Пик напряжения
Для ванны и моциона генералу Паулюсу не нужно было прыгать на паром, его штаб-квартира располагалась в шестидесяти километрах от сталинградского ада. Патефон играл классику, повар заботился о пищеварении. Донимали репортеры – каждый хотел первым зафиксировать величайший триумф германского оружия, взятие Сталинграда. Паулюс был мил с прессой, но от определенных суждений отходил. Когда будет взят город? «Этого можно ждать в любое время». Произошел казус. Несколько германских газет уже вышли со специальными выпусками «Stalingrad Gefallen!» Кипы газет ждали письмонош, но Геббельс решил перепроверить радостную информацию. Однако Паулюс, при всей улыбчивости и любезности, не мог дать утвердительный ответ. Газеты уничтожили.
Германская полевая разведка желала знать, каковы людские ресурсы русских. Если немцы несут такие потери, то какими же должны быть потери советских воинских частей? Именно на этот вопрос пытался ответить начальник разведки 71-й дивизии полковник Гюнтер фон Белов (брат военно-воздушного адъютанта Гитлера). И единственным ответом было: колоссальные. Несколько тысяч гвардейцев лежали на склонах Мамаева кургана, чтобы на несколько дней продлить время подготовки нашей промышленности, наших военных училищ, наших матерей, чтобы встали завтра в строй младшие братья.
Потрясшая мир эффективность вермахта начала снижаться по мере смещения на восток зоны германской оккупации, дошедшей до Волги. Здесь эта линия остановилась, и вот уже месяц держалась на одном месте. Вермахт прошел тысячи километров от французского Бреста до калмыцкой Элисты, но несколько сот метров от Мамаева кургана до Волги он пройти не смог. Самый страшный период, когда весы истории колебались – между 13 и 25 сентября 1942 года. Те, кто выстоял в эти дни в Сталинграде, – люди необыкновенной отваги, люди безграничного самоотвержения. Склоним перед ними голову, лихая им досталась доля.
Немцы при этом допустили ряд ошибок, им прежде не свойственных. Сузив зону решающих боевых действий до масштабов города, они сами же ограничили свободу своих действий. Такое сужение фронта помогало защитникам города быстрее перебрасывать резервы на критически важные участки резко сократившегося фронта. Теперь уже ни о каких отвлекающих ударах не могло быть и речи. Воля стояла против воли, русская готовность к самопожертвованию противостояла яростному немецкому неверию в переменчивость судьбы.
Отдельными эпопеями стали бои за Центральный универмаг, за отдельные здания в центре города. Теперь линия фронта проходила в тридцати метрах от позиций противников. Разрывы авиабомб и снарядов вызывали фонтаны кирпичных осколков, летевшие и в сторону атакующих, и в направлении обороняющихся. Летчикам сверху трудно было рассмотреть красный флаг со свастикой, распластав который немцы обычно обозначали свои позиции. Сигнальные ракеты применялись для обозначения «своих и чужих» все чаще, но и это мало помогало. Крики раненых оказались незабываемыми. Немецкий ефрейтор пишет в дневнике: «Это нечеловеческие звуки. Тупой крик раненого зверя – вот что это такое». Для эвакуации раненых дожидались ночи, что для многих было поздно.
Сравнивать письма немецких солдат и советских весьма сложно. Доминирующая тема германских писем – тоска по дому, семье, оставленному миру. В письмах советских солдат есть очевидное желание подняться над горем бытия и неизменно присутствует если не стоическая, то более светлая нота. О доме почти ни слова, много о том, что «немцам нас не одолеть», о том, что на войне очень тяжело, о том, что «все в порядке». Разумеется, пишущие знали о цензуре. Но собственно стиль общения, стиль восприятия горя, войны, разлуки, мироощущение при помощи цензуры не изменишь.
А в Германии, будучи уже не в состоянии держать население в неведении, германское министерство пропаганды объявило битву в Сталинграде «величайшей битвой на истощение, которую когда-либо видел мир». Различие в восприятии войны сказывалось, в частности, в подаче хода сражения. Каждый день немецкие пропагандисты аккуратно складывали столбцы цифр потерь обеих сторон и при помощи этих цифр доказывали всей Германии, что Россия теряет гораздо больше своих воинов и недалек тот момент, когда ей некого будет выставлять перед немецкими танками. А главным идеологическим мотивом советской стороны было утверждение бездонности преданности советских солдат своему долгу, дому, родине. Советские комментаторы не делали акцент на подсчете потерь, они подавали случаи героизма, изображали войну как очень тяжелую работу, сделать которую за нас никто не сможет. Так что два стиля освещения войны удивительным образом попросту не состыковывались. Цифровым выкладкам противостояла стоическая убежденность – без бравады, с великой горечью и решимостью.
28 сентября 1942 года Гитлер в берлинском Шпортпаласте заверил 12 тысяч молодых офицеров, что после трудностей зимы 1941–1942 годов ничто уже не может быть большим испытанием для Германии. Сталинград будет взят в ближайшее время, «и, можете быть уверены, уже никто не сдвинет нас с этих мест». А затем последует общий бросок через кавказские перевалы. Зал взорвался овациями, но впервые немалое число присутствующих позволили себе «роскошь сомнения». То был один из первых случаев, когда Геббельс доверяет дневнику скептицизм в отношении слов Гитлера. А авиаадъютант Гитлера фон Белов впервые приходит в выводу, что фюрер начинает обманывать сам себя относительно становящейся все более жесткой реальности.
Магнитом всеобщего внимания продолжал оставаться Сталинград. При этом немцам не хватило критического чутья в отношении трясины, в которую они опускались все глубже. Как справедливо указывает британский историк Б. Лиддел Гарт, «оказаться втянутыми в уличные бои – всегда не в пользу наступающего, но особенно пагубно это было для армии, основное преимущество которой в маневренности. В то же время обороняющаяся сторона мобилизовала отряды рабочих, которые сражались с яростью людей, домам которых угрожала непосредственная опасность.… Войдя в пределы города, наступление немцев раскололось на множество частных атак, и это тоже уменьшило мощь их удара».
В критической обстановке следовало беречь резервы, ведь подлинной развязки не видно даже на горизонте. Между 1 сентября и 1 ноября – в критическое время битвы бессмертная 62-я армия получила в качестве подкреплений только пять стрелковых дивизий. А в далеких городах и весях Жуков набрал за этот период 27 новых стрелковых дивизий и девятнадцать бронетанковых бригад, оснащенных новым оружием и имеющих в качестве командного состава достаточно опытных офицеров. Постепенно их приближали к зоне подготовки – в район между Саратовым и Поворино. И когда резерв Германии стал иссякать, резерв Советского Союза начал постепенно увеличиваться – ведь Жуков обязан был думать о будущем. И во многом поэтому он был скуп даже в отношении Чуйкова.
17 сентября Чуйков запросил дополнительных подкреплений – у немцев они прибывают постоянно. «Мы истекаем кровью». Вечером этого дня через Волгу переправилась морская пехота Балтийского и Северного флотов, а затем 137-я танковая бригада. Они блокировали продвижение немцев к устью Царицы, часть войск уцепилась за железнодорожные пути к востоку от Мамаева кургана.
Потомкам издалека не понять самого страшного в окопной войне. В полночь на 18 сентября Чуйков с помощниками потеряли терпение и отправились (что можно было сделать лишь по воде) в Красную слободу, где, по сведениям, была баня. Пар, усталость и наркомовские граммы сделали свое дело, и удерживающие вермахт командиры едва не проспали рассвет. Бег к Волге завершился гигантским прыжком командарма на последний уходящий паром. Паромщик был нимало удивлен, рассматривая документы генерала, но вынужден был возвратиться и подобрать всю компанию. Через несколько часов посвежевший Чуйков перенес свой штаб на довольно открытое пространство на берегу Волги между «Красным Октябрем» и «Баррикадами». На его беду рядом находился резервуар с нефтью, по поводу которого все легкомысленно утверждали, что он пуст.
День 18 сентября начался с наступления безуспешно пробивающихся с севера армий. В полшестого утра две наши дивизии выступили в качестве авангарда наступления. Но танки со слабой броней, Т-70 и Т-60, «горели как свечки». Когда во второй половине дня штурмовики и бомбардировщики возвратились в небо 62-й дивизии, для Чуйкова это был ясный признак плохих дел у северных армий. Жизнь пошла как прежде. Ударные роты среди вокзальных путей встречали германские контратаки, на Мамаевом кургане шел неизменный смертный бой.
Напомним, что морские пехотинцы взяли штурмом огромное здание хлебного элеватора. (Парадоксально германское командование на специальном знаке участнику сталинградской эпопеи изобразило именно этот элеватор, который по праву можно назвать символом советской стойкости в битве). Дальнейшее в отчете советской морской пехоты: «Танки и пехота противника, примерно в десять раз превосходящие нас по численности, начали атаку с юга и запада. Первая атака была отбита, но началась вторая, затем третья, а координирующая огонь рама висела над нами. Она корректировала огонь и вела наблюдение за нами. В целом на протяжении 18 сентября были отбиты десять атак.… Имевшееся на элеваторе зерно загорелось, вода в пулеметах испарилась, раненые мучались от жажды, но поблизости воды не было. Мы защищались в течение трех дней. Жара, дым, жажда – наши губы потрескались. В течение дня многие из нас залезали на высокие точки элеватора и оттуда стреляли по немцам; ночью мы спускались вниз и образовывали кольцо обороны вокруг здания. Наше радио было выведено из строя в первый же день, и у нас не было связи в нашими частями».
Моряки шутками встречали очередной снаряд, они демонстрировали безумную лихость. Враг признал их бравое презрение к смерти. К территории элеватора подошел танк с белым флагом. Защитникам элеватора предложили сдаться «героической германской армии». Но на дворе был не 1941 год, размышления о сдаче не входили в круг мыслей героев в матросских тельняшках. В ответ немцев послали к черту, а когда они решили удалиться на танке, то подорвали танк. Матросы военно-морской пехоты не были глупы, и они знали, как ответят уязвленные немцы. Но о сдаче не могло быть и речи. В течение трех дней германская артиллерия нещадно била по огромному бетонному зданию. Зерно они зажгли зажигательными бомбами, стены пробили динамитом. Но когда их пехота начала громоздиться на металлические лестницы, моряки пустили в ход кинжалы. Не страх и не смерть мучили морских пехотинцев, а лютая жажда. В отчаянии они пробрались по полю к германской батарее и натиск их был столь стремителен и ужасен, что немцы бежали стремглав. Бидоны с водой – вот к чему бросились измученные храбрецы. Вода сморила их быстрее любого хмеля, и часть из них очнулась в германских подвалах. Немцы же быстро оприходовали оставшееся зерно, оно им понадобится позже.
А вот как та сторона воспринимала битву в городе, особенно упорную у элеватора.
«16 сентября. Наш батальон вместе с танками атакует элеватор, из которого вьется дым – горит находящееся в нем зерно, русские, кажется, сами его зажгли. Варварство. Батальон несет тяжелые потери. В каждой из рот осталось не более шестидесяти человек. Элеватор защищают не люди, а дьяволы, которых не может уничтожить ни пламя, ни пули.
18 сентября. Борьба продолжается внутри элеватора. Русские, которые находятся внутри, обречены; командир батальона говорит: «Комиссары приказали этим людям умереть в элеваторе». Если все здания в Сталинграде будут защищаться, как это, тогда никто из наших солдат не вернется в Германию.
20 сентября. Битва за элеватор продолжается. Русские стреляют со всех сторон. Мы продолжаем сидеть в нашем подвале; на улицу выйти просто невозможно. Старший сержант Нушке был убит сегодня, когда перебегал улицу. Бедняга, у него осталось трое детей.
23 сентября. Сопротивление русских в элеваторе преодолено. Наши войска движутся в сторону Волги. Мы нашли в элеваторе около сорока мертвых русских. Половина из них в морской форме – морские дьяволы. Тяжело раненый русский, который не может даже говорить, взят в плен».
Этот тяжелораненый – Андрей Хозяинов – выжил. Вот выдержка из его описания тех же событий, но с другой, нашей стороны.
«Пришло 20 сентября. В полдень двенадцать вражеских танков пошли на нас с юга и запада. У нас заканчивается боезапас для противотанковых ружей, и не осталось больше гранат. Танки приблизились к элеватору с двух сторон и начали стрелять по нашему гарнизону прямой наводкой. Но никто не дрогнул. Наши пулеметы и автоматы продолжали стрелять по пехоте противника, не давая ей войти в элеватор. Снаряд попал в пулемет «Максим» и его пулеметчика, во второй пулемет попал осколок. У нас остался лишь один легкий пулемет.
Разрывы снарядов повредили бетон и зажгли зерно. Нам не видно друг друга из-за пыли и дыма. За танками немцев появились автоматчики, их около двухсот. Они ведут себя очень осторожно, бросая гранаты прямо перед собой. Это позволяет нам схватить несколько гранат и швырнуть их назад. Немцам удалось войти в элеватор с широкой его стороны, но мы немедленно направили наши автоматы на то место, куда они ворвались. Стрельба вспыхнула внутри здания. Мы чувствовали и слышали дыхание и звук шагов вражеских солдат, но мы не видели их из-за дыма. Мы стреляли по звуку. Ночью мы пересчитали наши запасы. Оказалось немного: полтора барабана на пулемет, по двадцать патронов на каждый автомат, от восьми до десяти патронов на каждую винтовку. Для защиты этого не хватало. Мы были окружены, но решили пробиваться на юг, в район Бекетовки, поскольку к северу и востоку стояли вражеские танки.
В ночь на двадцать первое, прикрываясь автоматами, мы начали выход. Начало было удачным, немцы этого не ожидали. Мы прошли через овраг и пересекли железнодорожную линию, когда наткнулись на минометную батарею, которая только что, под покровом темноты, заняла новую позицию. Мы захватили три миномета и ящик с минами. Немцы разбежались, оставив не только семерых мертвых, но и хлеб с водой. А мы умирали от жажды. Мы могли думать только о воде. И мы пили в темноте до изнеможения. А затем съели оставленный немцами хлеб и продолжили путь. Что случилось с моими товарищами, я не помню, потому что я открыл глаза только 25 или 26 сентября в мокром и темном подвале…. Открылась дверь, и вошел автоматчик в черной форме. Я попал в руки врага».
Оборона элеватора произвела такое впечатление на немцев, что Паулюс, как уже говорилось выше, избрал элеватор в качестве эмблемы частей, сражавшихся в городе, – был создан специальный шеврон с его изображением.
Для помощи рвущейся с севера армии Москаленко Чуйков собрал особую группу с несколькими танками. Приказ им: удар навстречу в северо-западном направлении. Но вторая атака 1-й гвардейской, 66-й и 24-й армий, начатая 19 сентября была не более успешной, чем предшествующая (днем ранее). Защитники города отныне могли полагаться лишь на себя. 20 сентября немцы сконцентрировали свои усилия на железнодорожном вокзале, уже представлявшем собой груды металла и бетона. Стены опали, металлические переборки прогнулись, железо треснуло, а воины продолжали сражаться. Но батальон дивизии Родимцева – а это был он – начал ощущать свою отрезанность от основных сил. Немцы продвигались с трех сторон. «Положение с боеприпасами серьезное. О сне и пище не может быть и речи. Хуже всего жажда. В поисках воды – прежде всего для пулеметов – мы подорвали помпы, надеясь, что в них есть немного воды». Ночью немцы взорвали стену, за которой укрывались наши бойцы и забросали помещение гранатами. 21 сентября остатки батальона разделились надвое.
На пути первого отряда – в соседнем «Универмаге» – завязался рукопашный бой, окончившийся только с гибелью последнего нашего солдата. Батальон медленно, метр за метром отступал к Волге. Последний на этом пути дом находился на углу Краснопитерской и Комсомольской улиц. Здесь последние сорок человек держались пять дней и ночей. «В узком просвете полуподвального окна мы установили тяжелый пулемет с последними патронами… Две группы по шесть человек каждая отправились на третий этаж. Их задачей было взорвать стены и приготовить кирпичи, чтобы бросать их в немцев. Место для тяжелораненых устроили в подвале».
Ухаживавшая за ранеными Люба Нестеренко умирала от раны в грудь. Не было воды, пищей была горсть зерна. В своей домашней крепости Антон Драган установил пулемет на пути возможных нежданных гостей. Когда послышался звук танкового двигателя, Драган послал своего солдата вниз с противотанковым ружьем и тремя последними патронами к нему. Увы, немцы перехватили его. Вскоре зелено-серые мундиры появились в пролете, в котором их ждал молдаванин Драган. И тяжелый пулемет в нужное время ударил по колонне немцев – последняя лента в 250 патронов – они были использованы с толком. Потом он лежал, раненный в руку, глядя на ставший бессмысленным пулемет, безучастно глядел на холм немцев перед своим пулеметом.
Их осталось девятеро. Немецкая речь привлекла их внимание, и они осторожно выглянули из того, что прежде было окнами. Немцы вели на расстрел их товарища, раздались выстрелы. Обняв друг друга, девятеро попрощались. Кто из них тогда спрашивал национальность друга? Разве это не общая наша героическая история, которая дает смысл жизни? На стене Драган написал слабеющей рукой: «Здесь сражались и умирали за свою родину гвардейцы Родимцева». Читатель, если ты не дрогнул, глядя на эту запись, на это великое признание в любви к своей стране девяти простых парней, стоящих на пороге смерти, закрой эту книгу.
На дом пошли немецкие танки, и стены рухнули. Драган и его товарищи оказались в чем-то, похожем на подвал. Воздух заканчивался, и надежда была связана с поиском выхода из темного подземелья. Они начали разгребать завал. Надежда не умирает даже последней. Поток воздуха ворвался в некое подобие склепа. И кто-то увидел в осеннем сталинградском небе звезды. Драган послал наиболее сильного из своих ребят разведать округу. Тот вернулся примерно через час и доложил обстановку. Дом окружен немцами, и выходить надо по одному. Слева от себя они слышали непрекращающуюся канонаду на Мамаевом кургане. Но Комсомольская улица, принадлежавшая теперь немцам, была пустынна и тиха. Первая попытка покинуть руины оказалась неудачной – они почти наткнулись на немецкий патруль и отпрянули назад. А вскоре темные тучи заволокли луну, и шестеро гвардейцев – все раненые – постарались выбраться из руин. На пути к Волге оказался немецкий патруль, но шум был бы убийственен. И в дело пошли ножи. Драган послал одного из гвардейцев прокрасться к немецкому патрулю и вскоре тот, надев плащ-палатку убитого немца, подошел ко второму немецкому патрульному – и путь был свободен. У кромки воды их уже не мог остановить никто. Они не могли утолить жажду, их потрескавшиеся губы прильнули к холодной воде. Никогда Мать-Волга не поила более преданных своих сыновей.
Наверху немцы обнаружили обоих своих покойников и подняли тревогу. В такой обстановке Драган и его друзья сумели соорудить некое подобие плота, благо бревна и доски валялись повсюду, и оттолкнулись от берега. Течение, такое легкое и свободное, подхватило своих сыновей, а немцы неприцельно стреляли в осеннюю темень. За мгновения перед рассветом плот причалил у острова Сарпинский. Наши артиллеристы обнаружили изможденных, раненых, но живых людей. После завтрака Драган написал рапорт. Из Первого батальона осталось шесть бойцов. Остальные полегли на Центральном вокзале и на Красной площади Сталинграда, выполнив свой долг до конца. Центральной частью города владел враг.
Теперь гарнизон города защищал только северный индустриальный район. Лишенные хода, советские танки закопаны по башню в землю. Защитники города сознательно пропускали и направляли немецкие танки под огонь этих башен. Немцы перестали посылать танки – в разбитом городе это были слишком приметные и хорошие цели. В прижатых к реке кварталах дымилось немало их черных остовов. Чуйков рассредоточил оставшихся солдат по небольшим мобильным группам, предназначенным для быстрых атак и незамедлительного отхода. На юге его позиции еще продолжал защищать многострадальный элеватор, но рядом 24-я танковая дивизия немцев вышла на главную пристань. Теперь 62-я армия могла ожидать удара с тыла, не надеясь при этом на помощь с противоположного берега Волги. Пришлось организовать временную пристань у завода «Красный Октябрь» и еще севернее – в поселке Спартановка. Теперь следовало ожидать наступления немцев вдоль берега Волги с юга на север.
Помощь, как всегда, подошла со стороны Волги. Рано утром 23 сентября 284 пехотная дивизия полковника Батюка (сибиряки) переправилась в распоряжение 62-й армии. Немцы запускали осветительные парашюты, чтобы увидеть, кто еще встал на смертный путь. Приход этой дивизии предотвратил немецкое движение параллельно реке. Батюк – симпатичный украинец среднего роста, стройный, темноволосый, страдал тяжелой болезнью, связанной с дефектами кровотока. Он периодически мучился так ужасно, что не мог идти и солдат нес своего командира, но делал это только ночью – Батюк ни за что бы не показал своей слабости перед строем. Батюк, украинский парень, сражался за свою Родину и не было силы, способной его остановить в этой борьбе. Как и Родимцев ранее, он пришел в нужный час – положение было ниже критического.
История России – это история смешения наций и национальностей. Само имя рус говорит о скандинавских корнях. Славяне, угро-финны, тюркские народы – только жестокий и коварный враг мог пытаться поссорить, разорвать это единство, оно выстрадано невероятной кровью. Неуместен даже пересчет гениев в едином венке единой страны. Мы прожили тысячелетнюю общую историю, и эта наша общая дорога сплотила, сделала единой всю семью исторически объединившихся и смешавшихся народов. И украинец Батюк, преодолевая смертные муки, закусив губы, встал в единый строй, который делает всех нас непобедимыми. Он, его потомки и родные владеют нашей страной по самому большому праву. Сталинград еще раз самым очевидным образом слил воедино нашу кровь, нашу историю, наше психологическое восприятие мира, наше будущее. Святотатством было бы забыть этот наш общий опыт ради предательских сирен сепаратизма.
Батюку поставили задачу выбить немцев с Центрального причала и сомкнуться с теми частями, которые оказались в изоляции южнее реки Царицы. Сибирские солдаты оттеснили немцев к уже неузнаваемому внешне Центральному железнодорожному вокзалу. В центре прежнего города образовалось кровавое месиво, ярость обеих сторон стала достигать невозможного человеческого предела. Отвратительным было попадание немецких зажигательных бомб в нефтеналивную баржу, что зажгло саму реку. Дым горящей нефти заволок то, что осталось от города и его защитников. Чад горящей реки едва не погубил штаб армии.
24 сентября 1942 года германские войска окружили Сталинград с трех сторон, и, казалось, они уничтожают последние линии обороны города. Паулюс перегруппировал свои части так, чтобы всей мощью обрушиться на отбитый непокорный центр и северную часть города. Здесь огромные три завода, о которых мы говорили выше, стояли как три крепости с предмостными укреплениями в виде жилых кварталов рабочих. Подъездные железнодорожные пути образовывали своеобразные петли, и эти подобия теннисных ракеток, der Tennisschlager, очень скоро станут кошмаром для германских атакующих частей.
Почти уничтоженному городу в эти дни более всего требовались саперы и минеры. Чуйков стал создавать кольцо обороны от танков, и мины устанавливались на основных направлениях, прежде всего от устья реки Мечетка, вдоль ее левого берега к Вишневому оврагу, минуя лес, и по северному склону Долгого оврага до Волги. Особые части готовились на случай неожиданного немецкого прорыва. Позади работали переправщики – без них защитникам города было не выстоять. (После взрыва 18 сентября прибывших боеприпасов на месте выгрузки, на берегу Волги, Чуйков приказал прятать оружие и боеприпасы в траншеях, точнее, в специальных пещерах не ближе 500 метров от берега.)
Впервые мы начинаем видеть не только самоотверженную, но и все более эффективную работу советской авиации – она сверху начинает прикрывать путь поступления вдоль левого берега Волги боеприпасов. Шестьдесят вылетов в день вдоль линии Красный Кут – Астрахань и тридцать вылетов на ветке Верхний Баскунчак – Сталинград. Встает заря поворота в германском всевластии в воздухе. Встает медленно, и боеприпасы приходится выгружать за двести с лишним километров от мест погрузки на баржи и перевозить грузы на грузовиках. Пехоте приходилось бесконечно долго шагать по безжизненной заволжской степи. Затем наступило время укрепить силы переправы. Давно прошло то время, когда командующий Волжской флотилией контр-адмирал Рогачев жаловался в начале 1942 года адмиралу Кузнецову, что, назначенный командовать речной флотилией, он «пропустит войну». Никому еще из морских офицеров не досталось более плотного знакомства с ней. Ежедневно германские асы выискивали и топили все движущееся по Волге. А уцелевших ждали аккуратные немецкие артиллеристы.
Ставшая активной силой начиная с 10 июля 1942 года, Волжская флотилия состояла, во многом, из прежних мирных речников и рыбаков. Без самоотвержения этих людей Сталинград задохнулся бы в стальных объятьях вермахта. Каждый причал имел свою собственную группу, обеспечивающую путь через Волгу, быструю разгрузку и уход от небесного зверя. Инженеры 62-й армии были ответственны за содержание и ремонт судов и барж переправы. Боеприпасы и продовольствие везли на правый, западный берег, раненых – на левый, плоский, заволжский.
После 25 сентября генерал Чуйков реорганизует свои силы, зная, что решающий германский штурм не за горами. Укрепляется район вокруг Мамаева кургана и окрестности реки Мечетки. Ночью по балкам и оврагам перемещались бойцы, чтобы замереть днем. Ожидание становится нестерпимым.
Дата добавления: 2015-02-25; просмотров: 870;