Хеттская и хурритская литературы 6 страница

Деятельность Энки близка трудам Энлиля: он также благодетельствует земной мир. В сказании «Энки и Шумер»^* Энки отправляется в путешествие по земле и определяет судьбу отдельных городов и стран:

О дом Шумера, да будут полны твои стойла,
Да умножатся стада твои,
Да будут полны овчарни, да будут бесчисленны стада твоих овец.

Энки создает плуг, мотыгу, форму для кирпича, он поручает каждую область хозяйства заботам какого-либо божества: богу Энкимду (или Энки-Имду — «Энки создал») он вручает попечение над каналами и рвами; наполнив долины растениями и животными, отдает их во власть «царя гор» Сумукана; пастуха Думузи (акк. Таммуз) делает хозяином в овчарнях и стойлах. В другом мифе Энки создает город Эреду и поднимает его вверх из пучины морской,

89

а затем плывет в Ниппур к Энлилю, чтобы тот освятил его город.

Путешествие богов за милостью к Энлилю, видимо, являлось содержанием еще целого ряда мифов. Так, до нас дошел миф о путешествии в Ниппур Нанны. В этом мифе Нанна едет к Энлилю из Ура с богатыми дарами и просит его наделить реки, леса и поля плодородием и богатством, что Энлиль охотно исполняет.

Так же как у Энлиля, просили милости и благословения и у Энки: миф о поездке богини Инанны из Урука в Эреду, по существу, является вариантом путешествия за благословением, но с совершенно иной разработкой сюжета. Инанна, желая облагодетельствовать свой город Урук, решает добыть для него ме — некие материальные символы общественных установлений и институтов, которые хранятся у Энки. Но добивается она этого не смиренными мольбами, как Нанна у Энлиля, а хитростью и коварством. Она поит Энки допьяна, а затем, выманив у него разрешение взять, что ей хочется, погружает ме в свою ладью и тайком отплывает в Урук. По дороге ей три раза приходится сражаться со сказочными чудовищами, насылаемыми против нее протрезвевшим Энки, тем не менее она благополучно прибывает в город.

В этих ме, которыми Инанна нагрузила свою лодку, отражены представления шумеров о современных им достижениях цивилизации: ме — это и обряды, и священные законы, и божественный порядок; Инанна грузит в свою лодку верховную власть, силу богов, «возвышенную корону», власть пастыря, знаки царского достоинства, жреческие должности, разного рода ремесла и т. д.

До нас дошли два мифа о появлении человека на земле, и оба они очень характерны. В одном рассказывается о богине скота Лахар и богине зерна Ашнан. Их создали в Дулькуге, горнице рождения богов, Энки и Энлиль для того, чтобы Ануннаки (божества, «которым бог небес Ан приказал родиться») могли воспользоваться их дарами и получить пищу. В то время еще ничего не было создано на земле, и Ануннаки не знали, что можно есть хлеб и пить молоко, «они жевали растения, как овцы, и пили воду из канав». Когда Лахар и Ашнан были созданы в Дулькуге, Ануннакам предлагают воспользоваться продуктами, которые производят эти боги. Но Ануннаки едят то, что создали Лахар и Ашнан, и не утоляют голода, пьют великолепное молоко в «превосходных овчарнях», но не утоляют жажды...

И вот, чтобы следить за их превосходными овчарнями,
Человек получил дыхание жизни.

Второй миф посвящен сотворению человека. В нем рассказывается, как и кем был создан человек, а также указывается цель, ради которой он появился: человеку предназначено трудиться на благо богов. После того как мир был устроен и на земле наведен порядок, этот порядок необходимо было поддерживать: обрабатывать землю орудиями, которые создали боги, пасти скот, собирать плоды. Но богам вскоре показалось это изнурительным. И тогда Энки и Нинмах решают создать на земле человека. Они лепят его из глины, определяют затем его судьбу и устраивают пир. На пиру и Энки, и Нинмах пьянеют. Нинмах снова берет глину и делает из нее шесть уродов (женщину, неспособную рожать, существо, лишенное пола, и т. д.), а Энки «дает им вкусить хлеба» и определяет их судьбы.

Вначале созданные богами люди жили счастливо, хотя им и приходилось работать на богов. В двух дошедших до нас заставках к сказанию о верховном жреце Урука Энмеркаре, а также в мифе о проделках водного бога Энки рассказывается об этом «золотом веке» Шумера:

Давным-давно, когда змей не было, скорпионов не было,
Гиен не было, львов не было,
Шакалов не было, волков не было,
Страха не было, ужаса не было,
У человека врагов не было...

Благословенная жизнь легендарного города Тильмуна (совр. остров Бахрейн) примерно в таких же выражениях описана в мифе об Энки.

Видимо, именно этот «золотой век» закончился всемирным потопом, погубившим человеческий род, после чего богам пришлось создавать все заново.

Шумерский миф о потопе (древнейший среди аналогичных мифов, распространенных у самых различных народов Древнего Востока) начинается с повествования о том, как искусно был создан род человеческий богами-демиургами и как превосходно все было устроено на земле. Затем мы узнаем о решении богов уничтожить человечество, но причины этого решения остаются неясными. Далее рассказывается о набожном правителе Зиусудре, который, повинуясь божественному голосу, построил огромный корабль, благодаря этому кораблю спасся во время потопа и получил затем от богов бессмертие. Боги поселили Зиусудру, который назван в тексте «спасителем имени всех растений и семени рода человеческого», на острове Тильмун, в стране восхода солнца. «Имя», по шумерским представлениям, есть сущность, нечто вроде души всех явлений материального мира.

В рассмотренных нами шумерских космогонических

90

и этиологических сказаниях, рассказывающих об устройстве Вселенной и установлении порядка на земле, явственно ощутимы две тенденции. С одной стороны, в своем стремлении канонизировать, распределить и упорядочить все земные и небесные явления они носят отчетливые следы поздней (не ранее III династии Ура) жреческой обработки, сказавшейся в проповеди угодной жрецами морали: надо работать на богов, потому что они этого хотели, создавая человека; надо быть богобоязненным и исполнять культовые предписания, как это делал Зиусудра; надо терпеть все напасти, посылаемые богами, потому что только боги и спасут, и т. д.

Но, наряду с этой тенденцией, проступает и другая: хотя боги и творцы всего сущего на земле, они часто бывают злы, грубы и жестоки, их решения непонятны и нередко объясняются капризами, пьянством и распущенностью. Таково, например, поведение богов Энки и Энлиля, которые рядом черт удивительно напоминают так называемых «культурных героев» сказаний австралийских, меланезийских и других первобытных народов. Черты эти, несомненно, очень древние и связаны с амбивалентным характером первобытного культа, в котором комические и пародийные элементы играли значительную роль. Но характерно и знаменательно при этом то, что позднейшая жреческая обработка не сумела сгладить эти черты или вовсе устранить их из шумерских мифов, которые тем самым явственно обнаруживают свою народную первооснову.

Указанные выше тенденции характерны и для многих других памятников шумерской литературы, в первую очередь для мифов, примыкающих к этиологическим и космогоническим, а именно рассказывающих о богах подземного царства и о судьбе тех, кто туда попадет.

Среди них особенно интересны мифы о рождении бога луны Нанны и о нисхождении под землю богини Инанны.

Герой первого мифа, Наина, был сыном Энлиля и юной богини Нинлиль. В стародавние времена, когда человек еще не был создан и в Ниппуре жили боги, Нинлиль вопреки совету своей матери отправилась купаться. Ее увидел Энлиль, воспылал к ней любовью и овладел ею. Поступок этот почему-то страшно разгневал богов (может быть, Нинлиль была слишком юна, в диалоге с Энлилем она говорит ему: «Мое лоно мало, оно не знает соития, мои уста малы, они не умеют целовать...»). Боги изгоняют Энлиля в преисподнюю. Но Нинлиль, которая в чреве своем уже носит ребенка, будущего владыку небес — бога луны Нанну, следует за Энлилем. И тогда Энлиль, которого беспокоит мысль о том, что его первенцу суждена жизнь под землей, совершает странные и загадочные поступки: он принимает поочередно вид трех стражей подземного царства: стража ворот, «человека адской реки» и перевозчика, соединяется в обликах этих существ с Нинлиль, и она зачинает, кроме Нанны, еще трех богов, которые и должны остаться под землей вместо Нанны.

Текст другого мифа, о нисхождении богини Инанны, начинается подробным рассказом о сборах Инанны в путешествие. Богиня предчувствует, что ее затея опасна, и потому оставляет своему визирю Ниншубуру подробные наставления, что он должен делать, если она не вернется. Затем Инанна достигает ворот подземного царства и требует, чтобы ее впустили. Царица преисподней Эрешкигаль, узнав о ее прибытии, приходит в ярость и приказывает привести Инанну к своему трону обнаженной. На все вопросы удивленной Инанны, когда ее проводят через семь ворот ада, ей отвечают: «Храни молчание, Инанна, законы подземного царства совершенны; о Инанна, не осуждай обычаев подземного царства». Когда Инанна, совсем нагая, предстала перед Эрешкигаль, та издала вопль проклятия, и Инанна превратилась в труп. Труп подвешивают на крюк. Между тем проходит три дня — срок, который Ниншубуру назначала Инанна, и визирь отправляется ее выручать. Энлиль и Нанна отказываются помочь ему, но Энки реагирует иначе:

Отец Энки Ниншубуру отвечает:

«Дочь моя! Что с ней случилось? Я тревожусь!
Инанна! Что с ней случилось? Я тревожусь!
Владычица стран! Что с ней случилось? Я тревожусь!
Жрица небес! Что с ней случилось? Я тревожусь!»

Из-под ногтей своих грязи достал, кургара сделал,
Из-под ногтей своих, крашеных красным, грязи достал, галатура^* сделал.

Кургару тра́вы жизни дал,
Галатуру воды жизни дал».

Кургар и галатур отправляются с этими дарами в подземное царство, заклинают Эрешкигаль клятвой «небес и земли», требуют труп Инанны и оживляют его, но когда Инанна хочет покинуть Страну без возврата, судьи подземного мира Ануннаки ее задерживают:

Инанна из подземного мира выходит.
Ануннаки ее хватают:

91

«Кто из спустившихся в мир подземный выходил невредимо из мира подземного?
Если Инанна покинет Страну без возврата,
За голову голову пусть оставит!»

Таков закон подземного царства (отсюда становится ясным поведение Энлиля в мифе об Энлиле и Нинлиль: он создал трех богов подземного мира, чтобы получить возможность выйти оттуда для себя самого, а также для своей супруги и своего первенца), и Инанна ищет себе замену. Она поднимается на землю, преследуемая безжалостными демонами галла, готовыми в любую минуту схватить ее или того, на кого она укажет. Инанна идет в города Умму и Бадтибиру, но божества-покровители этих городов простираются пред нею ниц, и она их милует. Инанна и демоны приходят в Кулаб, город ее супруга, бога-пастуха Думузи:

Думузи в одежде власти, в царском покое сидит на троне.
Демоны галла его схватили.
Семеро их — его грудь разодрали, его кровь излили!
Семеро их — словно в горячке на него напали!
Пастушью флейту, свирель его на глазах его разбили!
Она на него взглянула — взгляд ее смерть!
Закричала она — в словах ее гнев!
Крик издала — проклятья крик:
«Его хватайте, его!»
Светлая Инанна пастуха Думузи отдала в их руки.

Думузи в мольбе поднимает руки к брату Инанны, богу солнца Уту, и тот превращает его в газель (по другим версиям — в змею или в ящерицу). Думузи ищет убежища у сестры своей Гештинанны (букв. «Виноградная лоза небес»?), но демоны и там его находят. Гештинанна готова пожертвовать собой и отправиться в подземное царство вместо брата, однако Инанна (если правильно интерпретирован этот очень плохо сохранившийся отрывок мифа) выносит иное решение: «полгода — ты (т. е. Думузи), полгода — твоя сестра».

Миф о нисхождении богини плодородия в подземное царство, ее смерти и возвращении на землю, о замене ее собственным супругом, о преследовании его жестокими демонами и его трагической кончине был едва ли не самым распространенным в Шумере: до нас дошли многочисленные его варианты, по существу составляющие целый цикл. Разные редакции этого цикла еще не канонизированы, поэтому вариации разнообразны и даже противоречивы: в одном варианте Инанна отдает Думузи демонам в гневе, в другом умоляет быть жертвой за нее; один из рассказов о преследовании Думузи демонами начинается с плача Инанны по любимом, безвременно ушедшем от нее супруге, другой — с мрачного сна Думузи, который толкует ему сестра его Гештинанна, предвещая несчастье и близкую смерть. Существование многочисленных вариантов мифов, объединенных общей идеей умирания и воскрешения божества, объясняется, как мы уже указывали, разъединенностью общин, а также самой эволюцией мифологических представлений, дававших широкий простор для поэтизации метафоры «жизнь — смерть — жизнь». Уход Энлиля и Нинлиль может рассматриваться как некая ранняя стадия представлений об умирающем и воскресающем боге, трагическая гибель Думузи — как наиболее полное воплощение их, возможно, отчасти уже в ритуальном драматическом действе, мистерии.

Сказания о деяниях богов и героев принято во многих исследованиях рассматривать как произведения мифологического или героического эпоса. В шумерской литературе нам известно одиннадцать таких сказаний, в том числе девять — о подвигах смертных героев (обычно обожествленных царей) и два — о славных делах богов (поединках богини Инанны с чудовищем горы Эбех и бога Нинурты со злым демоном Асагом).

Все те сказания, которые до нас дошли, объединить понятием эпос, как выясняется, очень трудно, хотя большинство их и связано друг с другом общим местом рождения главных персонажей, так что гипотетически их можно себе представить как некий цикл сказаний. Действительно, шумерские сказания о подвигах героев последовательно повествуют о трех правителях города Урука: Энмеркаре, сын Мескиангашера, основателя первой династии Урука; Лугальбанде, четвертом правителе этой династии, отце Гильгамеша; и, наконец, о самом Гильгамеше, имя которого прославил впоследствии аккадский эпос. Однако все это едва ли говорит о том, что мы располагаем фрагментами единого эпоса, а скорее, о том, что просто в силу ряда причин до нас дошли предания одного города Урука, в то время как, например, кишский и урский циклы не сохранились, хотя, судя по некоторым данным (ср. аккадские эпосы о кишском Этане и эредуском Адапе), существовали и они. Назвать эти предания героическим эпосом мешает также не только то, что они разнохарактерны и мало соотносятся друг с другом, но и прежде всего специфика их содержания и стиля, позволяющая скорее видеть в них архаические формы богатырской или волшебной сказки.

По своему типу дошедшие шумерские сказания можно условно разделить на три группы. К первой группе относится всего лишь один текст, рассказывающий о борьбе Гильгамеша,

92

правителя Урука, с правителем Киша, Аггой. Это пока единственное известное нам произведение, жанр которого в какой-то мере можно определить как песенно-героический. В этой песне-сказании нет фантастических сцен и образов, сюжет ее, по всей видимости, совпадает с действительными историческими событиями. Образ главного персонажа Гильгамеша значительно отличается от его образа в иных памятниках, где Гильгамеш наделен волшебно-сказочными чертами. Возможно, что сказание было сложено в честь победы Урука над Кишем, и мы имеем основание считать, что оно было записано не позже XXVI в. до н. э., времени правления первой династии Урука, возводившей свою родословную к Лугальбанде и Гильгамешу (в конце первой династии Урука в Шуруппаке (совр. Фара) Гильгамеш уже был обожествлен).

Ко второй группе сказаний относятся два текста, «Энмеркар и жрец Аратты» и «Энмеркар и Энсухкешданна». Оба они повествуют о споре между правителем Урука Энмеркаром и верховным жрецом города Аратты. В первом из них, одном из самых больших из дошедших до нас шумерских памятников, рассказывается, что владыка Урука, Энмеркар, желая построить храм Инанне, решил собрать с жителей далекой Аратты, расположенной «за семью горами» (по-видимому, на Иранском нагорье), большую дань и по совету Инанны отправляет в Аратту гонца с требованием подчиниться Уруку. Гонец передает его послание и вместе с ним загадывает верховному жрецу Аратты загадку.

Жрец растерян:

Сердце верховного жреца затрепетало, и он зашатался.
Ответа не находит, ищет ответа.
Под ноги себе глазами лживыми смотрит, подбирает ответ.
[Наконец] ответ нашел, слово произнес.
Гонцу ответа слова,
Как бык ревет...

Дальнейший ход рассказа определен тем, что гонец ходит из Урука в Аратту и обратно и передает послания главных героев. Оба они загадывают друг другу волшебные загадки-задачи, смысл которых нам не всегда понятен, и помогают себе в их разрешении различными магическими обрядами. Спору придается столь большое значение, что в ходе его даже изобретается письменность: одно из поручений Энмеркара оказывается настолько сложным, что гонец не может его повторить; тогда Энмеркар изобретает письмо и записывает свои слова на глиняной табличке.

Сказание это, а также близкая ему по типу «Песнь об Энмеркаре и Энсухкешданне» представляют много трудностей с точки зрения классификации и датировки. Несомненно, какую-то важную роль в обоих сказаниях играют сказочные элементы — волшебные загадки, колдовство и т. д. С другой стороны, форма спора, в которую они облечены, характерна для шумерской литературы более позднего времени. Сложный, искусственный язык обоих памятников также заставляет отнести их ко времени более позднему, чем остальные сказания. Следует, наконец, заметить, что тема состязания и вражды двух городов-государств, как и песнь о Гильгамеше и Агге, может отражать и какие-то реальные события.

Третью и самую многочисленную группу сказаний составляют те, которые наиболее явно напоминают волшебную богатырскую сказку. Всего их насчитывается восемь: «Инанна и чудовище горы Эбех», «Нинурта и чудовище Асаг», «Гильгамеш и небесный бык», «Лугальбанда и гора Хуррум», «Гильгамеш и дерево хулуппу» (первая часть рассказа о Гильгамеше, Энкиду и преисподней), «Гильгамеш и Гора Бессмертного», «Лугальбанда и орел Анзуд», «Энкиду и подземный мир» (вторая часть рассказа о Гильгамеше, Энкиду и преисподней).

Все они тесно связаны с мифологией, во всех присутствует значительное число мотивов, известных мировой волшебной сказке; как правило, все они так или иначе обнаруживают сходную сюжетную схему, важнейшими моментами которой являются путешествие героя в другую страну или подземное царство и связанные с этим испытания, герой обычно должен сразиться с чудовищем или срубить священное дерево. Мы остановимся на двух сказаниях, наиболее хорошо изученных: о сражении Гильгамеша с чудовищем Хувавой и его походе за кедрами и о приключениях героя Лугальбанды (последнее опубликовано в 1969 г. немецким ученым Клаусом Вильке).

Сказание «Гильгамеш и Гора Бессмертного» (по-шумерски оно называется «Жрец к Горе Бессмертного») начинается с того, что жрец Гильгамеш задумывает поход в кедровые горы. По совету «раба своего» Энкиду он обращается за помощью к богу Уту.

Гильгамеш козленка чистого, светлого взял,
Козленка рыжего, жертвенного к груди прижал,
Руку к устам в молитве поднес,
Богу Уту на небеса кричит:
«Уту, в горы стремлю я путь, ты ж помощником мне будь!
В горы кедров стремлю я путь, ты ж помощником мне будь!»

93

Уту с небес ему отвечает:
«Могуч и почитаем ты, зачем же в горы стремишься ты?»
Гильгамеш ему отвечает:
«Уту, слово тебе скажу, к моему слову ухо склони!
О моих замыслах скажу, к моим надеждам слух обрати!
В моем городе умирают люди, горюет сердце!
Люди уходят, сердце сжимается!
Через стену городскую свесился я,
Трупы в реке увидел я,
Разве не так уйду и я? Воистину так, воистину так!
Самый высокий не достигнет небес,
Самый огромный не покроет земли,
Гаданье на кирпиче не сулит жизни!
В горы пойду, добуду славы!
Среди славных имен себя прославлю,
Где имен не славят, богов прославлю!»
Уту мольбам его внял благосклонно,
Как благодетель, оказал милость...

Милость Уту состоит в том, что он дает в помощь Гильгамешу семь чудовищ-амулетов (большинство из них в виде змей). Гильгамеш бросает клич, собирает помощников — 50 холостых молодцов своего города, которые «как один человек на его сторону стали», идет в кузницу, где ему куют орудие (одно из них — двойной бронзовый топорик), и отправляется в поход. По дороге герои пересекают семь гор и, по-видимому, каждую из этих гор преодолевают при помощи одного из чудовищ-амулетов.

Затем воины останавливаются, а Гильгамеш погружается в магический сон, желая, очевидно, получить предсказание. Во сне к нему приходит решение убить Хуваву, стража кедрового леса, и Гильгамеш пробуждается со словами: «И пока человек этот среди людей существует, я схвачу его, и будь он бог, я все равно схвачу его!»

Как только Гильгамеш и его спутники приблизились к жилищу Хувавы, тот бросает на них свои семь устрашающих «ужасов-блесков» или «молний-лучей». Но спутники Гильгамеша начинают рубить кедры, и едва только падает кедр, теряет свою силу один из магических лучей. Когда срублено седьмое дерево, Гильгамеш вступает в покои потерявшего свою силу Хувавы и ударяет его по щеке. Хувава начинает молить о пощаде, и Гильгамеш уже склонен пощадить пленника, но Энкиду противится этому и сам отрубает Хуваве голову. Затем герои несут голову Хувавы к Энлилю, верховному богу (по другим версиям, к Энлилю и его супруге Нинлиль). Энлиль приходит в великую ярость и проклинает убийцу Хувавы, а его магическую силу распределяет среди явлений природы и живых существ.

Иллюстрация:

Гильгамеш укрощает буйвола (?).
Оттиск печати. Фрагмент

Берлин. Музей переднеазиатского искусства

Сказание о герое Лугальбанде, мифическом отце Гильгамеша, также включает в себя многие элементы чудесного. Лугальбанда, оказавшийся в горах Забуа (видимо, где-то в Иранском нагорье), мечтает встретиться с гигантским орлом Анзудом (Анзу) в надежде, что тот поможет ему вернуться к урукскому войску, которое (мы узнаем это из дальнейших событий) находится где-то по дороге в Аратту. Лугальбанда достигает огромного дерева, где Анзуд свил себе гнездо и, улетев на охоту, оставил своего орленка.

Лугальбанда смекалист, поступает разумно:
В сладкую пищу — «божье яство»,
Раденье к раденью добавляя,
Мед вливает, мед добавляет,
В гнезде орлином перед орленком угощенье расставляет.

94

Птенец пожирает жир овечий,
А тот ему яство в клюв толкает.
Сидит орленок в гнезде орлином,
Он глаза ему сурьмою подкрасил,
Голову душистым можжевельником украсил,
Венец Шугур^* из веток сделал.

Возвращаясь с охоты, орел зовет орленка, но тот не откликается. Орел в ужасе, но, подлетев к гнезду, видит своего птенца довольным, сытым и в венке. Обрадованный орел обещает наградить того, кто это сделал. Он предлагает Лугальбанде богатство, славу, непобедимое оружие, но Лугальбанда поочередно отказывается от них. Только после того, как орел говорит ему:

Что же ты, мой Лугальбанда?
Одари же меня заветным желаньем!
............ Не нарушу слова!
Твоя судьба — в твоем желанье!

Лугальбанда просит орла придать его ногам магическую силу и сделать его неутомимым в беге, на что орел охотно соглашается:

В поднебесье Анзуд несется,
По земле Лугальбанда несется.
Орел с небес озирает землю, высматривает войско урукское,
Лугальбанда с земли следит за пылью, поднимаемой войском урукским.

Перед расставанием орел просит Лугальбанду никому не открывать своего чудесного дара и улетает.

Лугальбанда радостно встречен родичами и соратниками, и все вместе они направляются к Аратте. Но подойти к Аратте они не могут, им мешает какое-то волшебное препятствие, и предводитель войска, верховный жрец и вождь Энмеркар, вызывает охотников отправиться к богине Инанне — отнести его послание. Никто не решается на это, кроме Лугальбанды, и, благодаря волшебному дару Анзуда, он уже к ночи добирается до Инанны и передает ей послание Энмеркара (рассказ-письмо Энмеркара повторяется слово в слово). От богини Лугальбанда получает такой ответ: в водах Инанны (очевидно, возле Урука) развелось много рыбы, среди которых «гигантская рыба, что, как бог между рыбами ...резвится, хвостом плещет, и блестит чешуя ее хвоста в священном месте, среди сухих тростников». Кроме того, вокруг выросло много тамарисков, среди которых один стоит в стороне. Энмеркар должен срубить этот тамариск, выдолбить из ствола его чан, вырвать тростник, которым заросли «священные места», выловить гигантскую рыбу и принести ее в жертву Инанне, предварительно сварив. После этого, как предсказано в заключение сказания, он добудет победу над Араттой.

Как мы видим, шумерские сказания изобилуют мотивами волшебных сказок (чудесного помощника и чудесных даров, вручаемых герою, благодарного животного, путешествия героя в потусторонний мир, обмена просьбами-загадками и т. д.). Часть этих мотивов, как показал в свое время В. Я. Пропп, косвенно отражает обряд инициации (посвящения юноши в полноправные члены племенного коллектива), другие мотивы и элементы композиции могут быть связаны с ритуалом в более прямой форме: например, гадание Гильгамеша с помощью сновидения, хоровые заклинания его воинов и т. д.

Все это свидетельствует о том, что шумерские героические сказания еще не эпос в полном смысле этого слова, а его более архаические формы, из которых подлинный эпос впоследствии разовьется. Шумеро-вавилонские памятники дают тем самым возможность проследить последовательную эволюцию эпических форм. Сравнительное изучение шумерских песен о Гильгамеше (III тыс. до н. э.), старовавилонской версии поэмы (нач. II тыс. до н. э.) и, наконец, окончательной ее редакции, датируемой первой половиной I тыс. до н. э., представляет богатейший материал для решения многих вопросов генезиса героического эпоса.

Понятие лирики применительно к памятникам шумерской да и всей древневосточной литературы значительно отличается от современного. Поскольку почти все дошедшие шумерские памятники культовые, среди лирических произведений преобладают религиозные тексты: гимны, молитвы, псалмы, погребальные песни, заклинания, свадебно-обрядовая поэзия и т. д. Широко распространены также всякого рода плачи — о народных бедствиях, вражеских нашествиях, разрушениях городов и т. д.

Наиболее полно представлен в шумерской литературе жанр гимнов. Шумерские гимны — это богослужебные тексты, в которых восхваляется то или иное божество, перечисляются его имена и деяния; они рассчитаны на коллективное, хоровое исполнение. Это обращение к божеству не личное, а целого коллектива, поэтому эмоции, возникающие при исполнении гимна, — эмоции коллективные.

Гимн особенно важен для изучения мифологии, ибо ни один его троп не случаен и имеет мифологическое основание. Многочисленные повторы, как во всех памятниках подобного рода, создают особое эмоциональное напряжение и способствуют лучшему запоминанию текста.

95

Большинство дошедших до нас гимнов происходит из Ниппура и относится к Ниппурскому канону, поэтому значительная часть их посвящена Энлилю и его сыну Нанне. Много гимнов адресовано обожествленным царям, в таких гимнах содержатся ценные исторические сведения. Иногда в гимнах прославляются какие-либо деяния бога, тогда они тесно соприкасаются с сюжетными произведениями, в частности со сказаниями. Сами шумерийцы относили гимны, как будто бы однотипные с нашей точки зрения, к разным жанрам: диалогам, хвалебным песням и т. п. Видимо, они различались по манере исполнения, а также по степени значимости. Так, большой гимн богу Энлилю: «Энлиль! Повсюду грозные кличи его...» (в нем около 170 строк), который играл в культе Энлиля особо важную роль, по-видимому, исполнялся при III династии Ура в связи с коронацией правителей в Ниппуре. Кроме гимнов богам и царям, в шумерской литературе встречаются гимны городам и храмам: так, сохранились два гимна Экуру, храму Энлиля.

Плачи, в том числе и плачи о народных бедствиях, — также культовые тексты. Но самый древний памятник этого рода, который дошел до нас, видимо, небогослужебный. Это плач о разрушении города Лагаша во время войны его правителя Уруинимгины с Лугальзагеси, царем Уммы. В нем перечисляются разрушения, произведенные в Лагаше, и проклинаются уммийцы:

«Люди Уммы, опустошив Лагаш, согрешили против бога Нингирсу. Могущество, перешедшее к ним, будет отнято у них. Уруинимгина, владыка Гирсу, не виновен в этом. А Лугальзагеси, правитель Уммы, — пусть его богиня Нисаба возложит этот грех на него».

Остальные плачи явно носили ритуальный характер (например, плачи о гибели Ура, о гибели Шумера и Аккада, о гибели царя Ибби-Суэна и т. д.). Интересен плач «Проклятие Аккаду». В нем рассказывается, что богиня Иштар (Иннин) полюбила простого смертного Саргона и сделала его великим царем. Страна при нем процветала. Но затем его внук Нарам-Суэн осквернил храм Энлиля и оскорбил божество. За это страна подверглась опустошительному нашествию горного племени кутиев.

Плачи, как правило, представляют большой исторический интерес. Им присущи черты, типологически сближающие их с пророческими египетскими текстами, например с «Речением Ипуера».

До нас дошли также две погребальные песни, которые обнаружил известный шумеролог С. Н. Крамер среди клинописной коллекции Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Обе эти песни-элегии вложены в уста человека по имени Лудингира, который оплакивает смерть своего отца Нанны и жены Навиртум.