Гимн монархии

И тем не менее это было восшествие на престол, и Генрих по праву считал его таковым. Король умер, да здравствует король! Но чтобы стать королем, не нужны церемонии. Ни выборы, о которых когда-то мечтали монархоборцы, ни даже помазание не делают {311} короля Франции, а только наследственное право, закрепленное в Салическом законе. Не все ли равно, что родство Генриха III и Генриха IV столь отдаленное, что согласно гражданскому праву Беарнец не может считаться бесспорным наследником? Корона не повинуется гражданскому праву. Королевство — не обычное наследственное владение, оно следует исключительному праву наследования, единственному праву, которое обеспечивает его непреходящий характер. Божья воля выражается не выбором народа, а через ветви генеалогического древа. От семьи Людовика Святого осталась единственная ветвь, ветвь Бурбонов, а Генрих — старший из Бурбонов, глава семьи. Его нет нужды назначать, он просто наследует. Да здравствует Генрих IV!

Именно этот гимн монархии нужно было заставить запеть французов, а не добиваться каких бы то ни было выборов. Традиционная монархия — это заданная величина французского сознания, речь идет только о том, чтобы вернуть ей блеск, утраченный за несколько лет, но не менять ее сущность. Бурбоны приняли ту же корону, которую передавали друг другу различные ветви Валуа, восходящие, как и они, к Капетингам. Ничего не изменилось. Нужно только напомнить об этих вековых истинах. Уже два года назад Генрих об этом позаботился. Он заказал несколько сочинений Пьеру Беллуа, блестящему двадцатидвухлетнему ученому, декану Тулузского университета: «Салический закон», «Житие Бурбонов», а также «О власти короля и об оскорблении величества со стороны лигистов». Это последнее вызвало ярость Лиги. В нем прочли, что персона короля — это не рядовая персона, она является священной, неприкосновенной {312} и августейшей. Неопровержимое доказательство тому — исцеление золотухи, достигнутое наложением рук короля Франции, неоспоримое свидетельство божественной благодати, полученной через помазание на царство. Лигисты в свое время пытались подвергнуть сомнению такую способность у Генриха III. Генрих IV не сомневался, что также владеет этим чудесным даром.

Пропаганда осуществлялась также с помощью всякого рода изображений. Они появились во время религиозной войны, как будто противники вдруг признали за гравюрой свойство убеждать, а не только радовать глаз. Впрочем, было совершенно естественно, что религиозная война использовала все возможности живописи, которая издавна являлась атрибутом церкви. Сначала мишенью политической гравюры стал Генрих III, над которым она жестоко издевалась. Беарнец и его окружение быстро поняли мощь ее воздействия на умы и использовали ее для обработки общественного мнения в пользу нового короля Франции. Первая цель — как можно шире распространить его портрет. Любят то, что видят. Вторая цель — доказать, что передача короны является законной. На одной из гравюр изображены четыре эпизода трагедии в Сен-Клу с портретами двух Генрихов наверху. Надпись не оставляет никаких сомнений у читателя в легитимности Беарнца. Другие гравюры изображают генеалогическое древо Капетингов: внизу возлежит Людовик Святой, а от него поднимаются вверх две ветви, на одной Генрих III, а на другой Генрих IV. И еще: Генрих IV в рыцарских доспехах попирает ногой безобразную гидру — Лигу с головой Жака Клемана. Надпись гласит: «Генрих IV — истинный супруг французской нации». {313} Приуроченные к случаю гравюры и литература призывали французов сплотить ряды вокруг настоящего короля, ибо только он может и обязан спасти государство и обеспечить мир.

Франция XVI века была «классовым» обществом, на которое не оказывали никакого влияния прогрессивные идеи некоторых демократов. Общественные сословия представляли собой различные системы со своими структурами, идеалами и интересами. Генрих обращался к каждому из них, чтобы всколыхнуть все общество в целом. «Что будет делать дворянство, если изменится наш способ правления? Что станет с городами, когда они, поддавшись обманчивой видимости свободы, ниспровергнут древний строй этого прекрасного государства? Что будут делать их коренные жители, которые служат монархии, занимая все должности или в финансах, или в правосудии, или в полиции, или в армии? Все это будет утрачено, если погибнет государство. Кто даст им свободно заниматься торговлей? Кто будет им гарантировать безопасность земельных владений? Кто будет командовать армиями?.. И ты, народ, когда твое дворянство и твои города будут разобщены, обретешь ли покой? Народ, житница королевства, плодородное поле этого государства, чей труд кормит монархов, чей пот утоляет их жажду, ремесла содержат, промыслы приносят удовлетворение, — к кому ты прибегнешь, когда твое дворянство будет тебя притеснять, когда твои города задавят тебя налогами? К королю, который не будет повелевать ни теми ни другими? К судейским чиновникам? А где они будут? К наместникам, — а какая у них будет власть? К мэру города, — а какое он будет иметь право приказывать {314} дворянству? Повсюду смятение, беспорядок, страдания и невзгоды. Вот каковы плоды войны».

Невозможно лучше описать общественный строй того времени. Каждый имеет свое место. Дворянство защищает государство и дает советы государям, городская крупная буржуазия управляет, отправляет правосудие и торгует, народ занимается ремеслами и обрабатывает поля. Король же, как мотор, приводит в действие общественный механизм, но одновременно он — вершитель судеб, защитник слабых от произвола сильных. Целое нарушается, если он не в состоянии выполнить свою миссию, как это показали последние годы.

Что касается духовенства, которое ненавидело Генриха и в конечном счете было главным зачинщиком войны, то Генрих решил пока о нем не упоминать, потому что в будущем без него не обойтись в трудном деле примирения с Римом. Беарнец дал понять, что он отказывается переменить религию «с ножом у горла», но готов принять другую веру, если ему докажут ее превосходство.

В своей политической речи новый король, естественно, не забыл о дворянстве. Дворянство — это тесто, из которого он замешен. Самый знатный дворянин королевства после короля, когда он был первым принцем крови, воспитанный в аристократических традициях и в духе возвышенных рыцарских идеалов, Генрих IV стал теперь главой этого дворянства. Он склонен видеть в нем избранную расу, предназначенную для особой миссии — служить государству с оружием в руках. Действуя шпагой, он доказал, что не боится никакой опасности, никаких тягот, никаких жертв, чтобы обеспечить эту «ратную службу», {315} которая оправдывала привилегии древней касты воинов. Их девиз — это честь и доблесть. Но если дворянство нарушает этот неписаный закон, оно достойно презрения. Третье сословие не казалось Генриху IV политической силой, а только материалом, из которого сделано государство, и основой его благосостояния. На самом деле третье сословие объединяло две социальные группы. Крупная буржуазия, некоторые представители которой толпились у дверей, ведущих к дворянству, была традиционным партнером монархии в административной и судебной системе. Она являлась самой прочной основой общественного строя. Именно она охраняла монархические традиции, первой восприняла гуманистическую культуру, заступила на смену церкви, чтобы преумножить славу французской литературы. И, наконец, именно она владела крупным капиталом. А деньги своим оборотом обеспечивают жизнь нации. Это последнее обстоятельство не обойдено молчанием в призывах короля. Он напрямик обращается к собственникам и предупреждает, что изменение строя лишит их собственности, а это нанесет ущерб не только частным лицам, но и всему государству.

Что касается трудового народа, то Генрих IV хорошо его знал. Он охотно общался с отдельными простолюдинами, выказывая личный интерес и трогательную заботу. Однако нет ни малейшего повода считать, что его поведение продиктовано только политическим расчетом. По своему воспитанию и характеру Генрих действительно «близок к народу». Он искренно интересуется проблемами какого-нибудь встреченного бедняка, но, безусловно, одновременно сознает, что это служит его славе доброго {316} короля. Но человек из народа должен оставаться тружеником, он интересен только в этом качестве, потому что выполняет социальную задачу, возложенную на него Творцом. Если он не будет ее выполнять, то кто это сделает за него?

Когда самый усердный труженик вторгается в сферу административной и политической власти, а еще пуще — берется за оружие, он становится презренным человеком, ничтожеством и негодяем. Политическая власть должна осуществляться небольшой группой общества, рожденной в замкнутой среде определенного сословия и обученной для этой цели. «Чернь» способна высказывать только необдуманные и беспочвенные требования.

Что до вооруженного восстания, то в политических речах Генриха оно рассматривается с некоторой снисходительностью, если в нем участвуют представители дворянства, и снисходительность его возрастает соответственно с рангом участника. Провинциальный дворянин, поднимающий мятеж, — разбойник, но его талант командира все же вызывает восхищение. За такими знатными сеньорами, как Гиз, Монморанси, Майенн, судя по всему, признается определенное право на мятеж, неразрывно связанное с их ролью феодалов. Король обращается с ними как с равными. На этом уровне между противниками возникает нечто вроде солидарности. «Принцы должны помогать друг другу в наказании своих подданных, восстающих против своих государей», — писала католичка Екатерина Медичи своему врагу англиканке Елизавете Английской. Наоборот, восставший народ — это враг, которому нет прощения. В сражениях дворян берут в плен, чтобы получить за них {317} выкуп и потому, что они — братья, кузены, друзья детства победителей. Мелких сошек разгоняют или истребляют. Вооруженная косами ватага крестьян, взбунтовавшихся против повышения податей, подлежит беспощадному уничтожению.