Фрэнсис Бекон: апология опыта

Френсис Бекон Веруламский (1561-1626)по праву считается родоначальником традиций философии Нового времени.

Биография этого мыслителя является лучшей иллюстрацией того разительного контраста, который и по образу жизни, и по месту, занимаемому в обществе, являют нам философы Нового времени, в сравнении с мыслителями предшествующих эпох. Вспомним: античные философы строго держались требования жить в соответствии с собственными учениями, что, естественно, в той или иной степени выделяло их из общей массы народа, предполагало определенную изолированность этих мыслителей и даже отстраненность их от государственных дел. Все, что непосредственно не составляло цели их философских размышлений, как правило, не интересовало их вообще, поэтому не удивительно, что даже чисто внешняя атрибутика - будь то одежда, характер питания, особенности жилища - были значимы в те времена в качестве манифестации той или иной философкой позиции. Совершенно иная картина наблюдается в период средневековья: хотя философы по-прежнему держатся вдали от шума светской жизни, однако теперь они прочно интегрированы в жесткую систему духовной власти и, как правило, даже являются церковными иерархами. Определенный образ жизни и здесь является чем-то значимым для судьбы философа и его идей, но теперь из него практически полностью исчезает сколь-нибудь серьезная самостоятельность и оригинальность. Эпоха Возрождения, с ее культом античной целостности и гармоничности, отчасти возвращает нас в этом вопросе ко временам дохристианской эры: мы видим здесь целую вереницу героических натур, для которых жизнь в соответствии с раз и навсегда принятым оригинальным учением была ничуть не менее значима содержания самого учения и неотделима от него.

Однако, ничего подобного мы уже не встретим среди мыслителей, относящихся к интеллектуальным традициям Нового времени. Вместе с окончательным падением средневекового дуализма, отпала необходимость и в особом противопоставлении характера жизни людей духовной культуры обыденному образу жизни мирян. Повседневный мир сам оказался окружен теперь священным ореолом, и у философов отпала нужда демонстрировать истинный образ бытия. Именно поэтому, в наступающую эпоху философы живут в условиях своего времени, будучи связанными многочисленными нитями с окружающим их социальным миром: они занимают государственные посты, состоят в переписке с монархами, а в тех немногих случаях, когда образ жизни все же выделяет их из общей массы (как, например, в случае с Кантом) последний являет собой не протест против мира, а, скорее, доведение принципов самого этого мира до уровня идеала и образца. Более того, вместе с созданием Ньютоном в 1662 г. Лондонского королевского общества, не только философия, но вся наука вообще начинает процесс своего институционального оформления, и ученые из особого, живущего по собственным этическим законам сословия, все больше начинают превращаться в частных людей, наряду с остальными гражданами, занимающих свое определенное место в системе общественного разделения труда. И подобно тому, как результаты профессиональной деятельности, скажем, сапожника или портного, оказываются совершенно независимыми от их моральных и нравственных качеств, подобно тому, как отсутствие героизма и жертвенности в поступках этих людей никоим образом не может умалить результатов их труда, подобно этому и ценность философских произведений оказывается теперь практически независимой от особенностей частной жизни написавших их мыслителей. И судьба Бекона Веруламского оказывается в этом плане особо показательной.

Френсис Беконпроисходил из очень знатного английского рода. Родившись в семье лорда - Хранителя Большой печати, будущий философ с детства оказался погруженным в атмосферу государственных дел и политических интриг, и уже в двадцать три года занял унаследованное им место в парламенте. Казалось, фортуна сопутствует одаренному юноше - его делает своим советником ближайший приближенный королевы Елизаветы - лорд Эссекс, и перед молодым Беконом открываются двери блестящий карьеры. Но мир политики - суровый мир. Эссекс впадает в немилость и Бекон, дабы спасти свое реноме, не просто отрекается от вчерашнего учителя, но даже активно участвует в его преследовании, ведет по его делу процесс, завершившийся казнью несчастного лорда. Однако, это предательство не сделало его политическую биографию безоблачной и простой: получив в 1617 году должность своего отца, а, затем, и став Лордом-Канцлером, Бекон вскоре был лишен всех званий и постов, брошен вТауэр и отдан под суд. Как видим, судьба весьма схожая с судьбами большинства мыслителей Возрождения, с одним, правда, существенным отличием: в противоположность Мору, Кампанелле, Бруно и другим деятелям той эпохи, подвергавшимся преследованиям за любовь к Истине и Свободе, лорд-канцлер оказался в тюрьме за ... взятки, на получении которых он был пойман, что называется, с поличным. Выйдя же из Тауэра всего через четыре дня, он был сослан в собственное имение, где и провел остаток своих дней в написании философских трактатов. Не правда ли, весьма необычная и даже неожиданная судьба для человека, произведения которого вошли в сокровищницу мировой философской мысли! Каковы же были его основные выводы и достижения?

Прежде всего, перу Бекона принадлежала принципиально новая систематизация и классификация наук. Разделив науки, исходя из трех способностей души, на науки памяти, фантазии и разума, Бекон не пожалел эпитетов и красноречия, дабы обрисовать жалкое состояние последних. Однако, в отличие от деятелей Возрождения, он не ограничился чистой критикой и одним из первых радикально поставил вопрос о фундаментальных причинах научного бесплодия средних веков. Философ был далек от ханжеского скептицизма, превращающего слабости человека в его позитивные свойства: причина нашего незнания кроется вовсе не в фундаментальной неспособности разума проникнуть в тайны внешнего мира, а в способе, вметоде, каким мы подходим к его познанию[55]. Именно от метода нашего обращения к природе, - утверждает он, - зависит, в конечном итоге, можем ли мы знать о ней нечто реальное, или же нет. Какой же метод господствует в современных Бекону науках - в науках, прошедших сквозь горнило схоластической мысли и являющих нам столь жалкую картину? Этим методом является дедукция, предполагающая, как известно, наличие некоей абсолютно достоверной предпосылки (аксиомы), на основе которой, путем логически корректных переходов, осуществляется получение новых выводов, положений и теорем. В геометрии и в родственных ей дисциплинах подобные посылки очевидны (ну разве не очевидным, в самом деле, является аксиома о прямой как кратчайшем расстоянии между двумя точками?[56]), однако откуда берут эти предпосылки другие области знания?

По мнению философа, источником этих предпосылок являются представления и принципы, возникающие на донаучной стадии познания и некритично заимствующиеся, затем, представителями научных дисциплин. Эти представления, сбивающие, в итоге, с истинного пути все последующие попытки объективного исследования мира, Бекон метко окрестил идолами, и, стремясь не только констатировать факт их существования, но и вскрыть наиболее фундаментальные причины появления, философ дал классификацию идолов по четырем основным типам.

К первому типу он отнес так называемые идолы рода - типичные предрассудки, имеющие свое основание в самой природе мышления человека. Прежде всего, философ отнес сюда неосознанное стремление каждого исследователя предполагать в природе больший порядок, чем он есть там на самом деле, а потому и в самых разрозненных и несравнимых вещах измышлять точки сравнения и сходства. К идолам этого же типа относится и другая закоренелая привычка человеческого мышления - принимать во внимание лишь те факты, что служат ему подтверждением какого-либо излюбленного, считающегося истинным, мнения, а не противоположные, отрицательные случаи, как бы часто они не встречались. Но и это не все. Так уж получилось, что человек в своей ненасытной жадности знаний часто оказывается не в состоянии вовремя остановиться с вопросами и пытается найти причины и основания у таких первичных принципов природы, которые могут восприниматься лишь непосредственно и безосновательно. Так появляется еще один источник пустых умствований и схоластических словопрений.

Второй тип идолов - так называемые «идолы рынка» - сюда философ относит заблуждения, проистекающие из неправильного употребления слов. Как показывает Бекон, слова для обозначения предметов окружающего мира человечество создает задолго до того, как об этих предметах у него появляется по-настоящему строгое научное знание. В итоге, ученые оказываются перед опасностью заняться исследованием не реального мира, а изучением содержания лишь... наших слов о нем. Тех самых слов, что представляют собой путанные и поспешные абстракции, весьма далекие от того, чтобы являть собой действительно научное знание о внешнем мире. Стоит ли удивляться, что построенные на такой шаткой основе дедуктивные теории оказываются, в итоге, пусты и бесплодны?

Беконовская концепция «идолов рынка» сыграла огромную роль в формировании методологии социальных наук, в рамках которых обозначенная философом проблема обрела совершенно особую остроту и парадоксальность. Как в свое время заметил известный социолог Э. Дюркгейм (1858-1917), имея дело с социальной реальностью, исследователь не может не принимать во внимание существующие в рамках этой реальности социально значимые принципы и представления, зафиксированные, естественно, в словах языка. Но как же, в таком случае, провести демаркационную линию между объективной реальностью и словами, созданными обыденным сознанием для ее обозначения - линию, необходимость которой как раз и была столь категорично провозглашена Беконом? К обсуждению этой фундаментальной методологической проблемы современного социального знания нам еще придется специально вернуться во второй части нашего курса.

Третий,выделяемый Беконом тип идолов - «идолы пещеры» - суеверия, присущие отдельно взятому исследователю и, в конечном счете, определяющиеся его личными склонностями. И, наконец, четвертый тип - «идолы театра», основу которых составляют предрассудки предшествующих теорий, принятые в силу авторитета их создателя (философ, конечно же, в первую очередь имел в виду Аристотеля), за некие абсолютные, непреложные истины.

Неизбежное наличие идолов в мышлении человека естественно предполагает и первый шаг истинно научного метода познания - тотальное сомнение с целью освобождения себя от всех априорных, к опыту не относящихся представлений. Запомним это требование беконовской методологии, ибо нам к нему вновь придется вернуться при обсуждении взглядов самого знаменитого критика английского мыслителя - Р. Декарта.

Но в каком же направлении двигаться мысли после того, как пройдя через тотальный критический акт, разум наконец-то освободит себя от всех, к науке не имеющих отношения предпосылок? Каков тот источник, что вновь сумеет наполнить содержанием разум, превратившийся в «чистый лист бумаги»? Опыт, - утверждает Бекон, - единственно лишь он способен вывести наше познание на совершенно новую колею, где только и окажется возможным обретение истины. Но этот опыт должен быть в корне отличен от обычного созерцания природы, столь характерного для исследователей прежних времен, действия которых философ сравнивает с блужданием впотьмах, когда открытие истины всецело отдается на откуп случаю. Нет, опыт, составляющий основу новой науки, должен опираться на строго разработанный метод познания, который бы превратил изучение природы в планомерно организованную, целенаправленную деятельность. По убеждению Бекона, таким методом может стать лишь индукция, в противоположность дедуктивным силлогизмам полагающая в основу познания единичные наблюдаемые факты, и лишь через их сопоставление и обобщение переходящая к формулированию общих правил и законов природы.

Конечно, индукция сама по себе была известно задолго до Бекона - первые описания ее простейших принципов и приемов мы встречаем уже в аристотелевских трактатах[57]. Однако, в предшествующей научной методологии она никогда не играла определяющей роли, и не случайно. Прежде всего, данная индуктивный метод познания предполагает вполне конкретный и, прямо скажем, весьма приземленный взгляд на человеческий разум, на связь последнего с предельными основаниями бытия. Действительно, предпочитая индуктивную методологию дедуктивной, исследователь всякий раз вынужден рассматривать собственную мысль в качестве пустой, бессодержательной и, главное, совершенно нетворческой формы, единственная задача которой состоит в адекватном наполнении себя содержанием внешнего мира. Вполне понятно, что для эпох, когда мысль еще не была однозначно противопоставлена внешнему бытию, когда разум и мир, как это было, например, в доэллинистический период истории Древней Греции, еще представляли собой некое единое, неразорванное целое, такой подход был попросту невозможен. Невозможен он был и в средневековье с его апологией божественного слова и мысли.

Но не только отсутствие необходимых мировоззренческих предпосылок не позволяло индукции в более раннии эпохи занять место методологического фаворита. Фундаментальная, практически непреодолимая слабость этого метода прекрасно может быть проиллюстрирована притчей, придуманной уже в 20 веке известным английским философом Б. Расселом (1872-1970). Представим себе, - предлагает философ, - курятник, где живет курица и куда каждый день в определенное время приходит хозяин, чтобы ее покормить. Заметив подобную регулярность, курица делает следующее, всецело индуктивное заключение: всякий раз (!), когда появляется хозяин, он приносит еду. Но в один «прекрасный» день хозяин появляется не с просом, а... с топором, и тем самым на практике показывает курице, что ей следовало бы иметь более глубокое представление о путях познания окружающего мира.

Переводя эту притчу на язык строгой науки, можно проинтерпретировать её следующим образом: индуктивная методология способна давать абсолютно строгие результаты лишь в тех случаях, когда знание нужно получить о конечном числе предметов или повторяющихся событий. Так, например, количество находящихся в комнате стульев не может быть сколь угодно большим, и, именно поэтому, рассмотрев каждый из них, можно сделать совершенно строгий вывод, скажем, такого типа: «Все находящиеся в данной комнате стулья имеют коричневый цвет и резную спинку». Однако, с того момента, когда в фокус исследовательского поиска попадают предметы, число которых потенциально неограниченно (например, материальные тела вообще), когда перед ученым встает задача не только описать наличную реальность, но и предсказать грядущие события (а ведь именно это интересует любую, в том числе и социальную науку), индуктивная методология оказывается в состоянии дать лишь более или менее вероятностное знание. Если же исследователь не учтет этих фундаментальных ограничений используемого им метода, он рискует в полной мере разделить участь курицы из приведенной выше притчи!

Придуманный Расселом рассказ, разумеется, не была известен лорду Бекону, однако фундаментальные слабости индуктивной методологии не могли ускользнуть от его пытливого ума. И, прекрасно осознавая последние, он предпринял попытку усовершенствования принципов опытного познания окружающего мира. «Бывшая до сих пор в ходу индукция, - писал он, - процесс которой состоит в простом перечислении примеров, есть нечто детское, она лишь выпрашивает свои заключения, как бы опасается опровержения своих выводов со стороны противоречащей ей инстанции и в своих высказываниях апеллирует к гораздо меньшему числу случаев, чем следует...». Именно поэтому, в рамках новой методологии должно быть введено требование рассматривать не только факты, подтверждающие сделанное обобщение, но и факты, его опровергющие - более того, их поиск следует сделать осознанным и целенаправленным. Таким путем, - считал философ, - исследователь сможет отделить от сущности явления признаки, весьма часто встречающиеся в связанных с ним вещах, и, тем не менее, не относящиеся необходимым образом к его природе. Так, исследуя теплоту, мы можем обнаружить, что свет является весьма частым спутником последней и целый ряд явлений нашей повседневной жизни - огонь, Солнце, и т.д. - будут свидетельствовать в пользу объявления света необходимым свойством только нагретых тел. Однако, исследуя с целью проверки самые различные световые явления - например, холодный, не способный ничего согреть свет Луны, или же свет, исходящий от содержащей фосфор краски - мы убедимся в опрометчивости данного утверждения. Двигаясь подобным образом, т.е. постоянно поднимаясь от единичных фактов к обобщающим их утверждениям а от этих последних обратно вниз - к единичным, но только теперь уже другим и другого типа фактам - мы, - считал Бекон, - в конечном счете придем к открытию свойств и определений, относящихся исключительно к сущности данного явления, т.е. связанных с ним всеобщим и необходимым образом.

Как видим, представления о процессе научного познания в беконовской концепции меняются в корне. От простого созерцания природы не остается и следа, и место его занимает активная, заранее планируемая познавательная деятельность человека - эксперимент. Познание есть не просто размышление и наблюдение, познание всякий раз предполагает активную, причем вполне материальную, предметную деятельность человека, и обоснование этого совершенно нового принципа научного исследования, обоснование экспериментального, а не созерцательного характера научной методологии, составило непреходящую заслугу лорда Бекона не только перед философией, но и перед всей мировой наукой.

И все же совершенствование, внесенное Беконом в индуктивную методологию, не смогло снять ее главного, фундаментального ограничения: всякий раз имея дело с конечным количеством явлений, эта методология не позволяет делать корректный вывод о свойствах всех предметов данного класса, о всеобщем и необходимом соединении в этих предметах всевозможных признаков и свойств. Предложенное английским философом итерационное движение от частных явлений к общим принципам, а затем вновь к единичным фактам, позволяло лишь снизить вероятность некорректного обобщения, но не могло полностью свести ее к нулю. Именно эта слабость явилась первой причиной, по которой индукция, при всей ее внешней привлекательности, практичности и эффективности так и не смогла занять монопольные позиции в научной методологии. Другая причина была связана с активной математизацией естествознания того времени - математизацией, с неизбежностью привносящей с собой характерные для этой науки дедуктивные традиции и весьма мало совместимой с индуктивной методологией. И не случайно, что сам Бекон весьма прохладно отзывался по поводу эвристических возможностей математики, считая ее недостаточно экспериментальной и, в силу этого, не видел за использованием математических методов в естествознании особых перспектив. Не удивительно, поэтому, что не только в философии, но и в науке того времени назревала потребность в обосновании и развитии каких-то иных, во-многом противоположных беконовским принипов научного познания. Эта потребность и была реализована одним из самых выдающихся ученых в истории человечества, мыслителем, создавшим не только принципиально новое философское учение, но и совершившим фундаментальные открытия в математике, физике и физиологии - французом Рене Декартом.