ГЛАВА V. СЕМАНТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ

ПОНИМАНИЯ

До недавнего времени методология науки разрабатывалась почти ис­ключительно как методология естественнонаучного познания. В своих ис­следованиях структуры и методов науки методологи еще и сейчас, как пра­вило, ориентируются на математику, астрономию, физику, химию, короче, — на математизированные естественнонаучные теории. Область же обще­ственных наук почти не затрагивается, а если к ней изредка все же обраща­ются, то лишь затем, чтобы показать, что результаты методологии естест­вознания применимы и в этой области. Методами гуманитарных наук, или "наук о духе", с XIX в. отчасти занималась герменевтика, однако длитель­ное время методология естествознания и герменевтика развивались парал­лельно, почти не оказывая никакого влияния друг на друга.

В последние годы между ними наметилось определенное сближение. Выяснение причин этого заслуживает специального рассмотрения. Здесь же можно указать лишь на два обстоятельства, содействовавших пробуждению интереса к общественным наукам у методологов естествознания.

Во-первых, крушение неопозитивизма и его идеалов научности заставило их по-новому взглянуть на общественные науки: если ранее считалось, что история или со­циология в своем развитии просто еще не доросли до теоретической стадии и со временем по своим методам и структуре станут походить на теории мате­матического естествознания, то теперь все больше сторонников приобретает мысль о том, что общественные науки обладают определенной спецификой и их методология не обязана слепо копировать методологию естествознания.

И, во-вторых, обсуждение некоторых внутренних проблем самой методологии естествознания — таких, как проблема сравнения конкурирующих теорий, вопрос о возможности коммуникации между сторонниками старой и новой теорий, проблема значения научных терминов, проблема научной рациональ­ности и т.д. — приводит ее представителей к необходимости рассматривать естествознание в более широком контексте человеческой культуры и обра­щаться к понятиям, которыми традиционно занималась методология общест­венных наук, в частности, герменевтика.

Среди этих понятий одним из наиболее важных является, несомненно, понятие понимания. До сих пор оно практически не встречалось в методо­логии естествознания, да и в методологии общественных наук упоминается довольно редко. Отчасти это объясняется тем, что герменевтика, начиная с Ф. Шлейермахера, придавала понятию понимания тот психологический от­тенок, который вызывал настороженное отношение у методологов, при­выкших опираться на объективные методы анализа. Однако к настоящему времени накопилось уже немалое количество работ, в которых предприня­ты попытки философского и логико-методологического рассмотрения этого понятия^1[144]. Такие попытки представляются чрезвычайно важными, прежде всего — с точки зрения общественных наук, изучающих человека, его дея­тельность, продукты этой деятельности, отношения между людьми, соци­альные учреждения и т.п. Изучение феноменов культуры опирается на по­нимание человеческой деятельности, поэтому в методологии общественных наук понятие понимания является одним из центральных понятий.

Но и для методологии естествознания оно может также представлять оп­ределенный интерес. И не только потому, что ученые должны понимать тек­сты своих теорий, понимать друг друга в ходе своей работы, в совместных дискуссиях и т.п. С этой точки зрения понятие понимания разрабатывается герменевтикой и методологией общественных наук. Гораздо более важно другое. Интуиция нам подсказывает, что наука дает — должна давать — не только описание и объяснение окружающего нас мира, не только знание фак­тов и законов, но и все более глубокое понимание явлений природы. Если со­гласиться с этим, то сразу же становится очевидным, что понимание — функ­ция науки и методология науки не может игнорировать анализ этой функции.

Исходным пунктом такого анализа по-видимому должен быть ответ на вопрос: что такое "понимание", что значит "понять"? Причем ответ должен быть таким, чтобы понятие понимания имело смысл как для методологии общественных наук, так и для методологии естествознания. Настоящая ста­тья посвящена решению именно этой задачи.

V. 1. ТРАДИЦИОННОЕ ИСТОЛКОВАНИЕ

За ответом на поставленный выше вопрос естественно обратиться к уже имеющимся ответам. Как известно, Ф. Шлейермахер считал, что по­нять исторический текст — значит проникнуть в духовный мир творца это­го текста и повторить его творческий акт. Для В. Дильтея понимание было специфическим методом общественных наук, методом психологической реконструкции духовного мира человека прошлого и переноса его в на­стоящее. Последователи Шлейермахера и Дильтея до сих пор склонны го­ворить о понимании как о "вчувствовании" в духовный мир другого чело­века, как об "эмпатическом со-переживании" его мыслей и чувств^2[145]. Не ос­танавливаясь на анализе истолкований подобного рода, отметим следую­щее. Все они и многие современные определения понятия опираются на одну, очень простую и привычную идею:

Понять нечто — значит усвоить (постигнуть) смысл этого нечто. Дело представляется приблизительно следующим образом. Имеется, скажем, не­который текст. Автор текста вложил в него определенное содержание, смысл, т.е. какие-то свои мысли и переживания. Текст, как таковой несет в себе эти мысли и переживания. Понять текст — значит открыть и усвоить его содер­жание, пережить то духовно-душевное состояние, которое переживал автор текста в момент его создания. Именно в этом смысле понятие понимания употребляется во многих выражениях обыденного языка, используется в гер­меневтике и философско-методологической литературе^3[146]. Такое его истолкова­ние можно назвать традиционным.

Посмотрим теперь, к каким следствиям приводит традиционное истол­кование понятия понимания. Если "понять" означает "усвоить смысл", то по­нять можно только то, что уже до процесса понимания обладает смыслом, и, таким образом, имеет знаковую природу, будучи важно не само по себе, а как выражение чего-то иного. Образцовый пример — языковые выражения, тек­сты, речь. Именно об их понимании чаще всего идет речь в герменевтике. Они обладают смыслом, поэтому их можно понять. При этом для нас несуще­ственно, что они собой представляют с "материальной" стороны — звуки, сле­ды мела на доске, пятна типографской краски. Важно то, что за ними стоят значения, которые можно открыть и понять. Если же объекты, вещи, процес­сы лишены смысла, то, очевидно, их нельзя и понять, бессмысленно даже го­ворить об их понимании.

Зададимся вопросом: какие же вещи наделены или обладают смыслом? По-видимому, только те, которые являются продуктом деятельности человека и в которые, следовательно, он мог вложить свои мысли, чувства, цели, жела­ния и т.п., все то, что можно назвать смыслом. Это, прежде всего, языковые выражения, тексты. Но не только они. Сюда же можно отнести все произве­дения искусства, жесты, поступки, действия людей, орудия труда, короче — все предметы материальной и духовной культуры общества, все то, что испы­тало воздействие человеческого труда и хранит в себе отпечаток этого воз­действия — смысл. Взять, к примеру, обыкновенный стул. Это такой же ма­териальный предмет, как дерево или камень. Но в отличие от последних он сделан руками человека, который создавал его с определенной целью и для выполнения определенной социальной функции. Социальная функция стула, для выполнения которой он был изготовлен, это и есть его смысл — смысл, который можно открыть и, таким образом, понять, что такое стул.

Все предметы материальной и духовной культуры общества воплоща­ют в себе мысли, чувства, цели человека, все они могут быть поняты. По­этому общественные науки, имеющие дело с изучением продуктов деятельности человека, необходимо включают в себя понимание, ведь понимая объекты культурного мира, мы, в конечным итоге, всегда понимаем их создателя — человека. Явления природы лишены смысла, ибо не созданы чело­веком, поэтому их нельзя понять, нельзя даже говорить об их понимании. Ес­ли же все-таки говорят о понимании природы, сохраняя в то же время тради­ционное истолкование понятия понимания, то должны неявно допускать, что явления природы наделены смыслом, т.е. кем-то созданы. Это не приводит к трудностям в рамках религиозного миросозерцания, рассматривающего явле­ния природы как символы божественной воли. Понять явление природы — значит открыть его божественный смысл. Но как говорить о понимании природы в традиционном смысле, оставаясь на материалистической позиции?

Традиционное истолкование влечет принципиальное различие между общественными и естественными науками. Оно обусловлено различием изу­чаемого материала: естествознание исследует явления природы, лишенные смысла, а общественные науки имеют дело с осмысленным материалом. От­сюда же вытекает и различие в методах исследования: естествознание описы­вает, классифицирует явления, выявляет связи между ними, открывает при­чины, объясняет; для общественных наук главным оказывается понимание феноменов культуры, раскрытие заложенного в них смысла. Например, пред­ставитель естествознания, изучая, скажем, произведения живописи, будет ин­тересоваться качеством холста, химическим составом красок, последователь­ностью их наложения, их изменением под влиянием внешних воздействий и т.п. Он может даже описать, что именно изображено на полотне. Но это и все. Дальше начинается сфера искусствоведа, пытающегося понять произведение, т.е. реконструировать те мысли и чувства, которые владели художником в момент создания полотна.

Традиционный ответ на вопрос о том, что такое "понимание", приводит к известной дихотомии "наук о природе" и "наук о духе". Если "понять" зна­чит "усвоить смысл", то понятие понимания важно лишь для методологии общественных наук, а в методологии естествознания ему нет места, ибо явле­ния природы лишены смысла. С этим вполне можно согласиться. Но если мы все-таки хотим говорить о понимании природы, то мы должны как-то иначе определить понятие понимания.

V.2. ПОНИМАНИЕ КАК ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

Начнем несколько издалека. Традиционное истолкование понимания опирается на предположение о том, что один человек всегда и вполне спо­собен выразить свои мысли и чувства в чем-то внешнем — в движении, слове, предмете, а другой человек способен всегда и вполне открыть вло­женные в слово или предмет переживания и сам пережить то, что пережи­вал первый субъект. Как только это предположение сформулировано в яв­ном виде, сразу же становится видно, что оно ошибочно, что это — иллюзия. И разоблачают эту иллюзию как раз те люди, которые специально и профессионально заняты тем, что свои мысли и чувства пытаются выразить в каком-то внешнем и общедоступном материале. Не свидетельствуют ли о трудностях такого выражения черновики писателей, этюды, зарисовки, за­готовки художников и скульпторов? Наиболее остро их переживают поэты:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь:

Мысль изреченная есть ложь,

Взрывая, возмутишь ключи —

Питайся ими — и молчи!⁴[147]

Но и философы неоднократно обращали на них внимание. "Язык пере­одевает мысли, — писал, например, Л. Витгенштейн. — И притом так, что по внешней форме этой одежды нельзя заключить о форме переодетой мысли, ибо внешняя форма одежды образуется совсем не для того, чтобы обнаружи­вать форму тела. Молчаливые соглашения для понимания разговорного языка чрезмерно усложнены"^5[148]. Самое большее, на что способен человек, — это лишь отчасти выразить внешним образом свои духовные переживания.

Эта констатация помогает нам отделить человека от его творения. В процессе понимания отнюдь не происходит непосредственного соприкосно­вения двух душ. Внешняя форма выражения мыслей и чувств человека отры­вается от своего создателя и начинает существовать самостоятельно, со всем тем — и только тем, — что удалось вложить в нее в процессе творчества. Творец и сам может не знать, удалось ли и в какой степени удалось ему реа­лизовать свой замысел. И в процессе понимания мы имеем дело именно с текстом, произведением, поступком, а нес душой человека, сотворившего их.

Как же мы понимаем текст или поступок? Сразу же бросается в глаза, что разные люди одно и то же понимают по-разному. Если взять, например, художественное произведение, то едва ли найдутся хотя бы два человека, которые понимают его совершенно одинаково. Особенно ярко это проявля­ется в понимании драматургических произведений. В театре постоянно го­ворят о том или ином "прочтении" пьесы, о той или иной "интерпретации" роли актером и т.п., в сущности — о различных пониманиях текста пьесы. Вот пьесы Шекспира — изучены до последней запятой, сотни постановок во всех странах мира, необозримое число искусствоведческих работ. Каза­лось бы, за сотни лет должно было выработаться некое единое понимание. Но нет! В тбилисском театре им. Ш. Руставели актер Хорава делает из Отелло воина и философа, борца со злом. В его исполнении Отелло дейст­вительно не ревнив, как заметил Пушкин, а лишь доверчив. Поверив Яго, он судит и выносит приговор: лицемерие, ложь, предательство должны быть наказаны, поэтому Дездемона должна умереть. Отелло в такой интер­претации — жертва собственной чистоты и благородства.

Отелло Лоуренса Оливье в Лондонском театре "Олд-Вик" — более простая и цельная натура. Любовь к Дездемоне, в сущности, исчерпывает всю его духовную жизнь, поэтому когда эта любовь оказывается подорван­ной, его дух помрачается и душа пропитывается ненавистью. У Оливье Отелло не столько доверчив, сколько именно ревнив. И ревность его стано­вится злом, убивающим Дездемону. В такой интерпретации Отелло — сам носитель зла, он не только жертва Яго, но и палач Дездемоны. — Вот два почти противоположных понимания одного образа, одного текста: Отелло — мужественный судья и борец со злом и Отелло — ослепший от ревности па­лач, носитель зла^6[149]. Можно сказать даже больше: возможность различных пониманий одного текста, возможность наполнить старый текст, известные образы новым, более современным и актуальным содержанием — это ос­нова театрального искусства. Если бы текст допускал только одно понима­ние, театр был бы не более чем ремеслом.

Итак, в процессе понимания мы даем интерпретацию тому, что пытаемся понять. Но что такое интерпретация? В логике интерпретацией называют приписывание значения исходным символам формального исчисления, бла­годаря чему все выражения этого исчисления приобретают смысл и игра с символами превращается в язык, описывающий некоторую область объектов. Возьмем, например, выражение "А ® В". О чем оно говорит? До тех пор, по­ка мы не дали интерпретацию, оно лишено содержательного смысла, это про­сто три символа, написанные один за другим слева направо. Можно интерпретировать наши символы: пусть А к В будут обозначать события, а "®" — следование событий во времени. Тогда наше выражение приобретает смысл: "Событие А произошло раньше, чем событие В". Можно интерпретировать "®" как отношение причинной связи. В такой интерпретации наше выра­жение будет означать: "Событие А причинно влечет событие В".

Здесь важно обратить внимание на то, что если речь идет об интерпре­тации, значит подразумевается, что мы имеем дело с неинтерпрети-рованным, т.е. лишенным смысла материалом. Если материал осмыслен, его не нужно интерпретировать. Приняв, что понимание представляет со­бой интерпретацию, а интерпретация наделяет смыслом лишенный его ма­териал, мы получим вывод о том, что понимание есть придание, приписы­вание смысла тому, что мы понимаем. — Это основной вывод всех предше­ствующих рассуждений.

В разговорном языке слово "понять" имеет два разных смысловых от­тенка: "понять" иногда означает "усвоить смысл", "постигнуть содержание", но это слово употребляется еще в значении "осмыслить", "истолко­вать", "интерпретировать", "придать смысл". Герменевтика, кажется, не различает этих оттенков и ориентируется в основном на первое употребле­ние. Для методологии науки, в частности, естествознания, более важным представляется именно второе употребление.

Понимание, т.е. придание смысла понимаемому материалу, осуществля­ется гипотетико-дедуктивным способом^7[150]. Материал, как правило, допускает множество интерпретаций, мы выбираем одну из них или изобретаем новую. Пытаясь, например, перевести фразу с иностранного языка на русский, мы начинаем с установления значений слов, из которых она состоит. В словаре обычно дается несколько различных значений. Если у нас нет никакого пред­варительного представления о смысле фразы, мы выбираем любое из них, а затем смотрим, как выбранное значение согласуется со значением других слов — получается ли осмысленная фраза на русском языке? Опираясь на по­степенно складывающийся смысл всей фразы, мы уточняем значения отдель­ных слов и благодаря этому уточняем смысл всей фразы. — Это и есть "гер­меневтический круг": чтобы понять целое, мы должны понять элементы, но понимание отдельных элементов определяется пониманием целого. То же са­мое можно описать иначе: мы выдвигаем гипотезу о том, какое значение сле­дует приписать некоторому слову; затем проверяем эту гипотезу, рассмат­ривая остальные слова, корректируем ее, если первоначально избранное значение не вполне согласуется со смыслом всей фразы, и останавливаемся, достигнув соответствия значений отдельных слов и фразы в целом. Точно так же действует и актер: он начинает с некоторой интерпретации образа, а затем проверяет, согласуется ли эта интерпретация со всем текстом пьесы и с интерпретациями других ее персонажей. В процессе этих проверок он корректирует и уточняет свою первоначальную интерпретацию.

Здесь напрашивается вопрос: не можем ли мы ошибиться при выборе интерпретации? Можно ли вообще говорить о "правильной" или "непра­вильной" интерпретации? Допустим, у нас есть некоторый текст. Автор текста придал ему определенную интерпретацию. Не обязаны ли мы потре­бовать, чтобы интерпретации текста другими людьми совпадали с интер­претацией автора и только в этом случае говорить о "правильном" понима­нии? Небольшое размышление показывает, что такое требование неприем­лемо. Единственное, чего мы можем требовать, — это чтобы наша интер­претация согласовалась со всеми данными, т.е. смысл, приписываемый на­ми отдельным словам, должен согласоваться с содержанием текста в целом, а интерпретация текста находилась в соответствии с другими текстами того же автора, с его биографическими данными, с событиями общественной и культурной жизни его эпохи. Интерпретация автора является одной из возможных, и если нам удалось дать интерпретацию, соответствующую всем имеющимся данным, то она ничуть не менее правомерна, чем интерпретация автора. На его возражения против нашей интерпретации мы можем ответить, что он сам как следует не понимает того, что написал. Кто сталкивался с кри­тиками и редакторами, тот знает, что такое случается довольно часто.

V. 3. ОСНОВА ПОНИМАНИЯ

Смыслы, которые индивид приписывает объектам понимания, он чер­пает из своего внутреннего мира — мира индивидуального сознания, обра­зующего основу понимания. Этот мир формируется на основе языка и чув­ственных впечатлений и включает в себя чувственные и абстрактные обра­зы, связи между ними, знания, верования индивида, его морально-этические нормы. В этот мир наряду с образами реальных и чувственно-восприни­маемых вещей входят представления об абстрактных объектах. Они сосед­ствуют с образами, созданными воображением художников и поэтов, при­чем зачастую более яркими и полнокровными, чем образы реальных людей и предметов. В нем звучит вся музыка, слышанная и любимая нами. И все образы этого мира теснятся вокруг единого центра, дающего им жизнь, — индивидуального "я", которое связано с каждым элементом определенным оценочным отношением. Одни образы дороги, приятны нам, другие — от­вратительны, третьи — оставляют равнодушными. Направленный луч соз­нания высвечивает отдельные фрагменты этого мира, оставляя в тени все ос­тальное. Внутренний мир подвижен как пламя: каждое новое воздействие из­вне, новое впечатление, мысль заставляют его дрожать и колебаться. И весь он — насыщенный звуками, играющий красками, улыбающийся и строя­щий гримасы, необозримый и изменчивый как море, — весь он сверкает и переливается под солнцем нашего "я"!

Назовем этот мир индивидуального сознания "индивидуальным смы­словым контекстом". Индивидуальный контекст представляет собой систе­му взаимосвязанных смысловых единиц, содержание которых определено их местом в контексте, т.е. их связями с другими единицами и отношением к индивидуальному "я". Встречаясь с языковыми выражениями, текстами, предметами культуры, явлениями природы, индивид как бы включает их в своей внутренний контекст, ассоциируя с ними те или иные смысловые еди­ницы, и таким образом придает им интерпретацию, наделяет их смыслом.

Здесь, правда, перед нами встает проблема, которую вполне осознавал уже Г. Риккерт. Если каждый индивид обладает своим собственным смы­словым контекстом и контексты разных индивидов различны, если, далее, интерпретация и смысл всех вещей определяются индивидуальным контек­стом, то разные индивиды всегда будут придавать одним и тем же словами, одним текстам и предметам разные содержания и смысл. И мы видели, что это действительно имеет место. Но как же тогда возможна коммуникация? Как согласовать этот плюрализм интерпретаций с тем очевидным фактов, что люди в общем как-то понимают друг друга, часто могут договориться между собой, действуя совместно?

Решение этой проблемы следует искать в анализе природы индивиду­ального смыслового контекста. Это контекст, или духовный мир личности, представляет собой отражение реального мира, в котором мы живем. А этот мир — один для всех. Поэтому индивидуальные контексты разных лю­дей, будучи отражениями одного действительного мира, должны быть сходны между собой, как сходна и физиологическая организация разных индивидов.

Еще более важно то, что все мы — члены одного общества, дети одной культуры. Овладевая в детстве языком, мы учимся наделять слова и пред­ложения приблизительно одинаковым смыслом — тем, которым их принято наделять в данное время и в данном обществе. Повседневная практика, дающая нам обыденное, житейское знание вещей и явлений, в значительной степени у людей одинакова. Мы учимся по одним учебникам и усваиваем то, что открыли нам Евклид и Лобачевский, Коперник и Эйнштейн, Дарвин и Менделеев. Наша повседневная жизнь и повседневный труд замкнуты в одни и те же формы, мы ездим в автомобилях, отличающихся только но­мерными знаками, стоим в одних и тех же очередях, живем в типовых до­мах и квартирах. Общество прививает нам определенные правила поведе­ния в тех или иных типичных ситуациях, внушает нам господствующие в данное время морально-этические нормы, навязывает одинаковые цели и стремления. В силу всего этого духовная жизнь отдельных индивидов и их смысловые контексты отличаются незначительно. Искры оригинальности, изредка вспыхивающие в людях, не могут серьезно помешать общению.

Тем не менее, некоторые различия в индивидуальных контекстах все-таки есть и их следует учитывать, говоря о понимании. Личный жизненный опыт у людей хотя во многом похож, но у каждого он имеет свои неповто­римые особенности. Общественная культура для всех одна, но усваиваем мы ее по-разному и черпаем из разных источников: один оказывается эру­дитом в области радиотехники, душу другого переполняют стихи, один полжизни копит деньги на "Жигули", другой полжизни изучает английский язык... Различия в воспитании, образовании, повседневной практике от­дельных людей запечатлеваются в их индивидуальных контекстах. Сюда же добавляются и различия в жизненных целях и в отношении к внешнему ок­ружению. Таким образом, смысловые единицы индивидуального контекста, хотя и образуются в результате усвоения индивидом культуры общества, не будут вполне тождественными у разных индивидов, включая в себя субъек­тивный опыт, субъективное отношение к вещам и их оценку, — то, что А.Н. Леонтьев обозначал понятием "личностного смысла": "... общественно вы­работанные значения, — писал он, — начинают жить в сознании индивидов как бы двойной жизнью... Вот это-то обстоятельство и ставит психологию перед необходимостью различать сознаваемое объективное значение и его зна­чение для субъекта. Чтобы избежать удвоения терминов, я предпочитаю го­ворить в последнем смысле о личностном смысле"^8[151].

Содержание каждой смысловой единицы индивидуального контекста можно представить в виде совокупности характеристик, в которых пред­ставлены знания и убеждения индивида относительно соответствующего объекта или, иначе говоря, связи данной смысловой единицы с другими единицами контекста и с индивидуальным "я". Приведенные выше соображения делают вполне естественной мысль о том, что характеристики смы­словых единиц разделяются на две группы: общие, или социальные, и инди­видуальные. Общие характеристики воплощают усвоенный индивидом опыт и знания общества, индивидуальные — его личный опыт, убеждения, отношение к вещам. Если единицы смысла обозначить через х, у, z, ..., об­щие характеристики — через О₁, О₂ ..., индивидуальные — через И₁, И₂,..., то любую единицы смысла можно представить в виде {О₁ ..., О_m; И₁,..., И_п} х, причем в число характеристик О₁, ..., О_т и И₁, ..., И_п войдут те, для которых индивид принимает утверждения типа О₁ (х) (х есть О₂) и И_j (х) (х есть И_j).

Каждое выражение языка, каждый предмет окружающего нас мира со­единены множеством связей с другими выражениями, другими предметами. Эти связи отображены в энциклопедиях и учебниках, научных статьях и ху­дожественных произведениях, в правилах поведения и формах материальной практики, принятых в обществе. Совокупность всех связей, скажем, некото­рого слова с другими словами, можно назвать социальным контекстом, за­дающим социальный смысл данного слова — полный набор общих характе­ристик. Овладевая культурой общества, индивид усваивает какую-то часть этого набора и добавляет к ней свое личное отношение — индивидуальные характеристики. Так образуются смысловые единицы индивидуального кон­текста. Возьмем, к примеру, какое-нибудь обычное слово, скажем, "волк". В научной и художественной литературе можно встретить громадное количест­во различных утверждений, содержащих это слово. Они образуют контекст, задающий социальный смысл этого слова. Этот контекст говорит нам, что словом "волк" обозначают хищное животное, распространенное в средней полосе, живущее в лесах, определенной величины, раскраски и т. п. Сюда же добавляются различные метафорические значения: "волчья злоба", "жаден как волк", "выть по-волчьи" и т.п. Каждый индивид усваивает какую-то часть социального смысла слова "волк", образующую совокупность общих харак­теристик смысловой единицы его индивидуального контекста. Однако у каж­дого свое отношение к волкам: один видел их в зоопарке, другой сталкивался с ними в лесу, один мечтает купить шапку из волчьего меха, другой грустит о том, что с каждым годом уменьшается число этих "санитаров леса". Этот личностный смысл выражается в индивидуальных характеристиках соответствующей смысловой единицы. Поэтому когда разные люди произносят или воспринимают слово "волк", они вкладывают в него отнюдь не одина­ковый смысл.

Индивидуальный смысловой контекст представляет собой открытую систему, постоянно изменяющуюся на протяжении всей жизни индивида. Растут и изменяются его знания: индивид включает в свой контекст новые утверждения, отказывается от некоторых ранее принятых утверждений. Увеличивается его личный жизненный опыт, изменяется его отношение к вещам, он ставит перед собой иные цели и т.п. Все это оказывает влияние на отдельные смысловые единицы и на контекст в целом. Взаимодействуя с действительностью, индивид накладывает на нее свой индивидуальный контекст и благодаря этому понимает ее, наполняя смыслом предметы и яв­ления окружающего его мира.

V. 4. ВЗАИМОПОНИМАНИЕ

В первом приближении процесс понимания можно описать просто: встречаясь с каким-либо объектом — словом, действием, предметом, — ин­дивид ассоциирует с ним некоторую смысловую единицу из своего индиви­дуального контекста и, таким образом, интерпретирует его, наделяет смыс­лом. Если ему это удается, индивид считает, что понял объект. Когда индивид не может интерпретировать объект, наделить его смыслом, он считает, что не понял объект. Вот, к примеру, перед нами объект — довольно увесистая пачка бумаги, переплетенная и покрытая пятнами типографской краски. Мы смот­рим и ассоциируем с данным предметом такой смысл: это — книга, у которой есть автор, она несет определенную информацию и т.п., короче говоря, все свои представления о книге. Мы поняли, что представляет собой данный предмет. А вот какой-нибудь абориген Новой Гвинеи может не понять этого, или понять по-своему.

Из того, что в процессе понимания индивид сам приписывает смысл объекту, вовсе не следует, что всякое понимание в равной степени прием­лемо. Важно, какой именно смысл приписывается. Интерпретация объекта всегда носит гипотетический характер и может быть пересмотрена. Когда это случается, мы говорим, что не поняли объект или поняли его непра­вильно. Например, прогуливаясь ночью по дороге, вы можете куст принять за человека и испугаться. Темный предмет на краю дороги вы осмысливае­те, интерпретируете — человек! И сразу же начинаете проверять свою ин­терпретацию, искать ей подтверждение (или опровержение): приближае­тесь, всматриваетесь, ждете определенных движений и т.п. Постепенно вы обнаруживаете, что первоначальная интерпретация неверна и отказываетесь от нее. В связи с этим можно вспомнить рассказ Куприна "Ужас", в кото­ром таможенный чиновник встречает на дороге замерзшего купца и прини­мает его за дьявола. Козлиная бородка, острым углом изломанные брови, саркастическая усмешка на худом, длинном лице — эти традиционные ат­рибуты образа дьявола подтверждали интерпретацию. Потрясение оказа­лось настолько сильным, что чиновник весь поседел и едва не умер.

Если же все наличные данные согласуются с нашей интерпретацией, то мы на ней останавливаемся и считаем, что поняли объект. Вполне возможно, что другой человек предложил иную, свою интерпретацию, также согласующуюся с имеющимися данными. Он понимает объект иначе, придает объекту иной смысл. Однако вопрос о том, чье понимание лучше или более правильно, можно обсуждать столь же долго, сколь и бесполезно. Без новых данных ответить на него нельзя.

Теперь обратимся к наиболее интересной и важной проблеме: как воз­можно взаимопонимание между людьми? Развитая здесь концепция позво­ляет дать два ответа на этот вопрос: один — более грубый и простой, на уровне индивидуальных контекстов; другой — несколько более тонкий, на уровне смысловых единиц. Первый ответ: взаимопонимание обеспечивается сходством индивидуальных смысловых контекстов. Чем более похожи смы­словые контексты двух индивидов, тем легче и лучше они понимают друг друга, ибо придают словам и вещам близкий смысл. Здесь мы можем гово­рить о следующем диапазоне возможностей:

а) Индивидуальные смысловые контексты двух людей совершенно различные и не имеют ни одного общего элемента. Это означает, что такие индивиды всегда будут придавать словам и вещам разный смысл и взаимопонимание будет равно нулю. Это, конечно, предельный случай, некоторое представление о котором могут дать попытки контактов с мыслящим океаном в "Солярисе" Ст. Лема. Во всяком случае, в земных условиях такое вряд ли возможно.

б) Смысловые контексты двух людей частично совпадают, т.е. имеют некоторые общие элементы. — Именно это чаще всего встречается в жизни. Степень взаимопонимания определяется величиной совпадающей части. Когда индивиды приписывают объектам смысл, обращаясь к общей части их смысловых контекстов, они понимают друг друга; когда же они берут смысловые единицы из несовпадающих частей своих контекстов, взаимопонимание нарушается.

в) Смысловой контекст одного индивида полностью включается в смысловой контекст другого индивида. Тогда индивид с более широким смысловым контекстом вполне понимает индивида с более узким контекстом, но последний не всегда понимает первого. Эта ситуация до некоторой степени моделируется отношениями между родителями и детьми: родитель всегда и вполне понимает слова и поведение своего ребенка, но ребенок часто не может понять поведения и разговоров взрослых.

г) Наконец, последняя возможность: смысловые контексты двух индивидов полностью совпадают. Такие индивиды всегда, во всем и вполне будут понимать друг друга, ибо будут придавать словам, вещам, поступкам один и тот же смысл.

Перечисленные варианты дают некоторое представление о возможнос­тях взаимопонимания, но чрезмерно огрубляют реальные взаимоотноше­ния. В действительности ситуации а), в) и г), по-видимому, не встречаются и представляют собой упрощенные идеализированные схемы. Обогащения этих схем можно достигнуть за счет перехода на уровень смысловых еди­ниц. При этом мы будем говорить не о взаимопонимании вообще, а о взаимопонимании в некоторой конкретной ситуации, относительно отдельных вещей, слов, поступков. Пусть, скажем, два индивида А и В употребляют одно языковое выражение или рассматривают какой-то поступок. Индивид А ассоциирует с данным выражением смысловую единицу, обладающую общими характеристиками О₁^А , ..., О_К^А и индивидуальными характеристиками И₁^А , ..., И_К^А. В то же время, смысловая единица, ассоциируемая В с тем же выражением, в его контексте обладает набором характеристик О₁^В , ..., О_К^В; И₁^В , ..., И_К^В. Что при этом может оказаться?

аа) Ни одна из характеристик О₁^А , ..., О_К^А; И₁^А , ..., И₁^А не совпадает с характеристиками О₁^В , ..., О_m^В; И₁^В , ..., И_n^В. — Эта ситуация вполне реальна. Ясно, что индивидуальные характеристики могут совершенно не совпадать. Но могут не совпадать и общие характеристики. "Полный" социальный смысл выражения может включать как О₁^А , ..., О_К^А; так и О₁^В , ..., О_m^В, плюс еще некоторые характеристики, не известные ни тому, ни другому. Но один черпал свои знания, скажем, из работ по физике, а другой — из работ по биологии, но в учебник по химии оба не заглядывали. Так и получилось, что смысловые единицы, ассоциируемые А и В с некоторым выражением, оказались совершенно различными. Ясно, что при этом никакого взаимо­ понимания между А и В относительно данного выражения быть не может. В один и тот же набор знаков они вкладывают совершенно разное содержа­ ние. Здесь, в сущности, можно говорить об омонимии: употребляя слово "ключ", например, один имеет в виду тот ключ, которым он открывает дверь своей квартиры, а другой — тот родник в лесу, из которого он пил прошлым летом.

бб) Некоторые из характеристик О₁^А , ..., О_К^А совпадают с характерис­тиками О₁^В , ..., О_m^В ( при полном несовпадении индивидуальных характе­ристик).

вв) Все общие характеристики смысловых единиц, ассоциируемых ин­дивидами А и В с некоторым языковым выражением, совпадают (при этом же условии, что и в бб).

Эти две ситуации являются, несомненно, наиболее распространенны­ми. Мы учимся, в общем, на одних и тех же контекстах и привыкаем при­писывать словам и вещам приблизительно одинаковый смысл. Непонима­ние появляется лишь тогда, когда речь заходит о различающихся характе­ристиках О_i^А , ..., О_j^B. Чем больше таких различающихся характеристик, тем меньше взаимопонимание. Если их нет совсем, то мы имеем полное взаи­мопонимание на общем, или социальном, уровне.

Конечно, это — взаимопонимание, и в большинстве случаев иного нам и не требуется — в большинстве, но не во всех случаях. Понимать так друг друга могут и совершенно посторонние люди, случайные попутчики на до­роге жизни, которым безразлична внутренняя жизнь друг друга. Так пони­мает вас продавец магазина или работник ЖЭКа, к которому вы пришли за справкой. В обыденной жизни мы даже не называем это взаимопонимани­ем. От подлинного взаимопонимания мы требуем чего-то бблыпего — ка­кой-то духовной близости между людьми. Если такой близости нет, то нет и понимания. Это хорошо показано в одном из рассказов Сомерсета Моэма, в котором речь идет о юноше, уехавшем на острова Океании добиваться об­щественного положения и богатства. Через несколько лет он встречается со своим бывшим другом, приехавшим узнать, чего ему удалось добиться. Бывшие друзья разговаривают и, по сути дела, не понимают друг друга. То есть, понимают, конечно, но на каком-то "внешнем", если можно так выра­зиться, уровне, а чуть глубже — полная взаимная глухота.

"Для того ли мы родились на сеет, — рассуждает главный герой перед не­доумевающим приятелем, — чтобы спешить на службу, работать час за часом весь день напролет, потом спешить домой, обедать, ехать в театр? Так ли я должен проводить свою молодость? Ведь молодость коротка, Бэйтмэн. А ко­гда состаришься, чего тогда ждать? Утром спешить из дому на службу и ра­ботать час за часом весь день напролет, а потом снова спешить домой, обе­дать, ехать в театр? Если сколачивать состояние, быть может, оно того и стоит, — не знаю, это зависит от характера; ну, а если ты не стремишься к богатству, тогда чего ради? Я большего хочу от жизни, Бэйтмэн. — Что же тогда ты ценишь в жизни? — Боюсь, ты станешь смеяться надо мной. Красо­ту, правду и доброту"^9[152].

Собеседников разделяет разное отношение к жизни, к ее ценностям, что и порождает взаимное непонимание.

гг) Некоторые индивидуальные характеристики И₁^А , ..., И₁^А совпадают с характеристиками И₁^B , ..., И_n^B. — Это происходит в тех случаях, когда у двух индивидов отношение к вещам и явлениям в значительной степени одинаков. Сходны их жизненные цели, морально-этические нормы, пред­ставления о прекрасном и безобразном, вкусы и т.п. Редко, но так бывает, и тогда слово, жест, взгляд, даже молчание другого человека нам столь же понятны, как свои собственные. Правда, из природы индивидуальных ха­рактеристик вытекает, что до конца они не могут совпасть, как не могут полностью совпасть жизненный опыт, знания, склонности и вкусы двух разных индивидов. Поэтому сколь бы близки ни были два человека, у каж­дого на дне души всегда остается осадок, неуловимый для другого. "Пол­ное" взаимопонимание в этом смысле невозможно. Даже один и тот же че­ловек сегодня уже не может вполне понять себя — вчерашнего.

Кратко резюмируем сказанное. Главная мысль состоит в том, что "по­нять" означает не "усвоить" смысл, а "придать, приписать" его. Основой понимания, т.е. тем источником, который снабжает нас интерпретациями и смыслами, является индивидуальный смысловой контекст, представляю­щий собой систему взаимосвязанных смысловых единиц. Индивидуальный контекст формируется в результате усвоения индивидом культуры общест­ва и личного жизненного опыта. Поэтому смысловые единицы складывают­ся из характеристик двух видов: общих и индивидуальных. В процессе по­нимания языковых выражений, актов поведения, вещей мы ассоциируем с ними некоторую смысловую единицу из индивидуального контекста. Взаи­мопонимание двух индивидов обеспечивается частичным совпадением их индивидуальных контекстов или характеристик тех смысловых единиц, ко­торые они ассоциируют с объектами.

Определенное таким образом понятие понимания может быть включе­но в методологию как общественных, так и естественных наук.