ГЛАВА 11. ЯЗЫК ИСТОРИКА

Язык науки характеризуют два фундаментальных свойства: он всегда обусловлен предметом науки в каждом случае и является средством получения нового научного знания, а также способом изложения уже полученных результатов научного исследования. Это в равной мере относится к языку исторической науки.

Структура, состав языка историка включает в себя: 1) современный историку литературный язык эпохи, количественно преобладающий пласт; 2) язык исторических источников, в той или иной мере входящий в структуру языка историка; 3) научные исторические понятия; 4) слова, термины, заимствованные из других научных дисциплин; 5) формализмы неязыкового происхождения [320]. Рассмотрим смысловую нагрузку языка в каждом случае.

Литературный язык является важной составной частью любой формы повествования о жизни людей. Его основное назначение — сделать доступным понимание этой жизни читателю, хотя, конечно, нужно различать читателя-историка и массового читателя. В любом случае изучение прошлого предпринимается историком не для самого себя, а для общества, т.е. его работа не может быть рассчитана только на узкий круг читателей, историков по профессии. Естественно-научные исследования в большей части адресованы ученым, знать квантовую механику непрофессионалу не обязательно. Предмет исторической науки — жизнь людей, и глубокое научное знание о ней непрофессионалов также не является необходимым. И все же труд историка, в отличие от труда физика, пишется не только для ученых. Доступным для читателя его делает литературный язык эпохи.

Существует особый вид повествования — историческая беллетристика. Это форма популяризации представлений об истории, специально рассчитанная на массового читателя. Но профессиональное историческое исследование находится в поле общественно значимого интереса к прошлому. Дело в том, что и научный труд и произведение популярного жанра, повествующие о прошлом, решают одну и ту же важную в общественном смысле задачу — обеспечивают связь времен, формируют историческое сознание.

Однако главная задача исторического исследования — получение нового исторического знания. Если к тому же научный труд историка пользуется массовым спросом читателя, то это ему лишь плюс, хотя причинами этого могут быть социальная, политическая и т. п. острота проблематики, яркий художественный стиль исследования и т.д. Читательский интерес не является единственным или главным критерием научной значимости исторического исследования.

В структуру языка историка входит терминология источников изучаемой эпохи. Роль этого языкового пласта иная, чем литературного языка: он выражает дух, своеобразие ушедшего времени. В одних случаях термины, употребляемые в источниках, не меняют своего содержания, сохраняют для потомков то же смысловое наполнение, которое было присуще им в современную для них эпоху (например, «булла», «инвеститура», «вира», «прекарий»). Другие термины переосмысливаются последующими историками и в прежней терминологической оболочке содержат отчасти иное понимание обозначаемых ими явлений («колонат», «раб», «аллод», «манор» и т.д.). Изменение содержания понятий является результатом развития научного познания.

На историческую науку оказывают влияние другие науки, что находит свое выражение в заимствовании терминологии: например, термин «формация» пришел из геологии, «рента» — из экономической науки и т.д. Структурной частью языка являются формализмы неязыкового происхождения — формулы и уравнения. Отчасти это связано с прогрессом научного познания и влиянием формализованных языков на язык историка. Способы формализации неоднократно переносились на изучение истории, что позволяет сделать вывод: язык формул и уравнений в работе историка применим в той мере, в какой он способствует, а не препятствует познанию качественного своеобразия явлений общественной среды. Очевидно и другое: этот язык не годится для реализации основной общественной функции исторической науки — формирования исторического сознания.

Слово было и остается главным познавательным средством историка. Историк воспринимает действительность через язык, который делает его труд доступным пониманию современников и потомков. В научном историческом исследовании язык создает свои особые, характерные именно для данного исследования проблемы. Историку важно учитывать то, что несовпадение действительности и представления о ней таится уже в слове. Слово «дробит» Действительность, с помощью языка картина мира расчленяется на части через язык: каждый из существующих языков имеет свои обозначения одних и тех же тел, вещей, свойств, явлений. Речь идёт и о знаковой форме языка, лексике, и о содержании языковых знаков.

Не признание ли этой языковой относительности составляет глубинный смысл библейского высказывания: «Мысль изреченная есть ложь?» В слове заложены трудности историописания, а если учесть, что историческая действительность изучается не в своей реальности, а преимущественно через письменный источник, т.е. текст, то можно себе представить масштабы проблемы. В современной науке эта проблема истолковывается по-разному. Представители постмодернизма утверждают, что языковые конструкции, с которыми имеет дело историк, не отражают реальности; связь между явлением и словом, между «означаемым» и «означающим» произвольна, зависит от структуры языка и намерений автора. Ведущая роль языка как преимущественно самодовлеющей структуры выражена в известном афоризме одного из представителей постмодернизма Ж. Дерриды: «Вне текста не существует ничего» [321].

Тезис о том, что в языке источника, как и историка, мы имеем дело не с отображением реальности, а с произвольными языковыми конструкциями, зависящими только от намерений и позиции автора текста, ложен. В практической деятельности людей язык дает не только намеренно или неосознанно искаженное представление об окружающем мире, но и приблизительно адекватную его картину, без чего бы в нем невозможно было ориентироваться. Это качество языка не утрачивается с превращением его из орудия человеческого общения, практической деятельности людей, в средство ее изучения и анализа. Это касается и исторической науки. Имеет пределы не только степень приближения к действительности ее образов, создаваемых средствами языка, но и сама степень языковой относительности. Последняя вовсе не означает произвола и хаоса в образовании слов, терминов и понятий, как и в практике их употребления. Связь знака и значения, языка и реальности является объективной основой словесно-концептуальной формы изображения действительности, которой пользуется историк. Именно благодаря этому существует возможность рассматривать язык историка с точки зрения такого его свойства, как точность; ничем не ограниченная относительность содержания слов, терминов и понятий, несомненно, исключила бы саму возможность постановки вопроса о точности.

Языки не делятся на точные и неточные; еще в меньшей степени это можно сказать о науках. Язык историка нередко ошибочно относят к разряду неточных, так как предполагается, что существует некий языковой эталон точности. Однако ни такого эталона, ни точного языка не существует. Не является таковым и язык «королевы точности» — математики — тем более, что в области этой науки не существует какого-либо одного понятия «точность» безотносительно к тому или иному разделу.

Следовательно, единственно правомерной является такая постановка вопроса о точности языка науки, в том числе и исторического познания, которая вполне учитывает особенность данного языка и область его применения. Предмет и язык исследования неразделимы.

По сравнению с формализованными языками естественный язык является не точным или не вполне точным, так как не дает однозначного, а потому бесспорного выражения предмета анализа. Впрочем, однозначное является бесспорным не только потому, что оно однозначно. Существует мнение о том, что если бы математические аксиомы задевали интересы людей, они бы опровергались. Прежде всего, приведенное сравнение не вполне правомерно. При изучении исторических событий точность в естественно-математическом смысле далеко не всегда возможна, да и не всегда нужна. Не так уж важно, сколько именно легионеров переправилось с Цезарем через Рубикон — в оценке этого события такая точность ничего не дает. В событиях не обязательно господствует количественно преобладающее начало или свойство. Так, в первые годы советской власти государственный уклад в отношениях собственности не был количественно преобладающим, но он был господствующим. При связи количества и качества в событиях, переходе одного в другое задача историка, изучающего и оценивающего их, не состоит в том, чтобы разобраться прежде с количественной стороной дела. История как предмет исследования характеризуется богатством качества, неисчерпаемостью индивидуального, неповторимостью перемен и незавершенностью развития. Этим особенностям предмета в большей степени соответствует естественный язык, который в данном отношении по-своему точен. Как средство человеческого общения язык обеспечивает адекватность социального поведения. Ошибки, сбои этого поведения могут быть связаны с языком, но причина этого — не отсутствие необходимой точности языка, а многозначность слов, построение фразы вплоть до запятой и т.д. Скажем известное: «Казнить нельзя помиловать».

Но в этих особенностях языка заключаются и его преимущества. Не будучи жестко и однозначно связанным с действительностью, что имеет место в случае с формализованными языками, естественный язык гибок, позволяет выражать всевозможные нюансы мысли и действия. Характеристика исторического лица или события может быть яркой, меткой, сравнение — образным, сочным. Гибкость — это то отличительное качество языка, которое представляет собой особый сплав рационального и эмоционального, что лежит в основе социального поведения.

Приведем образную и точную оценку преимуществ естественного языка, которую дал М. Блок: «В точном уравнении не меньше красоты, чем в изящной фразе. Но каждой науке свойственна ее особая эстетика языка. Человеческие факты — по сути своей феномены слишком тонкие, многие из них ускользают от математического измерения. Чтобы хорошо их передать и благодаря этому хорошо понять (ибо можно ли до конца понять то, что не умеешь высказать?), требуется большая чуткость языка, точность оттенков в тоне... Между выражением реальностей мира физического и выражением реальностей человеческого духа — контраст в целом такой же, как между работой фрезеровщика и работой мастера, изготавливающего лютни: оба работают с точностью до миллиметра, но фрезеровщик пользуется механическими измерительными инструментами, а музыкальный мастер руководствуется главным образом чувствительностью своего уха и пальцев. Ничего путного не получилось бы, если бы фрезеровщик прибегал к эмпирическому методу музыкального мастера, а тот пытался бы подражать фрезеровщику. Но кто станет отрицать, что, подобно чуткости пальцев, есть чуткость слова?» [322]. «Настоящий... историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча» [323].

А теперь поставим вопрос, который с точки зрения науки принципиально важен: «Как формируются новые научные идеи, делаются открытия в связи с ролью языка?» Вот что писал по этому поводу выдающийся французский физик XX в., один из основоположников квантовой механики Л. Бройль: «В силу своей строгой дедуктивности математический язык позволяет детально описать уже полученные интеллектуальные ценности; но он не позволяет получить что-либо новое. Итак, не чистые дедукции, а смелые индукции и оригинальные представления являются источниками великого прогресса науки. Лишь обычный язык, поскольку он более гибок, более богат оттенками и более емок, при всей своей относительной неточности по сравнению со строгим символическим языком, позволяет формулировать истинно новые идеи и оправдывать их введение путем наводящих соображений или аналогий» [324]. Выходит, что акт научного творчества, приводящий к открытию нового знания, совершается на уровне выдвижения новой идеи на естественном языке, а формализованный язык применяется для изложения результатов исследования. И научное открытие, и описание полученных результатов историк осуществляет на одном и том же естественном языке, что свидетельствует о своеобразной гармонии. Но здесь необходимо внести одно уточнение. Не все из упомянутых составных частей языка историка причастны в равной степени к получению историком нового научного знания.

Обнаружение исторических фактов связано с открытием новых источников. Однако развитие познания не сводится только к обнаружению новых фактов, меняется, уточняется, обогащается картина представлений о прошлом. Такое движение познания связано, прежде всего, с совершенствованием методов исторического познания, теоретических его основ в целом. Новизна теоретических подходов к изучению истории резюмируется в категориальном аппарате мышления.

Научные исторические понятия в чисто количественном отношении имеют значительно меньший удельный вес в языке историка, чем литературная разговорная речь его эпохи. Но это не самое важное. Более существенно то, что понятия не являются в такой степени, как литературный язык, продуктом органического развития. Их содержание — результат научного исследования, поэтому они обладают большей четкостью, причем речь может идти и о наборе признаков явлений, фиксируемых в определенный мыслительный образ. В этом смысле исторические понятия отличаются большей строгостью содержания, чем лексика литературного языка. Строгость эта — языковая, поэтому к содержанию понятий не следует предъявлять больше требований, чем они могут удовлетворить по своей природе. Математическая точность не является критерием степени соответствия понятия действительности: такое соответствие никак не может быть выражено количественно. Четкий набор признаков, включаемых в определение понятия, также не решает проблемы его точности, поскольку определение — не обязательная форма существования понятий.

Известно, что многие понятия не сформулированы в качестве определений. Это не является упущением историков, поскольку наталкивает на природу понятия: оно — не только слово, термин, но и обобщение признаков класса однопорядковых, т.е. повторяющихся, явлений. Так как повторяемость в истории никогда не бывает буквальной, то и однопорядковые явления отличаются по набору признаков, причем не только количественно, но и качественно. Обычно за этим стоит степень развития того или иного явления в конкретных исторических условиях. Понятия «рабство», «полис», «феодализм», «община», «собственность» и т.д. являются обобщениями однопорядковых явлений. Однако хорошо известно, что каждое из них обладало своими отличительными и порой очень существенными особенностями (признаками), которых не было в других случаях. Можно ли считать обязательным признаком абсолютизма отсутствие органа сословного представительства? Очевидно, нет, хотя это было характерно для абсолютизма во Франции. Является ли феодальная иерархия необходимым условием феодальной собственности на землю в средние века? Тоже нет: в средневековых поземельных отношениях на Руси этого не было, хотя расщепленный характер собственности на землю был четко выражен в странах Западной Европы.

Возникает вопрос: «Как составить представление о том, что такое абсолютизм, собственность на землю в Средние века?» За этими частными случаями стоит теоретическая проблема общего значения — происхождения, природы исторических понятий. Изучить ее — значит, прежде всего, дать ответ на вопрос о том, каково соотношение понятия и действительности. Прежде всего, необходимо определить состав признаков однопорядковых явлений, включаемых историком в содержание понятия. Речь идет об отборе отдельных признаков или об исчерпывающем их перечне?

Попытка решения каждого из этих вопросов наталкивается на препятствие, которое заключается в историческом своеобразии любого из явлений, относимых историком к классу однопорядковых. Своеобразие предполагает, что различные признаки этих явлений по-разному выражены в них или даже могут отсутствовать вовсе. Возможности равнозначного отбора таких признаков не существует — ни в количественном смысле, ни по их содержанию. Остается еще вариант полного их включения в содержание понятия. Однако это также нереализуемо по той причине, что включение в структуру понятия неограниченного числа признаков, как важных, так и несущественных, размывает понятие, его суть; содержание понятия перестает быть теоретическим обобщением действительности и становится разновидностью эмпирического ее описания. В этом заключается одно из отличий образования абстракций в языке историка от абстракций в формализованном языке.

В математике исходным пунктом такого образования всегда является точный количественный перечень необходимых условий, положений. Результат будет верен только в том случае, если эти положения соблюдены. Теорема Пифагора о соотношении длины гипотенузы и длины катетов верна для любых прямоугольных треугольников евклидовой плоскости. Если же рассматривать треугольники на иной поверхности, например выпуклой, то она верна не будет. Математическая точность заключается здесь, помимо прочего, в учете всех необходимых условий для обеспечения верности результата. Это также обязательное условие точности практически любого формализованного языка в различных областях естественно-научного познания. Такая скрупулезная точность в перечислении исходных условий мышления — теорем, формул, уравнений — обеспечивается самой областью изучаемых явлений, их предметом, вследствие чего возможен и набор первоначальных условий, и их тождество во всех ситуациях одного порядка. Для историка же предмет его исследования не может дать ни того, ни другого. Различные исторические условия исключают тождество однопорядковых явлений; не только их конкретно-историческая форма, но в известной мере и глубокая, скрытая от поверхностного наблюдения сущность в каждом случае отличаются с неизбежностью своеобразием.

Преодолеть его, т.е. сделать несущественным для познания характера этих явлений, мышление не в состоянии, что, однако, не является признаком его слабости: таков предмет исследования.

Известным вариантом решения проблемы происхождения научных исторических понятий является теория идеальных типов М.Вебера. По его мнению, понятие «...создается по средствам одностороннего усиления одной или нескольких точек зрения и соединения множества, рассеянных и разрозненных, имеющих в большей или меньшей степени, порой даже отсутствующих индивидуальных явлений, которые соединяются в соответствии с этими односторонними точками зрения в целостную аналитическую конструкцию. В своей понятийной чистоте эта конструкция не может быть обнаружена где-либо в действительности; она — утопия, и историческое исследование сталкивается с задачей определить в каждом отдельном случае степень сходства этой конструкции с действительностью» [325]. Понятие, с точки зрения М.Вебера, — это некий собирательный образ действительности, формируемый историком путем отбора и группировки признаков явлений в соответствии с его точкой зрения. Понятие не имеет аналога, прообраза в действительности; в этом отношении оно — утопия. Сходство содержания понятия с действительностью не отрицается.

Рассмотрим достоинства и недостатки теории идеальных типов. Конечно, то, что понятие не является копией, слепком действительности и не содержит всего набора признаков класса изучаемых явлений, тем более их индивидуальных черт, бесспорно. Точное воспроизведение действительности не только невозможно, но и бессмысленно. В этом М. Вебер прав. Однако проблема не в том, что понятие не совпадает с действительностью, а в том, как понимать это несовпадение, каковы его причины и значение. М. Вебер считает, что понятие не имеет прообраза в действительности. Отсюда возникает вопрос: «Откуда мышление берет критерии для тех односторонних точек зрения, в соответствии с которыми множество индивидуальных явлений "соединяется" в идеальный тип?» Ответ М. Вебера: из позиции исследователя. С этим следует согласиться, причем позиция историка имеет общее значение в качестве исходного пункта познания, а не только в связи с проблемой происхождения исторических понятий. Однако этот вывод не раскрывает всю суть проблемы.

Точка зрения исследователя не является единственной и решающей предпосылкой формирования научных исторических понятий.

Во-первых, точку зрения, т.е. исходную теоретическую, методологическую позицию историк заимствует не из изучаемого прошлого, а из современного ему состояния науки, а, в конечном счете, из окружающей его действительности. Следовательно, в этой ситуации говорить о соответствии или несоответствии не приходится. Во-вторых, и это главное, необходимо сделать так, чтобы в результате познания имело место «сходство конструкции с действительностью», но как это осуществить в теории идеальных типов, не говорится. Это связано с тем, что данная теория отводит решающее значение позиции исследователя, который в соответствии с ней формирует из разрозненных фрагментов прошлого образ исторического понятия. В таком случае прошлое является не основой познания, не ушедшей в небытие реальностью, а всего лишь мыслительным материалом, из признаков которого выборочным путем историк «лепит» идеальный тип. Вот почему М. Вебер в связи с требованием сходства понятия и действительности говорит о приближении действительности к понятию [326], тогда как на самом деле речь идет о приближении содержания понятия к действительности. Между тем и другим разница очень велика, это не просто словесная перестановка. Вопрос стоит так: «Что первично — изучаемый предмет, реальность или мышление историка?» Мышление в любой области научного познания — и историческая наука не исключение — дает лишь образ, картину изучаемого предмета, причем не произвольно, а в соответствии с его характером и особенностями. Но если понятие является не логической самодостаточной конструкцией, а отображением действительности, то, как именно оно включает в себя многообразие свойств и признаков различных вариантов однопорядковых явлений?

Очевидно, что понятие не в состоянии быть неким собирательным образом, который в одинаковой степени близок к каждому явлению. Эти явления не могут быть представлены «на равных» в содержании понятия, так как они не равны в действительности. Тем не менее, понятие имеет некий прообраз в действительности, который и является основой формирования его содержания. Этот прообраз — один из вариантов однопорядковых исторических явлений. Он представляет собой наиболее полное, развитое выражение данной исторической реальности, одно из проявлений неравномерности исторического развития во все времена человеческой истории. Так, самой высокой ступени развития античное рабство достигло в Древнем Риме; самой передовой страной феодальных отношений в западно-европейском средневековье была Франция с ее крайними формами социальной дифференциации, неограниченным абсолютизмом, радикальной буржуазной революцией конца XVIII в.; страной классического капитализма эпохи нерегулируемого рынка была Англия и т.д. Зрелая, наиболее развитая форма исторической реальности является ближайшим прообразом исторического понятия [327].

Существование описанных вариантов однопорядковых явлений не зависит от современной историку действительности или его точки зрения; задача мышления заключается в данном случае в том, чтобы определить, выявить эти варианты. Что это дает познанию? Развитая историческая реальность содержит наиболее полно то, что не явно выражено в других ее вариантах, или выражено с особенностями, вытекающими из соответствующей конкретно-исторической ситуации. Поэтому данная историческая реальность является ключом к пониманию иных ее форм и разновидностей, в этом смысле она и составляет основу исторического познания. Благодаря этому понятия представляют собой единство общего и единичного и связаны с действительностью. Они являются продуктом обобщения, синтеза в мышлении, но вместе с тем опираются на сущность явления, наиболее полно выраженную в самой жизни, следовательно, это не только некий собирательный образ, абстракция не существующей в чистом виде реальности, но и ее отображение.