Отрасли социологии и психологии 5 страница

Р — малоквалифицированный мужчина. О — высококвалифицированная женщина. Пол и профессиональный разряд связаны со способностью выполнить задание. Совместимые статусные характеристики порождают минимальный уровень несправедливости между Р и О.

Обозначения: D₁ (±) — уровень квалификации (высокий +, низкий —), D₂ (±) — статусные характеристики пола (мужчина, женщина), С*(±) — уровень выполнения задания (высокий +, низкий —), T(±) — состояние результата задания (пунктирная линия не несет никакой содержательной нагрузки, она приведена для ясности, т.е. означает, что D₂(+) и D₂(-) находятся в одной ситуации.

Из теоремы 2 следует, что если мужчина и женщина трудятся рядом, то наименьшая справедливость будет тогда, когда женщина работает лучше мужчины при условии равенства в зарплате. Существующий в обществе стереотип предполагает, что мужчины трудятся больше женщин и должны получать больше, но если они получают одинаково, то меньше трудиться должен мужчина. То же самое происходит, когда наряду с зарплатой мы учитываем квалификацию. Большинство людей привыкло считать, что зарплата мужчины должна быть выше, чем у женщины, и если разряд первого агента ниже разряда второго, то ситуация превращается в справедливую. Возникает статусная совместимость. В обществе, кроме того, принято думать, что мужчина (пол) и профессионализм (уровень квалификации) всегда связаны с женщиной. Статусная несовместимость возникает в тех случаях, когда характеристики, присущие одному агенту, вдруг начинают принадлежать другому. Теорема 3 гласит: чем больше несовместимость статусных характеристик, тем меньше степень их дифференциации[41].

Несмотря на то что теория статусных характеристик поражает формально-логической строгостью и, по видимости, соответствует идеалам научного метода, после своего опубликования она вызвала серьезную критику, суть которой сводилась к следующему. Если данная теория является аксиоматической, то она должна соответствовать следующим требованиям: 1) модель должна выводиться из теории; 2) модель должна генерировать неизвестные значения терминов в левой части уравнения, если значения в правой известны. Иными словами, теоретические предсказания должны генерироваться средствами математики. Но так ли это?

Данная модель не фальсифицируема, так как теория не может быть проверена через нее, т.е. модель не выводится из теории. Линейная модель Бергера, Физека и Нормана не имеет теоретического использования. Она определена лишь на области экспериментальных, а не теоретических данных. Она способна лишь post hoc описывать эмпирические данные. Формулировка 1977 г. только распространяет теорию на более широкий класс явлений, но не добавляет новых теоретических идей. По существу, даже не требовала граф-теории, которая здесь использована. Авторы считают, что такой способ формализации не дает преимуществ науке с точки зрения кумулятивного прироста знаний. Для этого модель должна отвечать двум условиям: 1) граф-теория должна иметь метрику; 2) набор теоретических функций должен определяться и переводиться в граф-теоретическую метрику. Новая метрика должна записываться на языке теории вероятностей, но этого у авторов нет[42].

В каждой области, в каждой предметной зоне мы можем найти десятки и сотни частных теорий. Например, в области мотивации применяются интуитивная теория мотивации Джеймса, когнитивные теории мотиваций, иерархическая теория потребностей А. Маслоу, двухфакторная теория мотивации Ф. Херцберга, теория стилей руководства Д. Макгрегора, теория мотивации достижений Д. Макклелланда и Дж. Аткинсона, а также множество других теорий. Разумеется, не все они принимают такой формализованный вид, как теория статусных характеристик. Это означает, что сообщество частных и общих теорий в социологии, в отличие от других наук, является гетерогенным (разнокачественным) множеством. Марксизм создает свою, непохожую на другие течения, теорию строения и изменения человеческого общества. Иная теоретическая система создается структурным функционализмом, символическим интеракционизмом, феноменологической социологией и т.д. Философские категории переводятся в разряд социологических категорий и понятий через конкретизацию. Значение и содержание терминов и понятий, которые входят в картину мира и общую теорию (например, понятия “общество” или “личность”) в социологических теориях становятся более конкретными, приближенными к жизни.

Поскольку одни и те же факты могут быть успешно объяснены двумя и более теориями, можно утверждать, считает Г.С. Батыгин, что теории не выводятся из фактов, но только согласуются с ними. Отсюда вытекает, что исследователь не берет теорию из жизни, а организует совокупность фактов таким образом, чтобы она обнаружила скрытую определенную идею. “Тот факт, что самооценка интеллектуального уровня профессоров ниже, чем самооценка умственных способностей студентов, объясняется разными теориями. Теория относительной депривации исходит из существенных различий в критериях самооценки между профессорами и студентами. Однако не исключена и иная теоретическая версия: студенты действительно умнее профессоров. Обе теории могут быть успешно подтверждены фактами, и ни одна из них категорически не отвергается. Профессора могут быть слишком критичны по отношению к себе и одновременно быть не умнее студентов”[43]. Принцип многообразия теорий означает неизбежность постоянного перехода от одной теории к другой.

Другая особенность научной теории — удивительная выживаемость в борьбе с противоречащими ей фактами. И в физике, и в социологии обнаружение противоречивых фактов вовсе не ведет к гибели теории. Они вообще не умирают. От них отказывается научное сообщество, когда убеждается, что противоречивых фактов накопилось слишком много, либо приходится “строить” для их объяснения такое количество дополнительных конструкций, что теория становится громоздкой и малоэффективной. Но сходным образом ведут себя и люди, редко отказываясь от устаревших знаний, придумывая все новые и новые оправдания своим поступкам либо частично изменяя свое поведение, дабы угнаться за быстро меняющейся реальностью. Те и другие выживают, постоянно приспосабливаясь к жизни.

Например, в первоначальном варианте теории К. Маркса содержался довольно жесткий тезис о том, что базис (материальные отношения) однозначно определяет надстройку (идеология, культура, наука). Но позже, под влиянием критики, указавшей на многочисленные примеры независимости надстройки от базиса, в теорию был введен дополнительный постулат об “обратном” влиянии идеологической надстройки на производственные отношения. Но подобное происходит не только в марксизме. По мнению Г.С. Батыгина, “не существует ни одной достаточно полной теории, элементы которой находились бы в

отношениях взаимовыводимости”[44].

Третья особенность — от старой теории научное сообщество не отказывается до тех пор, пока не создана и не заявила о себе в полный голос новая, альтернативная ей. Так и люди переселяются из сарайчика только тогда, когда на садовом участке готов новый дом. На голое место никто не уйдет, даже если старое сооружение создает дискомфорт. Люди держатся за старое столь долго потому, что смена теорий — это научная революция со всеми вытекающими последствиями, ведь приходится отказываться от старых взглядов и привычек. Однако и после научной революции старая теория не исчезает. Ее элементы продолжают существовать в новой теории в качестве периферийной пристройки. Дачник, переселившийся в новый комфортабельный домик, норовит сохранить старый под хозяйственные нужды.

Подобное действие может показаться крайне нерациональным, но только на первый взгляд. Конечно, если в конкретной сфере знания создано множество теорий, а еще больше устаревших сохранилось, то получается весьма противоречивая система. Точно так же противоречиво мировоззрение каждого из нас, поскольку оно скроено из лоскутков, возникших в самое разное время, на разных этапах формирования личности и отражающих реальность, которая уже не сохранилась. Однако никто не может с уверенностью сказать, что: 1) старое, под видом нового, никогда уже не вернется; 2) в реальности отсутствуют некие законы, под которые подводятся, как под некий алгоритм, и старые и новые явления. В современной социологии прекрасно уживаются самые последние достижения и идеи М. Вебера, выдвинутые сто лет назад, и студенты, в обязательном порядке изучающие историю науки, всякий раз обнаруживают в ней созвучные современности учения и подходы.

В результате научных революций, в ходе которых возникновение нового сопровождается сохранением старого, формируется крайне неоднородное научное целое, будь то научная картина мира, парадигма или направление. В социологии прекрасно уживаются структурно-функциональный, марксистский, феноменологический, интеракционистский и другие подходы, по-разному описывающие одну и туже реальность. На одних участках они сталкиваются и противоборствуют, соперничая за жизненное пространство, на других мирно уживаются, прекрасно дополняя друг друга и выполняя те функции в познании, которые не способен выполнить альтернативный подход. В итоге мы можем сказать, что социология — это не ограниченный текущими исследованиями и новейшими теориями фрагмент научного знания об обществе, а вся совокупность когда-либо возникавших и признанных полезными (эвристичными, плодотворными) концепций, подходов и учений — от античности до наших дней.

Теории различаются своим масштабом. Одни включают десятки понятий и категорий, другие — всего несколько. Так, марксистская теория классов представляет собой грандиозное здание, в котором классы, подразделяющиеся на господствующие и подчиненные, эксплуататорские и эксплуатируемые, буржуазные, мелкобуржуазные, крестьянские, рабочие, класс-в-себе и класс-для-себя, различаются по размерам дохода, месту в общественной организации труда, отношению к собственности и способам получения этих доходов, включены в несколько общественно-экономических формаций с разным уровнем развития производительных сил и производственных отношений (рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и социалистическую), обладают классовым сознанием и вступают между собой в социальные конфликты и классовую борьбу. В то же время существуют теории, содержащие всего две переменные. Например, теория П. Лазарсфельда и. В. Тиленса, созданная в 1958 г., объясняла успешную карьеру профессора количеством его переходов с одного места работы на другое — постоянно повышая свой должностной статус, он достигает большего, чем коллеги, постоянно работающие на одном и том же месте. Здесь всего две переменные — карьера и число перемещений.

По мнению Г.С. Батыгина, теория являет собой совокупность необходимых и достаточных переменных, описывающих определенный фрагмент реальности. Например, теория организаций включает такие переменные, как величина организации, статусная структура, степень централизации, эффективность функционирования, тип лидерства и т.п. Из этих переменных создаются теоретические “картины”, позволяющие объяснить многие события и тенденции в деятельности организаций. Например, показано, что в формальных организациях существует тенденция к отклонению от первоначально установленных целей; чем крупнее организация, тем сложнее иерархическая структура персонала; чем более децентрализована организация, тем отчетливее выражена статусная идентификация ее членов. Установлено, в частности, что более централизованные структуры имеют более высокую производительность, зато в менее централизованных сильнее выражены нормы трудовой морали. Члены организации, идентифицирующие свои интересы с интересами организации, обнаруживают высокую критичность по отношению к средствам решения задач, тогда как “аутсайдеры” более критично настроены к целям организации[45].

Кроме масштаба научные теории различаются степенью обобщения. Чем больше количество фактов, объясняемых теорией, тем больше уровень ее общности. В естественных и социальных науках различают общие и частные теории, но в естественных науках частные теории четко выводятся из общих, а в социальных подобное условие почти не соблюдается, в результате частная и общая теории различаются тем, что описывают разные совокупности фактов.

Если рассматривать социологическую теорию с точки зрения нормативной методологии, ориентированной на естественнонаучные принципы, то речь должна идти об идеализированных объектах (категориях, понятиях, терминах), иерархическом строении научного знания, механизмах перехода от одного уровня к другому, наконец, развитии и движении теоретического, преимущественно категориального, знания. И если это так, то теоретический уровень социологического знания существенно отличается от эмпирического. Решающим признаком теоретического исследования выступает его направленность на совершенствование и развитие концептуальных средств науки, движение в слое идеально-абстрактных объектов и схем. Напротив, эмпирическое исследование определяется как применение к лежащей вне системы понятий объективной действительности уже готовых мыслительных средств. Об этом мы поведем разговором ниже.

В мире существует огромная система научного знания, все понятия, теории и концепции которой плотно пригнаны. Они напоминают частично пересекающиеся круги, благодаря пересечению теории подтверждают друг друга, понятия из одних теорий входят в структуру других, суждения одной теории входят в суждения другой (схема 3.4). Так формируется косвенная взаимопроверка теорий. Плотный круг научных знаний косвенно или прямо проверяет всю совокупность. Образуется единая мировая сеть социологических знаний.

Схема 3.4. Мир научных теорий — это совокупность пересекающихся знаний, которые при совпадении взаимно подтверждают верность друг друга

Данные российских социологов взаимопроверяются результатами исследований американских или европейских ученых. Российские социологи при подготовке своих программ опираются на теоретические идеи своих зарубежных коллег. Да и внутри страны социологи постоянно то подтверждают, то опровергают друг друга. Что-то выпадает из системы научного знания, уходит в песок, но самое ценное остается в культурном багаже человечества. В итоге деятельности десятков тысяч ученых формируется плотный фронт научных знаний, где теории не дублируют друг друга полностью, а именно пересекаются.

Поскольку социальные науки изучают только социальные явления, ограничимся ими и выразим все возможное множество явлений, которые могли бы изучать эти науки ограниченным множеством А.

Второе множество будет представлять совокупность всех теорий — общих и частных, — которые описывают изученные явления (В).

Если сопоставить оба множества, то может возникнуть вопрос: какое из них больше (схема 3.5).

Схема 3.5. Сопоставление множества А и множества В

На первый взгляд, ответ на вопрос очевиден: число непознанных явлений, которые предстоит изучить социальным наукам, гораздо больше числа существующих теорий.

Однако стоит учесть ряд ограничивающих условий, проистекающих из сущности и особенностей научного познания, как ответ становится менее очевидным. Во-первых, наука изучает не все явления, которые можно фиксировать на уровне здравого смысла, но лишь те, которые доступны ей в силу особенностей концептуального языка и применяемых методов. Огромное количество лежащих на поверхности явлений не представляют интереса для данной науки либо находятся вне сферы ее компетенции. Во-вторых, наука изучает не просто явления, а явления, сформулированные в виде проблемы. Наука проблематизирует явление, т.е. вскрывает таящееся в нем противоречие, и только после этого делает его предметом исследования. В-третьих, даже проблематизированное явление может не стать предметом науки, поскольку научное противоречие — это расхождение между уже известным знанием о явлении и новыми гранями, которые зафиксированы, но еще не изучены. Поскольку явление познается ради приращения нового знания, то лишь частные теории и эмпирические исследования способны служить “поставщиками” изучаемых наукой явлений. Прикладное исследование, направленное на решение практической проблемы, проводимое при помощи уже известных методов и служащее подтверждением и конкретизацией к данному объекту тех знаний, которые в более общем виде сформулированы академической (большой) наукой, в меньшей степени “поставляет” науке новые явления (если подобное случается и прикладное исследование обогащает науку, оно перерастает в фундаментальное). В-четвертых, методология давно доказала, что по поводу одной и той же совокупности явлений или одного явления может быть создано несколько, иногда альтернативных, теорий.

Однако можно выдвинуть контраргументы и вконец запутать вопрос. Во-первых, принцип неограниченности познания предполагает, что развитие реальности, а значит, и возникновение новых явлений должно опережать создание научных теорий. Стало быть, количество теорий должно быть меньше числа явлений. Этот эффект описывается теоремой А. Пуанкаре. Согласно мнению французского математика начала XX в., глубоко занимавшегося вопросами познания, чем больше мы познаем явлений, тем больше расширяется круг еще непознанных явлений.

По мере расширения круга познанных явлений расширяется круг непознанных. Ученый напоминает путника, который стремится достичь горизонта, а тот удаляется от него по мере приближения. С прогрессом познания расширяются оба круга, обе вселенные. Но внешний круг всегда больше внутреннего круга.

Во-вторых, наука, продвигаясь вперед пропорционально сумме добытых знаний, всякий раз сама готовит себе фронт работ, т.е. открывает все новые явления, подлежащие изучению. Суть самопорождающего эффекта научного знания заключается в том, что новые явления могут создаваться вовсе не жизнью, а самой наукой, расширением наших знаний, возникновением новых теорий и явлений. В научных отчетах всегда можно встретить заключительный раздел, где описываются те возможности, которые открылись благодаря проведенному исследованию, и тот круг вопросов, которые предстоит поставить и изучить в будущем. Изучив одно явление, ученый обнаруживает три-четыре новых, которые без этого исследования, возможно, не предстали бы взору ученого.

По мнению А. Гоулднера, всякая социальная теория в скрытом виде является теорией политики. Всякая теория, кроме того, в неявном виде представляет собой глубоко личностную, персональную теорию мира. Она выражает сумму накопленных жизненных впечатлений автора, его жизненное кредо и повседневный взгляд на мир, который может расходиться с научными представлениями.

Социальная теория рождается из глубинной заинтересованности человека в познании закономерностей протекания тех процессов, в которые он лично вовлечен или которые касаются его непосредственно. Данное положение не относится к естественнонаучной теории, в ней не нужен личный взгляд на вещи. Но в социальной теории он необходим. Мы описываем, познаем, систематизируем то, что интересно нам самим, что нас взволновало или не оставило равнодушными. Можно сказать, что социальная теория — это научная интерпретация всего того, и только того, что лично важно автору.

Как бы ни различались социологи по своим методологическим предпочтениям, они сходятся в том, что изучают в социальном мире только то, что считают значимым. “И какой бы философии науки они ни придерживались, социологи стремятся объяснить только то, что является реально существующим, на их взгляд. Как и всякий иной человек, социолог приписывает реальность определенным вещам в своем окружении. Иначе говоря, они верят в то, что определенные вещи действительно присущи социальному миру. Их концепция того, что есть реальное, по большей части проистекает из того, чему они научились из своей культуры”[46].

По Гоулднеру, существует два вида реальности —ролевая и персональная. Ролевая реальность включает профессиональные нормы, приемы, стереотипы, позаимствованные из научной литературы или из общения с коллегами. Фактами такой реальности выступают только те события, которые получили научную интерпретацию и выражены через социологические переменные. Что проходит мимо научного сита, не относится к реальности в профессиональном смысле слова. Персональная реальность состоит из фактов, почерпнутых из повседневного окружения социолога. Как простой смертный, социолог видит, слышит, чувствует, понимает одни явления и пропускает мимо другие. Каждый факт получает обыденную интерпретацию в терминах его национальной культуры и тех стереотипов, которые господствуют в его социальном классе.

Оба вида реальности дополняют друг друга, но и соперничают между собой. Более того, социолог постоянно перепроверяет одни факты при помощи других. Обыденные факты вызывают его подозрение в силу своей эмпирической неподтвержденности, а научные — в силу абстрактной оторванности от жизни, неаутентичности жизненной реальности. Когда отечественные социологи пишут об актуальности темы исследования, они имеют в виду соответствие научных фактов жизненным реалиям.

Оба вида реальности, которым социолог доверяет в равной мере, тесно переплетены в его научной практике. Так было всегда. К примеру, источником теории бюрократии М. Вебера служили факты, позаимствованные им из исторической литературы, и “свидетельства из первых рук”, полученные им лично при знакомстве с немецкой бюрократией на практике. В случае с М. Вебером персональная реальность получала даже преимущества перед ролевой реальностью: личные впечатления от деятельности неповоротливых госчиновников заложили фундамент его учения, на который позже надстраивались знания, добытые из литературы. В результате получилась самая плодотворная из существующих теория бюрократии.

Согласно А. Гоулднеру, теория, представляющая только научные факты, вряд ли получит широкое признание, поскольку не будет понятна широкой общественности, разговаривающей на языке обыденной (персональной) реальности. Так и произошло с американской академической социологией. Увлекшись математизацией и научной терминологией, социологи стали недоступны пониманию среднего класса Америки, идеологией которого всю жизнь была социология. Социология превратилась в искусство ради искусства, понятное только избранным.

Другой недостаток “однореальной” теории заключается в том, что заказчики социальной теории — предприниматели, госслужащие, частные клиенты, обитающие в персональной реальности, — не только не поймут работы академических социологов, но не смогут внедрить практические рекомендации ученых. В таком случае лишается смысла само существование социологии как науки, призванной не только описывать, но отчасти и изменять общество.

Однако теряет смысл и такая социология, которая оперирует только фактами обыденной реальности. Составленная из них теория представляет всего лишь перестановку известных всем по жизненному опыту событий и явлений. Она ничему новому не учит. Когда к директору завода, попросившему дать социальный диагноз предприятия, является социолог, оперирующий только фактами обыденной реальности, тот удивляется: ничего нового, чего он не знал бы по собственному опыту, ученый сообщить не может.

Оперирование исключительно уровнем персональной реальности чревато гиперболизацией обыденных представлений. Классовым предрассудкам ученый придает статус конечной истины, полагая, к примеру, что социальная закономерность выражается в неуклонном росте бедности, безработицы или преступности. Хотя на самом деле социолог “обнаучил” небольшой исторический промежуток времени и опыт нескольких регионов. Он может заявить о том, что с нарастанием социальной напряженности в обществе неизбежно нарастает революционная ситуация. Но проходит время и предсказанные события не осуществляются. Оказывается, ученый выявлял свою закономерность на опыте своих близких и знакомых, разговоров с соседями и чтения прессы, но не учел множество других факторов, давно уже установленных точной наукой.

Дилетантское теоретизирование неизбежно возникает на том историческом этапе, когда наука не накопила достаточного количества научно обоснованных фактов и соответствующих им теоретических концепций. Учения Маркса, Сен-Симона, Конта, которые мы называем сегодня утопическими, т.е. несбывшимися, во многом грешили этим недостатком. Дилетантизм может явиться следствием недостаточной квалификации социолога, незнакомства с научной литературой, мировым опытом. Полагаясь лишь на свою интуицию, он спешит построить глобальные обобщения, которые часто предлагает в качестве практических рекомендаций.

Как избавиться от дилетантизма в науке и гиперболизации персональной реальности? Только единственным способом — использовать научный метод. И главным среди них является выборочный. Определив генеральную и выборочную совокупности, построив теоретическую модель предмета исследования, описывающую только этот, конкретно взятый фрагмент реальности, социолог, опросив респондентов, приходит к выводам, которые справедливы только для совокупности опрошенных. Хотя он распространяет свои обобщения на всю генеральную совокупность, которая, в свою очередь, высвечивает не всю, но лишь часть социальной реальности, его выводы носят вероятностный характер. Они предположительно свидетельствуют, что социальный процесс в принципе может протекать указанным способом. Чем хуже поработал социолог с выборкой и инструментарием, тем менее достоверными считаются его обобщения.

Если социолог обследовал рабочих судостроительной промышленности, изучив одно предприятие, а свои выводы распространяет на всех рабочих или на всех занятых в народном хозяйстве, то их можно сразу выбрасывать в мусорную корзину. Только выборка, построенная по строго научным критериям, умеряет теоретические амбиции социолога. Но даже и она не в силах предохранить его от ошибки, если социолог при хорошей выборке составляет никудышные гипотезы или не умеет их проверить. С каждым шагом в глубь явлений у непрофессионала, подобно снежному кому, нарастают ошибки. Профессиональная подготовка необходима ученому для того, чтобы он, использовав в совокупности факты ролевой и персональной реальности, квалифицированно смог их проверить, используя наработанные другими профессионалами научные технологии.

При помощи выборочного опроса социологи пытаются проверить следствия из научной теории. Если теория построена преимущественно из суждений о персональной реальности, то она не выдержит объективной проверки.

Индивид верит в коллективную модель даже сильнее, чем в личную теорию. Коллективные суждения — наиболее устойчивые элементы персональной реальности.

Понятно, что человек с улицы, оперирующий набором классовых, партийных или национальных стереотипов и строящий из них подходящую к случаю теорию, не способен получить результаты, которые сослужат пользу другим людям. Кухонные теории годятся для личных целей, общения в кругу близких и друзей, в лучшем случае для демонстрации своего интеллекта, но не для развития науки.

Помимо понятий персональной и ролевой реальности А. Гоулднер, объясняя природу социальной теории, оперирует термином “инфраструктура теории” и “субтеоретический контекст”. Что скрывается за сложными категориями?

Исходное пространство для нашего теоретизирования формируется не ближайшим окружением, а обществом и культурой в целом. Они и выступают в роли субтеоретического контекста, который задает тон и направление нашим суждениям помимо нашей воли и желаний. Мы пленники общественных заблуждений. Социолог, обращаясь к собственному жизненному опыту за вдохновением, даже не в состоянии оценить влияние окружения, отфильтровать из него лишнее.

Социолог, как и простой смертный, постоянно общается с домашними, коллегами, посторонними, обсуждая с ними свои идеи или выслушивая их точку зрения. Они выступают незримыми помощниками в построении его теории, своеобразными подсказчиками, которым часто доверяют даже больше, чем проверенным научным фактам. На коллегах, друзьях или родственниках ученый в неформальной обстановке проверяет достоверность своих идей. Окружающие подсказывают нам, что факты не соответствуют реальности. В их число входят те, у кого социолог учился и кого он учит сейчас, с кем соперничал и боролся на научном фронте и кто поддерживал его позицию.

Собственное исследование ученого становится частью персональной реальности, хотя таковой не являются исследования его коллег. Теория — это на самом деле групповой продукт, а сам автор — лишь его эмблема. Авторство, полагает Гоулднер, в определенной мере всегда условно. За ним скрывается субтеория или инфраструктура теории.

Социолог не может избавиться от дуализма реальности. Его суть выражается так: собственное поведение социолога отличается от поведения тех, кого он изучает. Когда социолог думает о самом себе, он неявно подразумевает, что человек сам творит свою культуру. Но когда он изучает других людей, то неявно исходит из посылки о том, что человек – продукт культуры и социальной среды общества.

Рабочая посылка социолога, выступающего за автономию своей дисциплины, базируется на его свободе от социального давления, реальность и незыблемость которого он провозглашает, когда говорит о поведении других людей. В конечном итоге он демонстрирует противоречие: они зависят от общества, я — свободен от него.

Социолог решает дилемму таким образом, что разрывает обе части и приписывает их разным субъектам — себе и другим. Эти части настолько разные, что объединить их просто невозможно. В результате формируется раздвоенный образ сознания социолога: свободное “я” неявно подразумевает элиту, к которой социолог незримо относит себя, и своих коллег-ученых, а несвободное “они” ассоциируется у него с массой, которая выражается понятием “другие”[47].