ЗАКЛЮЧЕНИЕ 12 страница

Иллюстрация:

Оттиск печати с изображением быка.
Стеатит. Мохенджо-Даро

III тыс. до н. э. Нью-Дели.
Национальный музей Индии

Поэтому начало индоарийской, или ведийской, цивилизации обычно условно датируют серединой II тыс. до н. э.

До вторжения в Индию индоарийские племена образовывали территориальную, а отчасти и этническую общность с племенами древнеиранскими. Следы индоиранского праязыка сохранились в записях договоров между хеттским царем и царем Митанни, найденных в Богазкёе и относящихся к началу XV в. до н. э. В них, наряду с вавилонскими и хеттскими божествами, призываемыми в качестве хранителей договора, упоминаются Митра, Варуна, Индра и Насатья — боги индоиранского происхождения. Как показывают глиняные таблички, найденные в Эль-Амарне (Египет), приблизительно в то же время (около 1400 г.) в Сирии также правили династии, в списке царей которых

210

попадаются имена индоиранского происхождения.

Все эти данные позволяют, хотя и гипотетически, восстановить картину арийского вторжения в Индию. Видимо, где-то в начале II тыс. до н. э. арии со своей прародины, лежащей, возможно, в Средней Азии либо в районе южнорусских степей, стали продвигаться на юго-восток, к границе Индии, и на юго-запад, в Переднюю Азию. Этим и объясняется почти одновременное появление ведийской культуры в Индии, арийских царей в Месопотамии и иранских диалектов в Средней Азии.

Период языковой и территориальной общности не мог не оставить следов в древнейших письменных памятниках индийцев и иранцев: в «Ригведе» и Авесте. В общих чертах совпадают ведийский пантеон и пантеон древнейших разделов Авесты. Сходны представления о рае и аде, культы огня и предков; и в ведах и в Авесте боги обычно изображаются восседающими на колеснице; и «Ригведа» и Авеста не знают поклонения идолам. Много общих обрядов и терминов имеется и в области ритуала: ср. авест. haoma и вед. soma (культовый пьянящий напиток), авест. zaotar и athravan и вед. hotar и atharvan (определенные разряды жрецов), авест. yašna и вед. yajna (жертвоприношение), авест. manthra и вед. mantra (священный гимн), авест. āzūti и вед. āhūti (принесение жертвы) и т. д. Однако при всем сходстве авестийская и ведийская мифологии в основе своей отражают отличные друг от друга концепции. Общеупотребительному в ведийской религии понятию бога — deva соответствует авестийский термин daeva, но последний уже означает не бога, а злого духа. И наоборот, авестийское ahura, обычное именование бога, находит параллель в ведийском asura, названии злых демонов. Различно и положение одних и тех же богов в обоих пантеонах; например, ведийские божества Насатья и Индра в авестийской религии (авест. Nohaithya и Indra) фигурируют в качестве демонов — носителей зла.

Эти несоответствия и даже противопоставления привели к мысли, что они отражают коренное различие в системе религиозного мировоззрения и социальной структуре древнейших иранских и индийских племен, составлявших первоначальную общность, которое, в свою очередь, явилось, возможно, одной из причин отделения племен, эмигрировавших в Индию.

В то же время эти несоответствия, но, конечно, не только они, позволяют считать «Ригведу» — и тем более всю позднейшую ведийскую литературу — памятником уже чисто индийским, а не возникшим на общей индоиранской почве. Веды, конечно, впитали в себя многое из индоиранского и даже индоевропейского культурного наследия, но они отразили также немало черт и особенностей, традиций и верований доарийского населения Индии, воспроизвели специфические формы индийской цивилизации и как таковые открывают первую достоверную страницу в истории древнеиндийской литературы.

То, что мы называем ведийской литературой» представляет собой обширное и разнообразное собрание текстов в стихах и прозе, включающих гимны и песнопения, легенды и толкования ритуала, философские диалоги и метафизические рассуждения. Само слово «веда» означает «знание», точнее, высшее, священное знание, и памятники вед рассматриваются приверженцами индуистской религии как вечно существующее и непреходящее божественное откровение. Без знакомства с ведами невозможно понять всю последующую духовную культуру Индии, историю ее религиозных и философских учений, причем не только индуистских, но и буддийских, ибо буддисты признавали божественное происхождение вед и лишь полагали, что истина, в них содержащаяся, была впоследствии искажена и фальсифицирована.

Первоначально священными почитались три веды: «Ригведа» — веда гимнов (слово «рич» означает «гимн»), «Самаведа» — веда песнопений (саман — мелодия) и «Яджурведа» — веда жертвенных изречений (яджус — жертва, жертвенная формула). Позднее к трем ведам прибавилась четвертая — «Атхарваведа» — веда заклинаний (атхарван — заклинание, магическая формула). Эти четыре веды составляют основу всей ведийской литературы и, в согласии с их композицией, называются самхиты, т. е. сборники. К самхитам, в основном написанным стихами, примыкают брахманы — прозаические тексты теологического содержания, объясняющие ритуал, его происхождение и значение. В свою очередь, с брахманами тесно связаны араньяки и упанишады — философские трактаты в стихах и прозе, содержащие размышления о природе, боге, человеке, их связи и их месте в мире.

Самхиты, брахманы, араньяки и упанишады вместе образуют священный канон брахманизма, подобно Библии у евреев или Корану у мусульман. По отношению к ним в Индии употребляется термин «шрути» («услышанное»), в уже сам этот термин подсказывает, что ведийские тексты не записывались и не читались, а произносились и слушались. Действительно, хотя очевидно, что санскритская письменность существовала, уже по крайней мере, к началу второй половины I тыс. до н. э., до сих пор в своей религиозной функции веды передаются

211

по памяти, и не подлежит сомнению, что изначально они распространялись среди адептов только в устной форме.

Наконец, помимо ведийских текстов категории «шрути» существует еще один обширный класс литературы, собственно к ведам не принадлежащий, но называемый все же «веданга», или «части вед». Это сутры, в которых излагаются вопросы ритуала, фонетики, грамматики, этимологии, метрики и астрономии, т. е. вспомогательные дисциплины, важные с точки зрения правильного толкования и отправления ведийской религии.

Таков круг ведийских памятников. Естественно, что столь обширная литература не могла быть создана одновременно. Сравнительные данные языка отдельных текстов, характер их содержания, наконец, относительная хронология (каждый класс ведийской литературы соответственно предполагает существование другого) помогают определить эпоху создания вед, составляющую приблизительно 500—700 лет. И если древнейшая ведийская самхита «Ригведа» сложилась, по-видимому, к 1200—1000 гг. до н. э., то оформление других самхит — «Самаведы», «Яджурведы» и «Атхарваведы» — приходится на IX—VII вв. до н. э., а конечная редакция большинства брахман и ранних упанишад — на VIII—VI вв. до н. э. (некоторые упанишады и веданги относятся даже к более позднему периоду — IV—III вв. до н. э.).

При периодизации ведийской литературы нужно учитывать и то, что каждый взятый сам по себе ведийский текст хронологически также неоднороден. Так, хотя время создания «Ригведы» как памятника можно считать приблизительно установленным, отдельные ее гимны восходят к более архаической эпохе, другие же были включены в канонический текст значительно позже, чем была составлена его первая редакция. Точно так же обстоит дело и с «Атхарваведой», которая, судя по ее языку и роли в ведийской религии, является сравнительно поздней самхитой и тем не менее содержит ряд отрывков, которые могут поспорить в древности даже с наиболее ранними гимнами «Ригведы». Интерполяции, разного рода заимствования и отличные друг от друга редакции характеризуют и остальные ведийские памятники.

Отделенные друг от друга столетиями, памятники вед и даже части этих памятников, естественно, отражают различные уровни социально-политических отношений (от первобытнообщинного до сословно-кастового строя) и различные уровни осмысления действительности. Тем не менее в рамках ведийского канона как целостного религиозно-культового комплекса эти памятники воспринимаются индийской традицией, да в какой-то мере и современным читателем как единая и взаимосвязанная система текстов, каждый элемент которой имеет свое функциональное значение. Эта система обусловлена, с одной стороны, характером стоящего за ведийскими текстами жертвенного ритуала, а с другой — особенностями древнеиндийских космологических и философско-религиозных представлений.

В основном ведийском жертвоприношении принимали участие четыре главных жреца: хотар, читавший гимны, призванные умилостивить богов и привлечь их к участию в жертве; удгатар, сопровождавший жертвоприношение песнопениями; адхварью, непосредственно совершавший жертвенный акт и произносивший священные формулы; и брахман, следивший за точным исполнением ритуала и тем самым предотвращавший зло, которое могло возникнуть от каких-либо упущений или неправильных действий. При этом, как единодушно указывают ритуальные тексты, хотар должен был декламировать гимны (рич) «Ригведы», удгатар — исполнять песнопения (саман) «Самаведы», адхварью — произносить магические формулы (яджус) «Яджурведы», а брахман как верховный жрец — знать все три веды и исправлять случайные ошибки в их чтении.

Таким образом, каждая из ведийских самхит имела особый церемониал, особую связь с жертвоприношением, при котором и проявлялось ее назначение. Согласно этому, как мы уже говорили, «Атхарваведа», с ритуалом непосредственно не связанная, вначале в ведийский канон не включалась и не рассматривалась как священная (в ведийских, да и в некоторых иных текстах, как правило, идет речь о «тройной веде»). И только впоследствии знание текста «Атхарваведы» стало считаться, видимо, прерогативой брахмана, поскольку значительную ее часть составляют всякого рода заклинания, направленные на отвращение зла. Тогда и возникло представление о четырех ведах, которое долго еще уживалось с понятием священной «тройной веды».

Однако связью с ритуалом и обязанностями жрецов не ограничивалась роль каждого из ведийских сборников. Сам ритуал, а следовательно, и отдельные веды имели особое, мифолого-символическое значение. Каждый жрец выступал в жертвоприношении как олицетворение определенного божества и стоящей за ним природной стихии или формы божественной энергии. И триада вед понималась как воплощение трех богов: Агни — бога огня, Ваю — бога ветра и Сурьи — бога солнца. «Шатапатха-брахмана» (XI, 5, 8, 3) и «Айтарея-брахмана» (V, 32, 34) согласно утверждают, что Агни, Ваю и

212

Сурья (или Адитья) соответственно создали гимн (рич), жертвенную формулу (яджус) и песнопение (саман), а в «Законах Ману» (I, 23) говорится: «Из огня, ветра и солнца он (Творец. — П. Г.) извлек тройную вечную Веду, состоящую из Рича, Яджуса и Самана, ради снискания успеха в жертвоприношении».

В свою очередь, Агни, Ваю и Сурья олицетворяли в древнеиндийской мифологии триединое мировое пространство: землю, воздушное пространство и небо; и в ведийской символике отражается эта тройная связь: «Ригведа» — земля, «Яджурведа» — воздух, «Самаведа» — небо. Когда же к ведийскому канону подключается «Атхарваведа» и знание ее текста становится обязанностью жреца-брахмана, возникает необходимость определить и ее место в символико-космологической системе. В этой связи «Шаунака-брахмана», относящаяся к поздней, послеведической эпохе, требуя выбирать хотаром того, кто знает «Ригведу», адхварью того, кто знает «Яджурведу», удгатаром — знатока «Самаведы», а брахманом — знатока «Атхарваведы», добавляет, что гимны «Ригведы» пребывают на земле, и тот, кто выберет хотара, получит землю в свое владение; гимны «Яджурведы» обитают в воздушном пространстве, и тот, кто выберет адхварью, будет господствовать над воздухом; гимны «Самаведы» находятся на небе, и тот, кто выберет удгатара, получит небо; а тот, кто выберет брахмана, овладеет миром Брахмана (верховного божества, абсолюта), ибо гимны «Атхарваведы» живут в Брахмане.

Вся эта изощренная символика, связанная с представлением о специфическом значении каждой веды, в окончательном виде сложилась сравнительно поздно, но, как мы видим, основные ее элементы выражены уже в древнейших текстах, в том числе и «Ригведе». Еще более важно, что это не инородная принудительная схема, наложенная на сборники вед ради их схоластической классификации, а хотя и аллегорическая, но в известной мере органичная систематизация, основанная на их реальном содержании. Если внимательно ознакомиться с содержанием каждого памятника, нетрудно убедиться, что оно в значительной мере определено ритуальной функцией данного текста и его связью с ведийским жертвоприношением. В то же время ритуальная функция составляет важный, но не единственный план содержания самхит. Подобно тому, как за символикой ритуала стояли кардинальные теологические и космогонические представления, так и в ведах за конкретным, ритуальным скрывается второй план содержания — абстрактный, мировоззренческий. К сожалению, интерпретация этого второго плана чрезвычайно затруднена из-за утраченной с течением времени возможности вполне адекватно понимать ведийские тексты, однако в последнее время в этом направлении было сделано несколько более или менее успешных попыток индийскими и европейскими учеными (в частности, Ауробиндо Гхошем, Т. К. Шастри, Л. Рену, Я. Гондой и некоторыми другими).

Наконец, еще одно наблюдение, касающееся функциональной роли ведийских самхит. Связанные с отдельными сторонами ритуала, аллегорически отражающие составные элементы древнеиндийской космологии (три веды — три мира), они образуют в то же время взаимообусловленное единство (отсюда понятие «тройной веды»). Подобно тому как в ритуале это единство воплощал жертвенный огонь в трех его видах, а в абстрактно-религиозных представлениях бог Агни — в трех его ипостасях (земной огонь, огонь в воздушном пространстве — ветер или молния и небесный огонь — солнце), так «Ригведа», символически связанная с Агни, являлась объединяющим началом системы ведийских самхит. Особое положение «Ригведы» в ведийской литературе было признано очень рано, и остальные веды обычно рассматривались по отношению к ней как тексты дополняющие и вспомогательные.

Содержание и назначение ведийских самхит обусловливают роль и отношение друг к другу остальных ведийских памятников: брахман, араньяк и упанишад, представляющих собой экзегетическую (разъяснительную) литературу вед. При этом двуплановость содержания самхит предопределяет деление этой литературы на два основных класса. Брахманы в целом объясняют экзотерический план содержания самхит: происхождение, назначение, порядок и смысл различных ритуальных церемоний. Араньяки же и упанишады в большей мере относятся к эзотерическому плану, они толкуют так называемый внутренний, или духовный, ритуал, предлагая метафизическое толкование ведийской догматики. Стройность очерченной выше структуры ведийской литературы подчеркивается также тем, что каждая из брахман, араньяк, упанишад отнесена к какой-либо одной из самхит. Так, «Ригведе», например, принадлежит «Каушитаки-брахмана», «Каушитаки-араньяка» и «Каушитаки-упанишада»; «Самаведе» — «Джайминия-брахмана», «Тандья-маха-брахмана», «Чхандогья-упанишада»; «Белой Яджурведе» (одной из рецензий «Яджурведы») — «Шатапатха-брахмана», «Брихадараньяка-упанишада» и т. д.

Композиционное членение и внутреннее единство ведийской литературы, как мы видим,

213

определено в первую очередь ее культовым (в широком смысле этого слова) назначением. Это, однако, нисколько не противоречит тому, что, взятые порознь, ведийские памятники вполне самостоятельны и своеобразны. Многие из них к тому же различны в своем генезисе, связаны по происхождению то с первобытной мифологией, то с фольклорной лирикой, то с архаическими формами эпоса и т. д. Однако, как и в других древневосточных литературах, где объединение гетерогенных текстов в религиозный канон типа Библии или Авесты вело, как правило, к их переосмыслению и подчинению задачам канона в целом, любой из ведийских текстов в общей структуре ведийской литературы занимает свое, особое место и получает идеологическую нагрузку, вытекающую из особенностей этой структуры.

В то же время было бы в принципе неверным полагать, что культовой функцией исчерпывается значение ведийской литературы. Конечно, в ту древнейшую эпоху, о которой идет речь, художественное сознание еще не вычленилось среди иных видов духовной деятельности. Но, с другой стороны, мифология, религия или мораль несли на себе приметы художественного мышления, были немыслимы вне художественных форм своего воплощения. Поэтому, не говоря уже о ведах в целом, даже те их части, которые, казалось бы, были созданы в узкоконфессиональных целях, неизбежно приобретали художественную окраску и смысл. Именно такое качество ведийских памятников обусловило их эстетическую, собственно литературную ценность, и в этом отношении наиболее значителен самый ранний среди них — «Ригведа».

Согласно традиции первоначально существовало несколько текстов (редакций) «Ригведы», но до нашего времени полностью сохранился только один из них, так называемая редакция Шакалы. Она состоит из 1028 гимнов неравной величины, распределенных по 10 книгам (мандалам). Язык гимнов свидетельствует, что не все они были составлены в одно время. Большинство древнейших гимнов входит во II—VII мандалы. Эти мандалы обычно называют родовыми книгами, так как каждая из них приписывалась какому-нибудь одному жреческому роду. VIII мандала, как указывают сутры, была составлена потомками двух родов, а для I, IX и X мандал сутры приводят длинные списки создателей гимнов, среди которых встречаются и женщины. Творцов гимнов «Ригведы» древние индийцы называли «риши», т. е. божественными мудрецами, пророками, которым внушил их песни бог Брахма. Однако имена риши так же легендарны, как и история создания гимнов. Очень часто в гимне, который приписывается тому или иному риши, его же имя упоминается как имя далекого предка или древнего героя.

Расположение гимнов в пределах каждой мандалы довольно свободное, но не вполне случайное. Так, каждая из шести родовых мандал открывается группой гимнов, посвященных богу Агни, далее идут гимны в честь Индры, а затем адресованные иным божествам, причем число гимнов, посвященных каждому последующему богу, постепенно уменьшается. Распределение гимнов в остальных четырех мандалах менее ясное, но и здесь можно выделить некоторые принципы, определяющие композицию; в частности, принималось в расчет, насколько авторитетен легендарный автор гимна, учитывалось, сколько в гимне стихов, каков характер его метра и т. п. Среди этих мандал несколько особняком стоят IX мандала, целиком посвященная восхвалению божества и одновременно ритуального напитка — Сомы, и, наконец, X мандала, которая, судя по языку, позднее других была включена в текст «Ригведы» и выделяется более богатым и разнообразным содержанием.

Все гимны «Ригведы» написаны стихами. Однако дать полную и точную характеристику ведийской метрики теперь едва ли возможно. Регулирующим началом было, видимо, число слогов, в то время как их долгота или краткость учитывались далеко не всегда. В наиболее коротком стихе насчитывалось 24 слога, в наиболее длинном — 76. В свою очередь, каждый стих распадался на несколько частей — пад, каждая из которых состояла из 8, 11, 12 или, значительно реже, 5 слогов. Наиболее часто встречалась пада из 8 слогов; при этом в первой половине пады каждый слог мог быть и долгим и кратким, а во второй обнаруживается нечто похожее на ямбическую каденцию:

UUUU U U U

Различные сочетания пад образовывали тот или иной метр. Так, стих из трех пад по восьми слогов в каждой назывался гаятри, стих из четырех пад по восьми слогов — ануштубх, а стих из четырех пад по одиннадцати слогов — триштубх, а четырех пад по двенадцати слогов — джагати. Реже встречались стихи, составленные из неравносложных пад. Например, в метре ушних две пады состоят из восьми слогов, а одна — из двенадцати, в метре брихати — три пады из восьми и одна из двенадцати слогов и т. д.

Метры «Ригведы» — это древнейшая ступень древнеиндийской метрики. Некоторые из них, правда, вскоре вообще исчезли, зато другие,

214

хотя и в трансформированном виде, в частности с более строго выдержанными количественными характеристиками, перешли в классическую поэзию. Так, из метра ануштубх развился один из самых популярных метров индийского эпоса и афористической поэзии — шлока. Здесь, как и во многих иных отношениях, сохраняется прямая преемственность между «Ригведой» и памятниками, отделенными от нее десятками столетий.

Подавляющее большинство гимнов «Ригведы» — восхваления, молитвы и просьбы, обращенные к богам индийского пантеона. «Как веселые потоки, рвущиеся с гор, звучат наши гимны...», — говорится в одном из них (X, 68, 1). В гимнах описывается красота, всесилие, справедливость и мудрость богов, и в ответ на восхваления, в ответ на принесенные жертвы творцы гимнов ждут для себя даров и наград: богатства, воплощением которого обычно выступают стада коров, многочисленного потомства, победы над врагами, здоровья, прощения вольных и невольных проступков. Иногда, прославляя бога, певец «Ригведы» рассказывает о его славных деяниях, принесших благо людям. Так, во многих гимнах описываются воинские подвиги Индры, повелителя грома и молнии, отчасти похожего на греческого Зевса. Гимны повествуют о битвах Индры с демонами-асурами и особенно часто о том, как он своей молнией убил Вритру, дракона, который запер в горах ре́ки и лишил землю плодоносных вод. Подобного рода отрывки напоминают древние героические песни, составлявшие фрагменты мифологического эпоса.

Изображение богов в ведийских гимнах часто отражает непосредственную эмоциональную реакцию их создателей на какие-то значительные и поражающие их явления природы. Божества «Ригведы» еще не кристаллизовались в строго очерченные и неизменные образы, подобные богам греческой мифологии. Нередко в них явственно просвечивают персонифицированные природные феномены. И этот слой ведийской поэзии, один из самых древних, вероятно, непосредственно связан с фольклорной лирикой. Особенно это ощущается в гимнах малым божествам, воплощающим многообразие окружающего мира. Таковы, например, гимны к Ушас, богине утренней зари, насыщенные, как теперь может показаться, иногда наивными, иногда чересчур конкретными, но всегда исполненными силы и воображения метафорами и сравнениями, рисующими ее появление. Утром на востоке она отворяет врата небес; одетая в платье из света, она высоко поднимает пламенное знамя и, как заботливая мать, гонит перед собой стадо коров-облаков; приоткрывая розовую грудь, она привлекает взоры смертных, пробуждает их от сна, зовет к повседневным делам.

Такого же типа, как гимны к Ушас, и лирические гимны, обращенные к Сурье (богу солнца), Парджанье (богу дождя), Марутам (богам бури), Ваю, или Вате (богу ветра). В любом из них описание бога сливается с образной картиной природной стихии, которую он олицетворяет. Вот, например, как певец «Ригведы» прославляет стремительное движение и всесокрушающую силу бога ветра:

Мчится грозная колесница Ваты,
Как гром, грохочет, все сокрушая,
Багряным светом озаряет небо,
На земле поднимает пыльный вихрь.

К колеснице слетается свита Ваты,
Подобно девам, спешащим на праздник.
На колеснице вместе со свитой
Проносится бог — владыка мира.

Небесными тропами пролетая,
Никогда не стоит на месте Вата.
Перворожденный, друг вод, справедливый,
Где он рожден был? Откуда явился?

Душа богов, средоточие мира,
Куда захочет, туда и путь держит;
Шум его слышим, а лика не видим.
Почтим же Вату своей мы жертвой.

(X, 168. 1—4)

Подобно тому как лирические строфы, восхваляющие Ушас, чередуются в «Ригведе» с эпическими песнями о подвигах Индры или с незамысловатыми моленьями о долгой жизни и богатых дарах, обращенными к Агни, описания так называемых «естественных богов», персонифицированных природных явлений, сменяются гимнами к абстрактным божествам, олицетворяющим понятия мирового порядка, закона, справедливости. Среди таких богов выделяется Варуна, бог неба, гимны к которому по силе чувства и внутренней энергии часто сравнивают с поэзией библейских псалмов:

Пою хвалебную песнь Варуне,
Любезную Вышнему владыке мира,
Кто, как мясник, расстилает шкуру,
Развернул землю ковром для солнца.

Вдохнул в леса Варуна воздух,
Дал силу коням, молоко — коровам,
Сердцам дал разум, а пламя — водам,
И солнце — небу, и Сому — высям.

Вниз опрокинув бездонную бочку,
Он орошает и небо и воздух,
Поливает землю владыка мира,
Как дождь поливает ячменное поле...

215

Хочу возвестить великое чудо,
Свершенное чудотворцем Варуной:
Недвижно в воздухе распростершись,
Измерил он землю, взяв мерой солнце.

Никто не дерзнет на другое чудо,
Мудрого бога великое чудо:
Что реки, неся свои воды к морю,
Никогда наполнить его не могут.

Если любимого мы оскорбили,
Друга, приятеля, брата, соседа,
Даже чужого нам человека,
Пусть нам простит этот грех Варуна.

Если содеяли зло мы обманом,
Подобно плутам, играющим в кости,
Всякий наш грех, невольный и вольный,
Прости нам, Варуна, и будь к нам добр!

(V, 85, 1—3, 5—8)

В последней, десятой книге «Ригведы» появляются еще более абстрагированные образы богов: Вишвакармана — строителя мира, Шраддхи — веры, Манью — гнева и др.

Разнохарактерность богов «Ригведы» и разностильность гимнов вызывают впечатление, что в «Ригведе» представлена древняя мифология как бы в процессе ее созидания — от первых божеств, еще растворенных в природных явлениях, до богов, олицетворяющих отвлеченные и умозрительные понятия. Такое впечатление достаточно справедливо, учитывая многослойность «Ригведы», отдельные гимны которой, как мы говорили, восходят к различным эпохам. Однако нельзя не видеть, что в пору редакции «Ригведы» как целостного памятника наиболее древние в ее составе части, хотя и сохранили свое своеобразие, все же были переосмыслены. Переход от натурального мифа к мифу символическому уже совершился, и за описанием, казалось бы призванным отразить только чувственное восприятие окружающей природы, скрывается более глубокий мир духовного опыта и размышления.

Следы такого переосмысления видны и в гимнах к Ушас, символизирующей обновление мира, и к Вате, воплощающему непостоянство, изменчивость явлений, и к Соме (сначала Сома — просто возбуждающее питье, затем символ жизненной энергии), и особенно к Агни, богу, чье особое значение для «Ригведы» мы уже отмечали. В гимнах к Агни (I, 1; I, 3; I, 65; VIII, 66; VIII, 74; X, 156 и др.) многие эпитеты и сравнения указывают на чисто внешние формы огня: у Агни пламенные волосы и рыжая борода; у него золотые зубы, множество языков и тысяча глаз; он подобен быстрокрылой птице или резвому коню; как разъяренный бык, он свирепствует в лесу и т. д. и т. п. Но в то же время, будучи жертвенным огнем, Агни в «Ригведе» — посредник между богами и смертными, он доставляет богам жертвенную пищу и сводит их на землю, он жрец и мудрый наставник богов и людей. Наконец, Агни в его трех воплощениях (огонь на земле, молния и солнце) олицетворяет три мировые стихии и связь между ними; многообразие форм воплощения единой стихии огня связано, таким образом, с уже брезжащей в «Ригведе» идеей изначального единства мира, скрытого за его видимой множественностью. Так, натуральный миф о боге, попадая в систему «Ригведы», приобретает дополнительное, сначала ритуальное, а затем и мировоззренческое значение.

Иллюстрация:

Богиня-мать

Статуэтка из терракоты. III в. до н. э.
Париж. Музей Гиме

Вычленяя составные части «Ригведы», нельзя забывать, что свой окончательный смысл они

216

обнаруживают только в связи с общим назначением этого памятника, внешним и внутренним планами его содержания. Тем самым становится понятной и та особенность мифологии «Ригведы», которая отличает ее от большинства других мифологических систем, а именно, что иерархии богов по сути дела в «Ригведе» нет, и ее певцы по очереди называют всех богов, к каким они обращаются, владыками мира, творцами сущего, самыми сильными и могущественными (это явление известным мифологом XIX в. М. Мюллером было названо генотеизмом). На определенном уровне содержания «Ригведы» разница между богами вообще исчезает, и они становятся как бы различными атрибутами единого существа, которое есть основа и воплощение творения. Такая концепция явственно сквозит во многих гимнах «Ригведы», но наиболее четко выражена в одном из стихов 164-го гимна первой мандалы: «Его называют Индрой, Митрой, Варуной, Агни... Тому, что есть Одно, мудрые дают разные имена: то Агни, то Яма, то Матаришван». Первый комментатор «Ригведы» Яска, живший не позже V в. до н. э., именно в таком духе и интерпретирует пантеон «Ригведы»: «У Бога есть только одна душа, но, поскольку Бог имеет множество качеств, его прославляют по-разному: все боги суть только различные свойства единой души».

Та же концепция отражена и в так называемых философских гимнах «Ригведы», которые составляют в ней не инородное наслоение, как иногда принято думать, а только более позднее и поэтому более прямое выражение мировоззренческих идей, свойственных памятнику в целом. Философские гимны, в основном появляющиеся в X мандале «Ригведы» (X, 72; X, 90; X, 121; X, 129 и др.), восхваляют Праджапати, бога-творца, как единственного создателя и хранителя мира, указывают на иллюзорность внешнего опыта и деяний человека; при этом гимны иногда насыщены тем философским скептицизмом, который роднит их с мировоззренческими представлениями более поздних эпох. Так, в одном из гимнов, который принято называть «Гимном о сотворении мира», мы читаем: