Д.И. Дубровский. Многомерность знания и незнания

В докладе проф. А.Л. Никифорова поставлены актуальные вопросы. Понятие «знание» является центральным в эпистемологии, однако допускает весьма различную трактовку. Это, конечно, вызвано состоянием современной эпистемологии, в которой зачастую слабо дифференцированы, не соотнесены должным образом друг с другом классические, неклассические и постнеклассические установки. Для современных эпистемологических разработок характерна высокая степень плюрализма и неопределенности в решении ключевых теоретических вопросов, что проявляется и в обсуждении нашей темы.

А.Л. Никифоров справедливо отмечает, что понятие знания, выработанное в рамках философии науки, «является чрезмерно узким». Попытки ограничить понятие «знание» предикатами «истинности» и «обоснованности» ведут к логическим неувязкам, ибо «ложное знание» тоже есть «знание», а многие обыденные знания, которыми мы успешно пользуемся, не являются «обоснованными». Это касается и тех случаев, когда речь идет о проблемах, предположениях, об интуитивных решениях и т.п. Очевидно, понятие «знание» должно относиться не только к «готовым», проверенным результатам, но и к процессуальным фрагментам познавательной деятельности, которые регулируются субъективными оценками и еще ждут объективных подтверждений.

Понятие «знание» и эпистемологические исследования нельзя наглухо отгораживать от рефлексии познавательных процессов в отдельных науках, в искусстве, в обыденной жизни. Продукты такой рефлексии в виде многообразных эмпирических обобщений являются необходимым материалом и пробным камнем для эпистемологических концепций. В этом отношении особенно велика роль результатов изучения познавательных процессов в психологии, когнитивных науках, социологии знания, истории науки.

На нынешнем этапе развития эпистемологии резко проявляется несостоятельность позиции радикального антипсихологизма, характерной для многих крупных философов первой половины прошлого века, например, для Гуссерля. Именно такая позиция обусловила в его феноменологической концепции ряд существенных противоречий при решении проблем интерсубъективности, перехода от «исходной функционирующей субъективности» (которую Гуссерль еще именует «Я-сам») к «трансцендентальной интерсубъективности» (что было показано А. Шютцем и др.). Ведь всякий теоретически полагаемый субъект (трансцендентальный или какой-либо иной) всегда явно или неявно связан с эмпирическим субъектом. Характер связи теоретического и эмпирического весьма сложен, составляет один из болезненных пунктов эпистемологии. Однако концепции, отрывающие теоретический субъект от эмпирического, обречены, мягко выражаясь, на неудачу. Любым утверждениям от третьего лица всегда, так или иначе, предшествуют утверждения от первого лица — даже если они по своему содержанию уже имеют или могут со временем обрести интерсубъективный статус. А постольку учет психологических описаний эмпирического субъекта неизбежен. Последние определяются путем анализа и обобщения его многообразных познавательных практик, способны выполнять стимулирующие и корректирующие функции в формировании эффективного теоретического субъекта.

В докладе Александра Леонидовича явно поддерживается установка радикального антипсихологизма. Я высоко ценю его научные публикации и питаю к нему искренние дружеские чувства, но не могу согласиться с его столь эмоциональным отрицанием той плоскости анализа знания, которая представлена в статье Э. Геттиера (по-русски его фамилию правильнее переводить «Геттье»). Действительно, значение этой статьи сильно преувеличено. Однако вряд ли возможно основательное осмысление того, что мы называем знанием, игнорируя анализ утверждения «Я знаю». Вместе с тем неверно относить такого рода анализ лишь к области психологии и лингвистики. Он не «уводит нас от реальных гносеологических проблем, связанных с истолкованием понятия знания», как говорит А.Л. Никифоров, а, наоборот, составляет важнейшую проблему современной гносеологии. В ней крайне актуально исследование самого качества субъективной реальности, в форме которого возникает, функционирует и развивается всякое знание. Именно эта задача выражает главную особенность того типа эпистемологического исследования, которое именуют постнеклассическим (я обо всем этом не раз подробно писал. См., например: Д.И. Дубровский. Гносеология субъективной реальности. К постановке проблемы // Эпистемология и философия науки. 2004, № 2; статья перепечатана в моей книге: Сознание, мозг, искусственный интеллект. М., 2007). В этой связи весьма важно соотнесение понятия знания с понятием сознания.

Содержание понятия знания многомерно, оно не поддается линейному упорядочению, не может быть адекватно выражено одной дефиницией. Поэтому задача состоит в том, чтобы осмыслить эту многомерность, выделить и соотнести друг с другом основные категориальные измерения и концептуальные планы, в которых рассматривается понятие знания. Я хотел бы здесь обратить внимание на несколько аспектов такого рода задачи.

Прежде всего, надо иметь в виду, что понятие знания логически противостоит понятию незнания, и без этого не имеет смысла. Но чтобы сохранить такое противопоставление, надо иметь знание о том, что такое незнание. Возникает парадокс, который необходимо разрешить, и для этого в фокус эпистемологического анализа должен быть поставлен субъект, его познавательные возможности и формы активности.

Не претендуя на преодоление этого парадокса, но стремясь его осмыслить, я утверждаю, что всякий субъект (индивидуальный, коллективный, институциональный и пр.) одновременно пребывает в четырех познавательных (эпистемологических) ситуациях.

1. Когда он знает, что нечто знает (и, следовательно, в той или иной форме и степени рефлексирует и оценивает собственное знание, а тем самым и незнание).

2. Когда он знает, что чего-то не знает (приобретает знание о незнании, находится в проблемной ситуации и нередко пытается решить проблему).

3. Когда он не знает, что знает (но использует это арефлексивное знание в своей практической и умственной деятельности; «неявное знание», «молчаливое знание», по словам М. Поляни, основательно исследованное им).

4. Когда он не знает, что не знает (и у него нет вопроса, он «спокоен», даже не подозревает о том, что нечто существует, угрожает ему или помогает и т.п.; это — допроблемная ситуация, которая легко определяется ретроспективно, путем указания, скажем, на то, что триста лет тому назад люди не только не знали ничего о вирусах, но и не знали, что они этого не знают; из этой ситуации вырастает проблемная ситуация, но часто ей предшествует, как я ее называю, «предпроблемная ситуация», хорошо известная в истории науки и весьма интересная для эпистемологического анализа).

Понятие знания должно учитывать четырехмерность интенциальной структуры субъекта, взаимообусловленность указанных четырех эпистемологических ситуаций. Разумеется, необходим ряд других планов анализа. Среди них — соотношение знания и веры, понимаемой в широком эпистемологическом смысле. Перспективным, на мой взгляд, является анализ соотношения понятий знания и информации, трактовка знания как вида информации. Исключительно актуально исследование знания в коммуникативном плане — одна из важнейших задач социальной эпистемологии.

Дубровский Д.И. Многомерность знания и незнания.[Д3]

Илья Романович Пригожин (1917 – 2003) — бельг. физикохимик рус. происхождения, автор работ по философско-методол. проблемам науки. В 1977 удостоен Нобелевской премии по химии за работы в области неравновесной термодинамики. Является создателем крупнейшей научной школы исследователей в области физической химии и статистической механики, известной как брюссельская школа. С 1959 — директор Международного ин-та физикохимии. С 1967 — директор Центра термодинамики и статистической физики при Техасском ун-те. С 1982 П. — иностранный член АН СССР.

Одно из главных достижений П. заключалось в том, что было показано существование неравновесных термодинамических систем, которые, при определённых условиях, поглощая вещество и энергию из окружающего пространства, могут совершать качественный скачок к усложнению. Причём такой скачок не может быть предсказан, исходя из классических законов статистики. Такие системы позже были названы его именем.

П. развивает философию нестабильности. Особое внимание он уделяет рассмотрению проблемы времени, происхождению стрелы времени, природе необратимости. Сущность происходящей в наши дни научной революции состоит, с его т. зр., в том, что современная наука о сложном опровергает детерминизм и настаивает на том, что креативность проявляется на любом уровне природной организации. Природа содержит нестабильность как существенный элемент, как правило, имеет место не единичная бифуркация, а целые каскады бифуркаций, в результате которых возникают новые макроструктуры, поэтому мы не можем предсказать, что произойдет; будущее открыто. Мир находится в становлении, участниками которого являемся мы сами. Тем самым наука обретает и новое человеческое измерение, ведет к новому диалогу «человек — человек», цель которого — обеспечить предпосылки выживания общества в целом.

Соч.: «От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках». М., 1985; «Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой», (в соавт. с И. Стенгерс). М., 1986; «Время, хаос, квант», (в соавт. с И. Стенгерс). М., 1994; «Конец определенности». Ижевск: РХД, 2001; «Определено ли будущее». Ижевск: ИКИ, 2005.