Лекция 3. КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ СОЛОВЬЕВА

Идея Вечной Женственности у В.С. Соловьева (1847 – 1900 гг.) – это идея проективности всего происходящего, ее сопряженности, с одной стороны, с мировым Центром («умом Божьим), а с другой – со всей конкретикой «форм и степеней» существующего. Функционально этот образ-понятие близок к образу - понятию музыки в дионисийском культе. Он выполняет ту же роль мембраны, переходного звена, осуществляющего связь между мирами потустороннего и посюстороннего. Музыка, которую творит человек, есть лишь модуляция на темы музыки миров, музыки событий, той музыки, которую нужно уметь подслушать и выразить в своем творчестве. Этот алгоритм «духа музыки» и находит свое последовательное развертывание в соловьевской концепции Вечной Женственности, призванной решить ту же проблему «живой религиозности», но в рамках христианской традиции,

«Мистическая заря» начала нового века навсегда соединила главного теоретика русского символизма Андрея Белого с именем Вл. Соловьева – он живет в ореоле эстетических идей певца Вечной Женственности. Задуманный Вл. Соловьевым проект «Эстетики» в форме «Свободной теургии», Андрей Белый отчасти выполняет. И в своей статье «О теургии», он раскрывает «богодейственную», теургическую природу слова, но теургический элемент с развитием гипер-рационализма европейской культуры постепенно исчезает. Богодействие превращается в медитацию – и отчасти наполняется пустотой. Атеистическая максима при этом не отрицает священного, а представляет протест против храмового обособления его от мира, предпринимает поиск священного, как чудесной россыпи в тайных складках этого мира. В этой атеистической тональности действует и вполне теистическая по истоку мысль Вл. Соловьева и символистов.

После прочтения статьи Вл. Соловьева «О конце всемирной истории» (1900) Андрей Белый почувствовал, как пронеслось дыхание Вечной Женственности и «лик библейского пророка» спустился в этот мир, чтобы с философских высот платонизма и шеллингианства указать людям «на опасности им грозящие, на восторги, им неведомые», и сорвать маску «с утаенной врагом истины». «И маска за маской слетали; и маска за маской разлетались туманным прахом. И зажигался прах. И злое пламя земного огня разгоралось. Но, все кружась, исчезало во мгле…”». Андрей Белый понял, что причины, являющие перед глазами эту маску, находятся в глубине индивидуального сознания, а они (глубины) покоятся в «универсальном, вселенском единстве». Для Андрея Белого было ясно, что «дымка, занавесившая духовный взор», как туман надвинется и на Россию и над «человечеством разорвется фейерверк химер».

Вл. Соловьев предвидел этот каскад мирового маскарада, в диссонирующую мелодию которого будут втянуты все, поэтому русский философ пытался указать «на благовидную личину лжи, накинутую врагом на лик Той, Которая соединит разъединенные небо и землю наших душ в несказанное единство. Вечная Жена спасает в минуты смертельной опасности». Андрей Белый понимал, что движение к вечно женственным истокам Души означает явление Ее лика перед всеми, а это влечет за собой теургическую мощь соловьевской поэзии, «в которой соприкоснулись фетовский пантеизм, лермонтовский индивидуализм с лучезарными прозрениями христианских гностиков».

Особое отношение к соловьевскому наследию определял В. Я. Брюсов, трансформируя мистическое в рацио. Оказавшись в положении между двумя поколениями и стараясь не поддаваться воздействию мифа о Вечной Женственности, он все же сознавал, что Вл. Соловьевым затронута очень серьезная и значимая для современности тема. В рецензии «Владимир Соловьев. Смысл его поэзии» он выделяет главную линию в поэзии Вл. Соловьева – «новый строй души», тем самым определяя зависимость тембральной окраски этого строя от силы Любви – «Любовь есть божественное начало в человеке; ее воплощение на Земле мы называем Женственностью; ее внеземной идеал – Вечной Женственностью».

В поэзии Вл. Соловьева Брюсов видит надежду на реальное, физическое воскресение, «то есть абсолютную полноту жизни, вмещающую в себе все, что было», но более «чище, сильней, и живей, и полней», и указывает на двойственность. «Важно одно, – пишет он, – чтобы поэт знал и помнил, что это – только грань, что это – “только отклик искаженный” иных, более полных созвучий». А. Пайман усматривает в этом высказывании Брюсова некую вольность, «не сообразовывающуюся с взыскательным учением Вл. Соловьева о платоническом эросе, роковым образом сказавшемся не только на творчестве, но и на жизни его прямых последователей – Вячеслава Иванова, Андрея Белого и Александра Блока». В поэзии Вл. Соловьева, как и в его философии, – отмечает она, – «бурная “пенящаяся“ страсть никогда не бывает полностью примирена с ”недвижно-могучим берегом любви“». И Брюсов по этому поводу напишет: «Было бы неосторожно сказать, что это служение поэзии Владимира Соловьева единой Афродите небесной было вполне безупречным».

Мистическое учение Вл. Соловьева Александр Блок и Андрей Белый воспринимали сквозь призму его поэзии, оценивая его как поэта выше. Но сам философ не переставал уверять окружающих, что к своим стихам он не относится серьезно. Больше всего символистов захватывала романтика философско-эстетической поэзии с ее пророческим вдохновением. Как священный канон они воспринимали его поэзию и слышали в них звуки-слова, образы-символы для выражения того «несказанного», что они переживали. Исследователь поэтики Блока – З. Г. Минц (1927-1990гг.), обращалась в связи с этим и к творчеству великого мистического поэта: «…то, что “поэтическое” у Вл. Соловьева при этом не только не отделялось от “религиозно-философского”, но в значительной степени и объяснялось из него, несомненно, способствовало “реабилитации” поэта, а потом и философа, и религиозного мыслителя».

Первая целостная система воззрений А .А .Блока возникла под влиянием философии Вл.Соловьева. Объективно-идеалистический характер соловьевских изысканий помог Блоку выйти за рамки полноты субъективного – он впервые почувствовал идеал вне собственного «я». З. Г. Минц отмечает, что положительным идеалом первого блоковского учителя был идеал «синтетической» гармонической жизни, идеал полного, абсолютного счастья, – а это, подчеркивает Минц, «предъявляло современной действительности огромный и неоплаченный счет». Но именно этот «максимализм» и был главным двигателем творчества Блока, который и привел его к революции.

В год соловьевской поэзии появилась «Прекрасная Дама» Блока (1901-1902). Созданный в предреволюционные годы, цикл стихов был далек от общественной жизни и поэтому прямого отображения эпохи не чувствуется, но «звуки живых голосов», звуки времени слышатся и во многом это звучание определило поэтический цикл. «Стихи о Прекрасной Даме» отличаются многоплановостью: здесь и «земная» тональность (история взаимоотношений с невестой Л.Д. Менделеевой); и мистико-философская (история несостоявшегося слияния поэта с «душою мира», вечной женственностью), что и определяет близость Блока и Вл. Соловьева. так же как и у Вл.Соловьева, «она» – не отождествляется с «душою мира», а противопоставляется ей, ибо «она» – существо божественное, а «душа мира» – сотворенное, которая воспринимается тоскующей в плену падшего мира и ожидающей своего освобождения. душа мира – это образ возлюбленной. Он весь погружен в соловьевские ожидания «условного видения, чтоб отлететь в иную пустоту».

Для Вл. Соловьева свойственно двойственное, глубоко противоречивое отношение к «земному» бытию. В связи с этим интересна одна особенность блоковского цикла – поэт не столько «повышает ценность» земного мира, сколько сам мир «неба» наделяет, по существу, земными чертами. «Прекрасная Дама» Блока не представляет синтез неба и земли, как это звучит у Вл. Соловьева. Она – «чистая» идея, сходящая к поэту, а не к человечеству, «небесная возлюбленная» (Блок в данном случае «индивидуалистичнее» своего учителя, и менее утопичен). Но для «Стихов о Прекрасной Даме» очень важным является соловьевское представление об идеале не как о начале антиматериальном. Мир неба и прекрасной дамы – это мир, не только воспринимаемый через ощущения, но и несущий поэту предельную яркость ощущений, это мир радости и веселья: «Кто-то шепчет и смеется сквозь лазоревый туман», или «в чьем-то женственном дыханьи, видно, вечно радость мне!», или «песни такие веселые не раздавались давно!». Таким образом, положительный идеал в согласии с мистико-идеалистическими основами мироощущения Блока отнесен на небо. Эта концепция мировоззрения русского символиста непосредственносвязана с лирикой Вл. Соловьева и явилась тем зерном, из которого выросли впоследствии антимистические настроения поэта.

В юношеском дневнике Блока (1902) мысли о Вечной Женственности отражают его отношение к символизму и поэзии. «Стихи – это молитва. Сначала вдохновенный поэт слагает ее в божественном экстазе. И все, чему он слагает ее – в том кроется его настоящий Бог… А если так, то Бог и есть во всем, тем более не в одном небе бездонном, а и в “весенней песне”, и в “женской любви” (Тютчев)… Современных поэтов упрекают в “непонятности”. Но они не могут писать иначе… Человек, утончаясь, чувствует потребность прикрыть тайну своего существования, слишком ярко и обнаженно им ощущаемую… он ищет ночи для своих вдохновений…».

Блок приближает божественную тематику к непосредственному жизнетворчеству, утверждая мировоззрение, свободное от полярностей теизма и атеизма, догматики и свободомыслия. Он широко распахивает двери современности, демонстрируя предельную открытость и жажду откровения жизни. Но эта мировоззренческая позиция поэта, даже помимо его литературно-критических статей, творит максимы культурфилософской конструкции, которой еще предстоит обрасти плотью и кровью философических текстов, но которая уже задает их смысловые параметры.

Зинаида Гиппиус при первой же встрече с Блоком интуитивно почувствовала трагическую незащищенность поэта «от самого себя, от других людей, от жизни и от смерти». Тайной существования он был ранен смертельно. В статье «Мой лунный друг», она пытается определить его принадлежность к реальности, он – не «мыслитель» и не теоретик, от него «отскакивает» философия, метафизика, логика. Блок живет Вечной Женственностью и в его сознании соединилась влюбленность в конкретную женщину, Л.Д. Менделееву, и почитание неземной Прекрасной Дамы. От Вл. Соловьева Блок унаследовал платоновский эрос и аскетическую брезгливость к полу, поэтому страсть и чувственность у него всегда демоничны. В «записной книжке» Блок перед своей свадьбой запишет: «…запрещенность всегда должна остаться и в браке… девушка розовой калитки… нетронутая вечная дева радужных ворот». Это гностическое наименование Вечной Женственности свидетельствует не о влюбленности жениха, а о служении рыцаря.

В целом, философским оформлением своего опыта ученик был обязан учителю, но не самим опытом, ибо «мистической жизни нельзя научиться, в ней – глубочайшая и неповторимая сущность личности», но терминология поэтического языка философа находит свое отражение в стихах поэта: Прошедших дней немеркнущим сияньем / Душа, как прежде, вся озарена…

Блок называет свой роман в стихах мистерией богоявления, и так же как и Вл. Соловьев, верит в царство духа и преображение мира. но предчувствия для него превращаются в свершение, поэтому вдохновенные слова Вл. Соловьева могут служить эпиграфом не только к стихам Блока, но и другого теоретика русского символизма – Вяч.Иванова: «Знайте же, Вечная Женственность ныне / в теле нетленном на землю идет». Такова общая установка на претворение идеала в действительность, на грандиозную встречу неба и земли.

По признанию В.И. Иванова, Вл. Соловьев«был покровителем моей музы, и исповедником моего сердца». Философскую лирику Вл. Соловьева Вяч. Иванов определял как «безусловную самобытность». Идея Вечной Женственности преломлялась в его мировоззрении и поэзии несколько иначе, чем у Вл. Соловьева, ибо в отличии от философа молодому символисту не было присуще аскетическое чувство. Поэтому учение Вл. Соловьева о любви и проблеме пола интерпретировалось Вяч. Ивановым в несколько своеобразном русле и развитие этой мысли у него происходило в единстве поэзии и любви, так как именно поэзия служит причиной перехода небытия в бытие, а поэзия русского философа соткана из глубоких, задушевных намеков, закутанных, по определению Вяч. Иванова, «в еще более густые покрывала, но покрывала сотканные как бы из прозрачной ткани лунного света, – и разбросаны с большею щедростью и поистине пророчественною смелостью говорят своим символическим языком о сокровенной Исиде».Поэзию Вл. Соловьева русский символист называл образцами чистого реалистического символизма, имея ввиду не внешние приемы словесной изобретательности, а прежде всего иллюстративный реализм – мимолетный пейзаж; весенние белые цветы, вставшие из могил; присутствие любимых ушедших теней; трепет таинственной Подруги…

Поэт небесной Софии, Идеи Идей, отражающий, по определению Вяч. Иванова свою поэзию в зеркальностях Мировой Души, Вл. Соловьев начал эпоху отечественной поэзии Серебряного века. «Когда призвана Вечная Женственность, – писал Вяч. Иванов, – как ребенок во чреве, взыграет некий Бог в лоне Мировой Души; и тогда певцы начинают петь».

Для русских символистов, стремившихся развивать соловьевское мировоззрение и соловьевскую поэзию в различных направлениях, заложенных в его философской системе, тема Вечной Женственности лейтмотивом проходила через все их творчество. В отличии от своего учителя и вдохновителя они не испытывали моральных обязательств перед христианской догматикой и смело отправились в свободный полет теургического созидания действительности – эстетического и практического, преображающего жизнь.

В статье «Владимир Соловьев и наши дни» (1920) Блок указывает на пророческий характер явления Вл.Соловьева в России, на его одержимость страшной тревогой, беспокойством, способным довести до безумия – «И предчувствия не обманули его: новый век принес с собой мировые перевороты, размеры которых мы еще не можем себе представить».

«Незримый магистр маленького ордена младосимволистов» – Вл. Соловьев – олицетворял собой образ благосклонного и достопочтенного предка, провидца, воина, павшего за духовное обновление, отвергнутого так же, как и они, косным обществом. Осознавая, что при всей «скерциозности», причудливости его выражений, символисты верили, что соловьевский культ Софии основан на реальном опыте, имевшем реальные жизненные последствия, вытекающие в некое тайнодействие о спасении Мира.

Русские символисты, интерпретируя соловьевскую тему Вечной Женственности, каждый по своему расставлял акценты «пресвятой божественной Софии», укрепляя тем самым веру в возможность синтеза материального и идеального, подготавливая себя к грядущим дням. Восхищаясь соловьевской философией любви (Вяч. Иванов), поиском трансцендентного образа Софии (Блок), преломлением апокалиптической соловьевской мысли (Андрей Белый), младосимволисты чувствовали и утопические настроения в философии русского мыслителя. « В небывалых прежде блаженных муках, – запишет в своем дневнике Блок, – начинает рождаться новое, еще неведомое, но лишь смутно пока чувствуемое. Это все – дело Вечного Бога. Мы еще только смутно смотрим, содрогаясь, и смутно ждем конца».