Лекция 2: Архаический эпос. (2 часа).

1. «Беовульф» как памятник англо-саксонской эпической традиции.
2. Кельтский эпос и его основные циклы. Уладский цикл.
3. Ирландская сага. «Старшая Эдда», «Младшая Эдда», «Сны Бальдры».

Кельты являются одной из тех групп племен, поэтическое творчество которых наименее знакомо современному читателю. Не говоря уже об огромной ценности древних ирландских саг для изучения общих проблем эпического тыорчества, они во многих отношениях представляют большой литературный и исторический интерес. Прежде всего они представляют собою в наиболее полном и разработанном на западноевропейской почве виде поэзию родового строя с сохранением многих чрезвычайно архаических ее черт. Отсюда все главные их особенности как в сюжетном, так и в стилевом отношении. Но в то же время это нечто гораздо большее, чем картина жизни давно минувшей эпохи, совершенно оторванной от всякой живой действительности. Обилие пережитков родового строя среди ирландского крестьянства вплоть до самого конца XIX века, а частично и до наших дней, объясняемое чрезвычайной социально-экономической отсталостью страны, приближает эти саги к ирландской современности, освещая многое из того, что происходило в Ирландии в сравнительно недавнее еще время. Далее - эти саги чрезвычайно своеобразны в стилевом и жанровом отношениях. Наконец, они интересны и по связи своей со многими всем хорошо знакомыми образцами и мотивами общеевропейской поэзии. С виду столь чуждая и обособленная, кельтская поэзия связана с поэзией романских, германских и отчасти даже славянских народов многочисленными нитями, причем в некоторые эпохи связь эта проявлялась чрезвычайно ярко. Дважды по меньшей мере кельтские мотивы вошли в обиход всей европейской литературы, оказав на нее определенное воздействие. В первый раз это случилось в XII веке, когда появились романы Круглого Стола, в сюжете и колорите которых многое почерпнуто из кельтских сказаний. Фигуры Тристана, короля Артура, волшебника Мерлина имеют прообразы или близкие параллели в ирландском эпосе. Во второй раз это произошло уже в XVIII веке, когда вся европейская поэзия, не исключая и русской (Карамзин, Пушкин, Жуковский), подпала под обаяние "Оссиана" Макферсона, который сам вдохновился шотландскими балладами - отпрыском, по боковой линии, того же ирландского эпоса.

Из огромного количества сохранившихся до нас старых ирландских сказаний нами были выбраны для перевода образцы из двух групп саг. Первая содержит древнейшие из героических саг, именно - относящиеся к циклу Кухулина. В таком виде, особняком, они стоят обычно и в древних ирландских рукописных сборниках. Нами подобраны те из них, которые изображают наиболее яркие моменты из жизни этого героя. Вторая группа составлена из саг довольно различных эпох и циклов. Общим для всех этих повестей является преобладание в них вместо героического элемента фантастики и трагических коллизий чувства. Можно условно назвать их сагами романтическими или фантастическими; мы остановимся на втором термине, как на более конкретном.

Считаем необходимым сказать несколько слов о методах перевода стихов, вкрапленных в прозаический текст саг. Господствующим типом таких вставных ирландских стихов являются короткие строфы из четверостиший, попарно связанных между собой рифмою или ассонансами, нередко, кроме того, с применением аллитерации. Размер стиха силлабический, без малейшего намека на тоничность; строки обычно семисложные, с цезурой после третьего или четвертого слога. Пытаться воспроизвести этот размер в переводе, стремящемся к смысловой точности и вразумительности, было бы ввиду краткости большинства слов в ирландском языке и вдобавок еще специфической лаконичности поэтического стиля, делом чрезвычайной трудности.

Читателя, знакомого со старинным эпосом по "Илиаде", "Нибелунгам" или нашим былинам, ирландские саги с первого же знакомства с нами поражают глубоким своеобразием. Необычна прежде всего сама форма их. В противоположность эпосу других европейских народов, ирландский эпос сложился не в стихах, а в прозе. Своеобразен далее стиль его: четкий, ясный, поистине лапидарный, он при этом уснащен множеством риторических прикрас, весьма выразительных при всей их условности. Столь же оригинален ирландский эпос и по своему содержанию. Ко многим из тем и мотивов его нелегко подыскать параллели в эпосе других народов, по крайней мере европейских; в частности, ни в одном из последних не уделено такого внимания женщине и не отведено такого видного места любви, как в ирландских сагах. Ни в одном из них также мы не найдем столь богатой и причудливой фантастики. Поражает, наконец, в этом эпосе странное соединение контрастов: первобытной жестокости и душевной утонченности, упоения фантазией и крепкого чувства конкретности, пышной величавости и задушевной интимности. При чтении ирландских саг возникает впечатление большой силы и особенной свежести.

Внешний тип и общий характер ирландских саг настолько своеобразны, что трудно найти у других европейских народов эпический жанр, им подобный. Ближе всего стоят к ним исландские саги [1]. Общими для тех и других чертами является прозаическая форма, сжатость и реализм.

Если, однако, ирландский эпос и обладает глубокой оригинальностью, это не исключает того, что отдельные стилевые мотивы его встречаются в эпосе других народов. Объясняется это отчасти общностью культурного быта, отчасти же перекрестными влияниями и заимствованиями.

В ирландскую поэзию проникло, без сомнения, немало преданий пиктов - туземного племени, населявшего Британские острова до прихода туда кельтов. Далее, на нее оказали последовательные влияния античность, христианство и, наконец, те же скандинавы. Так, например, наряду с древней, основной формой прозаической саги, с X века под скандинавским влиянием возникают на те же сюжеты краткие песни-баллады, дожившие до наших дней. Все же эти влияния, вместе взятые, оказались довольно незначительными. Главное - то, что заимствованные элементы были очень быстро и радикально ассимилированы. Если эпос всякого народа отражает национальный облик его, то особенно это можно сказать про эпос ирландский. И в этом своем значении он был освоен и осознан самим ирландским народом.

Возникнув полтора с лишком тысячелетия тому назад, эти саги приняли дошедшую до нас литературную форму уже за тысячу лет до нашего времени. С тех пор, охраняемые как драгоценное национальное наследие, они продолжали переписываться и заучиваться наизусть в течение еще семи или восьми столетий, с величайшей заботой о том, чтобы в них привносилось как можно меньше изменений. Лишь в XVII веке начинается процесс разложения этого древнего эпоса. Старые рукописи, ставшие непонятными в силу архаизма их языка, забрасываются или уничтожаются, искажаются, сливаются с новыми мотивами; стиль вырождается. И все же традиция не обрывается и старый эпический запас не погибает. Образы и мотивы древнего эпоса переходят по большей части в народную сказку и в этой форме продолжают и посейчас храниться с той же заботливостью и любовью, как в старину. Нет такого темного неграмотного, забитого ирландского крестьянина, который бы не знал кое-каких сказаний о грозном Финне и его сыне, певце Ойсине (Оссиане), равно как и десятка-другого преданий о древних королях или местностях Ирландии - преданий, в которых под покровом вымысла таится зерно исторической действительности.

Наряду с бретонцами во Франции, валлийцами в Уэлльсе и горными шотландцами, ирландцы являются сейчас одним из четырех осколков, сохранивших до сих пор свое национальное обличье, некогда великого кельтского племени, занимавшего в V - IV веках до н. э. наибольшую часть Европы (Британские острова, Галлия, Северная Италия, значительная часть Германии, Балканского полуострова и Испании), - племени, бывшего носителем довольно высокой и сложной материальной культуры. Сначала теснимые германцами, затем покоренные почти всюду римлянами, они в самом начале средних веков сохранили независимость лишь на Британских островах, откуда путем вторичной эмиграции в V веке захватили Арморику - нынешнюю Бретань. До XII века, а отчасти до самого конца средних веков им удалось удержать в четырех названных областях свою политическую независимость. Еще сейчас в этих четырех районах в значительной мере сохранились старые быт и нравы, родной язык и литература на нем, весь национальный уклад жизни.

Самым крупным очагом кельтской культуры в средние века была именно Ирландия. Это была единственная страна на западе Европы, куда не ступала нога римского легионера. Когда в VI в. до н. э. кельты со своей первоначальной родины, находившейся в западных областях нынешней Германии, пришли в качестве завоевателей на Британские острова, они нашли страну заселенной первобытными племенами. Эти последние - пикты, атекотты, каледонцы и другие, - вероятно, были родственны иберам, занимавшим в доисторические времена Пиренейский полуостров и значительную часть Галлии. Покорив и ассимилировав их, кельты, в свою очередь, сами подверглись сильному их влиянию, значительно, по-видимому, задержавшему их культурное развитие. Это выразилось не столько в заимствовании бытовых черт и воззрений, неизвестных кельтам, сколько в том, что, оказавшись среди племен, переживавших еще более раннюю ступень родового строя, кельтские пришельцы нашли обстановку, укрепившую архаические черты этого строя, еще не изжитые ими самими.

Обращенная в христианство в V веке отчасти благодаря миссионерской деятельности святого Патрика, Ирландия с конца VIII до конца X века подвергалась набегам норвежских и датских викингов, одно время утвердившихся на юго-востоке острова, в районе Дублина, и причинявших стране разорение. В XII веке произошло завоевание Ирландии англо-норманнами, однако власть английских королей была долгое время чисто номинальной, пока в XVI веке не совершилось окончательное подчинение страны Англии. В эпоху борьбы и последовавшую за ней эпоху порабощения Ирландии предания родной старины были предметом величайшей любви всего народа. Но творчески они обогатились мало, ибо их развитие и формирование произошло еще в период независимости Ирландии и может считаться законченным к X веку. Труднее ответить на вопрос, к какому времени следует отнести их зарождение. Местные хроники относят жизнь Конхобара и Кухулина - двух главных героев уладского цикла - к началу нашей эры. Но в таком случае пришлось бы допустить, что добрых полтысячелетия (до V века, когда вместе с христианством в страну проникла письменность) эти предания сохранились, не разрушаясь, в шаткой форме устных рассказов, что маловероятно.

Однако, если предания уладского цикла могут притязать на частичную историческую достоверность, то иначе обстоит дело со вторым героическим циклом, циклом Финна. Есть серьезные основания полагать, что предания о нем носят вполне легендарный характер; скорее всего, Финн - древний мифический образ, поздно и своеобразно оживший в фольклорном творчестве.

Что касается наконец своеобразных саг, не входящих ни в первый, ни во второй из названных циклов, то время их создания весьма различно. Древнейшие из них зародились примерно в VI - VII веках. По своему стилю и общему характеру они также занимают среднее положение между обоими упомянутыми циклами.

С V века началась христианизация саг, вообще говоря, довольно слабая. Она сказалась не столько в коренных заменах или прибавках к тексту, которые часто бывает трудно выделить, сколько в затушевывании слишком яркого языческого элемента. Лишь в IX веке в судьбе цикла произошло значительное изменение. Опустошения, производимые в это время во всей стране викингами, побудили ревнителей старины позаботиться об охране национальных эпических преданий. Приходилось спасать дорогие рукописи от огня и меча, людям пера и слова приходилось ютиться в защищенных местах, собирая вокруг себя свои ценности. Это дало повод для общего пересмотра эпического материала. Старые саги, эпизодические, разрозненные, нередко противоречивые в разных их редакциях, были трудами монахов-грамотеев и светских литераторов собраны вместе, согласованы и объединены в обширные компиляции, тщательно переписанные. Более поздние списки этих компилятивных рукописей, восходящие к XI - XII векам, и сохранили нам эти саги в том виде, в каком мы их предлагаем в нашем переводе.

Таким образом, саги эти, прежде чем принять свой окончательный вид, жили и развивались уже в течение семи-восьми веков. Поэтому, говоря о быте, в них отразившемся, приходится иметь в виду не какой-либо один, точно ограниченный период, а всю указанную эпоху в целом, отдельные моменты которой наложили на саги свои последовательные наслоения. Однако архаическая основа в сагах настолько преобладает над новшествами, что практически можно считать эти саги отражающими состояние Ирландии языческой эпохи и лишь самых первых веков христианства, то есть примерно с III по VII век н. э.

Энгельс отмечает чрезвычайную живучесть родового строя у кельтов: "Древнейшие из сохранившихся кельтских законов показывают нам род еще полным жизни; в Ирландии он, по крайней мере инстинктивно, живет в сознании народа еще и теперь, после того как англичане насильственно разрушили его; в Шотландии он был в полном расцвете еще в середине прошлого столетия и здесь был также уничтожен только оружием, законодательством и судами англичан" [2].

В интересующую нас эпоху родовой строй в Ирландии со всеми характеризующими его чертами - коллективной собственностью, вождями или старейшинами, общими народными собраниями всех взрослых ("примитивная демократия"), натуральным хозяйством, тенденцией к перекочевыванию, групповым или парным браком, предшествующим моногамии, матриархатом, обычаем усыновления, кровной местью, нередко уже, однако, заменявшейся выкупом, культом племенных богов, природных сил и всякого рода духов, следами тотемизма и табу, огромной ролью в быту и в общественной жизни магии и заклинаний - сохранял еще полную силу. Его устойчивость объясняется значительной изолированностью Ирландии, ничтожной внешней торговлей и отсутствием живого контакта с римской цивилизацией, медленным ростом производительных сил страны, окруженной еще более варварскими, полудикими туземными племенами. Тем не менее даже в эту древнюю эпоху мы наблюдаем определенные признаки разложения в Ирландии родового строя, выразившиеся в значительном имущественном и социальном неравенстве разных слоев населения и в захвате земель вождями или старейшинами. Однако к феодализму в подлинном смысле слова это не привело, несмотря на позднейшие усилия англо-норманнских завоевателей (с XII века) насадить в Ирландии феодальные отношения.

В основе всех общественных группировок лежало древнее понятие кровного родства. Самые мелкие социальные ячейки, семьи, объединялись в роды, роды - в кланы, кланы - в племена. Долгое время еще поддерживалась фикция, будто целые племена объединены происхождением от общего предка. Это не мешало принимать в состав родов или кланов лиц совершенно посторонних путем обряда усыновления. Род еще сохранял институт круговой поруки: он отвечал коллективно за преступления каждого своего члена, платил его долги и т.п. Каждая из перечисленных групп управлялась авторитетом своих главарей-старейшин.

Если племя занимало достаточно обширную территорию, ее глава носил титул короля или "подкороля", иначе говоря - князя; само же племя именовалось в таком случае народом. Одно время в Ирландии было сто восемьдесят четыре таких "народа", но не все они имели "подкоролей". последние были подчинены королям областей (или королевств), которых вначале было пять: 1) Ульстер (на севере и северо-востоке Ирландии), 2) Коннахт (на западе), 3) и 4) Мунстер (на юге и юго-западе), разделившийся на Восточный и Западный, позднее - на Северный и Южный, и 5) Лейнстер (на юго-востоке) [3]. Позже в центре страны была выделена шестая область - Миде. Она была наделом верховного короля Ирландии, который жил в Темре (в новом произношении - Тара) и которому были подчинены короли других областей. Получалась сложная, многоярусная система власти, кое-чем напоминающая нашу удельно-вечевую систему и сводившаяся к многочисленным даням и повинностям, не всегда достаточно определенным и часто невыполнявшимся. Власть королей над "подкоролями" (князьями) и подданными покоилась на широко распространенном институте заложников. Без них не обходился ни один договор, ни одна крупная сделка. Это не значит, что не было твердого законодательства. Наоборот, существовала сложная правовая система, которая блюлась особой коллегией судей. Обширный сборник гражданского права, дошедший до нас, был составлен, по преданию, в 438 году. В нем излагались не только узаконения и формы правосудия, но и нормы всех социальных отношений вообще. Кровная месть уже заменена во всех случаях (впрочем, лишь в законе, но не всегда, конечно, в быту) пеней-выкупом, тщательно таксированным. Единицей цены в ту эпоху натурального хозяйства являлась рабыня или, как эквивалент ее, три коровы.

Население распадалось на три класса: 1) "благородные", 2) "свободные", подразделявшиеся на обладавших и не обладавших собственностью, и 3) рабы. Последние происходили большей частью из туземных племен, покоренных пришельцами-кельтами, и пополнялись из числа военнопленных. Свободные имели кое-какие политические права. Именно: в определенные сроки, обычно раз в год, в главных центрах всех пяти королевств происходили общие народные собрания, чаще всего связанные с ярмарками. Одно из таких собраний описано в начале саги "Болезнь Кухулина". Здесь, наряду с играми, состязаниями и другими увеселениями, обсуждались важнейшие дела и утверждались новые законы. Впрочем, голос народа имел лишь моральное значение и король (князь) был волен ему не подчиняться.

Нравы населения были чрезвычайно грубы и жестоки. Обычными занятиями всех "благородных" были война и охота. Покорение туземных племен (пиктов, атекоттов) на севере Ирландии еще не было закончено. Было много и других причин для войн и распрей. Постоянно совершались всякие правонарушения и взаимные обиды. Низшие князья восставали против высших. Грабежи происходили ежедневно. Так как главным богатством был скот, то распространеннейшей формой разбоя был угон скота. Такие "угоны коров" (или быков) прославлены во многих сагах. Один из них является темой великой ирландской эпопеи "Угон быка из Куалнге". Вдобавок к этому ирландские пираты непрестанно грабили берега Англии и Шотландии, увозя жителей, чтобы обратить их в рабство: одним их таких бритских пленников-рабов и был святой Патрик, старавшийся обратить Ирландию в христианство. Предпринимались и более далекие экспедиции, отголоски которых звучат в сагах о Кухулине. В результате таких набегов, принявших со временем более организованную форму, западная Шотландия была колонизована ирландцами - предками части нынешних горных шотландцев.

Способ ведения войны отличался большой жестокостью. Население целых поселков иногда сплошь избивалось, посевы уничтожались, весь скот угонялся. Каждый "свободный" был воином. Любопытно, что сражались и женщины. Лишь в 697 году, по настоянию аббата Адамнана, был принят закон, освобождающий женщин от военной повинности. Иногда водили в бой специально обученных боевых псов, которые грызли врага. Был обычай отрезать головы убитых врагов и сохранять черепа в качестве трофеев. Про одного из героев, Кета, сына Матаха, в сагах расказывается, что он не мог уснуть иначе, как подложив под колено голову убитого им в тот день врага. Более упрощенным способом было отрезание и хранение языков, как это описано в начале саги "Болезнь Кухулина".

Наряду со всем этим наблюдается своеобразное понятие чести. Всякая пеня состояла из двух частей: 1) возмещение убытка, 2) "возмещение чести". "Свободный", беря в жену девушку, давал ей в виде свадебного дара "выкуп ее чести". При дворах королей соблюдалось местничество; одну из картин такого рода рисует нам сага "Повесть о кабане Мак-Дато". Но иногда понятие чести носило менее материальный характер или не сводилось только к тщеславию. Верность вождю или данному слову считалась обязательной для воина. Одним из высших выразителей чести и душевного благородства является в сагах Кухулин.

Весьма распространен был обычай воспитывать детей на стороне либо в виде "залога дружбы", либо за плату, в педагогических целях, для закалки характера. Мальчики оставались на воспитании до семнадцати, девочки - до четырнадцати лет, то есть до их гражданского совершеннолетия. Обязанности приемных родителей понимались очень широко. У детей устанавливалась с их молочными или сводными братьями близкая связь на всю жизнь, иногда более прочная и глубокая, чем кровное родство. С понятием "воспитанничество" сливалось обозначаемое тем же термином понятие побратимства, которое могло установиться позднее на почве юношеских подвигов. Классическим примером такого побратимства являются отношения между Кухулином и Фердиадом (см. сагу "Бой Кухулина с Фердиадом").

Женщины пользовались почти всеми теми же гражданскими правами, что и мужчины, и активно участвовали во всех мужских делах, даже в войне. Примером такой воительницы может служить властная и жестокая королева Медб (см. сагу "Бой Кухулина с Фердиадом"). Характерно отношение Кухулина к его жене Эмер и вообще к женщинам (см. сагу "Болезнь Кухулина"). Все это, конечно, не исключало известного неравенства. В то время как для воина завести наложницу было обычным делом, измена жены мужу каралась жестоко, вплоть до сожжения на костре. Вообще же, как отмечает Энгельс в "Происхождении семьи, частной собственности и государства", у кельтов до XI века моногамия еще не вытеснила "парного брака", и в Ирландии рассматриваемой эпохи были "широко распространены браки на время", многочисленные следы чего можно легко найти в сагах.

Религиозные и магические верования занимали огромное место в частной и общественной жизни древних ирландцев. Наряду с обширным пантеоном божеств, среди которых можно различить несколько последовательных наслоений, существовала весьма развитая вера во всевозможных духов, населяющих землю, воду и воздух. Вся жизнь представлялась пронизанной действием сверхъестественных сил и колдовством.

Религиозно-мифологический элемент играет своеобразную роль в ирландских сагах. Как всякий архаический эпос, они вначале, несомненно, были густо насыщены им. Но так как принятие ими окончательной (письменной) формы совершилось уже в христианскую эпоху, тот этот языческий элемент оказался в них сильно сокращенным. Однако, сокращенный и затушеванный, он отнюдь не был в них совершенно искоренен. Еще долго после официального введения христианства в народе держалось двоеверие. Да и само ирландское духовенство проявило в этом отношении гораздо большую терпимость, чем духовенство в других странах. Удар пришелся главным образом по высшему классу древних богов - богам из племени Данан, которые были переосмыслены как племя полубогов - сидов (side). Представление об их местопребывании двоится. Они не то обитают на чудесном острове (или островах), где-то далеко за морем, не то под землею, в холмах Ирландии. Они малы ростом и прекрасны собою, вечно молоды и превосходят людей силой и мудростью, будучи во всем остальном им подобны. Они владеют великими сокровищами и проводят жизнь в пирах и играх, в любви и веселии; они кротки и великодушны, но иногда ведут войны с племенами иных духов. Бессмертны они или только обладают даром долголетия - трудно установить. По-видимому, они не знают естественной смерти, но могут погибать в бою (как, например, родичи Син в саге "Смерть Муйрхертаха"). Им присуща также способность менять свою наружность или становиться совсем невидимыми (см. "Исчезновение Кондлы"). Часто они покидают свое обиталище и вмешиваются в жизнь людей: помогают им, вступают с ними в любовные связи, порою заманивают их на свои волшебные холмы и там иногда потешаются над ними, но обычно отпускают, одарив богатством и мудрыми советами (см. "Приключения Кормака"). Иногда, однако, для устройства своих дел они сами прибегают к помощи смертных (см. "Болезнь Кухулина"). Мстительными и жестокими они становятся лишь тогда, когда люди сами причиняют им зло (Син в "Смерти Муйрхертаха"). В общем, сиды весьма похожи на фей, что вполне понятно, ибо образ средневековых фей возник именно из круга кельтских мифических представлений. Главное различие между ними в том, что сиды бывают обоего пола, и случаи обольщения женщины сидом столь же обычны в этих сказаниях, как и обольщение смертного героя сидой.

Рядом с сидами мы все же находим в сагах кое-какие образы старых, "классических", богов. Из числа богов назовем, как наиболее часто встречающихся, следующих. Это Луг - бог света, а также всех искусств и ремесел, отец Кухулина; Огме - бог мудрости, красноречия и письменности, столь же древний и общекельтский, как Луг; от его имени происходит якобы название огама - дохристианского, рунического алфавита ирландцев, в котором буквы определялись числом и направлением нарезок на куске дерева. Мананнан и отец его Лер были божествами моря. Бог Мидер, лишенный определенных функций, известен своим даром превращений и любовью к смертным женщинам (см. "Любовь к Этайн"). Из многочисленных божеств войны (которые все - женского рода) назовем Морриган, упоминаемую в саге о смерти Кухулина. Кроме этих "светлых" божеств, мы находим в сагах и "темных" богов; это зловещие и вредоносные фоморы, живущие в мрачном обиталище где-то на севере, за морем. Наконец, встречаются следы самого древнего, общекельтского поклонения стихиям и небесным светилам (см., например, клятву Кухулина в "Бое Кухулина с Фердиадом").

Особой формой близости между людьми и богами являются земные воплощения последних. Зачатие земной женщиной сына от божественного отца - обычный мотив в мифологии всех народов.

Мы находим в ирландском эпосе мало подробностей о языческим праздниках ирландцев и связанной с ними обрядности. Главным праздником был Самайн, справлявшийся в ночь на 1 ноября и знаменовавший собой наступление зимы. Жрецы (друиды) разводили священный огонь, и пока он горел, все другие огни в Ирландии должны были быть погашены. В костры бросались жертвы, и при этом происходило поклонение идолам. За этим следовали игры и увеселения, длившиеся целую неделю (см. начало саги "Болезнь Кухулина"). В ночь Самайна разверзались волшебные холмы, и тогда обитатели их, сиды, вступали чаще всего в общение с людьми. Церковь, в старину охотно приспособлявшая языческие верования и обряды к своим целям, связала праздник Самайн с христианским днем всех усопших, который приходится на 1 ноября. Реже упоминается второй сезонный праздник, Бельтене, справлявшийся в ночь на 1 мая (начало лета). И здесь друиды возжигали с заклинаниями священный огонь. Во всей Ирландии в эту ночь прогоняли скот, по одной паре от каждого стада, между двух костров, чтобы предохранить его на целый год от болезней. Во время обоих этих праздников происходили гадания.

Лучше всего сохранилась в сагах (не мифологического цикла) вера в духов. Тут мы встречаем несметные полчища духов - "козловидных", "бледноликих" и иного вида, призраков, волшебных существ, одноруких, одноногих и одноглазых, страшных старух волшебниц, девушек-птиц. Не перечесть всех упоминаемых в сагах чудесных превращений, предсказаний, предзнаменований. Главную роль в магической практике древней Ирландии играли заклинания - как приворотные, так и оградительные, применявшиеся при всяком случае. Сюда же относятся "злые песни", содержащие угрозу наслать разные беды, болезни и даже смерть в случае невыполнения требования. К ним приходилось прибегать даже при судопроизводстве: при отсутствии исполнительного аппарата, когда осужденный отказывался подчиниться приговору, не оставалось ничего другого, как спеть ему такую "злую песню". Часто ими пользовались для всякого рода вымогательств. Любопытно, что сила воздействия "злой песни" состояла не только в угрозе, заключенной в ней, но и в некой моральной принудительности, с нею связанной. Это явствует из тех случаев, когда жертва повиновалась требованию, заведомо обрекавшему ее на смерть.

Совершенно особым видом колдовских поверий были у ирландцев так называемые гейсы. Это - своеобразные запреты или зароки, лежащие на отдельных лицах. От сходных религиозных запретов, встречающихся у других народов ("табу"), они отличаются тем, что носят обычно персональный характер. Они чрезвычайно разнообразны. Некоторые из них, без сомнения позднейшие, имеют как будто исключительно моральный характер: например, один из гейсов Кухулина повелевал ему не отказывать в помощи ни одной женщине. Другие выдают свое тотемическое происхождение: например, гейс того же Кухулина - не вкушать мяса собаки (имя его значит "пес Кулана", о чем см. ниже). Некоторые, наконец, связаны с культом природных сил, так, например, на короле Конайре лежал запрет - не выходить из дома после захода солнца.

Хранителями мифических преданий и колдовской мудрости были друиды. Так как они в то же время были прикосновенны к литературе и так как, с другой стороны, к ворожбе были причастны профессиональные поэты и сказители, то и тех и других удобнее рассматривать совместно.

Естественно, что в древней Ирландии был широко развит институт жречества. Жрецы были хранителями не только мифических, но и родовых героических преданий. Это приводит нас к вопросу об авторах и рассказчиках саг.

На древнейшей ступени родового строя в Ирландии мы находим следующие три группы лиц, имеющих отношение к литературному творчеству: 1) друиды (собственно жрецы), 2) барды (певцы-поэты) и 3) филиды. Но с течением времени область деятельности и моральное значение каждой из этих групп подверглись большим изменениям.

Наиболее высокое положение занимали первоначально друиды. В Ирландии, как и в Галлии, они были некогда и судьями и хранителями мифических или героических преданий. Обе эти функции, однако, рано перешли от них к филидам: друиды остались лишь жрецами и учителями юношества. После христианизации Ирландии значение их быстро падает. Часть друидов, принявшая христианство, пополила собою ряды духовенства; другая часть, упорно привязанная к старой вере, обратилась в народных знахарей и колдунов. Но в сагах отразилось еще их прежнее почетное положение. Предсказатели, толкователи снов и мудрецы, они занимали первое место около королей, являясь их советниками в важнейших делах. Конхобар и многие другие короли - сыновья друидов.

Более скромным, но зато и более устойчивым был удел бардов. Они как были, так и остались исключительно поэтами, певцами и музыкантами. После падения друидов они даже выиграли, переняв их роль учителей. Школы бардов, возникшие в самом начале христианского периода, продолжали существовать вплоть до XVII века. Они содержались на общественные средства, и в них обучалось иногда до трети всего населения Ирландии. Что касается филидов, то они были и законоведами, и предсказателями, и государственными мужами. Они же в качестве знатоков топографии и родословных Ирландии занимали место ученых-историков при всех королевских и княжеских дворах. Они были также поэтами и, наконец, рассказчиками мифологических и героических повестей. Нет сомнения, что они же были и первыми их авторами. Именно в среде филидов и в той придворной обстановке, в которой они действовали, следует искать зарождение ирландских саг.

Привязанные к дому своего короля или князя и к его наделу, эти знатоки древних законов, верований и преданий, владевшие мастерством как прозаической, так и стихотворной речи, без сомнения, первые выработали форму и тип дошедших до нас саг. В долгие зимние вечера они развлекали собравшихся у очага обитателей королевского дома, рассказывая древние предания. Лишь постепенно, уже после исчезновения филидов, с переходов эпического материала к народным сказителям, саги эти, все шире и шире распространяясь, превратились из аристократического по своему происхождению жанра в жанр вполне народный и стали всеобщим достоянием, предметом любви и интереса всего населения.

С самого начала эти саги сложились в прозе. Но вскоре их авторы, а вслед за ними и рассказчики стали вставлять в прозаическое повествование ради его оживления и эстетического эффекта обычно небольшие, но иногда довольно обширные отрывки в стихах. Но в стихах передаются исключительно либо моменты высшего драматического напряжения, либо речи действующих лиц - притом лишь тогда, когда они достигают высокого пафоса. Мы нигде не встретим сколько-нибудь связного изложения событий в стихах. Нет сомнения, что все они вторичного происхождения и носят чисто декоративный характер. В них филиды нашли применение своего искусства в "высших" видах лирики. С течением времени число стихотворных вставок увеличилось вплоть до того, например, что в некоторых частях эпопеи "Угон быка из Куалнге" они образуют чуть ли не половину текста. В разных версиях, при полном тождестве прозаического текста, стихотворные вставки бывают весьма различны, а иногда и вовсе отсутствуют. Это касается главным образом таких "типических" мест, как описание пиров, вооружения, сражений и т.п., для которых существовали традиционные формулы (как и в наших былинах) и которые переносились из одной саги в другую.

Количество сохранившихся саг огромно. В одном тексте X века сохранился список названий ста шестидесяти одной саги, которые возникли до 650 года, а если привлечь другие свидетельства, то число это может быть доведено до двухсот семидесяти восьми.

Объем саг, за редкими исключениями, невелик: каждая из них могла быть рассказана в один зимний вечер. Правда, делались попытки создать обширные, монументальные эпопеи, и до нас дошли две-три повести огромных размеров и широких по замыслу; одна из них - "Угон быка из Куалнге". Но попытки эти явно искусственны. Композиция этих повестей крайне слаба, и они отчетливо распадаются на ряд отдельных эпизодов.

Древнейшим и во многих отношениях наиболее интересным из циклов ирландских саг является цикл уладский, из которого сохранилось более ста образцов. Он зародился и расцвел при дворе уладских королей еще в те времена, когда Улад был более обширной, чем впоследствии, областью и мог притязать на гегемонию в Ирландии. Это местное происхождение цикла явствует не только из того, что местом действия его саг является обычно территория Улада, но и из того, что уладские герои изображены в нем как превосходящие героев других областей.

Общим фоном событий цикла служит старинная борьба между Уладом и Коннахтом, выражавшаяся как в постоянных мелких набегах, грабежах и пограничных схватках (см. "Повесть о кабане Мак-Дато"), так и в больших организованных походах ("Угон быка из Куалнге"). По свидетельству летописей, борьба эта длилась со II в. до н. э. по II в. н. э. Сила враждебного Коннахта воплощена в уладских сагах в образах могучей и жестокой королевы Медб и ее мужа, короля Айлиля, окруженных такими бойцами, как Кет, сын Матаха, Фергус, Фердиад и другие. Медб удалось привлечь на свою сторону королей других областей, например, короля Мумана - мудреца и волшебника Курои, сына Дайре, или Лугайда, короля Лагена. Этой коалиции противостоит мощь короля уладов Конхобара и лучших бойцов - Кухулина, Конала Победоносного и Лойгайре Сокрушителя, группирующихся вокруг него в древней столице уладов - "дивной Эмайн-Махе".

Первоначальным стержнем всего цикла была личность самого Конхобара, жизнь которого хроники относят к I в. до н. э. и I в. н. э. Но вскоре его постигла та же участь, что и былинного князя Владимира, короля Артура и многих других эпических королей: он был оттеснен на задний план своими юными витязями. В дошедших до нас сагах много говорится о красоте, о грозной и величавой осанке Конхобара, которого улады почитали "своим земных богом", но ничего не говорится о его собственных "подвигах силы и мужества". Главным героем цикла стал племянник Конхобара, непобедимый Кухулин. Было, однако, время, когда Кухулин не фигурировал в уладском цикле. Если в "Недуге уладов" он и не мог выступать, так как события этой саги отнесены ко времени до Конхобара, то отсутствие его имени в сагах с участием Конхобара ("Повесть о кабане Мак-Дато" и "Изгнание сыновей Уснеха"), в которых дело идет о чести и благе всего народа, было бы совершенно необъяснимым, если бы к моменту возникновения этих саг эпический образ Кухулина уже сложился. Зато сразу после своего вступления в цикл Кухулин занял в нем первенствующее положение. Главные события цикла происходят на территории, являющейся личным наделом Кухулина, в Куалгне или на равнине Муртемне, что лишний раз подтверждает гипотезу о местном и родовом происхождении этих сказаний.

Если и не было создано сплошной, связной повести о жизни Кухулина, то эпизодические саги о нем настолько согласованы между собой, что можно составить по ним его легендарную биографию. Некоторые из саг, изображающие важнейшие моменты из его жизни, включены в настоящую книгу. Заполним оставшийся пробел кратким пересказом других, наиболее значительных. За повестью о чудесном рождении Кухулина следуют сказания о его детстве. Еще ребенком он превосходил всех своих сверстников силой и ловкостью. Когда ему исполнилось шесть лет, с ним случилось происшествие, объясняющее его прозвище. Конхобар и все его воины отправились на пир, устроенный кузнецом Куланом. Мальчик, оставленный дома, выбрался на свободу и захотел присоединиться к пирующим. Во дворе Кулана на него напал сторожевой пес хозяина, отличавшийся такой силой и свирепостью, что целый отряд воинов не мог бы справиться с ним. Но мальчик метнул в его пасть камень из пращи, пронзивший пса насквозь, и тот пал на месте. Все подивились этому подвигу. Однако Кулан, понесший ущерб, потребовал, чтобы мальчик отслужил ему некоторый срок сторожем за пса, что и было исполнено: отсюда имя нашего героя - Ку-Кулайн, "Пес Кулана". Семи лет он впервые получил оружие и сразу стал побеждать сильнейшийх бойцов Ирландии. Когда Кухулин сделался юношей, женщины и девушки Ирландии стали влюбляться в него за его красоту и подвиги. По настоянию уладов он решил жениться (см. "Сватовство к Эмер"). В перипетиях опасного сватовства ему пришлось побывать в Шотландии, где он обучился всем тонкостям военного искусства. Мимолетно он слюбился там с богатыршей Айфе, которая родила ему сына Конлайха. Когда Конлайх вырос, он отправился в Ирландию разыскивать своего отца. Они встретились, сразились, не признав друг друга, и сын Кухулина пал от руки отца. В возрасте семнадцати лет Кухулин совершил свой величайший подвиг, обороняя один свою родину против целого вражеского войска.

Двумя важнейшими эпизодами жизни Кухулина являются далее любовь его к сиде Фанд, связанная с его победоносной экспедицией в "страну блаженных" (см. "Болезнь Кухулина"), и борьба Кухулина за первенство, послужившая предметом обширной саги "Пир у Брикрена". Между женами трех величайших героев Улада - Кухулина, Конала Победоносного и Лойгайре Сокрушителя - возник спор о том, кому из их мужей принадлежит первенство. Ссора эта нарочно была подстроена злокозненным Брикреном, сеятелем раздоров, который с этой целью пригласил всех героев к себе на пир (основной мотив и схема рассказа те же, что и "Повести о кабане Мак-Дато"). Герои против воли вовлечены своими женами в распрю. Происходит ряд состязаний между ними, в которых Кухулин неизменно берет верх, но всякий раз судьи отказываются признать испытание решающим. Наконец, все трое едут в Муман, к хитроумному королю-волшебнику Курои, сыну Дайре, который придумывает испытать не их силу и боевое мужество, а моральную доблесть. Он предлагает каждому из них отрубить ему, Курои, голову, с тем, что на следующий день он явится, если сможет, и, в свою очередь, отрубит голову смельчаку. Все трое принимают вызов, но когда оживший Курои является за расплатой, Конал и Лойгайре уклоняются, и лишь один Кухулин дерзает подставить голову под топор. Однако Курои щадит Кухулина и награждает его за смелость: отныне он получает титул "первого героя" Ирландии.

Поэтическая биография Кухулина завершается величавой сагой о его смерти.

Образ Кухулина имеет, по всей вероятности, историческую основу, рано обросшую мифическими элементами. В нем проступают архаические, быть может, туземные (пиктские), черты. Наряду с описанием грозной внешности и красоты Кухулина, от лица которого исходит такой блеск, что взору трудно его выдержать, он нередко изображается в сагах как "маленький, невзрачный человечек, смуглый и темноволосый": это уже не континентально-кельтский тип (близкий к древнегерманскому), а скорее пиктский, родственный иберийскому. Форма первоначального имени его - Сетанта - во всяком случае, не ирландская. Что касается вытеснившего ее прозвища - Кухулин, то и тут весьма вероятно, что объясняющее его сказание есть позднейшее осмысление ("Пес Кулана"), за которым скрывается нечто иное. Была высказана догадка, что оно тотемического происхождения и что в нем заключено международное звукоподражательное имя кукушки. В подтверждение этой гипотезы можно было бы привести сагу о рождении Кухулина, где он оказывается вскормленным в чужом доме (подброшенным в чужое гнездо), причем перед моментом его рождения появляются таинственные птицы.

Вообще же вся личность и судьба Кухулина, начиная с зачатия его сестрой Конхобара от бога Луга (см. "Рождение Кухулина"), окутаны мифическими элементами. Если Конхобар метафорически именуется "земным богом" уладов, то Кухулин - подлинный полубог. Ни один из других героев не обладает такими чудесными свойствами и способностями, как Кухулин. Когда он приходит в боевую ярость, он вырастает и весь преображается; он почти обладает способностью летать по воздуху и т. п. (см. "Сватовство к Эмер"). Весьма вероятно, что в образе Кухулина слилось несколько образов, эпически, исторически и мифически первоначально различных. Но, слившись воедино, они составили один целостный образ, всячески приукрашенный поэтической фантазией.

Именно в образе Кухулина древняя Ирландия воплотила свой идеал доблести и нравственного совершенства, своего рода первобытного рыцарства. Наряду с необычайной силой и мужеством Кухулин обладает душевным благородством. Большинство лежащих на нем гейсов имеет высокий моральный характер: никогда не отказывать в помощи женщине, никогда не отвергать предлагаемого гостеприимства, всегда быть верным данному слову и т. д. Он великодушен к врагам, отзывчив ко всякому горю, утонченно вежлив с женщинами, всегда - защитник слабых и угнетенных. Ни один из его подвигов не имеет своим стимулом корысть или эгоизм. Он самоотверженно один отстаивает грудью свою родину от полчищ врагов ("Угон быка из Куалнге"). Он безутешен, когда его рукою сражен друг его юности ("Бой Кухулина с Фердиадом"). Полна высокого трагизма повесть о его смерти, где он гибнет за других как жертва долга и чести.

По сравнению с Кухулином другие персонажи цикла значительно бледнее. Нельзя, однако, и тут отказать авторам (или редакторам) саг в умении создавать характеры. Один за другим, вслед за Кухулином, выступают перед нами добродушный простак Фергус, язвительный и злокозненный Брикрен, первобытно грубый, свирепый Кет, смелый и нежный Найси. Такие же оттенки, весьма выразительные, находим мы и в женских характерах. Стоит сопоставить жестокую, дышащую ненавистью королеву Медб с проникнутою единой любовью Дейрдре или пленительную возлюбленную Фанд с верной, сознающей свои права супругой Эмер ("Болезнь Кухулина").

Но еще выше, чем искусство характеристики, в этих сагах - их язык, органически крепкий, и в то же время до тонкости разработанный многими поколениями рассказчиков. Манера повествования гибка и разнообразна. В драматических местах стиль напряженный и сжатый ("Смерть Кухулина"), в описательных - замедленный и пространный (описание пиршественного зала Конхобара в начале саги "Сватовство к Эмер"). Забота о выразительности, вплоть до звуковых эффектов, проявляется в подборе эпитетов, параллелизмов и многочисленных аллитераций (последними особенно богато начало "Боя Кухулина с Фердиадом", где мы частично пытались соблюсти их в переводе).

Тип саги, выработанный в уладском цикле, оказался руководящим и для других циклов. В фантастических сагах читатель найдет немало тех же самых, перекочевавших сюда черт, но, конечно, немало и новшеств. Ввиду, однако, разнообразия материала, сводная характеристика здесь невозможна: ее отчасти заменяют комментарии, сопровождающие эти саги.

лекция 3: Рыцарский роман (2 часа)

1. Возникновение и основное отличие романа и эпоса.
2. Романы «артуровского цикла».
3. Роман о «Тристане и Изольде».
4. Поздние формы рыцарского романа. «Окассен и Николет».
5. Немецкий рыцарский роман.

Некоторые исследователи полагают, что жанр романа возникает в Европе лишь с началом Нового времени, и потому, говоря о "греческом романе" или о "средневековом романе" предпочитают заключать эти выражения в оговорочные кавычки1. Другие ведут историю жанра от эпохи Возрождения, а именно - от появившихся в ту пору плутовских повествований, считая, в частности, что "рыцарский роман" на деле является вовсе не романом, а формой рыцарского эпоса2. Третьи, напротив, убеждены не только в существовании античного и средневекового европейского романа, но и в наличии сходных по структуре произведений на средневековом Востоке - от персоязычных стран до Японии3. Впрочем, и среди сторонников "восточного романа" нет полного единства. Если И.С. Брагинский причисляет к классическим китайским романам "Речные заводи" Ши Найаня - произведение, созданное в XVI в.4, то Е.М. Мелетинский полагает, что роман в Китае возник в XVIII столетии, будучи представлен "Сном в красном тереме" Цао Сюэциня, который ученый характеризует между прочим как "обширное нравоописательное повествование"5, на что Г.Н. Поспелов мог бы возразить, что нравоописательные произведения не только не являются романами, но и образуют совершенно самостоятельную, "этологическую" группу жанров: Г.Н. Поспелов справедливо сомневается в романической природе средневекового "Романа о Розе", "Гаргантюа и Пантагрюэля" или "Мертвых душ", но зато, правда, обнаруживает явственное романическое начало в таких произведениях [45-46] животного эпоса, как "Роман о Лисе" и даже в средневековых фаблио6.

Остановимся прежде всего на жанровой концепции М.М. Бахтина, влияние которой не в последнюю очередь объясняется тем, что М.М. Бахтин попытался связать жанры не с "поверхностной пестротой и шумихой литературного процесса", но подошел к ним как к образованиям, определяющим " большие и существенные судьбы литературы "7, - cудьбы, в значительной мере связанные с противоборством двух миросозерцательных начал - монологического и диалогического.

Что касается монологических точек зрения на мир, то любая из них, согласно М.М. Бахтину, характеризуется следующими основными признаками: 1) в реальном контексте общественной жизни все такие точки зрения суть не что иное, как разнообразные социальные языки ("язык крестьянства", " язык поколения", "язык молитвы", "язык политического дня" и т.п.), каждый из которых "идеологически наполнен", представляя способ осмысления мира, то есть "ценностный кругозор" данной социальной группы, "речевого жанра", эпохи и т.д.; 2) степень монологизма подобных языков обусловлена степенью их направленности на свой предмет, который они стремятся твердо и однозначно определить так, чтобы полностью исчерпать его этим определением; 3) поэтому, будучи доведена до логического конца, всякая монологическая точка зрения ощущает себя в качестве единственно адекватного и потому единственно возможного взгляда на мир; 4) в силу этого она принципиально игнорирует или даже авторитарно отвергает иные возможные подходы к действительности: "чистому" монологическому языку чужда не только "оглядка" на чужое мнение, но и всякая самокритика, умение взглянуть на себя со стороны, ощутить свою познавательную неполноту, ограниченность, преходящий характер своего исторического бытия.

Монологическое начало, согласно М.М. Бахтину, достигает своего предела в мифе,

а также в "прямых" жанрах эпоса (эпопея), лирики (дифирамб, ода) и драмы (трагедия). Все эти жанры - от эпохи классической древности до эпохи классицизма - образуют мир "высокой" литературы, которую М.М. Бахтин суммарно именует словом "поэзия".

Между тем, подчеркивает М.М.Бахтин, живая реальность всегда бесконечно более богата и разнообразна, чем это может уловить и вместить в себя любой монологический язык. В результате между многомерностью действительности и одномерностью таких языков возникает неустранимый [46-47] зазор, а тем самым и почва для их "взаимоосвещения" и "взаимокритики". Авторитарность монологических языков подрывается давлением самой жизни, они приобретают способность ощущать себя не как единственно верную, а как одну из возможных точек зрения на мир. Оспаривая друг друга или друг друга поддерживая, существуя и двигаясь между полюсами взаимного "согласия" и "несогласия", такие точки зрения вступают между собой в диалогический контакт и создают атмосферу социально-языкового разноречия.

"Романное" начало, по М.М. Бахтину, и есть диалогическое начало, перенесенное в литературную плоскость. Историю " романного слова" он рисует прежде всего как историю развития принципа "многоязычия", как долгую, но успешную борьбу "диалога" с "монологом", "прозы" с "поэзией", "романа" с "эпосом". Роман для М.М. Бахтина - это не обычный жанр (не "жанр среди жанров"), обладающий определенным " каноном", но воплощенная стихия взаимоосвещения языков.

Как таковая эта стихия, пишет М.М.Бахтин, существовала всегда, она "древнее канонического и чистого одноязычия"9, однако вплоть до Нового времени в литературе доминировал все же монологический принцип, то есть "прямые" и "готовые" жанры. Диалогические же формы вели как бы периферийное или полуофициальное существование и лишь временами прорывались на авансцену литературной жизни. Они создавали "предроманный" климат.

В Античности "предроманное" начало М.М. Бахтин видит в факте существования огромного мира "смеховой литературы", вырастающей из насмешливого передразнивания любого "прямого" слова о действительности. Этот "междужанровый" мир включал в себя, по М.М. Бахтину, разнообразнейшие формы, начиная с пародийных загадок и кончая травестирующими "контробработками" высоких национальных мифов. М.М. Бахтин убежден в "беспощадно-критическом" характере смеха в подобных произведениях, а также в том, что они, благодаря своей пародийно-травестирующей направленности, "освобождали сознание от власти прямого слова, разрушали глухую замкнутость сознания в своем слове, в своем языке"10 и тем самым служили прямым источником романной диалогичности.

Зачатки романной прозы М.М. Бахтин находит и в собственно литературных (или полулитературных) жанровых формах Античности - в реалистических новеллах и сатирах, в автобиографических повествованиях, в риторических жанрах, письмах и т.п., существование которых привело к [47-48] тому, что на античной почве "готов был возникнуть роман", однако не возник потому, что диалогический принцип все же не стал "творческим центром литературного процесса"11.

Сходную картину М.М. Бахтин находит и в культуре Средних веков (то же богатство пародийно-травестирующих литературных форм, то же наличие литературных жанров, вырабатывавших сам принцип разноречия) с той, однако, разницей, что на исходе высокого Средневековья и в эпоху Возрождения остраняющий смех и многоязычие, разрушив все преграды, бесповоротно ворвались в "большую" литературу: кончилась, по М.М. Бахтину, "предыстория" романного слова и началась его подлинная, причем триумфальная история.

Эту триумфальность М.М. Бахтин непосредственно связывает с радикальной сменой самих ценностных установок в литературе, объясняя ее радикальными же изменениями в социальной жизни. Рубеж между Средними веками и Новым временем для него - это рубеж между периодом авторитарности и стремления к "словесно-идеологической централизации", с одной стороны, и эпохой принципиальной децентрализации культурного сознания, "языковых идеологий", когда каждая из них стала стремиться к автономии и самоутверждению, достигаемым в процессе напряженного диалога-спора с другими подобными идеологиями. Роман, по сути своей являясь художественным выражением этого "активно-многоязычного мира", оказывается, в концепции М.М. Бахтина, не только ведущим жанром новой эпохи, но и жанром, вовлекающим в свою орбиту все доставшиеся от прошлого "прямые" жанры, потому что "эта орбита совпадает с основным направлением развития всей литературы"12. Дав первые "полносложные" образцы еще в XVI - начале XVII вв. (Рабле, Сервантес), роман как воплощение диалогической стихии проходит в своем развитии через произведения Гриммельсгаузена, Сореля, Скаррона, затем Филдинга, Стерна и Жан-Поля с тем, чтобы начиная с XIX в. воцариться уже едва ли не безраздельно.

Мы, таким образом, придерживаемся той точки зрения, согласно которой между некоторыми разновидностями мифа, сказки, рыцарских повествований и современным романом [80-81] действительно можно обнаружить "трансисторическую" общность, но это - не кумулятивная общность на уровне проблематики, а генетическая и типологическая общность на уровне повествовательного инварианта, выполняющего роль своего рода стержня, на который способны нанизываться исторически изменчивые смысловые целокупности. Ограничиваясь литературным материалом, привлеченным в данной работе, следует подчеркнуть лишь одно: в равной мере используя "сюжет о поиске", средневековый и современный роман существенно по-разному его обрабатывают. Родственный сказке, классический рыцарский роман явно тяготеет либо к модели III (успех медиативных действий, ликвидация конфликта и восстановление нарушенной в завязке гармонии), либо к модели IV (успех медиативных действий, ликвидация конфликта, сопровождающаяся не только восстановлением первоначальной гармонии, но и приращением дополнительных ценностей), - моделям, предложенным П. и Э. Маранда113. Что же касается современного романа, то в нем дисгармонична сама исходная ситуация, ибо ценностная недостача заложена в ней изначально, а не создается поступками "антагониста-вредителя": конфликт здесь имманентен миропорядку, а не свидетельствует о его нарушении; именно поэтому надежда героя на возможность ценностной гармонизации мира обнаруживает свою иллюзорность, а совершаемые им действия медиативного типа не только не приводят к преодолению конфликта, но лишь выявляют, а зачастую и усугубляют начальную дисгармонию, что так или иначе приводит к "утрате иллюзий" со стороны героя.

И последнее. До сих пор можно встретить утверждение, что роман - это "большая повествовательная форма", "обширное повествовательное произведение в прозе или в стихах", что легко приводит к отождествлению романа если не со всей повествовательной литературой Нового времени, то по крайней мере с большей ее частью. Тем самым затушевывается то важнейшее обстоятельство, что проблематика новоевропейской литературы отнюдь не исчерпывается конфликтами романического типа; более того, весьма вероятно, что, начав складываться в своей современной форме в эпоху предромантизма, пройдя затем через романтическое осмысление и получив классическое выражение в социально-психологическом романе XIX в., конфликты эти, отнюдь не изжив себя в нашем столетии, тем не менее уже не являются безусловно доминирующими. Во всяком случае, разумно думать, что ситуация Нового времени привела к появлению не одной, а целого ряда не известных ранее коллизий, давших рождение новым жанровым типам, которые нуждаются в выявлении и описании. В этой работе, однако, речь шла лишь об одной "большой повествовательной форме" - о романе.

Лекция 4: Литература эпохи Возрождения. Возрождение в Италии. (2 часа).

1. Возрождение в Италии. Зарождение. Периодизация.
2. Концепция человека в литературе эпохи Возрождения.
3. Петрарка. Лирика. Особенности мотивно-образной сферы.
4. Джованни Боккаччо как основатель новеллистики в Италии эпохи Возрождения.
5. «Декамерон». Структура, тематика, проблематика, система образов.

По мере того как приближалась эпоха Возрождения, один кризис за другим вторгался в жизнь Западной Европы. В XIII в. потерпела полную неудачу самая грандиозная авантюра феодального средневековья - Крестовые походы. Ослабевала власть императора "Священной Римской империи", основанной в Х в. королем Оттоном I (так в средние века называлось Германское государство). Во второй половине XIII в. империя теряет власть над Италией. В самой Германии реальная власть постепенно переходит к территориальным князьям. Даже церковь, которая никогда не была так сильна, как в средние века, начала под влиянием новых обстоятельств шататься и постепенно утрачивать свою незыблемость и монолитность. Тревожным симптомом явилось так называемое "Авиньонское пленение пап" (1309-1377), т.е. перенос под нажимом французского короля папской резиденции из Рима на юг Франции, в Авиньон. Ведь для современников Рим был не просто географическим понятием. С "Вечным городом" связывалась идея вечности и незыблемости церковной столицы, а следовательно, и всей христианской церкви. Подошли времена "Великого раскола", ознаменованного ожесточенными раздорами в самой папской курии. Приближалась Реформация.

Падение могущества империи и церкви подняло значение итальянских вольных городов, которые к XIV в. уже превратились в большую экономическую и политическую силу. Не являясь единым национальным государством, Италия представляла собой нагромождение множества независимых республик и монархий. На севере, в Ломбардии и Тоскане, располагались самые богатые и экономически развитые города-республики. Среднюю Италию занимала папская область с Римом в качестве столицы. Это был довольно отсталый, в основном земледельческий район. После того как папа в 1309 г. покинул свою древнюю резиденцию, папская область пришла в еще больший упадок. Юг Италии - так называемое Королевство обеих Сицилий, с 1268 г. находившееся под властью французских феодалов, - с начала XIV в. перешло под власть Арагона (Испания). А в 1445 г. испанцы овладели и Неаполитанским королевством.

Как видим, политическая карта Италии отличалась крайней пестротой. Эта пестрота ослабляла страну, делала ее уязвимой для могущественных соседей. К тому же Италию непрестанно раздирали междоусобные войны. И передовые люди страны, как в свое время Данте Алигьери, горько сетовали по поводу ее неустройства.

В условиях феодальной раздробленности, при отсутствии единого государственного центра, способного регулировать развитие страны, особая конструктивная роль выпадала на долю экономически развитых, достигших высокого культурного подъема городов - богатых торговых морских республик Венеции и Генуи, владевших заморскими территориями, процветавших городов Флоренции и Милана на севере Италии. В истории итальянской культуры особенное место заняла Флоренция. Уже в XIII в. в ней было сокрушено господство феодалов, и вольный город стал буржуазной республикой с развитой торговлей, промышленностью и банковским делом. Город славился изготовлением сукон, шелковых тканей, обработкой мехов и ювелирными изделиями. Развитие денежного хозяйства приводило к решительным социальным сдвигам как в городе, так и за его пределами. И по мере того как городская буржуазия укрепляла свою власть, обострялись то здесь, то там социальные антагонизмы, приобретавшие подчас весьма острый характер. Наглядным свидетельством этого может служить восстание чомпи (наемных рабочих) во Флоренции в 1378 г.

Одним из важных результатов развития городской культуры явилась резко возросшая роль людей умственного труда, появление интеллигенции, не зависимой от монастырей и рыцарских замков. Эта новая социальная прослойка, включавшая юристов, инженеров, врачей, публицистов, "мастеров свободных искусств", и закладывала основы многообразной культуры Возрождения. Всех их окрыляла вера в человека, который начал сбрасывать с себя тяжелый груз традиционных воззрений, превращавших его в бесправного слугу небесных или сословных сил. И хотя этот освободительный процесс опирался на успехи буржуазного развития, основоположники и создатели культуры Возрождения, как правило, вовсе не были выразителями эгоистических устремлений буржуазной среды. К тому же эпоха Возрождения только начиналась. Новое еще не всегда одерживало верх над старым. Да и перспективы нового не были вполне ясными. Они нередко превращались в сияние мечты, в зыбкие контуры идеальной утопии.

Первым великим итальянским, а следовательно, и европейским гуманистом, был Франческо Петрарка (1304-1374). Само понятие "гуманист" (от лат. humanus - человеческий, образованный) возникло в Италии и первоначально означало знатока античной культуры, связанной с человеком.

Родился Петрарка в тосканском городе Ареццо в семье нотариуса. В 1312 г. семья переезжает в Авиньон, где в то время находилась резиденция папы; По настоянию отца Франческо изучает право сперва в Монпелье, затем в Болонье. Но юриспруденция не привлекает молодого человека, увлеченного древнеримской литературой. Смерть отца (1326) изменила положение. "Сделавшись господином над самим собою, - говорит Петрарка, - я немедленно отправил в изгнание все юридические книги и вернулся к моим любимым занятиям; чем мучительнее была разлука с ними, тем с большим жаром я снова принялся за них" .

Петрарка продолжает классические штудии и, чтобы упрочить свое материальное и общественное положение, принимает духовный сан, отнюдь не стремясь при этом к церковной карьере. В многоязычном и суетном Авиньоне он ведет вполне светский образ жизни. В 1327 г. он встречает женщину, которую прославляет под именем Лауры в сонетах и канцонах, заслуживших бессмертие. Он много и охотно странствует. Вместе с тем его манят "тишина и одиночество", благоприятствующие его литературным и научным занятиям. И он в 1337 г. приобретает неподалеку от Авиньона небольшую усадьбу в Воклюзе - живописный уголок, радующий его своей тихой прелестью. Здесь написаны многие выдающиеся произведения Петрарки. В историю мировой культуры эта скромная усадьба вошла наряду с Фернеем Вольтера и Ясной Поляной Л. Толстого. В 1341 г. Петрарка был как лучший поэт современности по древнему обычаю коронован лавровым венком на Капитолии в Риме.

Покинув в 1353 г. Воклюз, достигнув огромной славы, Петрарка жил в различных итальянских городах. Перед ним заискивали городские республики, духовные и светские владыки. В то время уже многим было ясно, что с Петраркой в жизнь Италии входила новая культура и что у этой культуры великое будущее.

Как подлинный гуманист, Петрарка был горячим почитателем классической, особенно римской древности. Он с восторгом погружался в произведения античных авторов, открывавших перед ним прекрасный мир. Он первый с такой ясностью увидел то, что было в античной культуре действительно самым главным, - живой интерес к человеку и окружающему его земному миру. В его руках классическая древность впервые стала боевым знаменем ренессансного гуманизма.

Горячая любовь Петрарки к античности проявлялась непрестанно. У него была уникальная библиотека античных текстов. Его классическая эрудиция вызывала восхищение современников. Предпочитая писать на латинском языке, он уже писал не на "вульгарной" "кухонной" латыни средних веков, а на языке классического Рима. Древний мир не был для него миром чужим, мертвым, навсегда ушедшим. Подчас Петрарке даже казалось, что он находится где-то тут, совсем рядом с ним. И он пишет письма Вергилию, Цицерону и другим знаменитым римлянам.

В своих латинских произведениях Петрарка естественно опирается на традиции античных авторов. Он не подражает им механи