Опасения

Германские войска вошли уже не только в пригороды Сталинграда, но захватили значительную часть его центра. Из своего бункера в Виннице Гитлер требовал «сконцентрировать все возможные людские резервы и захватить в максимально короткое время весь Сталинград и берега Волги». Но дни превращались в недели, а шестая армия генерала Паулюса так и не владела контролем над Сталинградом. Напряжение было таково, что и в вашингтонском Белом доме, и в московском Кремле октябрь 1942 года называли самым критическим временем всей войны.

В Москве не знали, что и в штаб-квартире Гитлера летняя эйфория постепенно уступает место растущей обеспокоенности, что у немцев свои сложности. Истерия фюрера, замкнувшего на себя решение задач, к которым он профессионально не был готов, усугубила германскую ситуацию. Гитлер считал, что группа армий «А» целенаправленно тормозит осуществление поставленных перед ней задач. Выше мы уже говорили о снятии со своего поста фельдмаршала Листа – этого первоклассного германского фельдмаршала-профессионала и о назначении Гитлером на его местосебя. Главное отличие Гитлера от тех военачальников, которых он вызывал к себе в Винницу заключалось, как полагал фюрер, в том, что они не знали еще, что с русскими уже все покончено. Возможно, такое радостное знание стимулировал маршал авиации и наследник фюрера Геринг, который ссылался на доклад командующего четвертым воздушным флотом фон Рихтгофена о ситуации в районе Сталинграда: вблизи нет достойной упоминания боевой части.

Гитлер уже отдал приказ заменить в ОКВ Йодля, но помедлил, а потом то ли простил, то ли забыл о наказании. (Йодль поделился выводами из полученного урока с генералом Варлимонтом: «Диктатору, исходя из психологической необходимости, не следует никогда напоминать о его собственных ошибках – ради поддержания его уверенности в себе, конечного источника его диктаторской силы». Гитлер прежде хотел заменить Йодля Паулюсом, а во главе 6-й армии (о которой он говорил, что с нею «он может штурмовать небеса») поставить генерала Зейдлица. Но Кейтель-»лис» и прочие друзья Йодля сумели отвести от него грозу.

От Паулюса неустанно требовали взятия Сталинграда, чем только усугубляли тик левой стороны его лица. Наблюдатели, не имеющие опыта городских боев, не могли понять сложностей Паулюса. Почему город не взят до сих пор? Не все представляли себе, что он воевал в городе восеьмью дивизиями, а одиннадцать дивизий прикрывали фронт в двести километров. Особенно велико напряжение на севере, где корпуса 11-й армии Штрекера, 8-й армии генерала Гейтса и 14-й танковой армии Хюбе сдерживали напор четырех советских армий, рвущихся к защитникам Сталинграда с севера.

Все неудачи Гитлер перекладывает на касту узколобых военных. «Профессионализм» становится в его устах бранным словом. Здесь нужно сказать, что не все в этой касте разделяли веру в правоту и необходимость сталинградской бойни. Командующий 14-м танковым корпусом генерал Витерсхайм, чьи танки в свое время разрезали Францию, соревнуясь с Гудерианом (и которые первыми вышли на берег Волги), подал докладную, требуя убрать его части из района Рынка, где они постепенно уничтожаются советской артиллерией. (С ним поступили жестоко – он лишился должности и жил в качестве частного лица в Померании, взяв во второй раз оружие лишь как простой боец ополчения – фольксштурма – в 1945 году.) Еще одной жертвой настроя на упорное выжигание противника из сталинградских развалин стал командующий 4-м танковым корпусом генерал фон Шведлер, так успешно действовавший против Тимошенко в мае 1942 года. Он был первым принципиальным критиком сосредоточенности на развалинах неживого города, сторонником выхода из сталинградской западни, пока русские не воспользовались слабостью германских флангов. Как пораженца его лишили командных постов и воинской пенсии.

Давно уже назревал конфликт между Гитлером и начальником штаба сухопутных войск Гальдером. Побывавший в Виннице Манштейн был поражен натянутостью их отношений. Гитлер распекал педантичного Гальдера как человека не имеющего подлинного боевого опыта, – намекая на свой окопный опыт Первой мировой войны. В ответ Гальдер едва различимо говорил, что для управления войсками требуется специализированное образование. Непосредственный конфликт не стоил выеденного яйца. Речь зашла о дате определения номера одной из советских дивизий, переводимой на юг. Гальдер присовокупил к спору аргумент о необходимости укрепить войска фельдмаршала Клюге (группа армий «Центр»).

Гальдер уже в конце сентября отметил «постепенное истощение» шестой германской армии. Дилемму Гальдера его тогдашний коллега и военный историк К. Типпельскирх определяет так: «Какое значение имел бы захват всех нефтяных районов Кавказа и Волги, которую стремились представить как важнейшую коммуникацию русских, когда к тому времени они уже создали восточнее Волги другие коммуникации?» Оценка возможностей противника, произведенная в штабе сухопутных сил (как вскоре выяснилось, вполне правильная), внушала серьезные опасения. На эти соображения и наблюдения и опирался генерал-полковник Гальдер в своих докладах». За это и не терпел его жрец «волевого фактора» Гитлер. Ледяным тоном главнокомандующий вооруженными силами Германии объявляет своему начальнику штаба сухопутных сил, что оба они нуждаются в отдыхе и приведении в порядок нервов. Один из них не может помочь другому. Гальдер молча поклонился и пошел паковать чемоданы со словами: «Я убываю». Последнее, что он сделал в винницкой штаб-квартире Гитлера, – написал короткую записку тому, кого считал своим учеником и другом, – командующему 6-й армией. «Сегодня я оставил мой пост. Позвольте мне поблагодарить вас, мой дорогой Паулюс, за вашу лояльность и дружбу и пожелать вам дальнейших успехов как вождю, которым, как вами доказано, вы являетесь».

Насущной для Гитлера задачей было нахождение нового начальника штаба сухопутных войск. Его выбор остановился на предложенном адъютантом Шмундтом генерал-майоре Курте Цайцлере, энергичном сорокасемилетнем офицере, амбициозном и динамичном, верном поклоннике фюрера, успешно справившемся с обязанностями начальника штаба у фельдмаршала Рундштедта на Западе. 24 сентября изумленного Цайцлера, отличавшегося маленькой головой и быстрой реакцией, вызвали к Гитлеру и, возведя в ранг полного генерала от инфантерии, предложили пост, прежде занимавшийся Гальдером. Цайцлер был моложе и пользовался репутацией очень волевого человека. Гальдер принадлежал к верхнему слою германского генералитета и имел авторитет, превышающий влияние командующих группами армий, чего у Цайцлера не было. Ему нужно было этот авторитет еще завоевать. В определенном смысле Цайцлер был антитезой Гальдера, у него были свои достоинства, но среди генералитета этот маленький плотный человек, которого называли «состоящим из трех шаров», не пользовался престижем Гальдера. Он участвовал в польской войне начальником штаба корпуса, в войне против Франции – начальником штаба танковой группы Клейста. В дальнейшем он в основном занимался береговой обороной на западе. Гитлер попросту считал, что высокий пост оглушит неизбалованного судьбой генерала. Как полагает Лиддел Гарт, «Гитлер учитывал то обстоятельство, что ему будет легче обсуждать срочную проблему наступления к Каспийскому морю и Волге хотя бы потому, что Цайцлер первое время окажется под влиянием внезапного назначения на высший пост».

При этом Цайцлера не следует считать простым сикофантом. Уже на первом совещании с участием Гитлера и двадцати высокопоставленных офицеров он, как и все, выслушав диатрибу против штабного состава, обратился к Гитлеру со следующими словами: «Мой фюрер, если у вас есть претензии к штабу, скажите мне об этом наедине, но не в присутствии такого числа офицеров. В противном случае вам придется искать другого начальника штаба армии». Отдал честь и вышел из комнаты. Все ожидали бури, но Гитлер на удивление обмяк и обратился к окружающим с блуждающей полуулыбкой: «Он ведь вернется, не так ли?» Но те, кто ожидал появления в руководстве новой твердой руки, ошибся. В первом же обращении к сотрудникам ОКХ Цайцлер сказал: «Я требую следующего от каждого штабного офицера: верить в Фюрера и в его метод командования. Он обязан испытывать уверенность в отношении каждого находящегося в его окружении офицера. Я не нуждаюсь ни в ком из штабных офицеров, которые не могут подчиниться этому требованию». Цайцлер при этом постарался ослабить влияние на Гитлера Кейтеля и Йодля, стремясь обсуждать события на Восточном фронте с глазу на глаз с Гитлером.

Назначение взятого с Запада генерала Курта Цайцлера с точки зрения мирового конфликта было важным потому, что Гитлер окончательно меняет систему управления германскими войсками. На начальной стадии осуществления «Барбароссы» сухопутные войска, возглавляемые Браухичем и Гальдером, работают как традиционно эффективный прусский военный механизм. Кризис под Москвой пожирает Браухича и всех командующих группами армий, ослабляет при этом ОКХ как управленческий комплекс. Назначение Гитлером себя главнокомандующим потрясло систему. На пути к всевластию и интуитивному руководству стоял последний принципиальный выразитель технических доблестей старой школы – генерал-полковник Гальдер. Разумеется, он мог раздражать Гитлера и по личным характеристикам, но прежде всего потому, что Гитлер не видел в нем признания себя в качестве верховного главнокомандующего. Если прусская каста не признает нового военного гения, тем хуже для касты. Ее представители уходят в тень. Влияние приобретают нацистские «младотурки» типа адъютанта Гитлера Шмундта, о которых, в плане стратегических способностей, сказать нечего.

Цайцлер был призван потому, что никогда не видел Гитлера просящим совета у своих генералов, он был заведомо подчинен Гитлеру как «творцу истории». Аппарат ОКХ уже деградировал. В ОКВ Кейтель (скорее) и Йодль (несколько позже) превращаются в простых проводников «гениальной интуиции фюрера». Гитлер демонтирует принятую в 1933 и оформленную в 1936–1938 годах систему симбиоза с позднекайзеровсим генералитетом. Нацистские выдвиженцы не породили гениев, они оказались способны лишь бестрепетно вести немецких солдат в горнило потерявшей стратегическую нить войны. Тип генерала-стратега, тип, знакомый от Шарнгорста до Людендорфа, уходит в тень. Нацистскому режиму оказались нужнее такие поверхностные «герои», как Роммель, и такие рабочие лошадки, как Модель.

Отныне все важнейшие решения будут приниматься на ежедневных конференциях – совещаниях с военными, где мнение Гитлера равносильно финальному выводу. Оттого-то Гитлер и заводит практику абсолютного фиксирования всех мнений. Специально набранные стенографисты фиксируют ход обсуждения и мнение каждого. Теперь никто не увильнет от документально фиксированного исторического свидетельства. Как будто дело в точном следовании параноидальному упрямству, а не в раскрепощенном воображении независимого ума. На этих многочасовых конференциях сидит лишь один человек – Гитлер. Остальные почтительно толпятся вокруг стола с картами. Гитлер демонстрирует свою память и невообразимый объем деталей. Но он уже не задает роковых вопросов, не смотрит в суть дела и сводит все не к замыслу, а приказной механике. Цайцлер прибыл уже в устоявшуюся систему ежедневных конференций, и Гитлера устраивало то, что он никогда не видел его почтительно задающим вопросы этим высокомерным фельдмаршалам и генералам с моноклями. Но германская армия начинает от этого терять суть своей прежней мощи.

С назначением Цайцлера оканчивается целый период в истории, в композиции вооруженных сил Германии времен Третьего Рейха. До сих пор традиционная военная каста так или иначе управляла вооруженными силами ведущей мировую войну страны. Теперь эта каста была отстранена. Основные решения отныне принимал Гитлер, окруженный группой сикофантов и второстепенных специалистов. Государством, созданным Бисмарком и Мольтке, теперь управлял в качестве первого Гитлер, а в качестве второго группа исполнительных офицеров, не имеющих ни характера Мольтке – Людендорфа, ни отчетливо обозначенного собственного стратегического видения. Война a outrance, война беспредельного кровопролития, теперь стала основополагающим принципом. Гитлер верил, что первым ослабнет, осядет и рухнет русский колосс. Германский генералитет, заглушив исконно присущее стратегическое чутье, тоже захотел в это поверить. События осени и зимы 1942 год принесут первые сомненья в адекватности такого поведения германской военной касты.

Немалое влияние приобретает прежний главный адъютант Гитлера генерал Шмундт, назначенный Гитлером во главу отдела персонала сухопутных войск – ведомства, ответственного за все важнейшие назначения. Убежденный нацист более чем многие его военные коллеги ценит партийную лояльность и идейную цельность как главные – вместо прежних компетентности и эффективности – качества генералитета Третьего рейха. (В частности, находящийся в центре событий Паулюс «чувствовал, что должен послать Шмундту свои поздравления»). Паулюс косвенно впервые просит о ревизии своей миссии, ведь согласно директиве № 41 он должен был сделать Волгу простреливаемой, что он уже и сделал. Шмундт заинтриговал Паулюса сообщением, что место во главе Оберкоммандо Вермахт – Верховного командования вооруженных сил Германии, занимаемое Йодлем, может оказаться вакантным. И Паулюс, при определенном стечении обстоятельств, может претендовать на этот пост. Этого намека оказалось достаточно, чтобы высший германский офицер, который вскоре получит маршальский жезл, подобострастно заглушил свое критическое восприятие происходящих судьбоносных для Германии событий.

Шмундт затронул чувствительную струну. Эту сторону событий никто не знал в сталинградском окружении Паулюса, она, известная нам теперь, дополнительно объясняет дисциплинированность Паулюса, ослабление в нем внутреннего стержня в наступивший несколько позже критический период. Относительно молодой генерал, фактический любимец Гитлера, одновременно признанный такими людьми военной касты, как Гальдер, жаждал великой карьеры. (Примерно так же в ноябре-декабре 1941 года фон Бок жаждет славы овладения Москвой и закрывает глаза на все прочее). Долг и честолюбие в нем несколько разошлись. Теперь Паулюс готовит четвертое наступление в Сталинграде (на этот раз против района индустриальных гигантов Сталинграда). Он ненавязчив, понятлив, умеренно активен, дисциплинирован, лоялен. В обычные времена этих качеств – при общем везении – достаточно для продвижения по лестнице власти. Но вокруг шел страшный бой, решались судьбы мира, и иные качества нужны были для исторических свершений.

Уважение к профессионализму не помешало бы Гитлеру. По сведениям руководителя военной разведки Гелена (Fremde Heere Ost) у Красной армии имелись реальные резервы – примерно семьдесят дивизий и около восьмидесяти моторизованных частей, сведенные в практически единый резерв. Военная промышленность СССР увеличивает производство, среди военной продукции первоклассные танки Т-34 и КВ. И окружающие Гитлера генералы не отличались тупостью, для них достаточно остро стоял вопрос, где советское командование начнет отвлекающее наступление, где находятся резервы Красной Армии? Одновременно германские фронтовые командиры указывали на слабые места – левый фланг шестой армии Паулюса излишне протяжен и недостаточно защищен (мнение самого Паулюса, выраженное перед фюрером еще 12 сентября). Группа армий «А» излишне растянула свои коммуникации и обнажила левый фланг. Это будет малозначащим обстоятельством, если стоящие левее советские войска ослабнут. Все это означало, что Сталинград должен был быть либо быстро взят, либо следовало проявить стратегическую широту, не допуская решающего перенапряжения в одном, потерявшем уникальную стратегическую значимость месте.

И уж в самом худшем случае (процитируем Кейтеля), «осуществить стратегическое отступление на самую кратчайшую линию фронта, то есть от Черного моря или Карпат до Чудского озера и удерживать его всеми имеющимися средствами». Возможно, дальше других в своем реализме и пессимизме в 1942 году в германской верхушке дошел начальник VI управления имперской безопасности (РСХА) Вальтер Шелленберг, начавший уговаривать Гиммлера выйти на дорогу поисков сепаратного мира. В изложении самого Шелленберга разговор с главой сил СС проходил «крайне бурно. Гиммлер ругал всех экспертов, но постепенно мои спокойные аргументы все же начали действовать на него, и под конец о моем аресте речи уже не шло. Передо мной сидел задумавшийся Гиммлер. «Да, – протянул он, – если мы на этот раз не справимся с Востоком, нам придется уйти с исторической сцены».

Всепожирающий гнев Гитлера в отношении усомнившегося Гальдера лишил Паулюса могущественного покровителя в штабе сухопутных сил. Паулюс получил прощальное письмо Франца Гальдера как раз в тот момент, когда его солдаты устанавливали огромную свастику над полуразрушенным зданием универмага в самом центре Сталинграда. Не все из присутствовавших журналистов посещали советские универмаги, и кое-кто назвал универмаг университетом. Мероприятие было праздником для фотокорреспондентов рейха, но не для Паулюса, который знал, что за шесть недель боев, прошедших после броска от Дона к Волге было убито более семи с половиной тысяч солдат, а тридцать пять тысяч было ранено. Его армия потеряла за полтора месяца десять процентов боевой силы. А что она приобрела? Он знал, что, если даже он возьмет этот невозможный Мамаев курган, основные битвы будут его ждать в районе северных индустриальных заводов-гигантов. А если он возьмет и заводы, начнется битва за подвалы. Он взорвет все подвалы, но не исчезнет вопрос: где русские резервы? Ведь их нет в лунном пейзаже Сталинграда. Одно он уже знал точно, русские не поднимут белый флаг. Ожесточение войны, превращенной нацистами в этническое уничтожение, перешло все грани, и дороги назад нет.

Вернувшись с церемонии перед универмагом, Паулюс включил свой граммофон и постарался успокоиться – тик его щеки теперь был виден всем. В штаб группы армий «Б» была послана телеграмма: «Численность пехотных войск в городе уменьшается быстрее, чем прибывают пополнения. Если ослабление армии не прекратится, битва окажется продолжительнее ожидаемого». Едва ли кто знал в этот момент, что главнокомандующий думает о мантии Йодля, о руководстве ОКВ. Ведь прежняя обеспокоенность Паулюса тающими ресурсами разделялась большим числом его офицеров. Ценность представляло мнение лейтенанта Отля – передового наблюдателя на передовой в нескольких километрах севернее тракторного завода, который каждый день пробирался на укромную позицию почти на нейтральной полосе и следил за процессами в стане противника. В свой цейссовский бинокль он видел, что первоначальное ополчение заменено регулярными войсками. Дни и недели артиллерийского огня не «размягчили» русскую армию, ее решимость сражаться была очевидной. Ночью из-за Волги поступали подкрепления. Ничто не предвещало неожиданного ослабления русской армии. Напротив, все говорило о том, что здесь, в центре своей земли, русские будут сражаться до конца. А качество немецких войск, по мнению Отля, со временем ухудшалось. Молодые офицеры не имели квалифицированного представления о правилах ведения боевых действий в городских условиях. Решающий поворот в пользу немецких сил был в таких обстоятельствах маловероятен.

Германские офицеры отмечали, что их войска в северных секторах находятся в антисанитарных условиях, не получают достаточного питания. И главное: они теряют смысл происходящего, слабеют характером, начинают сомневаться в победном финале. Их нервирует характерное поведение русских – постоянный артиллерийский обстрел и небольшие по масштабу наступательные операции. Эти операции не продвигали русских вперед, но они определенно ослабляли немцев. Подполковник Кодр предсказывает и жалуется одновременно: «В Сталинграде немцы получат шок на всю оставшуюся жизнь, потому что русские еще далеко не разбиты. Постоянным источником беспокойства для нас стали плохие коммуникации через Украину. Для выживания 6-й армии требуется 750 тонн подвоза в день, и все это идет по единственной колее, оканчивающейся на станции Чир».

Готовясь к отбытию в Харьков для лечения обострившейся желтухи, полковник Гюнтер фон Бюлов прощался с товарищами в штаб-квартире 6-й армии в Голубинке. Вокруг не было радостных лиц. Цена Сталинграда уже превышала мыслимые пропорции. Будучи офицером разведки, Бюлов знал общую стратегическую ситуацию. 6-я армия распласталась в приволжской степи, и ее фланги не были укреплены. В этом с ним согласился даже начальник штаба армии генерал Шмидт, сказавший, что и Паулюс испытывает опасения. Отправляясь в тыл, Бюлов оставался при твердом убеждении, что взять Сталинград удастся, но что будет, если русские воспользуются завязанностью армии на городские бои и нанесут удар во фланг?

Обеспокоенность испытывал и ответственный за левый немецкий фланг генерал Карл Роденберг (настоящий немецкий генерал, с моноклем), который видел прорехи на своем протяженном фронте. Его 76-я дивизия понесла невероятные потери, и упорство русских контратак наводило его на грустные мысли. Ввиду постоянных утрат кадровых офицеров, ему приходилось возводить в офицерский чин не очень опытных унтер-офицеров, что, конечно же, снижало качество управления войсками. Стоя каждую неделю над свежевырытыми могилами, генерал начал испытывать серьезные сомнения в успешности финала прыгнувшей к Волге 6-й армии.

Но у немцев были и такие обстоятельства, которые убаюкивали их. Взгляд на карту вызывал неписаный восторг, калмыцкие впечатления создавали иллюзию пребывания в глубокой Азии и все казалось возможным. Германский фронт твердо стоял в Центре и на Севере, смертельно сжимал Ленинград – и это тоже казалось фактором стабильности. В конце концов Паулюс может и отступить, но русским, неспособным продвинуться на отдельных участках фронта, уже никогда не отнять завоеванного вермахтом за последний год. Генералы полагались на внутреннюю крепость рейха. Там лето баловало теплом, где-то в рейхе проходили выставки лошадей, жизнь шла по мирным законам. Да, англичане бомбили города – но лишь потому, что люфтваффе занят под Сталинградом. Осталось последнее усилие – и вся Европа признает германское доминирование. Пока мешают лишь эти упорные полуазиаты. Но их упорство знает предел, разве не было в прошлом году Киева и Вязьмы?

Немцы с любопытством рассматривали трехметровый Татарский вал, протянувшийся в степи на двадцать с лишним километров. Очень чужая история. Теперь этот вал прикрывал немецкие танки. В тылу пользовались успехом камышинские арбузы и дыни. Щедрая осень таила едва ли не негу, трудно было помыслить, что верный немецкий бог войны предаст эту великую армию. Ничто пока не предвещало перемены в его очевидном патронаже. И этот артиллерийский гул, исходящий от Сталинграда, не может длиться вечно. В некоторых письмах немецких солдат домой ощутима даже скука. Они ожидали более волнующих событий, чем это глупое упорство в руинах. На что рассчитывают русские? Их территориальные и людские потери уже превзошли все мыслимое и немыслимое. Их сопротивление лишь продлевает их агонию. Пусть складывают оружие и уходят за Урал. Их тупое упрямство – лучшее свидетельство человеческой обделенности этих унтерменшей.

Конечно же, в мирных степях вокруг госпиталей росли деревянные кресты с ранящей сердце последней датой – 1942. Но войны без жертв не бывает, и не сравнить германские потери, засвидетельствованные на аккуратных кладбищах, с неприметными, но огромными могилами русских. А Паулюс потребовал «финального» усилия в городе.