потомственный дворянин, друг В.Г. Белинского и А.И. Герцена, страстный противник К. Маркса и Ф. Энгельса, политэмигрант с 1840 г., один из руководителей восстаний в Праге (1848), Дрездене (1849) и Лионе (1870), заочно приговоренный царским судом к каторге, а затем дважды (судами Австрии и Саксонии) – к смертной казни. Программу действий для русских революционеров он изложил в так называемом Прибавлении «А» к своей книге «Государственность и анархия».

Бакунин считал, что народ в России уже готов к революции, ибо нужда довела его до столь отчаянного состояния, когда нет другого выхода, кроме бунта. Стихийный протест крестьян Бакунин воспринимал как их осознанную готовность к революции. На этом основании он убеждал народников идти в народ (т.е. в крестьянство, которое тогда фактически отождествлялось с народом) и звать его к бунту. Бакунин был убежден, что в России «ничего не стоит поднять любую деревню» и нужно лишь «агитнуть» крестьян сразу по всем деревням, чтобы поднялась вся Россия.

Итак, направление Бакунина было бунтарским. Вторая его особенность: оно было анархистским. Сам Бакунин считался вождем всемирного анархизма. Он и его последователи выступали против всякого государства вообще, усматривая в нем первоисточник социальных бед. В представлении бакунистов, государство – это палка, которая бьет народ, и для народа все равно, называется ли эта палка феодальной, буржуазной или социалистической. Поэтому они ратовали за переход к безгосударственному социализму.

Из бакунинского анархизма вытекал и специфически –народнический аполитизм. Бакунисты считали лишней задачу борьбы за политические свободы, но не потому, что не понимали их ценности, а потому, что стремились действовать, как им казалось, радикальнее и выигрышнее для народа: вершить не политическую, а социальную революцию, одним из плодов которой явилась бы сама собой, «как дым при топке печи», и политическая свобода. Иначе говоря, бакунисты не отрицали политическую революцию, а растворяли ее в революции социальной.

Другой идеолог народничества 70-х годов Петр Лаврович Лавров выдвинулся на международной политической арене позже Бакунина, но скоро завоевал не меньший авторитет. Артиллерийский полковник, философ и математик столь яркой одаренности, что знаменитый академик М.В. Остроградский восхищался им: «Он еще прытче меня»,– Лавров был активным революционером, /252/ членом «Земли и воли» и I Интернационала, участником Парижской Коммуны 1870 г., другом Маркса и Энгельса. Он изложил свою программу в журнале «Вперед!» (№ 1), который издавал с 1873 по 1877 г. в Цюрихе и Лондоне.

Лавров, в отличие от Бакунина, считал, что русский народ не готов к революции и, следовательно, народники должны пробудить его революционное сознание. Лавров тоже призывал их идти в народ, но не сразу, а после теоретической подготовки, и не для бунта, а для пропаганды. Как пропагандистское направление лавризм многим народникам казался более рациональным, чем бакунизм, хотя иных отталкивал своей умозрительностью, ставкой на подготовку не самой революции, а ее подготовителей. «Подготовлять и только подготовлять» – таков был тезис лавристов. Анархизм и аполитизм также были свойственны сторонникам Лаврова, но меньше, чем бакунистам.

Идеологом третьего направления был Петр Никитич Ткачев – кандидат прав, радикальный публицист, бежавший в 1873 г. за границу после пяти арестов и ссылки. Однако направление Ткачева именуется русским бланкизмом, поскольку ранее с таких же позиций выступал во Франции знаменитый Огюст Бланки. В отличие от бакунистов и лавристов, русские бланкисты не были анархистами. Они считали необходимым бороться за политические свободы, захватить государственную власть и непременно использовать ее для искоренения старого и утверждения нового строя. Но, так как. современное российское государство, по их мнению, не имело прочных корней ни в экономической, ни в социальной почве (Ткачев говорил, что оно «висит в воздухе»), бланкисты надеялись свергнуть его силами партии заговорщиков, не утруждая себя тем, чтобы пропагандировать или бунтовать народ. В этом отношении Ткачев как идеолог уступал Бакунину и Лаврову, которые, при всех разногласиях между ними, сходились в главном: «Не только для народа, но и посредством народа»[1].

К началу массового «хождения в народ» (весна 1874 г.) тактические установки Бакунина и Лаврова широко распространились среди народников[2]. Главное же, завершился процесс накопления сил. К 1874 г. вся европейская часть России была покрыта густой сетью народнических кружков (не меньше 200), которые успели согласовать места и сроки «хождения».

Все эти кружки создавались в 1869-1873 гг. под впечатлением нечаевщины. Отвергнув нечаевский макиавеллизм, они ударились в противоположную крайность и отбросили саму идею централизованной организации, которая так уродливо преломилась в /253/ нечаевщине. Кружковцы 70-х годов не признавали ни централизма, ни дисциплины, ни каких-либо уставов и статутов. Этот организационный анархизм мешал революционерам обеспечить координацию, конспирацию и эффективность их действий, а также отбор в кружки надежных людей. Так выглядели почти все кружки начала 70-х годов – и бакунистские (долгушинцев, С.Ф. Ко-валика, Ф.Н. Лермонтова, «Киевская коммуна» и др.), и лавристские (Л.С. Гинзбурга, B.C. Ивановского, «сен-жебунистов», т.е. братьев Жебуневых, и др.).

Только одна из народнических организаций того времени (правда, самая крупная) сохраняла и в условиях организационного анархизма, утрированной кружковщины надежность трех «С», равно необходимых: состава, структуры, связей. Это было Большое общество пропаганды (так называемые «чайковцы»)[3]. Центральная, петербургская группа общества возникла летом 1871 г. и стала инициатором федеративного объединения аналогичных групп в Москве, Киеве, Одессе, Херсоне. Основной состав общества превышал 100 человек. Среди них были крупнейшие революционеры эпохи, тогда еще молодые, но вскоре завоевавшие мировую известность: П.А. Кропоткин, М.А. Натансон, С.М. Кравчинский, А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.А. Морозов и др. Общество имело сеть агентов и сотрудников в разных концах европейской части России (Казань, Орел, Самара, Вятка, Харьков, Минск, Вильно и др.), а примыкали к нему десятки кружков, созданных под его руководством или влиянием. «Чайковцы» установили деловые связи с русской политической эмиграцией, включая Бакунина, Лаврова, Ткачева и недолго (в 1870-1872 гг.) действовавшую Русскую секцию i Интернационала. Таким образом, по своей структуре и масштабам Большое общество пропаганды явилось зачатком общероссийской революционной организации, предтечей второго общества «Земля и воля».

В духе того времени «чайковцы» не имели устава, но у них царил незыблемый, хоть и неписаный, закон: подчинение личности организации, меньшинства – большинству. При этом общество комплектовалось и строилось на принципах, прямо противоположных нечаевским: принимали в него только всесторонне проверенных (по деловым, умственным и обязательно нравственным качествам) людей, которые взаимодействовали уважительно и доверительно друг к другу– По свидетельствам самих «чайковцев», в их организации «все были братья, все знали друг друга, как члены одной и той же семьи, если не больше». Именно эти /254/ принципы взаимоотношений отныне закладывались в основу всех народнических организаций до «Народной воли» включительно.

Программа общества была разработана основательно. Проект ее составил Кропоткин. В то время как почти все народники разделились на бакунистов и лавристов, «чайковцы» самостоятельно выработали тактику, свободную от крайностей бакунизма и лавризма, рассчитанную не на скоропалительный бунт крестьян и не на «подготовку подготовителей» бунта, а на организованное народное восстание (крестьянства при поддержке рабочих). С этой целью они прошли в своей деятельности три этапа: «книжное дело» (т.е. подготовка кадров будущих организаторов восстания), «рабочее дело» (подготовка посредников между интеллигенцией и крестьянством) и непосредственно «хождение в народ», которое «чайковцы» фактически возглавляли.

Массовое «хождение в народ» 1874 г. было беспримерным до тех пор в русском освободительном движении по масштабам и энтузиазму участников. Оно охватило больше 50 губерний, от Крайнего Севера до Закавказья и от Прибалтики до Сибири. В народ пошли одновременно все революционные силы страны – примерно 2-3 тыс. активных деятелей (на 99 % – юношей и девушек), которым помогало вдвое или втрое большее число сочувствующих. Почти все они верили в революционную восприимчивость крестьян и в скорое восстание: лавристы ждали его через 2-3 года, а бакунисты – «по весне» или «по осени».

Восприимчивость крестьян к призывам народников оказалась, однако, меньшей, чем ожидали не только бакунисты, но и лавристы. Особое равнодушие крестьяне проявляли к пламенным тирадам народников о социализме, о всеобщем равенстве. «Неладно, брат, ты говоришь,– заявил молодому народнику пожилой крестьянин,– взгляни-ка на свою руку: на ней пять пальцев и все неравные!» Случались и большие незадачи. «Раз идем мы с товарищем по дороге,– рассказывал С.М. Кравчинский.– Нагоняет нас мужик на дровнях. Я стал толковать ему, что податей платить не следует, что чиновники грабят народ и что по писанию выходит, что надо бунтовать. Мужик стегнул коня, но и мы прибавили шагу. Он погнал лошадь трусцой, но и мы побежали вслед, и все время продолжал я ему втолковывать насчет податей и бунта. Наконец мужик пустил коня вскачь, но лошаденка была дрянная, так что мы не отставали от саней и пропагандировали крестьянина, покуда совсем перехватило дыханье».

Власти же вместо того, чтобы учесть лояльность крестьян и подвергнуть экзальтированную народническую молодежь умеренным наказаниям, обрушились на «хождение в народ» с жесточайшими репрессиями. Всю Россию захлестнула небывалая ранее волна арестов, жертвами которой только за лето 1874 г. стали, /255/ по данным осведомленного современника, 8 тыс. человек[4]. Три года их продержали в предварительном заключении[5], после чего самые «опасные» из них были преданы суду ОППС.

Суд по делу о «хождении в народ» (так называемый «Процесс 193-х») проходил в октябре 1877 – январе 1878 гг. и оказался самым крупным политическим процессом за всю историю царской России. Судьи вынесли 28 каторжных, больше 70 ссыльных и тюремных приговоров, но почти половину обвиняемых (90 человек) оправдали. Александр II, однако, своей властью отправил в ссылку 80 из 90 оправданных судом.

«Хождение в народ» 1874 г. не столько возбудило крестьян, сколько испугало правительство. Важным (хотя и побочным) его результатом явилось падение П.А. Шувалова. Летом 1874 г., в самый разгар «хождения», когда стала очевидной тщетность восьми лет шуваловского инквизиторства, царь разжаловал «Петра IV» из диктаторов в дипломаты, сказав ему между прочим: «А знаешь, я тебя назначил послом в Лондон».

Для народников отставка Шувалова была слабым утешением. 1874 год показал, что крестьянство в России не имеет пока интереса к революции, социалистической в особенности. Но революционеры не хотели этому верить. Они усмотрели причины своей неудачи в абстрактном, «книжном» характере пропаганды и в организационной слабости «хождения», а также в правительственных репрессиях и с колоссальной энергией взялись за устранение этих причин.

Первая же народническая организация, возникшая после «хождения в народ» 1874 г. (Всероссийская социально-революционная организация или «кружок москвичей»), проявила не свойственную участникам «хождения» заботу о принципах централизма, конспирации и дисциплины и даже приняла устав. «Кружок москвичей» – первое объединение народников 70-х годов, вооруженное уставом. Учитывая печальный опыт 1874 г., когда народникам не удавалось заручиться доверием народа, «москвичи» расширили социальный состав организации: наряду с «интеллигентами» они приняли в организацию рабочий кружок во главе с Петром Алексеевым. Деятельность свою «москвичи» неожиданно для других народников сосредоточили не в крестьянской, а в рабочей среде, ибо под впечатлением правительственных репрессий 1874 г. отступили перед трудностями непосредственной пропаганды среди крестьян и вернулись к тому, чем были заняты народники до 1874 г., т.е. к подготовке рабочих как посредников между интеллигенцией и крестьянством. /256/

«Кружок москвичей» просуществовал недолго. Оформился он ъ феврале 1875 г., а через два месяца был разгромлен. Петр Алексеев и Софья Бардина выступили от его имени на процессе «50-ти» в марте 1877 г. с программными революционными речами. Так впервые в России скамья подсудимых была обращена в революционную трибуну. Кружок погиб, но его организационный опыт, наряду с организационным опытом Большого общества пропаганды, был использован обществом «Земля и воля».

К осени 1876 г. народники создали централизованную организацию всероссийского значения, назвав ее «Земля и воля» – в память об ее предшественнице, «Земле и воле» начала 60-х годов. Вторая «Земля и воля» была призвана не только обеспечить надежную координацию революционных сил и защиту их от правительственных репрессий, но и принципиально изменить характер пропаганды. Землевольцы решили поднимать крестьянство на борьбу не под «книжным» и чуждым ему знаменем социализма, а под лозунгами, исходившими из самой крестьянской среды,– прежде всего под лозунгом «земли и воли», всей земли и полной воли.

Подобно народникам первой половины 70-х годов, землевольцы оставались еще анархистами, но уже менее последовательными. Они только декларировали в своей программе: «Конечный политический и экономический наш идеал – анархия и коллективизм»; конкретные же требования они сузили «до реально осуществимых в ближайшем будущем»: 1) переход всей земли в руки крестьян, 2) полное общинное самоуправление, 3) свобода вероисповеданий, 4) самоопределение наций, живущих в России, вплоть до их отделения. Чисто политические задачи в программе не ставились. Средства достижения цели были разделены на две части: организаторскую (пропаганда и агитация среди крестьян, рабочих, интеллигенции, офицерства, даже среди религиозных сект и «разбойничьих шаек») и дезорганизаторскую (здесь, в ответ на репрессии 1874 г., впервые у народников был узаконен индивидуальный террор против столпов и агентов правительства).

Наряду с программой «Земля и воля» приняла устав, проникнутый духом централизма, строжайшей дисциплины и конспирации. Общество имело четкую организационную структуру: Совет общества; основной кружок, подразделявшийся на 7 специальных групп по роду деятельности; местные группы не менее чем в 15 крупных городах империи, включая Москву, Казань, Нижний Новгород, Самару, Воронеж, Саратов, Ростов, Киев, Харьков, Одессу. «Земля и воля» 1876-1879 гг.– первая в России революционная организация, которая стала издавать собственный литературный орган, газету «Земля и воля». Впервые же она сумела внедрить своего агента (Н.В. Клеточникова) в святая святых царского сыска – в III отделение. Состав «Земли и воли» едва ли превышал 200 человек, но опирался на широкий /257/ круг сочувствующих и содействующих во всех слоях российского общества.

Организаторами «Земли и воли» были «чайковцы», супруги М.А. и О.А. Натансон: Марка Андреевича землевольцы называли головой общества, Ольгу Александровну – сердцем его. Вместе с ними, а в особенности после их скорого ареста выдвинулся на роль лидера «Земли и воли» студент-технолог Александр Дмитриевич Михайлов – один из лучших организаторов среди народников (в этом отношении рядом с ним можно поставить только М.А. Натансона и А.И. Желябова) и самый выдающийся из них (тут вровень с ним и поставить некого) конспиратор, классик революционной конспирации. Как никто из землевольцев, он вникал буквально в каждое дело общества, все налаживал, всему давал ход, все оберегал. Землевольцы назвали Михайлова «Катоном-цензором» организации, ее «щитом» и «бронею», считали его на случай революции готовым премьер-министром; а пока за неусыпные заботы о порядке в революционном подполье дали ему кличку «Дворник» – с ней он и вошел в историю: Михайлов-Дворник.

В основной кружок «Земли и воли» входили и другие выдающиеся революционеры, в том числе – Сергей Михайлович Кравчинский, который стал позднее всемирно известным писателем под псевдонимом «Степняк»; Дмитрий Андреевич Лизогуб, слывший в радикальных кругах «святым» (Л.Н. Толстой изобразил его в рассказе «Божеское и человеческое» под именем Светлогуба); Валериан Андреевич Осинский – редкостно обаятельный любимец «Земли и воли», «Аполлон русской революции», по выражению Кравчинского; Георгий Валентинович Плеханов – впоследствии первый русский марксист; будущие лидеры «Народной воли» А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.А. Морозов, В.Н. Фигнер.

Большую часть своих сил «Земля и воля» отрядила на организацию деревенских поселений. Землевольцы сочли (вполне справедливо) бесполезной «бродячую» пропаганду 1874 г. и перешли к оседлой пропаганде среди крестьян, создавая в деревнях постоянные поселения революционеров-пропагандистов под видом учителей, писарей, фельдшеров и т.д. Самыми крупными из таких поселений были два саратовских 1877 и 1878-1879 гг., где активно действовали А.Д. Михайлов, О.А. Натансон, Г.В. Плеханов, В.Н. Фигнер, Н.А. Морозов и др.

Однако деревенские поселения тоже не приносили успеха. Крестьяне обнаруживали перед оседлыми пропагандистами не больше революционности, чем перед «бродячими». Власти же вылавливали оседлых пропагандистов не менее успешно, чем «бродячих»,– по многим признакам. Американский журналист Джордж Кеннан, изучавший тогда Россию, свидетельствовал, что народников, которые устраивались писарями, «скоро арестовывали, заключая об их революционности по тому, что они не пьянствовали /258/ и не брали взяток» (сразу было видно, что писари – не настоящие).

Обескураженные неудачей своих поселений, народники предприняли новый после 1874 г. пересмотр тактики. Тогда они объясняли свое фиаско недостатками в характере и организации пропаганды и (отчасти!) репрессиями правительства. Теперь же, устранив очевидные недостатки в организации и характере пропаганды, но опять-таки потерпев неудачу, они сочли ее главной причиной правительственных репрессий. Отсюда напрашивался вывод: надо сосредоточить усилия на борьбе с правительством, т.е. уже на политической борьбе.

Объективно революционная борьба народников всегда носила политический характер, поскольку была направлена против существовавшего строя, включая его политический режим. Но, не выделяя особо политических требований, сосредоточившись на социальной пропаганде среди крестьян, народники направляли острие своей революционности как бы мимо правительства. Теперь, избрав правительство мишенью № 1, землевольцы выдвинули дезорганизаторскую часть, остававшуюся поначалу в резерве, на первый план. Пропаганда и агитация «Земли и воли» обрели политическую заостренность, а параллельно с ними стали предприниматься террористические акты против властей.

24 января 1878 г. молодая учительница Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова (генерал-адъютанта и личного друга Александра II) и тяжело ранила его за то, что по его приказанию был подвергнут телесному наказанию политический узник, землеволец А.С. Емельянов. 4 августа того же года редактор «Земли и воли» Сергей Кравчинский совершил еще более громкий террористический акт: среди бела дня перед царским Михайловским дворцом в Петербурге (ныне – Русский музей) он заколол шефа жандармов Н.В. Мезенцова, персонально ответственного за массовые репрессии против народников. Засулич была схвачена на месте покушения и предана суду, Кравчинский скрылся.

Поворот народников к террору встретил в широких кругах российского общества, запуганного правительственными репрессиями, нескрываемое одобрение. Это воочию показал гласный суд над Верой Засулич. На суде открылись столь вопиющие злоупотребления властью со стороны Трепова, что присяжные сочли возможным оправдать террористку. Публика аплодировала словам Засулич: «Тяжело поднимать руку на человека, но я должна была это сделать». Оправдательный приговор по делу Засулич вызвал не только в России, но и за рубежом настоящую сенсацию. Поскольку он был вынесен 31 марта 1878 г. и газеты сообщили о нем 1 апреля, многие восприняли его как первоапрельскую шутку, а затем вся страна впала, по выражению /259/ П.Л. Лаврова, в «либеральное опьянение». Повсеместно нарастал подъем революционного духа, бил ключом боевой задор – особенно у студентов и рабочих[6]. Все это стимулировало-политическую активность землевольцев, побуждало их к новым террористическим актам.

Разрастаясь, «красный» террор «Земли и воли» фатальнй толкал ее к цареубийству. «Становилось странным,– вспоминала Вера Фигнер,– бить слуг, творивших волю пославшего, и не трогать господина». Утром 2 апреля 1879 г. землеволец А.К. Соловьев проник с револьвером на Дворцовую площадь, где Александр II прогуливался в сопровождении охраны, и успел разрядить в царя всю обойму из пяти патронов, но прострелил только царскую шинель. Схваченный тут же охранниками Соловьев вскоре был повешен.

Часть землевольцев во главе с Плехановым отвергала террор, ратуя за прежние методы пропаганды в деревне. Поэтому террористические акты Засулич, Кравчинского, Соловьева вызвали кризис «Земли и воли»: в ней обособились две фракции – «политиков» (главным образом террористов) и «деревенщиков». Для того чтобы предотвратить раскол общества, решено было созвать съезд землевольцев. Он состоялся в Воронеже 18-24 июня 1879 г.

Накануне, 15-17 июня, «политики» собрались фракционно в Липецке и согласовали свою поправку к программе «Земли и воли». Смысл поправки заключался в признании необходимости и первоочередности политической борьбы с правительством, ибо «никакая общественная деятельность, направленная к благу народа, невозможна вследствие царящего в России произвола и насилия». С этой поправкой «политики» выступили на Воронежском съезде, где выяснилось, однако, что обе фракции не желают раскола, надеясь завоевать общество изнутри. Поэтому съезд принял компромиссную резолюцию, которая допускала соединение аполитичной пропаганды в деревне с политическим террором.

Такое решение не смогло удовлетворить ни одну из сторон. Очень скоро и «политики», и «деревенщики» поняли, что «сочетать квас и спирт» нельзя, что раскол неизбежен, и 15 августа 1879 г. договорились разделить «Землю и волю» на две организации: «Народную волю» и «Черный передел». Разделено было, как метко выразился Н.А. Морозов, и само название «Земли и воли»: «деревенщики» взяли себе «землю », а «политики» – «волю », и каждая фракция пошла своей дорогой. /260/

Примечания

1 . См.:. Лавров П.Л. Избр. соч. на социально-политические темы. М., 1934. Т. 2 С. 31, Бакунин М.А. Поли. собр. соч. СПб., 1907. Т. 2. С. 249-250.

2 . Бланкизм стал популярным с 1875 г., когда Ткачев начал издавать в эмиграции журнал «Набат», на страницах которого он и развивал свои идеи.

3 . Общество известно в российской и зарубежной литературе как «кружок чайковцев» Оно представляло собой не кружок, а федерацию кружков, Н. В. Чайковский же, имя которого пристало к обществу случайно, не был ни основателем его, ни руководителем, см. об этом подробно: Троицкий Н.А. Первые из блестящей плеяды Большое общество пропаганды 1871 – 1874 гг. Саратов, 1991.

4 . См.: Исторические очерки России. Прага, 1880 Т. 4 С 88.

5 . За это время каратели насчитали среди них 93 случая самоубийству умопомешательства и смерти.

6. Даже финские «вейки» (извозчики), если их очень притесняла полиция, грозились тогда наслать на нее «самого Сасулиса с пуской».

«Народная воля»

Итак, «Земля и воля» раскололась. «Деревенщики» во главе с Г.В. Плехановым, П.Б. Аксельродом, Л.Г. Дейчем, В.И. Засулич[1] и др., составлявшие меньшинство, дали наименование своей организации «Черный передел», отразив в этом названии извечную тягу крестьян к «черному», т.е. всеобщему, переделу земли. В центральной, петербургской группе «Черного передела» насчитывалось 22 человека, а общая численность организации, включая ее провинциальные кружки примерно в 10 городах, не достигала и 100 человек.

Чернопередельцы наладили издание своего центрального органа под тем же названием «Черный передел» и отдельной газеты для рабочих («Зерно»), но развернуть, как им хотелось, практическую деятельность не смогли: старые пути и средства борьбы уже потеряли у русских революционеров кредит. В скором времени чернопередельцы либо эмигрировали (как все перечисленные), либо перешли в «Народную волю», либо вообще отошли от революционного движения. К концу 1881 г. «Черный передел» фактически перестал существовать.

Большинство землевольцев перешло в «Народную волю», численность и мощь которой непрерывно росли; она стала самой крупной, сильной и авторитетной из всех русских революционных организаций XIX в., первой в России политической партией. Руководящим центром «Народной воли» был ее Исполнительный комитет («Великий ИК», как называли его современники, а затем историки), насчитывавший за все время его существования 36 человек. Среди них особенно выделялись трое: сын крепостного крестьянина, великолепный агитатор, трибун и организатор с интеллектом и кругозором первоклассного государственного деятеля, прирожденный вождь Андрей Иванович Желябов; главный администратор «Народной воли» и уникальный, неподражаемый конспиратор, бывший «Катон-цензор» землевольческого подполья Александр Дмитриевич Михайлов; высший моральный авторитет, «нравственный диктатор» партии (по выражению С.М. Крав-чинского) Софья Львовна Перовская – дочь петербургского губернатора и праправнучка морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны,– ни в чем не уступавшая самым женственным из женщин и самым мужественным из мужчин. Рядом с ними действовали выдающиеся организаторы – Н.А. Морозов, А.А. Квятковский, В.Н. Фигнер, блестящие практики – М.Ф. Фроленко, Н.Н. Колодкевич, М.Ф. Грачевский, а также самоотверженный и благородный глава народовольческой Военной /261/ организации Николай Евгеньевич Суханов, о котором Вера Фигнер говорила: «Счастлива та партия, к которой пристают Сухановы!»

Из агентов ИК выделялся главный техник партии, руководитель ее динамитной лаборатории, гениальный изобретатель Николай Иванович Кибальчич – провозвестник космической эры, первым в мире (за 15 лет до К.Э. Циолковского) разработавший проект летательного аппарата с реактивным двигателем. Агентом ИК был и единственный в своем роде контрразведчик русской революции Н.В. Клеточников, который два года служил в III отделении по заданию «Земли и воли» (первые 7 месяцев), а затем «Народной воли», почти ежедневно обезвреживая полицейские козни против революционеров.

ИК издавал в качестве центрального органа партии газету «Народная воля», которая выходила с 1879 по 1885 г. и оказалась самым долговечным из революционных изданий XIX в. в России. Кроме того, печатались еще четыре издания: Листок «Народной воли» (приложение к центральному органу), «Рабочая газета», Вестник «Народной воли», Календарь «Народной воли». Итого – пять периодических изданий! Ранее только «Земля и воля» 1876– 1879 гг. имела собственный литературный орган, все прочие же революционные организации в России никогда не шли дальше выпуска отдельных прокламаций. Как идеологический штаб партии ИК разрабатывал ее программные документы. «Программа Исполнительного комитета» считалась общепартийной программой. Она стала шагом вперед в русском освободительном движении, поскольку освободилась от анархизма и аполитизма 70-х годов. «Народная воля» ставила целью свергнуть самодержавие и осуществить ряд демократических преобразований. Вот главные из них:

Постоянное народное представительство с законодательными функциями, т.е. парламентская демократическая республика («самодержавие народа», как выражались народовольцы).

Полная свобода слова, печати, собраний, ассоциаций, совести, избирательной агитации.

Всеобщее избирательное право без сословных и имущественных ограничений и выборность всех должностей снизу доверху.

Земля – крестьянам, фабрики и заводы – рабочим.

Национальное равенство и право наций на самоопределение.

Как все народники, «Народная воля» исходила из того, что «главная созидательная сила революции – в народе», т.е. в крестьянстве, и поэтому считала важнейшим средством достижения своей цели крестьянское восстание, но – при поддержке рабочих и военных, под руководством партии. Более того, пережив опыт «хождения в народ», народовольцы утратили веру в революционную инициативу крестьянства и пришли к выводу, что «партия должна взять на себя почин переворота». Программа ИК предписывала готовить переворот, с одной стороны, путем /262/ пропагандистской, агитационной и организаторской работы во всех слоях населения, а с другой стороны, посредством «красного» террора.

Распространенное в мировой литературе мнение о «Народной воле» как партии террористической неправильно. Такую ложь пустили в обиход царские каратели для большей тяжести обвинения народовольцев, ее подхватила обывательская молва, после чего она перекочевала в литературу – научную, учебную и художественную. В действительности же террор ни в программе, ни в деятельности «Народной воли» никогда не занимал главного места, просто он был на виду как прелюдия и ускоритель народной революции. Посредством террора народовольцы стремились решить двоякую задачу: с одной стороны, возбудить революционное настроение в массах и, с другой стороны, дезорганизовать правительство, чтобы затем поднять возбужденные массы против дезорганизованного правительства[2].

Здесь важно подчеркнуть, что «красный» террор «Народной воли» был исторически обусловлен, навязан революционерам как ответ на «белый» террор царизма против «хождения в народ». «Когда человеку, хотящему говорить, зажимают рот, то этим самым развязывают руки» – так объяснял переход от пропаганды к террору А.Д. Михайлов. Народовольцы не могли тогда предвидеть, что террор не приведет к цели. В том фазисе, которого достигло революционное движение к концу 70-х годов, террор нельзя было просто отбросить, его можно было только преодолеть. Он оказывался тогда единственно возможным еще не испытанным в масштабах партии способом борьбы.

Сами народовольцы веско оговаривали преходящую обусловленность своего террора. ИК заявил протест против покушения анархиста Ш. Гито на президента США Д. Гарфилда. «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей,– разъяснял ИК 10(22) сентября 1881 г.,– в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей»[3]. Сознавая моральную и политическую предосудительность террора, народовольцы допускали его лишь как вынужденное, крайнее средство. «Террор – ужасная вещь,– говорил С.М. Кравчинский,– есть только одна вещь хуже террора: это – безропотно сносить насилия».

Террором занималось ничтожное меньшинство «Народной воли», хотя сил у нее было неизмеримо больше, чем у всех /263/ революционных организаций, бывших в России прежде, вместе взятых. По совокупности данных за 1879-1883 гг. «Народная воля» объединяла, как минимум, 80-90 местных, 100-120 рабочих, 50 офицерских, 30-40 студенческих и 20-25 гимназических кружков по всей стране от Гельсингфорса (Хельсинки) до Тифлиса (Тбилиси) и Ревеля (Таллинна) до Иркутска. Она имела 10 типографий в России и еще одну за границей и даже постоянное заграничное представительство в Париже (П.Л. Лавров, Л.А. Тихомиров, М.Н. Ошанина) и Лондоне (Л.Н. Гартман). Численность активных, юридически оформленных членов «Народной воли» составляла 500 человек, но участвовал в ее деятельности, так или иначе помогая ей, в 10-20 раз больше. По данным Департамента полиции, только за полтора года, с июля 1881 по 1882-й, подверглись репрессиям за участие в «Народной воле» почти 6 тыс. человек[4].

Все народовольческие кружки действовали энергично и смело. Небывалым для того времени размахом отличалась их деятельность среди интеллигенции, особенно в студенческой среде. Связи «Народной воли» с учащейся молодежью всей страны были превосходно налажены и организованы: в Петербурге существовала Центральная университетская группа, которая объединяла и направляла усилия народовольческих групп во всех вузах столицы; такая же система – в Москве, Киеве, Казани, Одессе; отдельные студенческие кружки действовали при местных организациях «Народной воли» во всех городах, где имелись высшие учебные заведения, а в контакте с ними – кружки гимназистов и семинаристов тех же и многих других (где не было вузов) городов. Вся эта широко разветвленная сеть кружков готовила для партии революционные кадры, распространяла прокламации, устраивала сходки, обструкции властям, демонстрации. Всю мыслящую Россию заставила говорить о себе антиправительственная демонстрация, организованная народовольцами на университетском акте в Петербурге 8 февраля 1881 г. в присутствии 4 тыс. студентов, преподавателей и почетных гостей. Народовольцы во главе с Желябовым, Перовской и Верой Фигнер разбросали по залу революционные листовки, Лев Коган-Бернштейн успел сказать с хор краткую обличительную речь, а Папий Подбельский, шагнув в президиум, заклеймил восседавшего там министра просвещения А.А. Сабурова пощечиной.

Впервые в России «Народная воля» создала специальную Рабочую организацию всероссийского значения с центром в Петербурге и с филиалами практически во всех фабрично-заводских регионах страны. Только московская рабочая группа включала 100– 120 человек, одесская – до 300, петербургская – /264/ сотни рабочих едва ли не со всех заводов столицы, и т.д. Была выработана особая «Программа рабочих, членов партии «Народная воля"». Она свидетельствует, что народовольцы, в отличие от своих предшественников, усматривали в рабочих уже не посредников между интеллигенцией и крестьянством, а самостоятельную (не главную, но самостоятельную), причем на первом этапе революции ударную силу. Восстание «может увенчаться успехом,– гласит «Подготовительная работа партии»,– если партия обеспечит себе возможность двинуть на помощь первым застрельщикам (т.е. студентам и военным. – Н.Т. ) сколько-нибудь значительные массы рабочих», еще до того как поднимется многомиллионная масса крестьянства.

В качестве средства пропаганды среди рабочих издавалась «Рабочая газета». Она, по данным царского сыска, распространялась везде, где жили-были рабочие. Впрочем, «Народная воля» не довольствовалась пропагандой и агитацией среди рабочих, она участвовала и в организации стачек – ни многих заводах Петербурга, Москвы, Киева, Перми. По воспоминаниям Г.В. Плеханова, Андрей Желябов хорошо понимал, что в России «стачка есть факт политический».

Считая, что в грядущей революции «успех первого нападения всецело зависит от рабочих и войска», народовольцы создали наряду с Рабочей и Студенческой организациями свою Военную организацию, более мощную, чем вся совокупность организаций декабристов к 1825 г. Должным образом Военная организация «Народной воли» поныне еще не исследована. Но мы знаем, что она объединяла не менее 50 кружков как минимум в 41 городе с участием 400 офицеров, из которых каждый был интересен и многого стоил. Например, подполковник М.Ю. Ашенбреннер имел выдающуюся боевую репутацию и широкие связи в армейских кругах, а майор Н.А. Тихоцкий слыл великосветским жуиром, танцевал на придворных балах и был вхож в самые верхи военной аристократии.

0 масштабах Военной организации народовольцев говорит тот факт, что весной 1882 г. она рассчитывала только в Кронштадте «на два морских экипажа (около 8 тыс. человек) и на два небольших броненосца, а также на гарнизоны девяти крепостных фортов»[5]. Вероятно, периферийные кружки тоже надеялись на местные гарнизоны. По свидетельству члена Военного центра «Народной воли» Н.М. Рогачева, в конце 1881 г. центр готовился распространить свои действия «на все части войск, расположенные в Европейской России». По косвенным данным, И К «Народной воли» пытался не без успеха привлечь к себе некоторых «лиц высшей военной иерархии», включая самого популярного из /265/ русских полководцев второй половины xix в. М.Д. Скобелева и самого образованного из них, начальника Академии Генерального штаба М.И. Драгомирова.

Крестьянам «Народная воля» уделяла меньше внимания, чем ее предшественники, но все-таки рассылала пропагандистов и распространяла прокламации среди крестьян в десятках губерний европейской части страны. Эти прокламации находили у крестьян сочувственный отклик, вызывая (или усиливая начавшееся ранее) брожение. Так, под влиянием и, возможно, не без участия народовольцев вспыхнуло в марте 1881 г. восстание крестьян двух уездов Тверской губернии, усмиренное лишь силою войск.

Итак, подавляющая часть сил «Народной воли» была занята пропагандистской, агитационной и организаторской работой во всех слоях населения. Что же касается террора, то он был делом рук только членов и ближайших агентов ИК (которые занимались, кстати говоря, и всеми другими сторонами деятельности партии), а также нескольких сменявших друг друга техников, метальщиков, наблюдателей. В подготовке и осуществлении всех восьми народовольческих покушений на царя[6] участвовали из рядовых членов партии всего 12 человек, известных поименно.

Террор как ударная боеголовка революционного за