ВЫИГРЫШ В ПРОСТРАНСТВЕ

Исходя из неизбежности германо-советского конфликта, Сталин пытался не только выиграть время, но и отодвинуть границу «сфер влияния» Германии от жизненно важных центров СССР. Как и в период брестских переговоров, существенное значение имел и выигрыш в пространстве. Как вспоминал Риббентроп, «уже в ходе первой части переговоров Сталин заявил, что желает установления определенных сфер интересов».

Согласно секретному дополнительному протоколу к советско-германскому договору о ненападении, Литва входила в «сферу влияния» Германии, а Финляндия, Эстония и Латвия — в «сферу влияния» СССР. (А по секретному протоколу к договору о дружбе и границе между Германией и СССР от 28 сентября 1939 года все эти государства вошли в «сферу советского влияния».) Вторая статья протокола разделяла Польшу на две «сферы влияния» «приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан». Одновременно СССР заявлял о своей заинтересованности в Бессарабии, а Германия — о «полной политической незаинтересованности в этих территориях». Как пояснял Риббентроп, «под «сферой интересов» (или «сферой влияния») понималось, что заинтересованное государство ведет с правительствами принадлежащих к этой сфере стран касающиеся только его самого переговоры, а другое государство заявляет о своей категорической незаинтересованности». Последующие события показали, что в толковании понятия «сферы интересов» осталось много неясного. Так, Германия выразила беспокойство, когда СССР объявил о своей готовности ввести свои войска в Бессарабию, хотя согласно протоколу она не была заинтересована в этой стране. Накануне войны в 1941 году Германия ввела свои войска в Финляндию, которая была отнесена к советской «сфере влияния».

Многие авторы называют преступным договор Молотова—Риббентропа, в соответствии с которым якобы был совершен раздел независимых стран между СССР и Германией. Однако сам по себе секретный протокол к договору о ненападении не предусматривал присоединение Западной Украины, Западной Белоруссии, трех прибалтийских республик и Бессарабии к СССР. Хотя протокол к договору обеспечил невмешательство Германии в соответствующие действия СССР, увеличение советской территории стало следствием целого ряда событий с сентября 1939 года по август 1940 года, а не вытекало непосредственно из секретных протоколов. В то же время очевидно, что, заключая договор с Германией, Сталин и Молотов заботились об интересах страны, а они необязательно совпадали с интересами стран, входивших в сферы влияния СССР и Германии.

Следует учесть, что, хотя международное законодательство охраняло права всех стран без исключения, на практике в условиях непрекращавшихся локальных конфликтов и мировых войн, суверенитет многих государств систематически нарушался (и продолжает нарушаться). Так, Англия, энергично защищавшая суверенные права Польши в 1939 году, забыла о своих принципах, когда в ходе войны возникла опасность Суэцкому каналу, и оккупировала Египет вопреки протестам египетского правительства. Аналогичным образом в 1941 году Советский Союз и Англия приняли решение ввести свои войска в Иран, когда возникла угроза установления там прогерманского режима. В 1942 году США высадились в Марокко, не испросив на то разрешение у марокканского султана и правительства Виши (в ту пору Марокко было французским протекторатом), с ко

торым они поддерживали дипломатические отношения. В значительной степени подобные действия были обусловлены вопиющим игнорированием международного права и суверенитета других стран Германией и ее партнерами по Антикоминтерновскому пакту. (О том, что и в наше время, когда в мире уже нет фашистских государств, суверенитет малых стран может вопиющим образом нарушаться, ярко свидетельствуют действия стран НАТО в отношении Югославии.) В 1939 году у Польши и прибалтийских стран, находившихся между Германией и СССР, не было шансов сохранить свою независимость.

В то же время, став партнером Германии по договору о ненападении, СССР рисковал быть втянутым в войны этой страны. Поэтому политика Советского правительства строилась на том, чтобы избежать такой ситуации и постоянно отстаивать свои интересы. Первым такого рода испытанием для СССР стала начавшаяся 1 сентября 1939 года германо-польская война, переросшая во Вторую мировую войну.

После вторжения в Польшу Берлин стал истолковывать договор о ненападении как пакт о союзе двух стран в войне против Польши, а границу «сфер интересов», проведенную через польскую территорию, как будущую границу между СССР и Германией после завершения совместных военных действий двух стран. По этой причине министр иностранных дел третьего рейха Иоахим фон Риббентроп в сентябре 1939 года требовал от Шуленбурга добиться вступления СССР в войну против Польши. Москва же, несмотря на послания Риббентропа, строго держалась буквы договора о ненападении и секретного соглашения о невмешательстве обеих стран в чужие «сферы влияния». При этом Советское правительство не желало обострять только что налаженные отношения с Германией, поэтому, отвечая Шуленбургу на его запросы, Молотов, который, без сомнения, согласовывал свои ответы со Сталиным, был предельно уклончив.

9 сентября в беседе с Шуленбургом Молотов сообщил, что «Советское правительство было застигнуто совершенно врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами» и Красная Армия не готова к выступлению. (К этому времени польское правительство уже перемещалось из Люблина в Румынию.) В ответ на призыв Шуленбурга обеспечить «быстрые действия Красной Армии», Молотов заявил, что «уже было мобилизовано более трех миллионов человек», но потребуется «еще две-три недели для приготовлений».

Совершенно очевидно, что правительство СССР, заключившее договор о ненападении с гитлеровской Германией менее месяца назад, не имело основания доверять руководству третьего рейха и на всякий случай мобилизовывало силы, намного превышавшие те, которые были необходимы Для возможных военных действий против остатков польской армии К моменту перехода советско-польской границы Красная Армия сформировала Украинский и Белорусский фронты из 7 армий и конно-механизиро

ванной группы. Эти силы по своему количеству (но не по уровню вооружений) превышали силы германских групп «Север» и «Юг», состоявших из 5 армий. Вероятно, что СССР не исключал того, что германская армия попытается продолжить наступление на восток, и стремился продемонстрировать свою военную мощь.

У Сталина могла вызывать подозрение и обстановка на западном фронте Германии. В то время как Франция мобилизовала 110 дивизий и получила в придачу 5 дивизий английского экспедиционного корпуса, Германия направила против них лишь 23 неукомплектованные дивизии. Однако западные страны не спешили воспользоваться преимуществом, а ожидали завершения событий на востоке Европы. Сталину было ясно, что «странный» характер войны на западе позволяет Германии продолжить наступление на восток, ведь Гитлер был уверен в превосходстве своих войск над Красной Армией. Советское правительство оттягивало ввод войск в Польшу еще и потому, что опасалось возможного столкновения Красной Армии с германскими войсками. Ведь если бы переход польско-советской границы Красной Армией удалось отложить до конца сентября — начала октября, то Гитлер вряд ли решился бы начать войну против СССР в преддверии зимы. Однако не входить в Польшу означало бы уступить всю ее территорию немцам, что серьезно ухудшило бы стратегическое положение Красной Армии в случае конфликта с Германией.

Состояние нерешительности было преодолено очередным обращением из Берлина. 16 сентября в Москве было получено новое послание Риббентропа, в котором он писал: «Если не будет начата русская интервенция, неизбежно встанет вопрос о том, не создается ли в районе, лежащем к востоку от германской зоны влияния, политический вакуум... Без такой интервенции со стороны Советского Союза... могут возникнуть условия для формирования новых государств». Германское правительство недвусмысленно намекало на готовность создать «западноукраинское государство», учитывая многолетние связи нацистов с украинскими националистическими движениями. Риббентроп предложил Молотову текст совместного коммюнике, в котором обе страны заявили бы о необходимости «положить конец нетерпимому далее политическому и экономическому положению, существующему на польских территориях».

Так перед СССР встал сложный выбор: либо обострить отношения с Германией и выступить в защиту украинцев и белорусов, которым она угрожает, либо стать соучастником строительства «нового порядка» в Польше и, следовательно, объявить себя военным союзником Германии, подписав проект заявления, предложенный Риббентропом. Одновременно Советское правительство должно было решить: или оттягивать срок вступления Красной Армии в Польшу и получить в ее восточной части прогерманский режим, или выступить без промедления, но, возможно, ускорить военное столкновение с Германией.

В результате было принято решение, чреватое обострением советско-германских отношений. 16 сентября в 6 часов вечера Молотов в ответ на заявление Риббентропа сообщил Шуленбургу, что Красная Армия собирается перейти границу «завтра или послезавтра». Вместе с тем он сказал, что «в совместном коммюнике уже более нет нужды; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно». По словам Шуленбурга, «Молотов согласился с тем, что планируемый Советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил, принимая во внимание сложную для Советского правительства ситуацию, не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути. Советское правительство, к сожалению, не видело другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше и должен был так или иначе оправдать за границей свое теперешнее вмешательство».

Таким образом, СССР, с одной стороны, выполнял требование Германии о введении войск в свою «сферу влияния», а с другой — отказывался участвовать в установлении «нового порядка» в Польше. Явно не желая, чтобы Германия успела выступить с новыми инициативами, Советское правительство ускоряло события. Через 1 часов после беседы с Молотовым Шуленбурга вновь вызвали в Кремль. На сей раз с послом стал беседовать Сталин вместе с Молотовым. Сталин объявил Шуленбургу, что через 4 часа Красная Армия пересечет границу, и ознакомил посла с нотой, которую Советское правительство собиралось вручить послу Польши на следующий день. По предложению Шуленбурга в ноте было снято три пункта, неприемлемых для Германии.

17 сентября посол Польши получил ноту правительства СССР, в которой говорилось: «Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договора, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР..

Ввиду такой обстановки Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии». В речи В.М. Молотова по радио 17 сентября по поводу перехода Красной Армией советской границы содержалась та же аргументация, что и в ноте польскому послу.

Ян Гросс в своем исследовании «Революция из-за границы», подготовленном на основе записей поляков, покинувших СССР вместе с армией Андерса в 1943 году, признавал: «Следует отметить и сказать это недвус

мысленно: по всей Западной Украине и Западной Белоруссии, на хуторах, деревнях, в городах Красную Армию приветствовали малые или большие, но в любом случае заметные, дружественно настроенные толпы... Люди сооружали триумфальные арки и вывешивали красные знамена (достаточно было оторвать белую полосу от польского флага, чтобы он стал красным)... Войска засыпали цветами, солдат обнимали и целовали, целовали даже танки... Иногда их встречали хлебом и солью». Изъявления радости по поводу прихода армии, освобождавшей их от режима национальной дискриминации, сопровождались взрывом ненависти к свергнутому строю.

Как отмечал Я. Гросс, «части польской армии, перемещавшиеся через восточные воеводства, — их всего было несколько сот тысяч солдат — во многих случаях наталкивались на недружественное местное население. Свои последние бои польская армия на своей территории вела против украинцев, белорусов, евреев». Так как восставшее население обращалось за помощью к советским войскам, в эти стычки втягивалась и Красная Армия. В ходе боев в Польше она понесла потери — 737 убитыми и 1862 ранеными. «Гражданское население (главным образом поляки), — отмечал Я. Гросс, — присоединилось к разрозненным частям польской армии и активно сражалось вместе с ними против советских войск. Было немало примеров такого рода, и в дальнейшем это способствовало отношению советских властей к гражданскому населению как к противозаконным элементам».

После вступления советских войск сопротивление офицеров польской армии не прекратилось, так как в ноябре 1939 года созданное во Франции эмигрантское правительство Польши объявило, что страна находится в состоянии войны с СССР. Сопротивление польского населения новой власти подавлялось повальными арестами. При этом основная часть населения Западной Украины и Западной Белоруссии усиленно помогала советским властям «разоблачать заговорщиков», даже если к этому не было особых оснований. Арестованные польские офицеры отправлялись в советские лагеря. (Сокрушаясь об их судьбе, в Польше и в нашей стране забывают о том, что 50 тысяч пленных красноармейцев были замучены польскими властями в лагерях после войны 1920 года.)

На вторые же сутки после того, как советские войска пересекли границу, состоялась беседа Сталина с Шуленбургом. Сталин выразил сомнение в том, будут ли германские войска соблюдать демаркационную линию, о которой договорились 23 августа 1939 года. По словам Шуленбурга, «его беспокойство было основано на том хорошо известном факте, что все военные ненавидят возвращать захваченные территории». Оснований для подобных подозрений у Сталина было достаточно. В книге П. Формана «Военный поход в Польшу 1939» описано совещание высших германских политических и военных деятелей, состоявшееся утром 17 сентября 1939 года. Его участники выражали недовольство тем, что Красная Армия вступила

в Польшу, так как это препятствовало их планам выхода к польско-советской границе. На совещании обсуждался вопрос о том, «не следует ли немедленно напасть на Советский Союз». Однако в связи с наращиванием военной мощи СССР немецкие военные и политические руководители «сочли более благоразумным в сложившейся обстановке согласиться на предложенное им мирное разрешение возникшего конфликта».

Постоянно менявшиеся в течение месяца советско-германские договоренности о демаркационной линии, судьбах населения, проживающего по обе стороны этой линии, нашли наконец свое решение в Договоре о дружбе и границе между СССР и Германией, подписанном 28 сентября 1939 года. Договор устанавливал германо-советскую границу в основном по линии Керзона, которая была определена комиссией Парижской мирной конференции 1919—1920 годов. Антисоветская пропаганда называет этот договор «четвертым разделом Польши». Но заметим, что, подобно тому, как и при трех разделах Речи Посполитой, когда в состав России были включены лишь земли с преобладанием украинского и белорусского населения, после договора от 28 сентября 1939 года в состав СССР вошли земли, населенные главным образом украинцами и белорусами.

Одновременно с советско-германским договором о дружбе и границе в Москве 28 сентября 1939 года был подписан и договор, касавшийся отношений с Эстонией, также вошедшей в «сферу влияния» СССР. Стремясь укрепить свои позиции ввиду неизбежного конфликта в скором будущем, СССР обратился к правительствам Эстонии, Латвии и Литвы с предложением подписать договоры о предоставлении нашей стране военных баз на землях этих республик. Однако правительства этих стран некоторое время воздерживались от позитивного ответа, надеясь на поддержку третьего рейха. Так, правительство Эстонии обратилось к Германии и выразило готовность оказать ей всестороннюю помощь. Адъютант главнокомандующего эстонской армией генерала Лайдонера Х.Р. Лессер рассказывал, что в своем ответном письме президенту Эстонии К. Пят-су А. Гитлер заявил, что Германия не будет возражать, если в Эстонии будут размещены советские войска. При этом Гитлер просил эстонское правительство «потерпеть до осени 1940 г.». В эти дни генерал Лайдонер заявил: «Если бы была надежда, что откуда-нибудь придет помощь... то мы бы воевали». Отказ же Гитлера вы ступить против СССР и одновременное обещание прийти «на помощь» через год обусловили выжидательную политику правительства Эстонии в отношении СССР на протяжении последующих месяцев. И хотя эстонское правительство понимало, что оно не может рассчитывать на поддержку Германии, министр иностранных дел Эстонии К. Сельтер в ходе переговоров в Москве старался свести к минимуму усиление влияния СССР на свою страну, а потому отверг предложение о размещении в Эстонии 35 тысяч советских солдат и соглашался лишь на 15 тысяч. Тогда участвовавший в переговорах Сталин

предложил ограничиться 25 тысячами, заметив при этом: «Не должно быть слишком мало войск — а то вы их окружите и уничтожите».

Советско-эстонский договор о взаимопомощи от 28 сентября закреплял за СССР военно-морские и военно-воздушные базы, на которые вводилось «ограниченное количество советских наземных и воздушных вооруженных сил». Одновременно СССР и Эстония подписали и торговое соглашение. По словам Сельтера, после подписания соглашений Сталин сказал ему: «Могу Вам сказать, что правительство Эстонии действовало мудро и на пользу эстонскому народу, заключив соглашение с Советским Союзом. С Вами могло бы получиться как с Польшей».

2 октября 1939 года в Кремле начались переговоры об аналогичном договоре с Латвией, в которых принял участие Сталин. По словам Мунтерса, в начале переговоров Сталин заявил: «Договоры, заключенные в 1920 году, не могут существовать вечно. Прошло двадцать лет; мы окрепли, и вы окрепли. Мы хотим с вами поговорить об аэродромах и обороне. Мы не навязываем вам нашу Конституцию, органы управления, министерства, внешнюю политику, финансовую политику или экономическую систему. Наши требования диктуются войной между Германией, Францией и Великобританией. Если мы договоримся, появятся очень благоприятные условия для коммерческих договоров». К этому Молотов добавил: «Австрия, Чехословакия и Польша как государства уже исчезли с карты. Другие тоже могут исчезнуть». Сталин предупреждал Мунтерса: «Я вам скажу прямо: раздел сфер влияния состоялся... Если не мы, то немцы могут вас оккупировать. Но мы не желаем злоупотреблять... Нам нужны Лиепая и Вентспилс».

В ходе переговоров Сталин, по словам Мунтерса, «показал удивившие нас познания в военной области и свое искусство оперировать цифрами». Так, Сталин заметил, что «через Ирбентский пролив легко могут пройти 1500-тонные подводные лодки и обстрелять Ригу из четырехдюймовых орудий» и еще сказал: «Батареи у пролива должны находиться под одним командованием, иначе не смогут действовать... Аэродромов требуется четыре: в Лиепае, Вентспилсе, у Ирбентского пролива и на литовской границе. Вам нечего бояться. Содержите 100 000 человек. Ваши стрелки были хороши, а ваша армия лучше, чем эстонская». Договор СССР с Латвией, подписанный 5 октября, предусматривал введение в эту прибалтийскую страну 25 тысяч советских солдат. Несколько позже было заключено и советско-латвийское торговое соглашение.

Ч октября 1939 года Сталин принял участие в начавшихся в Москве переговорах с министром иностранных дел Литвы Ю. Урбшисом. Как отмечает М. Мельтюхов, нежелание Литвы впускать советские войска уравновешивалось «желанием получить Вильнюс». Соглашение, подписанное 10 октября 1939 года, называлось «Договоре передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Со

ветским Союзом и Литвой». В соответствии с договором СССР вводил в Литву 20-тысячный контингент.

В соответствии с договорами о взаимопомощи Советский Союз 18— 19 октября приступил к размещению своих войск в трех республиках. 25 октября в беседе с руководителем Коминтерна Георгием Димитровым Сталин сказал: «Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия и Литва) мы нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать — строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают».

Исходя из этого, Советское правительство воздерживалось от любых шагов, которые могли бы быть истолкованы как движение к «советизации». Именно поэтому Молотов подвергся резкой критике советского полпреда в Эстонии К.Н. Никитина зато, что тот внес тогда в Наркомат иностранных дел ряд умеренных предложений, направленных на демонстрацию возросшей близости между СССР и Эстонией. Не менее жесткими были и указания наркома обороны К.Е. Ворошилова. В его приказе от 25 октября 1939 года говорится: «Настроения и разговоры о «советизации», если бы они имели место среди военнослужащих, нужно в корне ликвидировать и впредь пресекать самым беспощадным образом, ибо они на руку только врагам Советского Союза и Эстонии... Всех лиц, мнящих себя левыми и сверхлевыми и пытающихся в какой-либо форме вмешиваться во внутренние дела Эстонской республики, рассматривать как играющих на руку антисоветским провокаторам и злейшим врагам социализма и строжайше наказывать».

О том, что эти грозные директивы были изданы вовсе не для отвода глаз, свидетельствуют многочисленные факты, в том числе и тот, о котором поведал в своих воспоминаниях маршал Советского Союза К. А. Мерецков: «Как командующий Ленинградским округом я отвечал за безопасность баз в Эстонии. В одном месте срочно требовалось обеспечить неприкосновенность участка. Я вступил в контакт с правительством Эстонии, взял у него необходимое разрешение, затем получил согласие эстонского помещика, собственника данного земельного участка, и приказал построить укрепления. И вот на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) во время моего Доклада о положении на новых базах Молотов упрекнул меня за «неуместную инициативу». Я пытался возражать, но он не слушал. Мне стало не по себе, однако тут взял слово Сталин и, посмеиваясь, заметил Молотову: «А почему твой Наркомат опаздывает? Армия не может ждать, пока твои люди расшевелятся. А с Мерецковым уже ничего не поделаешь. Не срывать же готовые укрепления». На этом вопрос был исчерпан».

Советские военные не только не вмешивались во внутренние дела прибалтийских стран, но панически боялись, чтобы их уличили в попытках такого вмешательства. Правящие круги Эстонии признавали пунктуальное

выполнение советской стороной положений договора. «Сейчас, — сообщал полпред Никитин в Москву, — ни у правительства, ни у буржуазных кругов нет никаких сомнений в том, что мы пакт выполним согласно духу и букве».

Если бы события в ту пору не развивались так быстро, то, возможно, что положение в Прибалтике и характер отношений СССР с Эстонией, Латвией и Литвой не претерпели бы серьезных изменений в течение долгих лет. Однако уже весной 1940 года ситуация в Европе резко изменилась. «Странная война» превратилась в обычную войну с танковыми марш-бросками, беспорядочным отступлением и окружением многотысячных войск, паникой среди мирного населения и капитуляциями армий и правительств. Германские армии за несколько часов без боя захватили Данию, за пару дней овладели почти всеми крупными городами и портами Норвегии, а затем за 5—7 дней — Голландией и Бельгией.

Один из руководителей компартии Эстонии тех лет X. Аллик впоследствии писал о влиянии германского блицкрига на правящие круги Прибалтики: «Если до сих пор часть прибалтийской, и особенно эстонской буржуазии была ориентирована на победу Англии и Франции в идущей борьбе, то теперь решительно победила прогерманская ориентация. Буржуазия не без оснований ждала, что после победы на Западе Гитлер обратит оружие на восток — против Советского Союза, и начала подготовку к созданию для него плацдарма». Американские исследователи балтийского происхождения Р. Мисиунас и Р. Таагепера констатировали: «Советы, очевидно, понимали, что в случае любого военного конфликта они не могут полагаться на балтийские государства как на своих союзников».

В то же время захват Голландии, Бельгии и Люксембурга показал советским руководителям, что через малые нейтральные страны Европы германские войска могут успешно прорваться к центру крупной державы. Аналогия между положением Голландии, Бельгии и Люксембурга относительно Парижа и положением Эстонии, Латвии и Литвы относительно Ленинграда и Москвы была полной. Тем временем из Прибалтики поступили сведения о том, что «под видом проведения «балтийской недели» и «праздника спорта»15 июня фашистские организации Эстонии, Латвии и Литвы при попустительстве правительств готовились захватить власть и обратиться к Германии с просьбой ввести войска в эти страны. Трудно сказать, насколько реальной была угроза путча или провокационного фарса, который бы помог правителям Прибалтики обратиться за помощью к Гитлеру, не дожидаясь осени 1940 года, но, вероятно, советские руководители расценивали эти сообщения в контексте международной обстановки.

В день, когда немецкие войска вступили в Париж, и за день до предполагавшегося фашистского путча в Прибалтике, 14 июня 1940 года, Советское правительство потребовало от Литвы немедленно сформировать новое правительство, которое было бы способно честно выполнять советс

ко-литовский Договор о взаимопомощи и не препятствовать вводу «на территорию Литвы советских воинских частей для размещения в важнейших центрах Литвы в количестве, достаточном для того, чтобы обеспечить возможность осуществления советско-литовского Договора о взаимопомощи и предотвратить провокационные действия, направленные против советского гарнизона в Литве».

Схожие требования-были предъявлены 16 июня 1940 года правительствам Латвии и Эстонии. В Таллин, Ригу и Вильнюс были направлены эмиссары Сталина —А. Жданов, А. Вышинский и В. Деканозов, которые должны были наблюдать за формированием новых правительств. 15—17 июня на территорию Эстонии, Латвии и Литвы были введены новые контингента советских войск, чему правительства этих прибалтийских государств не стали чинить препятствий, и потому все обошлось без осложнений. Во многих городах Прибалтики население тепло встречало советские войска.

В то же время под видом помощи вступающим советским войскам эстонская полиция по приказу Л айдонера разгоняла митинги и арестовывала ораторов, приветствовавших Красную Армию. В Риге же при разгоне демонстрантов, вышедших приветствовать советские части, было ранено 29 человек, из них двое скончались. Однако советские войска не препятствовали действиям местной полиции, а Жданов запрашивал Москву: «Не следует ли вмешаться в это дело или оставить до нового правительства». Лишь получив сообщения о расстрелах в Риге и арестах в Таллине, Молотов 20 июня телеграфировал Жданову: «Надо твердо сказать эстонцам, чтобы они не мешали населению демонстрировать свои хорошие чувства к СССР и Красной Армии. При этом намекнуть, что в случае стрельбы в демонстрантов советские войска возьмут демонстрантов под свою защиту».

Тем временем Деканозов, Вышинский и Жданов вели переговоры о формировании просоветских правительств. Местные коммунисты настаивали на том, чтобы новые правительства состояли из членов компартий и их союзников, однако эмиссары Сталина не поддерживали этих предложений. В новом правительстве Эстонии во главе с И. Варесом преобладали социалисты и беспартийные, коммунистов же не было вообще. По настоянию Деканозова в правительство Литвы, которое сформировал В. Креве-Мицкевичус, вошел и министр финансов Э. Галанаускас, занимавший тот же пост при режиме Сметоны. Единственный коммунист в новом литовском кабинете занял пост министра внутренних дел. Лишь коммунисты Латвии добились включения четырех членов своей партии в новое правительство, которое возглавил беспартийный А. Кирхенштейн. В то же время президенты Латвии и Эстонии Ульманис и Пяте сохраняли свои посты. (Президент Литвы Сметона эмигрировал в Германию.)

Новые правительства пользовались широкой поддержкой населения Прибалтики. Комиссия АН Эстонской ССР в своем докладе, цель которого состояла в том, чтобы обосновать «противозаконность» вступления

Эстонии в СССР, все же признала, что «большая часть народа Эстонии приветствовала новое правительство по различным причинам: демократически настроенная интеллигенция связывала с этим устремления к демократизации государственного строя, наиболее бедные слои населения надеялись на улучшение своего материального и социального положения, основная часть крестьянства добивалась уменьшения долгов, ложащихся на хутора, малоземельные и безземельные крестьяне хотели получить землю, коммунисты видели в этом один из этапов реализации своих программных требований. Это подтверждают многочисленные митинги, народные собрания, резолюции трудовых коллективов и программные документы созданных новых организаций».

В то же время специальные уполномоченные Кремля постоянно подчеркивали, что «демократические перемены» не приведут к изменению государственного устройства в этих республиках. Выступив в Риге на митинге, А. Вышинский закончил свою речь по-латышски: «Да здравствует свободная Латвия! Да здравствует нерушимая дружба между Латвией и Советским Союзом!»

Рекомендации полпреда К. Н. Никитина, которые он направил в Москву 26 июня, свидетельствовали о том, что полпредство в это время даже не помышляло о возможности установления в республике советских порядков, он предлагал лишь меры, укладывавшиеся в отношения СССР с дружественными зарубежными странами. В тот же день, 26 июня, первый секретарь полпредства Власюк, ссылаясь на указания Жданова, просил Москву выделить Всесоюзному обществу культурных связей с заграницей (ВОКСа) дополнительные средства «в 5000 крон в связи со значительным увеличением объема работы до конца года». Совершенно очевидно, что еще 26 июня Жданов, как и работники советских дипломатических учреждений в Таллине, исходил из того, что Эстония надолго останется «заграницей» со своей-«иностранной валютой».

Однако в считанные дни позиция советского руководства изменилась радикально. 30 июня Молотов стал убеждать премьер-министра Литвы Креве-Мицкевичуса в том, что для Литвы было бы лучше, если бы та вступила в Советский Союз.

Почему же это произошло? Не исключено, что в значительной степени такая перемена могла произойти под влиянием реакции Германии на действия СССР в Бессарабии и Северной Буковине. 23 июня 1940 года Молотов вызвал Шуленбурга и сообщил, что «решение бессарабского вопроса не требует отлагательства». Хотя в секретном протоколе от 23 августа 1939 года Германия объявляла о своей незаинтересованности в Бессарабии, заявление Молотова, по словам У. Ширера, вызвало «тревогу в вермахте, которая распространилась на Генеральный штаб». Возникли опасения, что Советский Союз намерен завладеть Румынией, от нефти которой зависела судьба всех военных операций Германии.

Когда король Румынии Кароль II обратился к Гитлеру за помощью, тот порекомендовал ему принять советские требования. Однако, по словам Риббентропа, фюрер был «ошеломлен», узнав, что СССР потребовал от Румынии помимо Бессарабии эвакуации также Буковины, населенной украинцами. С точки зрения Гитлера, эта земля была населена «преимущественно немцами» и являлась «исконной землей австрийской короны». Как утверждал Риббентроп, Гитлер «воспринял этот шаг Сталина как признак русского натиска на Запад». 24 июня 1940 года Гитлер в узком кругу заявил о намерении захватить Украину, хотя тут же оговорился, что это вопрос не будет решаться в ближайшие недели. Вероятно, советское правительство узнало о такой реакции Гитлера и решило форсировать укрепление своих позиций на всем протяжении будущего советско-германского фронта, в том числе и в Прибалтике.

Кроме того, в Москве сообщения Жданова, Вышинского и Деканозова об обстановке в Прибалтике могли быть истолкованы Сталиным и другими членами Политбюро как свидетельства классической революционной ситуации: массовые демонстрации рабочих и митинги перед президентскими дворцами, на которых их участники требовали установления рабочего контроля над производством, смены общественного строя, восстановления Советской власти; формирование рабочих дружин; освобождение из тюрем политзаключенных; активная деятельность коммунистов, вышедших из подполья и тюрем. Налицо были и другие классические признаки революционного кризиса: растерянность верхов, популярность новых правительств, обещавших социальные реформы и дружбу с СССР, готовность коммунистов прибалтийских стран взять инициативу в свои руки.

Видимо, сочетание всех этих факторов заставило Сталина резко изменить позицию и перейти к политике советизации Прибалтики. В этой обстановке проходила подготовка к выборам в парламенты трех республик: в избирательных комиссиях преобладали коммунисты и сочувствовавшие им, потому что многие другие кандидаты отводились под тем предлогом, что они запятнали себя сотрудничеством с прежними режимами.

В конце 1980-х годов выборы, проведенные 14—15 июля 1940 года верховные органы власти трех республик, стали предметом дотошных разбирательств. Разумеется, предъявлять к выборам, проходившим в 1940 году, требования конца XX века, без учета реальной обстановки полувековой давности было бы нелепо. Реальность же была такова. С одной стороны, население трех стран освободилось от постоянного террора полиции и военизированных организаций (айзсарги, шаулисы, кайцилиты). После многих лет можно было проводить свободно митинги, собрания, демонстрации. От участия в выборах были отстранены коррумпированные политиканы, державшиеся у власти с помощью подкупа и репрессий. Это резко контрастировало с теми порядками, которые были установлены в странах, оккупированных германскими армиями.

С другой стороны, определенная часть населения этих республик негативно относилась к внешнеполитической переориентации на СССР и к начавшимся преобразованиям. Вероятно, при наличии более развитых институтов политической жизни и в мирной международной обстановке эти люди активнее выступили бы против монопольного положения союзов трудового народа, представивших единые списки своих кандидатов на выборы в Эстонии, Латвии и Литве.

Победа союзов трудового народа на выборах 14—15 июля была абсолютной. (В Эстонии кандидаты союза получили 92,8% голосов, в Латвии — более 97%, в Литве — свыше 99%.) Теперь трудно сказать, в какой степени эти итоги безальтернативных выборов отражали настроения населения и насколько данные об итогах были безупречными. Однако никаких серьезных доказательств фальсификации выборов никто привести не сумел. Не было приведено никаких свидетельств того, что Красная Армия вмешивалась в проведение выборов (хотя присутствие советских войск не могло не оказывать психологического воздействия на избирателей). В то же время нет сомнения в том, что верховные органы Эстонии, Латвии и Литвы, провозгласившие советскую власть и обратившиеся в июле 1940 года с просьбой принять эти страны в СССР, были избраны в ходе массового голосования. В этом их существенное отличие от тех органов власти, которые провозгласили отделение Литвы, Латвии и Эстонии от России в 1918 году.

3,5 и 6 августа 1940 года Верховный Совет СССР принял решения о принятии трех новых республик в Союз. Ясно, что СССР закрепился в Прибалтике благодаря тому, что Германия, подписав секретные протоколы, обязалась не защищать режимы Пятса, Ульманиса и Сметоны, но также ясно, что вступление этих стран в Советский Союз было следствием многих событий, в том числе и волеизъявления сотен тысяч эстонцев, латышей и литовцев в ходе общенациональных выборов.

2 августа 1940 года в состав СССР была также принята Молдавская ССР. Конечно же жизнь новых граждан СССР изменилась кардинально.

Характеризуя отношение большинства населения Западной Украины и Западной Белоруссии к происшедшим переменам, даже Ян Гросс, называвший «воссоединение» украинского и белорусского народов «оккупацией», признавал: «Странным образом оккупация создала раздвоенную реальность. Появилось больше школ, больше возможностей для высшего образования и профессиональной подготовки, обучения на родном языке, поощрения физического и художественного развития. Казалось, что многие препятствия, обычно мешавшие движению наверх, были удалены. Наблюдалось резкое увеличение занятости, на фабриках и в учреждениях требовалось в два раза больше рабочих и административных служащих, чем до войны .. Если вы хотели стать медицинской сестрой, инженером или врачом, можно было с уверенностью ожидать осуществления этой цели в будущем». По словам Гросса, в этих областях было немало людей, для

которых «поражение Польши не было причиной для траура, а скорее захватывающим началом, возможностью, о которой нельзя было и мечтать».

В то же время советские порядки принесли для значительной части населения и ряд малоприятных изменений. Рабочие жаловались на более строгую производственную дисциплину. Рост заработной платы в Прибалтике сопровождался ростом цен. Ряд товаров исчез из продажи. В Западной Украине, Западной Белоруссии, бессарабской части вновь созданной Молдавской ССР стала проводиться коллективизация. Развернулось и наступление на католическую церковь. Эти действия подтолкнули на сопротивление ту часть населения, которая на первых порах вынужденно смирилась с присоединением к СССР, а поэтому вместе с новыми обретениями страна обрела и новые проблемы. В новых областях, входивших в 1918— 1939 годы в антисоветский «санитарный кордон», имелись влиятельные силы, давно ориентировавшиеся на Германию или другие страны Запада. Они стали политической базой для растущего сопротивления Советской власти и создания «пятых колонн», которые во время Великой Отечественной войны активно сотрудничали с германскими оккупантами, входили в состав местных дивизий «СС», а после войны вели подпольную борьбу ' против Советской власти.

Сотрудники НКВД пытались ликвидировать антисоветское подполье, но незнание местных условий, доверие к «представителям народных масс», охотно выявлявших «подозрительных» людей и зачастую сводивших при этом личные счеты с ними, фактически привели к репрессиям, подобным тем, что имели место в СССР в 1937—1938 годы, —депортации поляков из Западной Украины и Западной Белоруссии, выселению 60 тысяч человек из Эстонии, 35 тысяч человек из Латвии, 34 тысяч человек из Литвы.

Правда, население новых западных территорий СССР знало о том, что творилось по другую сторону советско-германской границы, где воплощалась в жизнь программа полного подчинения «неполноценных народов» представителям «высшей расы». Уже к концу 1939 года в оккупированной немцами Польше было уничтожено около 100 тысяч местных жителей, а к концу 1940 года 2 миллиона поляков были вывезены в Германию для принудительных работ. Можно сказать, что положение этих стран в зоне противостояния между СССР и Германией неизбежно ставило их население перед суровой альтернативой.

Для советского руководства присоединение новых территорий на западе прежде всего отвечало задаче обеспечения безопасности СССР перед лицом неизбежной войны с гитлеровской Германией. Это был «выигрыш в пространстве». За год Сталину удалось отодвинуть советскую границу далеко на запад и превратить «сферу влияния» СССР в советские земли, избежав крупных сражений и больших потерь среди частей Красной Армии и Местного населения. Однако в северной, финляндской части этой «сферы» успех был достигнут минимальный и ценой огромных потерь.