ПЕРВОБЫТНОЕ МЫШЛЕНИЕ

1. КОЛЛЕКТИВНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

Исходное положение всех работ Леви- Брюля - это «коллективные представления», ко­торое было введено Дюрк­гей­мом в одной из своих ранних работ. Вот как определяет Леви-Брюль это поня­тие: «Представления, называемые коллективными, если определять только в общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут распознаваться по следующим при­знакам, при­сущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в по­коление, они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них, сооб­разно об­стоятельствам, чувства уважения, страха, по­клонения и т.д. в отношении своих объектов, они не зависят в своем бытии от отдельной личности. Это происходит не по­тому, что представления предполагают некий коллектив­ный субъект, отличный от ин­дивидов, со­ставляющих социальную группу, а потому, что они прояв­ляют черты, которые невоз­можно осмыслить и понять путем одного только рас­смотре­ния ин­дивида как такового. Так, например, язык, хоть он существует, собственно го­воря, лишь в соз­нании личностей, которые на нем говорят, - тем не менее несомненная социальная ре­альность, базирую­щаяся на совокупности коллективных представлений. Язык навязы­вает себя каждой из этих личностей, он предсуществует ей и переживает её» (там же, С.9).

По его мнению, «коллективные представления» первобытных людей глубоко отличны от наших идей и понятий, ибо они не имеют логических черт и свойств. Но, с другой сто­роны, понятийное мышление, свойственное современному человеку, возникло на базе коллективных представлений первобытного человека. Оно, как подчеркивал Леви-Брюль, до сих пор несет в себе элементы мистической ментальности древности. В связи с этим возможно понимание хода мысли и ментальности первобытных людей. Но тем не менее, качественное различие между современным логическим и первобытным мистическим мышлением существует, и Леви-Брюль предостерегает, что из-за этого «… глубокого раз­личия между мышлением и язы­ком пер­вобытных людей, с одной стороны, и нашим мыш­лением и языком, с другой, большая часть свидетельств, которыми наука располагает для изучения первобытного мышления, может быть использована лишь с большими предосторожностями и после углубленной критической прора­ботки. Совершенно невольно первые наблюдатели, ре­лигиозные или светские, уже тем деформируют и почти всегда искажают институты и верования, о кото­рых они сообщают, что непреднамеренно пользуются в описаниях привычными им поня­тиями» (Леви-Брюль Л. Сверхъестествен­ное в первобытном мышлении. М. 1994. С.337).

«Первобытное мышление, как и наше, интересуется причинами происходящего, однако оно ищет их в совершенно ином направлении. Оно живет в мире, где всегда действуют или готовы к действию бесчисленные, вездесущие тайные силы» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.338).

Или: «Мышление первобытных людей в основе своей мистическое, причина этого - кол­лектив­ные представления, мистические по существу, составляющие неотъемлемый эле­мент всякого восприятия первобытного человека. Наше мышление перестало быть мис­тическим, по крайней мере в том, что касается большинства окружающих нас предметов. Нет ничего, что восприни­малось бы одинаково ими и нами. Человек нашей среды, гово­рящий на нашем языке, наталки­вается на непреодолимую трудность при попытке усвоить образ мышления первобытного чело­века. Чем больше европеец живет среди первобытных людей, чем больше он приближается к их умственному складу, тем сильнее приходится ему чувствовать, что совершенно невозможно примениться к нему целиком» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.35).

«Суеверный, а часто также религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей: один – видимый, осязаемый, подчиненный неизбежным зако­нам движения, другой - невидимый, неосязаемый, «духовный». Последний образует как бы мистическую сферу, которая окружает мир физический. Для первобытного мышле­ния не существует двух таких миров, соприкасающихся друг с другом, отличных, но вместе с тем связанных, более или менее проникающих друг в друга. Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мис­тична, как и вся­кое действие, следовательно, мистично и всякое восприятие» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.55).

«Наше мышление концептуально, оно распределяет существа и предметы по родам и классам и объявляет сознание отличительным признаком некоторых из классов. По­этому мы испытываем крайнее затруднение при попытке встать на точку зрения перво­бытного мышления. Если путем упорного усилия нашему мышлению на мгновение удается встать на нее, то оно не в состоянии на ней удержаться. Оно нечувствительно соскальзывает с этой затрудняющей его позиции. Мало-помалу оно возвращается к своей обычной уста­новке и, следовательно, начинает искажать представления перво­бытных людей, навязывая им собственные рамки или доискива­ясь в представле­ниях ответа на вопросы, сам характер для примитивных людей лишен смысла» (Леви-Брюль Л. Сверхъестествен­ное в первобытном мышлении. М. 1994. С.443).

Леви-Брюль не считает пра-логичное мышление алогичным, оно имеет свою логику. Но, загру­женное разными аффектациями и эмоциями, оно не может овладеть самим со­бой. Мышление представляет синергичное единство мысли, интуиции и эмоций, пере­путанных между собой. Та­кое мышление делает непредсказуемые для организованного мышления современного чело­века выводы. Тем более, он считает, что: «Знание пра-ло­ги­ческого и мистического мышления мо­жет, однако, служить не только изучению низ­ших обществ. Высшие типы происходят от низ­шего типа. Они должны еще воспроиз­водить в более или менее уловимой форме часть черт низ­шего мышления» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.348).

«…мифы для первобытного мышления – одновременно и выражение солидарности со­ци­альной группы с самой собой во времени и с группами окружающих существ, а также средство под­держания и оживления чувства этой солидарности» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.357).

Л. Леви-Брюль называет законом партиципации «…характерный принцип первобыт­ного мышления, который управляет ассоциацией и связями в первобытном сознании» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.62). Партиципация (сопричастность) – это вера в связь между существами или предметами. По сути – это первобытный закон причинности.

«Первобытное мышление не видит никакой трудности в том, чтобы эти жизнь и свойства были присущи одновременно и оригиналу, и изображению. В силу мистической связи между оригиналом и изображением, связи, подчиненной закону партиципации, изображение одновременно и оригинал..» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.65).

«То, что мы называем естественной причинной зависимостью между событиями и яв­ле­ниями, либо вовсе не улавливается первобытным сознанием, либо имеет для него минимальное значе­ние. Первое место в нем, а часто и все сознание, занимают различ­ные виды мистической пар­тиципации» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.63).

«Коллективные представления и ассоциации представлений, составляющих это мышление, управляются законом сопричастности, и в качестве таковых они безраз­личны к логическому закону противоречия» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.348).

«Сталкиваясь с коллективными представлениями, в которых это мышление выражается, с предассоциациями, которые их связывают, с институтами, в которых они объективиру­ются, наше логическое и концептуальное мышление чувствует себя неловко, оказываяясь как бы перед чуждой и даже враждебной ему структурой. И действительно, мир, в котором живет первобытное мышление, лишь частично совпадает с нашим. Переплетение вторичных причин, которые для нас тянется до бесконечности, здесь остается в тени, ока­зывается не воспринятым, тогда как тайные силы, мистические действия, партиципации всякого рода примешиваются к непосредственным данным восприятия, чтобы составить некую совокупность, где реальное и потустороннее слиты между собой. В этом смысле их мир более сложен, чем наша вселенная. Кроме того, он конечен и замкнут. В представле­ниях большинства первобытных людей небосвод покоится в качестве колокола на плоской поверхности земли или океана. Мир, таким образом, кончается кругом горизонта. Пространство скорее чувствуется, чем осознается: направления его обременены качествами и свойствами. Каждая часть пространства сопричастна всему, что в ней обычно находится. Представление о времени, которое носит главным образом качествен­ный характер, остается смутным: почти все первобытные языки настолько же бедны средствами для выражения временных отношений, насколько* богаты в выражении про­странственных отношений. Часто будущее событие, если его считают достоверным и оно вызывает сильную эмоцию, ощущается как настоящее» (С.345-346).

2. СТРУКТУРА ПЕРВОБЫТНОГО МЫШЛЕНИЯ

«Вкратце можно невидимые влияния, которыми постоянно занято первобытное мышление, сгруппировать в три категории, который, впрочем, часто переплетаются ме­жду собой: духи мертвых, духи в самом широком смысле слова, одушевляющие разные предметы природы, животных, растения, неодушевленные предметы (реки, скалы, моря, горы, изготовленные человеком предметы и т.д.), наконец, чары или колдовство, источником которых являются действия колдунов» (С.305).

«Ориентированное иначе, чем наше, озабоченное прежде всего мистическими отноше­ниями и свойствами, имеющее в качестве основного закона закон сопричастно­сти, мыш­ление перво­бытных людей неизбежно истолковывает совершенно по-другому, не­жели мы, то, что мы назы­ваем природой и опытом. Оно всюду видит самые разнооб­разные формы передачи свойств пу­тем переноса, соприкосновения, трансляции на рас­стояние, путем заражения, осквернения, ов­ладения, словом, при помощи множества действий, ко­торые приобщают мгновенно или по ис­течении более или ме­нее долгого времени какой-нибудь предмет или какое-нибудь существо к данному свойству, действий, которые, на­пример, сакрализуют (делают его священным) или де­сакрализуют его (лишают его этого качества) в начале и в конце какой-нибудь церемонии» (Леви-Брюль Л. Сверхъестествен­ное в первобытном мышлении. М. 1994. С.82).

Язык первобытного человека, подчеркивает Леви-Брюль, обладает множеством значений, для каждой частности существует свое обозначение. Язык первобытного че­ловека образен, он соз­дает образы. Язык изобилует не понятиями, образами-понятиями.

Первобытный человек, ввиду неорганизованности мышления вынужден обладать большой па­мятью, помнить множество несущественных деталей. Многих удивляло, что туземцы способны до малейших деталей запоминать местность, в которой он был, мо­жет быть, всего лишь один раз: «Необычайное развитие памяти, притом конкретной памяти, верно, до мельчайших де­та­лей, воспроизводящей чувственные впечатления в порядке их восприятия, засвиде­тельст­вовано также необычайным богатством словаря первобытных языков и их край­ней грам­матической сложностью» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.95).

«Память играет в пра-логическом мышлении роль более значительную, чем в нашей ум­ственной жизни, где некоторые выполняющиеся его функции из нее изъяты или приняли другой характер. Наша сокровищница социального мышления передается в уплотненном виде, в форме иерархии подчиненных и соподчиненных между собой понятий. В низших обществах она состоит из часто неизмеримого количества коллективных представлений, весьма сложных и объемистых, и передается исключителньо при помощи памяти» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.91).

3.ТРАДИЦИЯ

Согласно Леви-Брюлю первобытный человек придерживался традиций не только благодаря своему «консер­ва­тизму». Леви-Брюль правильно пишет: «Для самосохранения и защиты в их распо­ряже­нии есть тради­ции, унаследованные от предков. Их вера кажется непоколе­бимой. Они дальше и не заглядывают, не столько из-за умственной лености, сколько из-за ре­лигиозного благоговения и боязни худшего. В таких делах, больше чем в какой-либо об­ласти, всякое новшество могло бы, на их взгляд, оказаться опасным. Они не смеют ре­шиться на него. Им и в голову не приходит, что более пол­ное и точное знание условий, в которых совершается действие невидимых сил, обогатило бы их действен­ными методами самозащиты» (С.376). Первобытный человек не проникнут осо­бой ве­рой в тра­диции, но он боится нарушить сложившийся порядок вещей, у него нет потенциала для модернизации, которая, как известно приводит к определенным энер­ге­тическим за­тратам, временному процессу деградации. Леви- Брюль приводит пример одно рассказа эскимосского шамана Ауа известному датскому этнографу и исследова­телю Арктики Кнуду Расмус­сену (1879-1933). Шаман Ауа говорит: «Мы не верим, мы боимся». Далее шаман Ауа говорит: «Мы не знаем, как что происходит, мы не можем сказать, почему это происходит, но мы соблюдаем правила, чтобы уберечь себя от не­счастья. И мы пребываем в таком неведении, не­смотря на шаманов наших, что все не­обычное вызывает у нас страх. Мы боимся всего, что ви­дим вокруг себя. Мы боимся всех невидимых вещей, которые нас окружают. Мы боимся всего, о чем говорится в преданиях и мифах наших предков» (Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. С.378-379).

Леви-Брюль констатирует: «Таким образом, упрямая, почти непреодолимая привер­жен­ность к традиционным предписаниям и табу, которую констатируют не только у эскимосов, но и в дру­гих обществах того же уровня, проистекает не из одного только же­лания угодить предкам и не прогневить их. Она рождается из другого чувства, близ­кого первому, из страха или, вернее, из нагромождения страхов, для которого Ауа на­шел столь сильные выражения. Тот, кто вольно или невольно нарушает правила, ломает соглашение с невидимыми силами и, следовательно, подвергает опасности само суще­ствование всей общественной группы, ибо именно эти невидимые силы могут в любой момент обречь людей на смерть от голода, болезни, холода или чего-нибудь другого. До тех пор пока сознание человеческое одержимо и заполнено этим стра­хом, оно в со­стоянии сделать лишь незначительные успехи в познании природы. Ибо че­ловек не видит никакого дру­гого исхода, как цепляться за традиционные правила, которые до сих пор оказывались, по его мнению, в состоянии обеспечить человеку вместе с известным по­рядком в природе возможность существования» (С.380).