Каркас городов — экономическое пространство современной эпохи

Освоение территории и формирование структуры культурного

Ландшафта

Освоение любой территории — сложный и во многом противоречивый процесс, контролируемый как природными, так и социальными факторами. Россия и ее необъятные просторы не составляют в этом смысле исключения: такие масштабные исторические явления, как первичное заселение террито­рии и распашка земель, внутренняя колонизация и становление русской го­сударственности, происходили па фоне непрерывно меняющихся природных условий, которые то благоприятствовали этим явлениям, то, наоборот, тор­мозили их развитие, иногда поворачивая вспять сам процесс освоения.

С позиций ландшафтного планирования основными результатами воздей­ствия человека на природу можно считать, во-первых, распространение волн влияния человеческой деятельности в «море» дикой природы, во-вторых, постепенное накопление в ландшафте антропогенных черт, сопровождающе­еся переходом естественных ландшафтов в категорию антропогенно изменен­ных, а зачем и собственно антропогенных ландшафтов.

Анализ исторических данных, материалов писцовых и межевых книг, ста­рых картографических источников позволяет сделать вывод о неровном, вол­новом характере освоения пространства центра и севера Русской равнины

[171. С I тысячелетия до н.э. и на всем протяжении II тысячелетия вплоть до новейшего времени процесс освоения представлял собой непрерывное чере­дование волн распространения человеческого влияния и внедрения антропо­генных ландшафтов (селитебных, земледельческих, пасторальных) в структу­ру естественной ландшафтной мозаики. За каждой из таких волн, как бы рас­плескивающих влияние человека на все большее пространство, с неизбежно­стью следовала эпоха кризиса и спада, т.е. забрасывания и запустения ранее заселенных, распаханных, залуженных и осушенных земель и возврата их в сферу влияния природных ландшафтообразуюших факторов.

До последнего времени развитие социальных кризисов ставили в причин­ную зависимость от известных исторических событий, остававшихся в народ­ной памяти и получивших отражение в летописях и других исторических сви­детельствах (внешние интервенции, междоусобные войны и т.п.), однако на уровне сегодняшних представлений можно утверждать, что своеобразным триг­гером — «спусковым крючком», провоцировавшим кризисную цепь событий, выступали экстраординарные явления природы: засухи, резкие похолодания, устойчивое увеличение количества осадков в вегетационный период, вызыва­ющее повсеместное заболачивание и т.д.

В соответствии с теорией этногенеза Л.Н.Гумилева выраженные фазы при­родных циклов приводили к взрывообразному pocтy и перемещению этносов — так называемым великим переселениям народов. Переселения, в свою оче­редь, приводили к перераспределению ареалов и фокусов человеческой ак­тивности во вмещающем природном пространстве.

Продолжительность каждой последующей исторической волны освоения сокращалась по сравнению с предыдущей. Однако в силу своеобразия и спе­цифики природного фона для каждой волны освоения была характерна своя мозаика соотношения освоенных и девственных участков. Ареалы пика осво­ения (фазы территориальной экспансии), принадлежащие к разным волнам, не вполне совпадали между собой в пространстве, как не совпадали между собой и съежившиеся ареалы периодов природных катастроф, геополитиче­ских кризисов и хозяйственного упадка. Это несовпадение закономерно; оно определяется, во-первых, флуктуациями климата и соответствующей есте­ственной трансформацией ландшафтов, во-вторых, совершенствованием тех­ники (методов орудий и способов) хозяйства, в-третьих (но, не в последних), своеобразием культурной, геополитической и экономической обстановки каж­дой очередной волны освоения, иными словами, своеобразием хронотопа.

В силу этих же причин каждая последующая волна освоения, с одной сто­роны, размынала предыдущий рисунок соотношения освоенных и нетронутых участков, с другой стороны, наследовала отдельные, наиболее устойчивые элементы этого рисунка. Так, однажды найденные, нащупанные в ландшафте места уже не выпадали из зоны человеческого внимания, поскольку обладали рядом полезностей, были красивы и (или) удобны. Человеческий глаз, не­сомненно обладающий системным восприятием, способен выбирать из мно­гих мест лучшие. Неслучайно и нынешние туристы, путешествующие по тро­пам девственного леса или сплавляющиеся по рекам, тяготеют к обжитым стоянкам, на которых и признаков освоенности (кроме кострища и пожух­лой, пожелтевшей под палатками предшественников травы) никаких нет. Это обстоятельство объясняет устойчивость древнеосвоенных локусов в современ-

ном ландшафте и их передачу по наследству от одной исторической эпохи к другой.

Например, места селитьбы в культурном ландшафте Русской равнины практически повсеместно были угаданы еще 10 — 15 веков тому назад. Так, с одной стороны, опо­лья северо-восточной Руси — безлесные равнины, долгое время считавшиеся сугу­бо природным образованием, — на самом деле связаны с «ядерными" районами полевого пашенного земледелия. Неслучайно при раскопках малых городов и сел российской провинции мы обнаруживаем многослойные поселения с остатками ма­териальных свидетельств культур позднего неолита и бронзы (фатьяновцы), железно­го века (финно-угорские племена). Именно в этих очагах возникали древние русские поселения — Москва и Ярославль, Тверь, и Владимир, Углич и Ростов, Переславль-Залесский и Рязань.

С другой стороны, пространства, отнятые у природы в условиях климатического оптимума и занимающие не самое выгодное (маргинальное) положение в КЛ, могли быть заброшены в следующую фазу в условиях избыточного увлажнения и похолода­ния, поскольку усилия, необходимые для их поддержания в культурном состоянии, превышали наличные возможности сельской общины. На территориях центра и севе­ра России, которые и поныне входят в зону неустойчивого земледелия, в периоды спада хозяйственной активности ландшафтные особенности часто выступали в роли лимитирующего фактора. В условиях общего избытка увлажнения и повсеместного распространения глеевых и глееватых почв чередование нескольких дождливых и прохладных вегетационных периодов подряд могло привести к заболачиванию и вы­падению из пахотного клина многих слабодренированных участков. Очевидно (и тому есть доказательства), что распаханная седловина между холмами или залуженное низкое притеррасье речной долины снова и снова возвращались в лоно природы, числясь в залежах и неудобях при очередной переписи.

Таким образом, современная нам структура культурною ландшафта, при­близительно выражаемая мозаикойбелых и зеленых контуров листа топогра­фической карты, имеет длительную историю и содержит в себе ряд гетероген­ных элементов, унаследованных от разных хронотопов. Рисунок освоения ока­зывает существенноевлияние на современные социально-экономические про­цессы, когда специфика нового производства вступает в противовес с якобы рудиментарными элементами прежней мозаики территориальной организа­ции жизнедеятельности человека. Из этих противоречий, в частности, выро­сла российская проблема «неперспективных» деревень, когда многие древние элементы культурного ландшафта сочлине только бесполезными, но и вред­ными, и повели на них суровое наступление,объединяя пашни в «аэродром­ные» поля, искореняя кустарники и опушки, корчуя пустоши, осушая поймы. В итоге всех этих односторонних и близоруких преобразований ландшафт ста­новился все более однообразным и, следовательно, незащищенным и скуд­ным, обреченным на деградацию.

Различия внутренней структуры культурных ландшафтов, принадлежащих к разным хронотопам связаны, по-видимому, со спецификой пространствен­ного конфигуратора той или иной исторической эпохи (рис. 1.2).

В ходе развития культурного ландшафта человек постоянно использовал операции пространственного анализа и синтеза, проявлявшиеся соответственно в декомпозиции дикой природы (или ландшафта предшествующей эпохи) на некие элементы и агрегировании их в составе вновь формирующегося куль­турного ландшафта.

На начальныхэтапах освоения декомпозиции подверглась ликая природа, в пространстве которой выделялось существенное, и оно (это пространство) как бы членилось на элементы в соответствии с нуждами человека. При этом первостепенное значение в проблеме выбора места играло природное ланд­шафтное разнообразие. Прежде всего осваивались зоны, включавшиев себя несколько лаидшафтно-контактных участков — природных экотонов: площадки террас нал руслом небольших рек (мысы), высокие пойменные гривы, сохра­нившие останцы широколиственных рощ, камерные луговые долины боковых притоков, дюны речных долин и вершины небольших зандровых холмов вблизи рек, поросшие сосняками, крутые холмы на водоразделе между двумя ручья­ми с хвойно-широколиственными рощами.

Впоследствии шла постоянная детализация элементов — функциональных мест КЛ. Выбранное пространство делилось на место для жилья и место для охоты, затем первое подразделялось на места для срубных построек и хоздво­ров, огородов и межей, погостов и торговых площадей. Таким образом, за столетия возникло все современное разнообразие мест —элементов культур­ного ландшафта; селитебных, аграрных, транспортных, охотничье-промыс-ловых и заготовительных. В этом смысле освоение представлялособой типично итеративный процесс.

Граница между природой и культурным ландшафтом всегдабыла посте­пенной: селитебные места и пашни (антропогенныеэлементы КЛ), сосед­ствовали с сенокосами и пастбищами (антропогенноизмененными элемента­ми), те, в свою очередь, — с элементами, лишь слабо затронутыми влиянием человека (например,охотничьими угодьями — путиками крестьян и зверин­цами феодалов).Так медленно,за многие десятилетия,формировалась струк­тура культурного поляризованного ландшафта [19, 36]. Роль естественных гра­ниц между освоенными сельскими мирами-макрокосмам и играли реки, круп­ные болотные или лесные массивы, причем многим волостным границам было суждено сохраниться до нашего времени в качестве рубежей культурного лан­дшафта, в настоящее время приобретающих важную роль в композиции эко­логического каркаса.

Декомпозиция природы осуществлялась вширь (раздвижениеграниц фрон-тира, освоение новых участков) и вглубь, внутрь, — путем детализации-кор­ректировки свойств уже найденных, выделенных элементов ландшафта. Смысл декомпозиции в преодолении сложности иизбыточной информативности природы, в приведении хаоса в порядок, в борьбе с энтропией. Принцип про­стоты и итеративности диктовал первоначальную реализацию простых мо­делей освоения и последовательное их усложнение. Принцип полноты освоения определил последовательное (итеративное), но конечное в рамках данного хронотопа усложнение внутреннейструктуры КЛ.

Таким образом, развитие КЛ в пространстве дикой природы шло от про­стоты к полноте — как в смысле охвата участков, обойденных при первона­чальном освоении (вторичная колонизация), так и в смысле итеративного познания и использования свойств отдельных элементов. Дальний дремучий лес, который когда-то служил лишь внешней защитой от набегов, становился угодьем для охоты исбора ягод; небольшое притеррасноеболотце осушалось и превращалосьв сенокос; родник, раскрывшийся в обрыве террасы, обуст­раивался и становился источником «живой» воды и т.д.

Неэлементарные объекты, ранее не использовавшиеся, подлежали дальнейшей декомпозиции: впервые освобожденное от леса поле, в пределах которого обнаружи­вался действующий тальвег, могло быть поделено на два с межой вдоль ручья, кото­рая впоследствии зарастала кустарником. Также и лесной массив, попавший в устой­чивое промысловое пользование, сначала делился на фрагменты охотничьими пути-ками и тропами, затем на его окраинах начинали выпасать скот, выбирать сухостой приисковыми рубками, а на освободившихся полянах косить траву. Следовательно, осваивая ландшафт, человек осуществлял последовательные действия, в течение де­сятилетий и даже веков разлагая сложную (и неявную!) природную структуру на фраг­менты (более элементарные природные и измененные экосистемы) до тех пор, пока этот «анализ» не прекращался вследствие достигнутой устойчивости полученной мо­дели состава КЛ либо по причине спада очередной волны освоения.

Итеративность декомпозиции ландшафта в ходе освоения придавала самому про­цессу освоения вариабельность, возможность пользоваться моделями различной де­тальности, углублять или сворачивать детализацию, когда к этому вынуждали обсто­ятельства. Отдаленное поле дополнялось временным жильем, легко превращавшимся в постоянное на подъеме волны освоения, или, наоборот, превращалось в пустошь на ее спаде.

В алгоритме декомпозиции освоения содержится (хотя может быть и не явлена наблюдателю)идеальная модель, продиктованная культурной средой данной конкретной эпохи освоения. Примером такой модели являются пред­ставления о «худой» и «доброй» земле, которые всегда конкретны, историчны [17] и служат основанием деления при нарезке, т.е. классифицировании, об­щинных угольев. В этом обстоятельстве и заключена средовая роль культуры: территориальные мозаикиосвоения различных эпох не совпадают между со­бой в пространстве.

Другой неотъемлемойстороной процесса освоения, диалектически проти­воположной декомпозиции,было агрегирование мест в пространстве КЛ — установление отношений на заданном множестве элементов. Выделенные в ландшафте элементы не сохраняются и не функционируют в виде отдельных сущностей: поле, оставленное среди леса, быстро зарастает; дорога, веду­щая в никуда, никем не используется; жилище, поставленное в невыгодном месте, забрасывается — элементы КЛ существуют только в своей неразрыв­ной связи.

К агрегированию можно отнести постепенное укрупнение полей в сель­ском ландшафте России, где по склонам моренных холмов и песчаных камов в соответствии с гребне килевыми элементами тянулись мелкие, распахивае­мые по водостоку «гоны» земли. Хозяйственное чутье земледельца подсказы­вало нецелесообразность объединения в одном контуре двух или трех участков пашни с резко различнымипочвенными условиями, поэтому подобная мел-кокон тур н ость, вообще говоря, являлась отражением своеобразной экологи­ческой нормы. Лишь по прошествии многих десятилетий, когда под воздей­ствием эксплуатации агроландшафт терял естественнуюконтрастность (моде­лировалсярельеф, запахивались границы между почвенными разностями, де­лювиальные шлейфы спускались в ложбины между холмами), становилась возможной компоновка отдельных угодий в более крупные контуры — агреги­рование элементов.

Способы агрегирования элементов КЛ в рамках конкретного хронотопа можно назвать (используя понятия системологии) пространственным конфи-

гуратором. Смена конфигуратора трансформировала структуру КЛ, изменяя такие ее параметры, как дисперсность, иерархию и людность поселений, пло­щадь отдельной хозяйственной единицы, характер внешних и внутренних гра­ниц и многое другое.

Так, в пространственном плане апогей земледельческого освоения в центре Рус­ской равнины был достигнут уже в конце XVI в., когда выставление починков и заимок, ведение работ по расчистке леса и образование новых деревень привели к появле­нию абсолютно максимального за всю историю России числа населенных пунктов. Подъем следующей волны освоения происходил уже в рамках иного хронотопа, ха­рактеризовавшегося ростом поместного и вотчинного землевладения, свертывани­ем крестьянской инициативы, закрепощением крестьян. Соответственно заработал новый пространственный конфигуратор, поэтому начавшееся возобновление захва­тывало иные урочища, а зарастающий лесом участок пашни мог и вовсе не вернуть­ся в хозяйственный оборот. Например, проведенный по старым межевым картам анализ изменения характера использования ключевой территории Верхней Волги (Рыбная слобода — Коприно) по двум историческим периодам (1590—1595 гг. и 1625—1660 гг.) доказывает факт заболачивания и вторичного залесения многих уже распаханных участков, появление мельниц на водотоках, отмеченных в предыдущий период как ручьи, общее уменьшение селений с 68 до 38 и соответственно увеличе­ние пустошей с 71 до 124. Этот пример хорошо иллюстрирует действие простран­ственного конфигуратора, отражающее сложное сочетание природной (общее увели­чение увлажнения и возрастание водности рек, похолодание — «малый ледниковый период») и социальной обусловленности процесса освоения территории [17].

Агрегирование — это, безусловно, творческая сторона освоения и станов­ления КЛ, придающая последнему эмерджентность, так как будучи объеди­ненными, взаимодействующие элементы образуют систему, которая обладает не только внешней целостностью, но и внутренним естественным единством — органичностью, каковая бросается в глаза при знакомстве с этнически укоре­ненным культурным ландшафтом любой страны.

1.3. Ландшафт как субъективная цель — методологические основания ландшафтного планирования

Предпринятый выше теоретический анализ культурного ландшафта как системы может показаться чрезмерно усложненным и даже избыточным с позиций практики ландшафтного планирования. Однако это не так. Именно сложность классификации и выделения элементов модели состава в КЛ во многом обусловила известную отстраненность ландшафтоведения от экологи­ческого планирования в регионах и слабую востребованность ландшафтных подходов в практике отраслевого природопользования [7].

Для экологической организации территории региона и экологического про­ектирования наиболее важна модель состава КЛ. В культурном ландшафте вы­деление элементов — частей модели состава — затруднено по ряду причин: во-первых, разным представлением исследователей об элементарности, во-вторых, целевым характером конкретных моделей и, следовательно, относи­тельностью и условностью расчленения ландшафтной оболочки.

Между тем сложность операции выделения элементов состава системы не означает их отсутствия и уж тем более не доказывает нереальность самой си-

стемы. Одним из наименее измененных компонентов ландшафта является рельеф. Ре­льеф традиционно признавался каркасным компонентом в природных экоси­стемах, определяющим их внутреннюю морфологию (модель состава) и, бо­лее того, обоснованно рассматривался в качестве важнейшего фактора физи-ко-гео1рафической дифференциации, обусловливающего тренд развития почв, набор местопроизрастаний, местообитаний фауны, местоположений элемен­тарных природно-территориальпых комплексов (ПТК) [25]. Наконец, рельеф считается одним из главных признаков классификации земель, лежащем л основе их кадастровой опенки.

Рельеф — не просто каркасный, но и наиболее консервативный элемент ландшафта. В культурном ландшафте рельефу — пространственному ресурсу, операционному базису деятельности человека [35| — принадлежит особая роль: он хранит для пас параметры первичного местообитания, определившего тренд развития почвенно-растительного покрова в дикой природе. Даже подверг­шись изменению (моделированию), рельеф сохраняет память о своем про­шлом состоянии, и, в любом случае, этот компонент всегда старше почв и растительности, на нем расположенных. Поэтому в КЛ элементы рельефа (со­ответствующего уровня анализа) являются элементами модели состава самого КЛ. Освоение природы во многом было связано с первоначальной декомпози­цией ландшафта именно по формам рельефа (в качестве элементарных еди­ниц освоения) с последующим агрегированием этих элементов в рамках бо­лее целостной системы культурного ландшафта.

Таким образом, в центре внимания методологии ландшафтного планиро­вания — модель состава КЛ, позволяющая определить и описать существен­ные связи между его элементами и использовать эти связи для достижения параметров устойчивого развития. Возможность выявления модели состава культурного ландшафта средствами морфолипамического анализа переводит ландшафтное планирование из категории полуинтуитивных операций в кате­горию строгих методов, которые могут быть применены к обширным терри­ториям и увязаны с современными геоинформационными системами. При­знание ландшафтного планирования в качестве приемлемой рабочей проце­дуры напрямую связано с появившимися методами формализации и алгорит­мизации выявления модели состава культурного ландшафта, которые базиру­ются на морфодинамическом анализе рельефа как каркасного и. консерватив­ного компонента ландшафтной оболочки.

Предпринятый нами экскурс в экологическую историю доказывае'1, что современный нам культурный ландшафт России является продуктом длитель­ного развития, результатом совокупных осознанных и косвенных действий человеческих коллективов на протяжении многих веков. Однако в такой трак­товке направленного развития культурного ландшафта под контролем «внеш­него управляющего» — природы — с неизбежностью возникает главный воп­рос о целях большой системы и предопределенности развития. Цель КЛ как искусственной системы, с одной стороны, может быть определена как иде­альный образ желаемого будущего в представлении субъекта освоения (отсю­да, кроме всего прочего, вытекает важность представлений об образе ланд­шафта). С другой стороны, будущее реальное состояние системы мы представ­ляем себе как ее объективную цель. В этом и состоит обобщение: если КЛ — есть результат сотворчества человека и природы, то мы можем рассматривать

субъективные цели (которые ставит человек) и объективные цели системы (которые реализует природа) в их единстве.

Интерпретация будущих состояний естественных объектов как целевых состояний имеет длинную историю, выраженную, например, в теории номогенеза — направлен­ного развития. Как показывает история, многие системы сначала возникают есте­ственным образом и лишь потом (после осознания человеком факта их существова­ния) выявляются и формулируются их цели. Осознание истинной цели КЛ как систе­мы приходит к нам лишь в настоящее время, спустя почти пять столетий после по­явления первых живописных пейзажей голландских мастеров, когда, наконец, стано­вится ясно, что ландшафт — форма адаптации человеческого общества к природе — вторая природа, формирование и развитие которой реализуется по мере изменения социума, культурной среды (хронотопа) и по мере узнавания человеком первой при­роды (как большой системы). Подобное толкование культурного ландшафта, на наш взгляд, является ноосферным, и как таковое оно шире рамок экологических и соци­альных систем.

Представления о процессах самоуправления и самоорганизации живой материи и связанном с ними целенаправленном характере изменения природных сообществ, развиваемые, в частности, В.А. Красиловым [21], с неизбежностью приводят нас к по­нятию цели по отношению к природным системам (хотя этот термин принимается не всеми, взамен, например, предлагается термин «стратегия жизни природы»). Это принципиальное затруднение может быть преодолено, если объединить цели приро­ды и человека в рамках модели, где первый носитель целей как бы не осознает их, а второй сознательно преследует. Исходя из этого комбинацию природных интересов с той частью социальных интересов, которая связана со стремлением людей обитать в здоровой экологической обстановке, можно назвать территориальными интереса­ми. Таким образом, территориальные коллизии с самого начала оказываются в фо­кусе экологической проблематики, выразившись во множестве явных (или неосознан­ных) территориальных конфликтов, воспринимаемых как кризисные экологические ситуации. Следовательно, в разрешении этих кризисов важнейшая роль принадлежит пространственным методам — организации территории регионов, инструментарием которой является ландшафтное планирование, а результатом — культурный ланд­шафт.

Насколько корректен и продуктивен оптимизационный подход к организации тер­ритории регионов? Понятие оптимальности, получившее строгое и точное представ­ление в математических теориях, постепенно входит и в практику экологического про­ектирования [5, 7, 9, 13]. Однако следует подчеркнуть, что экологическим исследова­ниям и разработкам в этом плане присущи два недостатка:

1) максимизация критерия оптимальности часто отождествляется с целью;

2) не задаются все необходимые ограничения, что чревато возможностью одно­
временно с максимизацией основного критерия получить непредвиденные и нежела­
тельные сопутствующие эффекты.

Подобные подходы с не выявленной проблематикой, отсутствием понимания ис­токов кризиса, пограничных сфер деятельности и необходимости достижения разли­чных целей чреваты пагубными последствиями: невыполнение дополнительных целей может сделать ненужным или даже вредным достижение основной. В этом смысле ландшафтное планирование — инструмент, которым следует пользоваться с величай­шей осторожностью. К этой мысли мы еще неоднократно будет возвращаться.

Главная трудность выявления цели ландшафтного планирования связана с тем фактом, что цели являются как бы антиподом проблемы. Описанная мно­гократно ситуация экологического кризиса может быть определена на языке общей теории систем как проблемная ситуация. Вслед за Б. И. Кочуровым мы

понимаем экологическую проблему как негативное изменение свойств ланд­шафтов, вызывающихухудшение условий жизни и здоровья людей: истоще­ние илипотерю природных ресурсов и другой ущерб хозяйству, нарушение генофонда и целостности ландшафтов. В свою очередь, экологическая ситу­ация — это территориальное сочетание различных условий и факторов, про­странственно-временное сочетание экологических проблем» [201.

Таким образом, в центре данной трактовки — ландшафт ипризнание того обстоятельства, что оптимизация экологической ситуации невозможна без специального ландшафтного планирования.

Выводы

1. Ландшафтноепланирование пред- глобальнымэкологическим кризисам и
полагает использование ноосферной региональнымиего проявлениями; вос-
трактовки культурноголандшафта, ко- приятиеКЛ как системы, ценности и
торая базируется на признании следую- цели предполагает возможность и необ­
щих положений: ходимость примененияоптимизационно-

■ освоение с самого начала было не го полхода — ландшафтного планирова-

столько вторжением в природу, сколько ния и экологической организации тер-

ее обживанием, «одомашниванием*. ритории регионов.

окультуриванием, попыткой сотрудниче- 3. В рамках общей проблемной ЭКОЛО-

ствас нею: гическойситуации на сегодняшней день

• результатом такого освоения всегдасформулировано несколько целей. Ланд-
выступалКЛ — система «человек— куль- шафтноепланирование направлено на до-
тура— природа», размещенная в биосфе- стижение конкретной цели, понимаемой
ре как более глобальной системе; как несуществующее, но желаемое ста-

• культурный ландшафт, будучи «те- бильное состояниесреды — экологичес-
нью цели на среде» и отражая в себе чер- кий гомеосгаз. Причем действительное
ты своего создателя, формировался в достижение основной пели может быть
разные эпохи и развивался, претерпевая верифицировано возможностью одновре-
изменения в ходе сменяющихдруг другаменной реализациидругих целей, таких
хронотопов, при этом природа (биосфе- как повышениепроизводительности аг-
ра) выступала как внешняя система. роландшафтов. оптимизациягородской
контролировавшая адаптированпость и среды, развитие внутреннего туризма И
целесообразность возникавших культур- рекреации, увеличение продуктивности
ныхландшафтов. охотохозяйств и т.д. Множественность и

2. В последние десятилетия XX в. нос- конформность целевых функций говорит
приятие КЛ стало изменяться в связи с об эффективности КЛ как системы.

Глава 2

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО И ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КАРКАС: КОЛЬЦА ТЮНЕНА, ЗВЕЗДНЫЕ СЕТИ ГОРОДОВ

И УЗЛОВЫЕ РАЙОНЫ

2.1. Метафизика освоения: простейшие аналогии и модель фон Тюнена

Очевидно, что процедура ландшафтного планирования как составная часть экологической организации территории должна быть согласована с реалиями экономики, в противном случае любое зонирование окажется нежизненным, а принятые законы — недейственными и тормозящими социальное развитие. С этих позиций чрезвычайно важно представлять экономические аспекты про­странственного развития, изучаемые социальной географией.

Как мы уже могли убедиться, освоение территории с самого начала имело очаговый характер: освоенные локусы представляли собой «острова» и «оке­ане» дикой природы. Однако еще более важно то обстоятельство, что и после­дующие этапы освоения, распространявшие все новые волны человеческой активности вокруг устойчивых центров имели тот же самый «зонно-волновой характер» (выражение российского географа Б.Б.Родомана), который легко представить, если воспользоваться простыми физическими аналогиями, апел­лирующими к повседневному опыту, например к концентрическим кругам, расходящимся от брошенного в воду камня (рис. 2.1). Каждый хотя бы однаж­ды забавлялся, бросая камешки в воду и наблюдая, как волны расходятся по гладкой поверхности концентрическими затухающими кольцами. Так и от единственного освоенного очага расходятся волны антропогенного воздей­ствия на абсолютно одинаковой во всех направлениях (т.е. анизотропной) поверхности. Ближе к центру очага сильнее возмущение (высота поднятой камнем «стоячей» волны), заметнее воздействие па среду, дальше от центра располагаются кольца большего диаметра, но с меньшей высотой волны — вплоть до той границы, за которой поверхность останется невозмушенной; в нашей аналогии это пространство дикой, не затронутой ачиянием человека природы.

Попытка обнаружить территориальные закономерности в экономике пред­принимались достаточно давно, но первое эффективное объяснение было предложено выдающимся прусским ученым фон Тюненом, который, иссле­дуя город как фокус экономического влияния, определяющий хозяйственную структуру окружающих земель, по сути, первым ввел в экономическую тео­рию концепцию «экономического пространства».

В теоретической модели фон Тюнена (прообразом которой послужил севе­ро-восток Германии — окрестности города Ростока) рассматривалась некото­рая абстрактная, однородная, непрерывная, изолированная от внешнего мира равнина с расположенным в ее пределах единственным городом. Основная деятельность жителей равнины — различные виды сельскохозяйственного производства, основная функция города — производство товаров, необходи-

мых для жителей равнины, и торговля. При этом город, изображенный в виде точки (как не имеющий собственной протяженности и структуры), является единственным рынком сбыта сельскохозяйственной продукции для окружа­ющей местности (рис. 2.2).

В центре модели (рис. 2.2, а) — городской торговый центр, его окружает внутренний (первый) пояс — зона интенсивного сельского хозяйства, вклю­чавшая во времена фон Тюнена молочное хозяйство, товарное огородниче­ство и садоводство, так как молоко и овощи являлись скоропортящейся про­дукцией, стоили дорого и были малотранспортабельны. Следовательно, эта от­расль сельского хозяйства могла платить более высокую цену (ренту) за землю, расположенную близко к городу, и оставаться доходной. Вторая зона лесного хозяйства — выращивание товарного леса, широко употреблявшегося в строи­тельстве той эпохи, одновременно игравшего роль основного топлива (дрова). Зона земледелия занимала следующие три зоны в соответствии с планомерно понижающейся интенсивностью технологий. В пределах третьей зоны размеща-

лись особенно интенсивные технологии; в четвертой зоне — культуры с луго­вым севооборотом; в пятой зоне — экстенсивные культуры с трехпольным се­вооборотом. Шестая, последняя, зона предназначалась для экстенсивного пас­тбищного животноводства, для которого требуются большие площади естествен­ных кормовых угодий и которое наименее способно оплачивать высокие рент­ные ставки за землю вблизи центра. Наконец, седьмое кольцо образуют земли, не используемые из-за удаленности, — своего рода резерв, конфигурация ко­торого как раз и представляет для нас наибольший интерес как пространство для размещения блоков регионального экологического каркаса.

На рис. 2.2, б наклонными линиями показано снижение предложения йен на землю в зависимости от вида ее использования. Эта линии имеют разный наклон, так как любой вид использования земельных участков является ре­зультатом компромисса между удобством расположения ближе к городскому центр и размерами той суммы, которую необходимо уплатить за аренду земли. Штриховые линии указывают переломные точки, где один вид использова­ния земли как бы перебивает иену у другого, показывая свою способность оплатить более высокие арендные ставки за приближение к центру города. В рамках двумерной модели на плоскости изотропной равнины переломные точки укладываются в кривую, которая образует правильное кольцо вокруг города-центра.

В рамках этой упрощенной модели фон Тюнен, рассматривая фиксирован­ный список технологий и отраслей сельского хозяйства, попытался выявить наиболее оптимальный (экономически эффективный) выбор производствен­ной специализации для каждого участка равнины. Предполагалось, что участ­ки земли используются хозяевами исходя из критерия прибыльности, опреде­лявшейся как превышение валового дохода над суммарными издержками про­изводства, причем поскольку последние принимали сугубо транспортный ха­рактер, следовательно, прибыльность становилась функцией расстояния.

Таким образом, вся модель фон Тюнена демонстрировала роль фактора расстояния от участка земли до ближайшего городского рынка сбыта, зада­ющего размещение сельскохозяйственных культур и структуризацию простран­ства освоения в теоретических рамках экономики обмена. Город в зтой модели выступает прежде всего как фокус непрерывного экономического простран­ства, который формирует на равнине систему концентрических зон с разны­ми вариантами землепользования — экономическую структуру зоны влияния города.

2.2. Теория центральных мест и решетка Кристаллера

Более поздние исследователи экономического пространства пришли к вы­воду, что для приближения модели концентрических колеи Тюнена к реаль­ной действительности необходимо последовательно учесть ряд факторов, а именно:

• в экономической пространстве любого региона (страны) одновременно
существуют несколько городов — фокусов экономической активности, вза­
имодействующих друг с другом;

• реальное пространство освоения всегда неоднородно, поэтому одни на­
правления развития оказываются в преимущественном положении перед дру­
гими;

• даже при условии одновременного (на стадии первичного освоения тер­
ритории) возникновения фокусов экономической активности со временем
одни города-центры обгоняют в развитии другие и «стягивают» на себя часть
общих функций;

• в реальном экономическом пространстве выявляются некоторые цент­-
ральные места, которые не осуществляют всю полноту функций предшеству-­
ющих уровней, кроме того, обнаруживается определенная функциональная

специализация городов, оказывающая влияние на размеры и конфигурацию зон колец Тюнена;

• размерность колец Тюнена зависит от плотности населения, которое мо­
жет быть весьма редким в сельской местности и весьма плотным в урбанизи-­
рованных регионах, поэтому зоны одного уровняобслуживания могут суще-­
ственно различаться по размерам и площади;

• поскольку собственный размер города как центра экономической актив-­
ности соизмерим с размером окружающего ареала, постольку внутренняяструк­
тура города оказывает существенное влияние на организацию внешних зон
влияния, а трансформация этой структуры оказывает влияние на перерожде­
ние и смену функций внешних «сельскохозяйственных» колец;

только для достаточно ранних периодов экономического развития про­
странство региона может быть представлено как редко расположенные пер­
вичные центры с соответствующими им круговыми зонами обслуживания,
промежуточное пространство между которыми оказывается исключенным:
дальнейшее развитие хозяйства стимулирует возникновение все новых горо-­
дов-центров и в конце концов вся территория оказывается покрытой круго-­
выми зонами обслуживания.

Равнозначность первичных центров — фокусов экономической деятельности — иллюзорна. По мере возникновения собственной экономики и отказа от натурального хозяйства происходит трансформация ткани первичной населенных пунктов: отдель­ные места оказываются более «центральными», чем другие, и стягивают на себя часть соответствующих функций, появляются центры более высокого (второго) иерархического уровня. Например, если полагать, что для лесной зоны Европы нор­мальная сеть первичных агрохозяйственных центров (деревень) располагалась а уз­лах гексагональной решетки со стороной 4 км. то расстояние между центрами второ­го уровня (селами) должно было составить 12 км. При этом вторичный центр обслу­живал шесть ближайших первичных центров, что соответствует представлениям о так называемый гнездовой системе расселения средневековой Руси.

И ходе дальнейшего развития существование центров второго уровня сти­мулирует создание магистралей, напрямую соединяющих соседние центры, а их функционирование нарушает гипотезуоб однородности экономическо­го пространства и равнозначности ведущих из центра путей-дорог. Осознав эту проблему, В.Кристаллерна более поздних этапах анализапопытался ус­ложнить модель, учитывая вытянутые по направлениям транспортных осей зоны влияния городов, т.е. переходя к деформированной решетке, ориенти­рованной на более эффективный вариант транспортной сети. Эти попытки выявили противоречие между территориальной организацией по принципу зон земельной ренты и организацией, диктуемой транспортной сетью (рис. 2.3). Если мы рассмотрим пару пересекающихся колец с достаточно удален­ными друг от друга центрами, то увидим, что общая хорда этих двух кругов, соединяющая две точки пересечения, разграничивает реальные зоны вли­яния центров. Таким образом, соответствующие сегментывыпадают из кру­говых зон влияния.Рассмотрев для некоторого центра все пересекающиеся с ним круги, мы увидим, что реальная граница его зоны влияния состоит из замкнутой цепочки хорд, ограничивающей правильный шестиугольник. Это обстоятельство и позволило автору теории центральных мест В. Кристаллеру сделать вывод о том, что устойчиво существующая система центров соответ-

Коль предложил в качестве модели абстрактную строго иерархическую древовид­ную систему дорог в виде графа, вершины которого иерархически упорядочены: одна вершина высшего уровня связана с несколькими вершинами второго уровня, каждая из которых, в свою очередь, связана ребрами с несколькими вершинами третьего уровня, и т.д. Разумеется, всегда существуют дороги, связывающие некоторые цен­тры одного иерархического уровня, например соседние районные города или близ­ко расположенные деревни; такие связки выглядят как перекладины буквы «А», нару­шающие древовидность графа.

Дальнейшее развитие выявило недостаточность и этих вроде бы усложнен­ных моделей: экономическая реальность национального пространства любой страны оказывается гораздо более сложной. Тем не менее сетевые иерархиче­ские концепции дали толчок серии прикладных исследований по конкретным

территориям разного уровня, которые во второй половине XX в. привели к теоретической концепции каркаса городов, обогащенной в последнее время идеями метрополизации и глобализации.

Каркас городов — экономическое пространство современной эпохи

Тематика пространственного моделирования экономических территориаль­ных систем получила дальнейшее развитие в работах А.Лёша, доказавшего, что пространство становится гетерогенным (неоднородным) именно в резуль­тате экономической деятельности. Феномен города рассматривается в концеп­ции Лёша как баланс равнодействующих сил технического фактора концен­трации (создающей экономию масштаба) и пространственного фактора рас­сеяния (расстояния, порождающего транспортные издержки). Города характе­ризуются высокой интенсивностью экономической жизни и соответственно высокой плотностью освоения территории. Поэтому города и связывающие их дороги уподобляют каркасу — некоторой решетчатой (рамочной) структуре, на которую «натянута» ткань сельской местности — малоинтенсивное про­странство, состоящее из совокупности ячеек: сельских поселений, окружен­ных хозяйственными ареалами и входящих в зону влияния того города, кото­рый является их рынком сбыта. При этом размеры «зоны притяжения» боль­шого города определяются радиусом самого крупного рынка сбыта. Наиболь­шее возможное совпадение секторов, богатых городами, может быть достиг­нуто при подходящих поворотах вокруг центра зоны этого рынка. Вдоль осей, идущих через такие секторы, проходят пути сообщения, обеспечивающие наименьшие транспортные издержки.

Каркас городов и ткань сельской местности образуют в концепции Лёша пространство экономического района, отображаемое системой шестиугольни­ков разного размера.

Идеи Лёша получили развитие в конце 1950-х —начале 1960-х годов во Франции, а термин «каркас городов» оказался жизнеспособным, и хотя од­нозначного его толкования мы не найдем и по сей день, чаше всего под этим термином понимается просто иерархизированный набор городов некоторой территориальной зоны, рассматриваемой вместе с системой отношений меж­ду самими городами, между городами и окружающими их сельскими зонами влияния, а также с внешними связями этих городов (с прочими городами, лежащими вне исходной зоны).

В современных условиях возникает менее жесткая концепция каркаса горо­дов, в которой весьма существенна их взаимодополнительность: звездные сети становятся синергетическими. Расчленение функций позволяет дифференци­ровать требования к территории, на которой они осуществляются. Поэтому города, обеспечившие свою привлекательность для бизнеса, резко увеличива­ют диапазон своих связей, вторгаясь тем самым в зоны влияния, примыка­ющие к весьма отдаленным городам сопоставимого уровня. Эти «длинные» свя­зи и формируют те пучки лучей, которые характеризуют пространственную модель «сети звезд» (рис. 2.4). Длинные лучи обслуживаются пространственны­ми коридорами нового типа, которые, в свою очередь, становятся трассами

для возникновения новых городов-спут­ников. Практически параллельно во всех регионах мира идет формирование более перспективной пространственной формы каркаса городов в виде «сети звезд». В ос­нове этой конструкции узлы (фокусы ак­тивности) и лучи, соответствующие по­токам товаров, людей и информации. По­нимание реальных причин, приведших к формированию подобных структур, необ­ходимо для действительно конструктив­ного территориального (в том числе лан­дшафтного) планирования.

Изменилось представление и о связи

города с прилегающими населенными пунктами. В первую очередь речь идет об устойчивых социальных связях с крупным городом жителей пригородной зоны. Такие связи проявляются, прежде всего, в форме так называемых маят­никовых миграций, которые являются главным фактором,определяющим фак­тические гранииы урбанизированной территории реального города. Гигант­ские мегаполисы редко представляют собой компактную, полностью застро­енную урбанизированную территорию: как правило, они являются мини-систе­мами городов с характерными разрывами между достаточно высокоурбанизи­рованными участками;нередко они представлены полицентрическими конур­бациями (например, Рандстат в Нидерландах, префектура Осака и Большой Токио в Японии, Силиконовая долина в Калифорнии).Поэтому примени­тельно к реальному городу в урбанистике нередко используют термин «город­ская агломерация».

2.4. Теория узловых районов и поляризованный ландшафт

Российский географ Б.Б.Родоман предложилрассматривать эволюцию эко­номического пространства как сочетание двух противоположно направлен­ных, но диалектически взаимосвязанных процессов: дифференциации (разде­ление на качественно различные и внутренне связанные части) и интеграции (объединение частей в новые системы с сохранением или даже усилением раз­личий между взаимосвязаннымиэлементами). В известной степени эти процес­сы можно считать социальными аналогами декомпозиции и агрегирования частей состава культурного ландшафта. В ходе такой эволюции пространства увеличи­вается пространственная дифференциация некогда однородной среды, что проявляется в концентрации (стягивании-собирании) объектов и явлений в группы или массивы и последующей стратификации (расслоении) получив­шихся агломератов на концентрические зоны. Таким образом, кольца Тюнена можносчитать частным случаем «стратифицированного концентрата» 136].

Функционально целостные и организованные вокруг концентрирующего центра ареалы Б. Б. Родоманпредложил называть «узловыми нодальными рай­онами» (от nodal — узел) экономического пространства. Исследуя на протяже­нии многих лет свойства узловых районов, Б.Б.Родоман построил оригиналь-

нуютеорию, многие положения которой являются весьма важными для терри­ториального планирования, в том числе для экологических его аспектов [36],

Узлы экономического пространства — это фокусные места, очаги многих видов деятельности и системы расселения в целом. Крупные города-узлы гос­подствуют над окружающим пространством и выполняютв них главные фун­кции, свойственные нодальным точкам: являясь мощными аттракторами, они притягивают и удерживают, собирают и перерабатывают, распределяют и «излучают» в окружающее пространство энергию и информацию, людей и ресурсы.

При развитии узловых районов они распространяют медленно сдвигающи­еся центробежные волны освоения в виде концентрических зон, классиче­ским примером которых можно считать волны дачно-рекреационного осво­ения, на фронтальной (внешней) стороне которых происходит превращение традиционных сельских поселений в дачные поселки, а на внутренней, обра­щенной к городу, — дальнейшая трансформация этих же дачных поселков в коттеджные. Деградация (угасание) узловых районов порождает обратное пе­ремещение концентрических функциональных зон: они как бы возвращаются к источнику «возмущений*. Сам Б. Б. Родоман сформулировал этот вывод ла­конично и точно: «на передовой стороне движущейся зоны волны ее ведущая функция (специализация — роль ареала в системе человеческой деятельно­сти) проградирует, а на тыльной стороне деградирует» [36].

С этих позиций ландшафтное планирование — это проектирование и фор­мирование новых зон путем расположения различных групп объектов регио­нальных экономических систем вокруг центров или вдоль осевых линий диф­ференцированного экономического пространства.

Нодальным районам свойственна иерархичность, большие объектырастут за счет меньших: крупные горола — за счет средних, средние — за счет ма­лых, малые — за счет крупных сел, крупные села — за счет заброса и запусте­ния десятков мелких деревень. В этом неумолимом процессе, продиктованном принципом «экономии энергии». Б. Б. Родоман первым предложил видеть пла­нировочный позитив: поляризация экономического пространства создаст ла­куны освоения, которые могут служить островами заповедной природы: «пра­вильная поляризация позволяет сохранить биосферу» [361-

Особое значение теория Б. Б. Родомана имеет для установления истинной конфигурации освоенного пространства. Анализируя круговуюконфигурацию ареалов многих городов и их пригородных зон, Б.Б.Родоман указывает на ее исторический характер, поскольку она продиктована транспортной изотроп­ностью на первых стадиях развития: многие лучи-дороги, ведущие из города, играют примерно одинаковую роль, а городская граница формируется как кольцо, со временем эволюционировавшее в кольцевую автодорогу. Класси­ческая треугольно-шестиугольная или близкая к ней конфигурация освоенно­го пространства узловых районов формируется при их стихийном развитии и сохраняется при использовании исторически сложившихся элементов куль­турного ландшафта. Однако в реальных системах расселения кристаллеровская решетка подвергается деформации и перестраивается в секторно-кольцевую, если один из центров усиливается настолько, что подчиняет себе остальные.

Описанная Б. Б. Родоманом «изохронная розетка» — лучшее из имеющихся объяснений плановой конфигурации освоенного пространства, поэтому свой-

ства этой розетки и способы ее деформации, трансформации и эволюции должны быть в центре внимания территориальных планировщиков (рис. 2.5).

Если говорить о конфигурации освоенного пространства на уровне субъек­тов — областей и регионов, то она определена централизацией коммуника­ций, что выражается в преимущественном развитии радиальных центробежно-центростремительных направлений движения перед всеми прочими. Из-за отмирания или относительного ослабления местных дорог, пересекающих рай­онные границы на окраинах узловых районов, формируются зоны понижен­ной транспортной доступности, практически выпадающие из современного экономического пространства.

Особое значение Б. Б. Родоман придает исторической устойчивости узло­вых районов. Административно-хозяйственные сетки России претерпели не одну реформу и многократно подвергались трансформации. Однако сравнение сеток дореволюционного и советского административно-территориального де­ления (АТД) с сеткой конца XX в. свидетельствует об удивительной живучести многих фокусов и организованных вокруг них ареалов: изменчивость узловых районов и подвижность их границ напоминает «колебание вокруг каких-то скры­тых, не выявляющихся полностью, но незримо присутствующих структур» [36], заданных ландшафтом. Это качество, кстати, было одновременно замечено и в исследовании геоморфологов, зафиксировавших зависимость мозаики освоения (рисунок белых и зеленых листов среднемасштабной топографической карты) от рельефа территории. В этом обстоятельстве заключена анизотропность реаль­ной географической среды — ландшафтной оболочки Земли.

Одним из прикладных (постепенно становящимся основным) результатов теории нодальных районов Б.Б.Родомана является открытое признание того обстоятельства, что неумолимая логика развития пространства освоения вы­нуждает нас строи-]ь экологический каркас в «пустых ячейках» экономиче­ской активности. «Звездному каркасу* поселений должна быть противопостав­лена пространственная сеть слабоосвоенных, охраняемых или рекреационных природных территорий. Эта идея 30 лет назад была предложена Б.Б.Родоманом в виде концепции экологической организации территории или концеп­ции поляризованного ландшафта (см. рис. 2.5). Основной момент концепции Б.Б.Родомана — признание городских и заповедных ландшафтов полярно про­тивоположными и равноценными элементами современной биосферы, кото­рые необходимо разделить промежуточными функциональными зонами для того, чтобы «возникал постепенный щадящий переход от искусственной сре­ды к естественной, от интенсивного хозяйства к экстенсивному, от много­людных многоэтажных и постоянных поселений к малолюдным, малоэтаж­ным и постоянным, наконец, от густой транспортной сети к бездорожью, необходимому для охраны природы» [36].