Китайский пехотинец II—I вв. до н. э.
В начале I тыс. до н. э. в Сирии и Палестине появляется замечательное новшество — тяжеловооружённая конница. Всадники в остроконечных шлемах, с круглыми щитами были вооружены копьями и короткими мечами и восседали на защищённых панцирями конях.
Ещё заметнее были военные достижения усилившейся Ассирийской державы (см. ст. «Ассирия»). Её армия, состоявшая из свободных общинников, стала грозой Ближнего Востока. Лучники, копейщики и меченосцы в остроконечных шлемах и панцирях до колен (или до пят) из бронзовых, связанных друг с другом пластинок, с прямоугольными щитами из дерева составляли пешее войско. Закованные в броню сапёры делали подкопы под обстрелом стоящих на стенах осаждённых. Основой армии были колесничные отряды, укомплектованные бойцами в шлемах и панцирях, с небольшими круглыми щитами, короткими мечами и длинными копьями. Сбрую коней покрывали бронзовые бляшки.
Конница Ассирии в IX в. до н. э. состояла из лучников, коней которых вели другие всадники — щитоносцы. Такая «парная конница» была не очень эффективна в бою, и в VIII в. до н. э. ассирийские конные лучники уже обходятся в бою без поводырей. К тому же у ассирийцев появляются и тяжеловооружённые конные копейщики. Преобразовав войско, ассирийские цари совершили беспрецедентные захваты, подчинив практически весь Ближний и большую часть Среднего Востока.
Никто не мог ни устоять перед ассирийцами в открытом бою, ни отсидеться под защитой стен. Их соседи строили великолепные, на вид совершенно неприступные крепости со всеми ухищрениями фортификации: рвами, противотаранными пристенными насыпями, входами-ловушками и т. п. Однако ассирийские военные инженеры подводили к стенам насыпи, крытые досками. По этим деревянным настилам нападавшие двигали тараны двух типов — лёгкие, небольшие «домики-рамы», крытые войлоком и кожей, внутри которых на канатах раскачивалось бревно с металлическим остриём, или покрытые щитами из дерева огромные башни, скрывавшие подобие гигантского молота.
Ассирийская держава пала под ударами вавилонян и мидийцев. Интересно, что в дальнейшем влияние на развитие оружия оказали военные традиции не столько Ассирии, сколько государств, располагавшихся к северу от неё, — Урарту и Манны. Оружие там было почти такое же, но сделанное по-
своему. Его-то и позаимствовали новые владыки Востока — иранцы, создавшие гигантскую империю династии Ахеменидов.
Армия иранских царей состояла из собственно иранских формирований и войск покорённых народов. Иранская пехота подразделялась на лёгкую (вооружённую копьями, луками со стрелами, кинжалами, большими овальными и прямоугольными щитами) и среднюю, снабжённую панцирями из кожи или полотна, обшитыми бронзовой или железной чешуёй либо круглыми бляшками. Лёгкую конницу составляли лучники с кинжалами и мечами, среднюю — лучники и метатели дротиков в чешуйчатых или стёганых панцирях, с маленькими луновидными щитами, а тяжёлую конницу — воины, одетые в остроконечные шлемы и чешуйчатые панцири с высоким воротником. Коней латников защищали бронзовые налобники и чешуйчатые нагрудники. Специальные «крылья» прикрывали ноги воина.
Но век колесниц прошёл, и великолепно экипированная иранская армия, несмотря на успехи на востоке и ряд побед на западе, в конце концов не устояла под ударами сначала греков, а потом и войск македонского царя Александра (см. ст. «Филипп II и Александр Македонский»). Но с разгромом иранской державы военные традиции Ирана не умерли. Их возродили ираноязычные степные народы Востока — саки, парфяне, кушане, у которых в IV в. до н. э. сложился, а с III в. до н. э. распространился новый тип конного войска. Оно включало лёгких лучников, изматывавших противника, и ударный кулак, состоящий из тяжёлых латников, закованных, иногда вместе с конём, в доспехи и орудовавших длинными копьями и мечами (см. ст. «Парфия»). Примечательно, что основные элементы вооружения тяжёлых всадников степей сформировались под влиянием китайского комплекса вооружения.
Новый тип войска доказал свою эффективность, принеся победу степнякам-иранцам в установлении господства на Среднем и большей части Ближнего Востока, в северной Индии, значительной части Средней и Центральной Азии. В последующие периоды эти принципы легли в основу военного дела большинства народов Востока. Вооружение, близкое кушанскому или парфянскому, применялось кочевниками Центральной Азии — хуннами и сяньби, внедрившими его на севере Китая, среди протокорейцев, которые позднее принесли этот военный комплекс в Японию.
АНТИЧНОСТЬ
Уже на протяжении пятисот лет, начиная с эпохи Возрождения, европейцы называют историю Древней Греции и Древнего Рима «золотым веком» человечества. Действительно, античная культура имела множество притягательных сторон, сильно действующих и на современных людей: разумное и соразмерное человеку устройство общества, гармония человека и природы, сочетание религиозного чувства с большой свободой мышления, постоянная устремлённость к красоте и добру. Попытки «возродить античность» очень многое дали Западной Европе Нового времени, хотя, конечно, результаты этого «возрождения» сильно отличались от античных образцов. Постоянное сопоставление, сравнение себя с греко-римским миром стало правилом для новой Европы; многие историки и сейчас искренне убеждены, что, изучая афинскую демократию века Перикла, можно извлечь важные для современных политиков уроки. Но не мешает ли нам это вечное сравнение «нынешнего» с «прошлым» увидеть античность такой, какой она была на самом деле, была, так сказать, «для себя самой»? Очень может быть. Древние греки вовсе не знали, что им суждено стать родоначальниками демократии, философии и изящных искусств; они попросту обживали свой небольшой и довольно скудный уголок Средиземноморья, внимательно приглядываясь к могущественным и опытным соседям — финикийцам и критянам, египтянам и сирийцам. Границу между своей родиной и Востоком сами греки проводили далеко не так резко, как современные историки; Восток притягивал эллинов как магнит. Не случайно Александр Македонский пришёл в Бактрию и Индию не как завоеватель-чужестранец, а объявив себя наследником иранского царя.
Достаточно взглянуть на лица ранних греческих статуй-куросов, изображающих юного Аполлона, чтобы понять всю глубину восточных корней архаической Греции. Характерный разрез глаз, милостивая улыбка Будды на губах — весь облик куроса являет собой древневосточного бога, закрытого для человеческой мольбы, равнодушного к людским делам. Скорее всего восточное происхождение имели и мистерии — древнейшие таинственные религиозные обряды греков. Эллины по-восточному любили роскошь, их ослепляло сочетание золота, слоновой кости и драгоценных камней, прельщали пурпурные одежды. Вкусы греков по существу не так уж сильно отличались от пристрастий презираемых
ими варваров — неспроста греческие мастера-ювелиры умели так хорошо приспосабливать свои изделия к запросам варваров-заказчиков, например скифских вождей. Даже суровые спартанцы не оставались равнодушны к прелестям Востока — спартанский полководец Павсаний был известным любителем всего персидского. Афинские аристократы Фемистокл, Мильтиад, Алкивиад чувствовали себя в Азии как дома. Греческие города Малой Азии — Милет, Эфес, Галикарнас, Смирна — походили на окна, постоянно распахнутые на восток. В эти окна дул ветер, несущий соблазнительные запахи пустыни и благовоний...
Эллины были плоть от плоти окружавшего их мира и вовсе не «спустились с неба», чтобы создать новую цивилизацию. Их особенные взгляды на жизнь и их неповторимый общественный строй складывались постепенно, из века в век. Точно так же, понемногу, греки осознавали и свои отличия от варваров — всех прочих людей, живущих не так, как они сами.
В первую очередь эллинская культура открыла для себя море как стихию, в которой может жить человек. Ни один из древних и современных поэтов не умел описывать море так, как это делал Гомер, перечисляя все его оттенки, от винно-красного до изумрудного, и представляя Океан живым, грозным и вечным существом. Море дарило греку ощущение свободы; оно же наделяло его острым чувством судьбы, восприятием мира как Космоса, целого. Любимыми героями эллинов были мореплаватели — Ясон, Геракл, Одиссей. Тот, кто уходил в море, одновременно и выражал покорность воле богов, и бросал им вызов. Герой-мореплаватель в глазах греков был похож на мага, способного перехитрить буйного Посейдона, силой одолеть Нерея, Протея и других морских богов. Море сводило человека с богами один на один; равнодушная улыбка куроса сменялась единоборством хитрости и силы.
Особенности религиозного сознания греков были связаны и с тем, что Эллада никогда не знала деспотической власти царей. На скудных землях материковой Греции бессмысленно было создавать крупные царские хозяйства, основанные на труде тысяч подневольных людей, как это происходило в Египте и Междуречье. Государство не стало у греков сложным и хорошо отлаженным хозяйственным механизмом — напротив, оно сохранило все основные черты общинной организации, простой и основанной на равенстве её членов. Сохранение об-
щинного строя избавило эллинов от необходимости «подгонять» свои верования под требования сильной централизованной деспотии; полис, или община-государство, был силён не столько единством веры своих граждан в богов, сколько единством их интересов. Поэтому греки отличались большой терпимостью, если не сказать равнодушием, во всём, что касалось религии. Позволительно было высказывать любые взгляды о происхождении мира и богов, рассказывать не совсем приличные истории о громовержце Зевсе, иронически изображать богов во время театральных представлений. Сурово наказывались лишь воровство в храмах и осквернение статуй богов, выставленных на улицах и площадях.
Полис оказался настолько удачной формой совместной жизни людей, что не нуждался в религиозных подпорках. Эллины обрели невиданную ранее свободу в обращении с миром богов и таинственных сил, распоряжающихся человеческой судьбой. Они впервые смогли наметить границу между разумом и мифом, между человеком и природой. По словам Архимеда, для того, чтобы перевернуть мир, нужна была лишь точка опоры. Такую точку опоры эллин нашёл в полисе. И мир перевернулся. Человек перестал быть простой игрушкой в руках равнодушных богов или их лукавым, но слабым противником. Грек становится «наблюдателем мира», как бы театральным зрителем, одновременно продолжая чувствовать себя затерянной в космосе пылинкой. Наблюдателю было интересно всё — и ход небесных светил, и соотношение сторон геометрических фигур, и перебранки между богами.
Эта позиция «наблюдателя» определила многое в характере греков. Именно она породила неподра-
жаемую греческую иронию, склонность к неторопливым, спокойным раздумьям и любовь к театральным представлениям. Естественно, что наблюдатель считал центром мира ту точку, с которой он производил свои наблюдения, поэтому мир эллинской культуры резко противопоставлялся иноплемённому, варварскому (слово «варвар» происходит от греческого «барбарос» — «бормотание, несвязная речь»; так греки называли тех, кто не знал их языка). Грек не только напряжённо вглядывался в мир, но ещё и умел рассказать о нём; он сознательно использовал живую речь как зеркало, отражавшее Космос. Умение точно и красиво говорить расценивалось греками как проявление человеческой силы, способности к овладению миром.
Любой эллин согласился бы со строками Гомера, сравнивающего красноречивого человека с богом:
Боги не всякого всем наделяют: не каждый имеет Вдруг и пленительный образ, и ум,
и могущество слова;
Тот по наружному виду внимания мало достоин Прелестью речи зато одарён от богов; веселятся Люди, смотря на него,
говорящего с мужеством твёрдым Или с приветливой кротостью;
он украшенье собраний, Бога в нём видят,
когда он проходит по улицам града.
Глубоко усвоивший греческую культуру римлянин Цицерон писал: «Есть два вида деятельности, которые способны вывести человека на высшую
Триера.
ступень достоинства: деятельность полководца и деятельность выдающегося оратора».
Итак, речь — это проявление силы, признак способности видеть мир в истинном свете. Соответственно этому люди, лишённые правильной речи, варвары, — это слабые люди. Они должны быть рабами эллинов. Об этом в один голос говорят Аристотель и Эврипид: «Варвар и раб по природе своей — понятия тождественные...»; «Прилично властвовать над варварами эллинам...» Там, где греки не имели возможности поработить варваров, они попросту изгоняли их, чтобы занять приглянувшиеся земли. Так греки поступали при основании заморских колоний, например Сиракуз и Леонтины.
Наверное, больше всего на свете жители Эллады любили неторопливые беседы и длинные, затягивающиеся на несколько ночей рассказы о героях и богах. Эллин обожал слушать «истории» — ведь человек, знавший «историю» того или иного бога, Зевса или Аполлона, уже избавлялся от частички страха перед ним (вспомним о том, как дети упрашивают бабушку рассказать им на ночь сказку о бабе-яге). Чем более связными и длинными становились такие истории — мифы, — тем увереннее чувствовал себя в этом мире человек. Именно такие переработки мифов осуществили великие поэты Эллады Гомер и Гесиод. Вместо того чтобы жить в мире мифов, как это делали варвары, греки учились «работать над мифом»; они изобретали всё новых и новых богов, стараясь никого из них не оставить неназванным, лишённым имени и истории. Усердие эллинов дошло до того, что они даже поставили в Афинах алтарь, написав на нём: «Неизвестному богу». Освоив истории о богах, греки начали рассказывать подобные истории о себе самих. Эти рассказы, точно так же как и мифы о богах, были переполнены фантастическими легендами и вымыслами, но именно они положили начало истории как науке, у истоков которой стоят имена греков Геродота и Фукидида.
Эллины меньше, чем их соседи на Востоке, боялись мира неведомых сил и богов, в котором жил человек. Они называли этот мир Космосом и считали его разумным. Космос управляется законами, а не капризами богов. Привычка побеждать в себе страх порождала гражданское мужество, готовность рискнуть жизнью ради сохранения свободы, которую в Элладе ценили так высоко. Свободный дух греков помог им увидеть всю прелесть человеческой фигуры и лица, лишённых страха и униженности и просветлённых работой мысли и чувства. Статуи знаменитых скульпторов Поликлета, Фидия и других служили эллинам своеобразными зеркалами; они любовались собою неустанно.
Всё это вместе взятое — презрение к чужому, склонность к самолюбованию, к бесконечной игре с новым, только что открывшимся человеку миром, — быстро привело греков к вычурности в искусстве, отвлечённым рассуждениям в философии и к полному бессилию в политике. Если античная история и содержит в себе какие-то уроки для наших дней,
то главный из них заключается в следующем: жизнь народа не может превращаться в захватывающую, великолепную, величественную, но всего лишь игру с Космосом. В каком-то смысле эллины на протяжении всей своей истории оставались похожи на детей, получивших в подарок новую игрушку (позицию «наблюдателя мира»), но не вполне уверенных в том, что они играют с ней правильно. Не случайно миф о Прометее — благодетеле человечества, подарившем людям огонь и знание ремёсел, — был тесно связан в сознании греков с мифом о ящике Пандоры — источнике всех бед и горестей на земле.
И мифы эллинов, и трагедии, сочинённые Эсхилом, Софоклом и Эврипидом, показывают, что внутренняя противоречивость и трагизм греческой культуры не остались незамеченными для самих греков. Эллины смогли глубоко пережить свою историческую трагедию, след от которой и сейчас сохраняется в европейской культуре. Зрителями (да и участниками) драмы, разыгрывавшейся на подмостках Эллады, стали не только потомки греков, но и их современники. С некоторого времени события в Элладе стали привлекать к себе пристальное внимание в далёкой Италии: « наблюдатели »-греки понемногу начинают чувствовать на себе цепкий взгляд нового наблюдателя — Рима.
Принято считать, что между греками и римлянами было много общего — полисный строй, близкие верования, единая средиземноморская культура. Это сходство действительно существовало, но оно скрывало и глубокие различия, которые, пожалуй, были посерьёзнее внешнего сходства. Римляне в отличие от греков умели проводить границу между серьёзными делами и играми: они в упоении следили за травлей зверей и гладиаторскими боями на арене цирка, но, возвращаясь после празднеств к себе домой, вновь становились скупыми и прижимистыми хозяевами, строгими главами семей и дисциплинированными чиновниками. В Риме любили поговорку: «Развлечения — после дела». Да и развлечения римлян отличались от эллинских: греки предпочитали театр, где всё было не взаправду, «понарошку» и казалось игрой ума — маски на лицах актёров, их необычайно высокая обувь; римлянам же нравились игры, похожие на жизнь, — после этих игр трупы проигравших крючьями уволакивали с арены.
Главным же делом мужчины римляне считали заботу о благе семьи (по-латыни — «фамилии»). Римский полис-государство при этом также рассматривался как большая, разросшаяся семья, руководимая почтенными старцами — главами отдельных родов (слово «сенатор» первоначально значило «человек преклонных лет», а обозначение «патриций» восходило к слову «отец»). Один из самых почётных титулов римского императора выглядел как «отец отечества». От римлянина требовалось беспрекословное подчинение главе «фамилии»; такую же дисциплинированность должен был проявлять и государственный служащий по отношению к вышестоящему начальнику. Проявление своево-
лия каралось со всей суровостью: консул Тит Манлий Торкват без колебаний казнил за подобное нарушение родного сына.
Из сказанного видно, что полис для римлян являлся лишь продолжением «фамилии» и должен был служить её процветанию. Не случайно римляне в отличие от греков смогли в конце концов подменить полисный строй правлением императоров — империя сулила римской «фамилии» больше благ, чем республика. На стороне империи были: изобилие дешёвых и качественных товаров из всех уголков Средиземноморья, приток рабов на рынки Италии, прочный мир и надёжный полицейский порядок. На стороне республики — постоянные дрязги политических партий в Риме, угроза гражданской войны и казнокрадство обнаглевших чиновников. Греки предпочли сохранить полисные свободы; римская же «фамилия» выбрала довольство и процветание.
Римляне продвинулись на один шаг дальше греков: эллины оказались как бы прикованы к полису, даровавшему им свободу; римляне же, сохранившие древнюю «фамилию», сохранили тем самым и возможность переустройства своей политической жизни, поиска нового, созвучного времени политического строя. По мере того как республиканский Рим утрачивал свой прежний облик, его реальные черты стирались и затуманивались, а подлинная история города превращалась в священное предание, в миф. Этот миф о «вечном городе», которому боги с самого начала даровали господство над миром, сыграл исключительную роль в становлении Римской империи. Римские историки постоянно заботились о том, чтобы оправдать современность указанием на её прямую связь с идеальным прошлым. Похоже, что эта связь была далеко не такой очевидной, как хотелось бы самим римлянам...
Все эти черты римского характера и особенности римской истории сделали жителей города на семи холмах и прилежными учениками эллинов, и их яростными критиками, и, в конце концов, их победителями и наследниками. Рим не смог избежать очарования греческой культуры: самые знатные аристократы платили огромные деньги знаменитым учителям-грекам, чтобы свободно цитировать в обществе Гомера и Аристофана, отпускали бороды на греческий манер, давали греческие имена своим подружкам. В то же время поборники древней чистоты нравов критически смотрели на распространение в «вечном городе» греческих мод, обычаев и идей. Многие из этих идей вообще не укладывались в сознании римлян; к примеру, прославление «сильной личности», не подчиняющейся законам общества, шло совершенно вразрез с римскими представлениями о преобладании «общественной пользы» над интересами отдельного гражданина. Большие сомнения у римлян вызывало и жалкое состояние современной им Греции II—I вв. до н. э., давно миновавшей пик своей истории, классическую эпоху (V—IV вв. до н. э.). Можно ли было научиться чему-либо хорошему у народа, так легко опустившегося до положения рабов? Римлянин не знал большего позора, чем жизнь с душой раба. Цицерон писал, что все народы могут терпеть рабство, т.к. избегают трудов и горестей и готовы перенести всё, лишь бы их не испытывать. Только римляне не могут терпеть рабство, ибо со времён предков всё подчиняли чести и достоинству.
И всё же увядающая ветвь Эллады была привита молодому и здоровому римскому дичку. Опыт эллинской культуры оказался слишком соблазнительным для римлян, и искушение перевесило традиционную римскую осмотрительность. Дело в том, что греческое «исследование Космоса» было понято в Риме как возможность установления господства над миром. Практичные потомки Ромула полагали, что умение «видеть» мир в истинном свете, свойственное хитроумным грекам, должно быть употреблено с пользой; эллины же без дела расточают свой магический талант в словопрениях бездомных и нищих философов, в изобретении никому не нужных механических игрушек и красноречии наёмных поэтов и адвокатов. Римский историк Тит Ливий назвал греков «легкомысленными»; это была не простая оценка, но приговор, который Рим намеревался привести в исполнение.
Мы уже говорили, что римляне оказались не так привязаны к идее полиса, как греки, поэтому они и продвинулись на шаг дальше эллинов в своём развитии. Следующий шаг в том же направлении они сделали, поставив своей целью овладение миром, а не наблюдение за ним. Империя должна была организовать Вселенную по законам разума и человеческой свободы, привести человека к окончательному равновесию с богами и природой.
Наивно было бы думать, что римляне были грубыми солдатами-завоевателями, рассчитывавшими только на силу меча и воинскую дисциплину. Таких народов в истории было немало, и ни один из них не создал ничего похожего на Римскую империю. В основание здания империи римляне заложили единство человеческого разума и воли богов; то, что разумно и полезно всем, не может быть неугодно силам, которые управляют миром. Цицерон писал о своих соотечественниках: «Мы не превзошли ни испанцев своей численностью, ни галлов силой, ни пунийцев хитростью, ни греков искусствами, ни даже италийцев и латинян внутренним и врождённым чувством любви к родине, свойственным нашему племени и стране; но благочестием, почитанием богов и мудрой уверенностью в том, что всем руководит и управляет воля богов, мы превзошли все племена и народы».
Создание империи завершилось блестящим успехом. На протяжении нескольких веков миллионы жителей обширного «римского мира» наслаждались спокойствием и довольством, понемногу перенимая язык римлян, их право и административные принципы, усваивая плоды греко-римской культуры. Казалось, что в Риме исправили ошибку эллинов: новые хозяева мира доказали, что разум приносит благо лишь тогда, когда он обретает власть, повелевает десятками легионов и тысячами
чиновников, прокладывает дороги и мосты, превращает варваров в римлян. Надо сказать, что в процессе создания империи у римлян выработалось терпимое, а подчас и уважительное отношение к галлам и дакам, германцам и иллирийцам, совершенно не свойственное грекам.
Торжество империи, однако, было недолгим. На деле власть оказалась не слугой разума и порядка, а их господином. Полная и неограниченная власть императоров над жизнью и смертью миллионов людей граничила с безумием; она и в самом деле превратила в безумцев Тиберия, Калигулу и Нерона... Восточный деспот равнодушно посылал на гибель десятки и сотни своих подданных; но для человека, воспитанного на Гомере и Аристотеле, груз такой власти оказывался непосильным. Невыносимым он
был и для простолюдина, чувствовавшего свою несоразмерность огромному механизму власти. Его жизнь лишалась смысла, человек искал любую щель, укрытие, в котором он мог быть самим собой. В поздней античности такими «укрытиями» становились самые разнообразные объединения людей по профессиям, по месту жительства, а также религиозные общины.
Крушение Римской империи стало финалом античной истории. Человечество в первый (но не в последний) раз усомнилось в способности своего разума противостоять миру на равных. Богатый опыт уходящей античности заставил людей дополнить разум верой. Но теперь это была другая вера, не похожая на все религии древности, — она сохранила в себе и вечный отблеск эллинского гения, и римское представление о силе, несущей добро.
ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ
Юг Балканского полуострова и острова Эгейского моря в силу своего географического положения стали уже на заре цивилизации тем мостом, который соединял европейский континент с опережавшим его в социально-экономическом и культурном развитии Ближним Востоком. В этом регионе прежде, чем в других областях Европы, примерно с рубежа VII—VI тыс. до н. э., установилось в неолите (новом каменном веке) господство производящей экономики, основанной на земледелии и скотоводстве. С наступлением эпохи бронзы (в начале III тыс. до н. э.) уже можно представить с достаточной определённостью этническую ситуацию в материковой Греции и на острове Крит, самом большом в Архипелаге.
Основную территорию будущей Эллады населяли в то время племена пеласгов, родственные фракийцам северо-востока Балкан носители одного из индоевропейских языков. Преобладающую часть населения Крита составляли «минойцы» (это утвердившееся в современном антиковедении условное название, как и термин «минойская культура», произведено от имени царя Миноса, главного героя древнекритских сказаний). Родство их с каким-либо другим народом древности установить пока не удалось. По языку же они явно не индоевропейцы. Возникновение на Крите первых государств относится к началу II тыс. до н. э. Тогда же на острове появляется собственная, сугубо местного происхождения письменность: сначала была изобретена «критская иероглифика» (названная так учёными за сходство с египетскими иероглифами), затем её упрощённый вариант — «линейное письмо А» и, наконец, «письменность Фестского диска», знаками которой написан, в частности, загадочный текст на керамическом диске из древнего города Феста на Крите. Среди городов-государств Крита очень рано выдвинулся Кносс, ставший к началу XVII в. до н. э. столицей всего острова. В дальнейшем власть кносских царей распространилась на многие острова и прибрежные области по обеим сторонам Эгейского моря. Критяне-минойцы колонизовали остров Кипр, установили тесные связи с Угаритом (в Сирии) и Египтом. Критский флот господствовал в Восточном Средиземноморье, очистив его от пиратов и установив там свободу судоходства. Влияние Минойской державы распространялось и в западном направлении. Морские походы совершались критянами на остров Сицилия и в Южную Италию, где ими основывались опорные пункты и торговые фактории.
Период процветания минойской цивилизации продолжался до середины XV в. до н. э. За это время остров покрылся сетью мощёных дорог со сторожевыми пунктами и постоялыми дворами. Появились новые города, перестраивались и благоустраивались старые. Грандиозные размеры имел сложный комплекс жилых и хозяйственных помещений царского дворца в Кноссе («Лабиринт» греческих мифов). В дворцовых кладовых сосредотачивались всякого рода запасы — продовольствие и ремесленные изделия, поступившие туда как подать или военная добыча. Специальные чиновники отвечали за сохранность того или иного подведомственного им лично вида материальных ценностей, поступавших во дворец. Они опечатывали складские ёмкости своими печатями, образцы которых, несущие иероглифические надписи, сохранились. Текущая хозяйственная отчётность велась на глиняных табличках с использованием «линейного письма А».
В административной системе Минойской державы решающая роль отводилась членам правящего
дома, выступавшим в качестве военачальников и наместников в критских городах и заморских владениях. Имеются сведения о наличии во дворцах у владык минойцев рабов, по-видимому, главным образом из числа военнопленных.
Минойская держава находилась в зените своего могущества, когда силы её неожиданно оказались подорванными вулканической катастрофой, за которой последовало вторжение на Крит около 1450 г. до н. э. многочисленных пришельцев с близлежащего материка. Этими пришельцами были греки-ахейцы, которые ещё раньше, видимо, на рубеже III—II тыс. до н. э., явились с севера на юг Балканского полуострова, почти повсеместно ассимилировав или вытеснив местное пеласгийское население. От их самоназвания «ахайвой» («ахейцы») происходит имя всей страны на самом юге Балкан — Ахайва (ранее Пеласгия). Другие, привычные для нас, её наименования — Эллада (от слова «элленес» — «эллины», одно из греческих племён в области Фессалия) и Греция (принятое у римлян) — появились много позднее.
Греческие племена унаследовали от своих предшественников, пеласгов, многие элементы материальной и духовной культуры, в том числе некоторые культы. Однако вскоре более важным для дальнейшего развития ахейского общества стало воздействие лидировавшей тогда в Эгеиде минойской цивилизации. Формирование достаточно прочных государственных образований в различных областях материковой Греции датируется XVII в. до н. э.
Наиболее сильным среди ахейских царств в XVI в. до н. э. становится Микенское царство, располагавшееся в Арголиде (на северо-востоке Пелопоннеса). Владыки Микен, как показали раскопки их фамильных усыпальниц, обладали большими богатствами. Их столица была хорошо укреплена. Активная военная политика и династические связи способствовали выдвижению микенских династов на первое место в Ахейской Греции. Такое их положение ещё больше упрочилось после установления власти греков-ахейцев на Крите и в его прежних сферах влияния (Кикладские острова, западное побережье Малой Азии, Кипр). Так, греческая династия, воцарившаяся в Кноссе, считалась состоящей в близком родстве с правившей в Микенах семьёй Атридов, с которой находилась в тесном союзе.
Заметную роль в Греции третьей четверти II тыс. до н. э. кроме Микенского царства играли и другие раннеклассовые государства — с центрами в Пилосе (область Мессения на юго-западе Пелопоннеса), Тиринфе (Арголида), Афинах (Аттика), Фивах и Орхомене (Беотия), Иолке (Фессалия) и других городах. По образцу критского «линейного письма А» было создано «линейное письмо Б», приспособленное для записи текстов на греческом языке. Теперь учёт в дворцовом хозяйстве стали вести чиновники-писцы. Целые комплексы бухгалтерских записей на глиняных табличках открыты археологами при раскопках царских резиденций — Кносса, Пилоса, Микен, Тиринфа и Фив.
Эти документы хозяйственной отчётности дают представление о социальной структуре и политическом устройстве ахейского общества XV—XIII вв. до н. э., уровне развития земледелия и скотоводства, высокой специализации ремесленного производства, состоянии внутренней торговли и внешних экономических связях, организации сухопутных сил армии и военно-морского флота. В текстах табличек упоминаются частновладельческие и царские рабы. Труд последних использовался в дворцовом хозяйстве в довольно крупных масштабах.
Общий экономический подъём Ахейской (Микенской) Греции и возникновение в ней избытка населения стимулировали внешнюю экспансию, направленную прежде всего на овладение новыми плодородными землями в Малой Азии. Здесь грекам-ахейцам пришлось столкнуться с мощью Хеттской державы, верховную власть которой традиционно признавали некоторые прибрежные малоазийские царства. Первоначально отношения с хеттами носили по большей части мирный характер, а спорные проблемы улаживались обычно дипломатическим путём. Но в XIII в. до н. э., с ослаблением Хеттского царства, резко усиливается
Все знают, что жителей города Сибариса погубили тяга к непомерной роскоши и чревоугодие, не знающее никакой меры. Неумеренная, вошедшая в поговорку роскошь жителей этого города сделала их недееспособными, и город был разрушен кротонцами в 510 г. до н. э.
Но и в других землях Греции были люди, всё время, силы и средства отдававшие погоне за роскошью. Так, женщины на голову надевали высокие венки, на ноги — сандалии, уши украшали большими серьгами, рукава одежды от плеч до кистей рук не сшивали, а застёгивали множеством золотых и серебряных булавок.
*
Среди греков было много обжор, как мужчин, так и женщин. Одна из них, по имени Аглаида, отличалась особенным аппетитом и необычайным поведением. Она носила на голове накладные волосы и султан из перьев. Каждый день на обед она съедала двенадцать мин мяса (мина — 450 г), четыре хиника зерна (хиник — 1 л) и осушала бочку вина, после чего долго играла на трубе.
Жители острова Родос предпочитали всем яствам рыбу, а тех, кто предпочитал мясо, называли обжорами.
В Сицилии было святилище Обжорства, в котором стояла статуя богини Деметры Сито, что значит — хлебодарная.
во многих греческих городах строго запрещалось женщинам пить вино, и они всю жизнь довольствовались ключевой водой.
*
Греки умели с достоинством принимать успехи и мужественно встречать горестные события. Рассказывают, что во время философской беседы одному из собравшихся сообщили, что героически погиб его сын. Все на миг замолчали, а отец погибшего тихо произнёс: «Я всегда знал, что породил смертных», и продолжил беседу.
*
Когда греки захватили Трою, то предложили её жителям взять что-либо одно из своего имущества. Троянец Эней вынес на плечах своего старика-отца. Враги были так поражены его поступком, что приказали вернуть ему всё его имущество.
*
Дата добавления: 2015-12-29; просмотров: 1236;