Круг проблем философии и ее 16 страница

Хаос и пустота. Разрушение структуры, характерное для шизофренического мира, приводит к хаосу в движениях, речи, волевых актах, в мышлении, чувствах и т. д. Больные часто жалуются на угнетающее чувство хаоса, либо пустоты в голове. Чувство пустоты также может быть выражением неспособности упорядочить то, что происходит во внутреннем мире. Подобные жалобы встречаются достаточно часто при неврозах, однако дезинтеграция бывает значительно менее глубокой.

Но живая природа не терпит беспорядка. В шизофреническом хаосе начинает формироваться новый, патологический порядок: возникают новые структуры, которые в силу защиты от распада нередко оказываются необычайно устойчивыми; никаким способом невозможно их уничтожить, как это бывает, например, в случаях систематизированного бреда. Психиатры часто все свои усилия вкладывают в стремление уничтожить фиксированные патологические структуры. Стоило бы задуматься о целесообразности такого стремления, ибо часто их усилия оказываются тщетными; эти структуры оказываются неуничтожаемыми и не поддаются никаким методам лечения, что вызывает у психиатра неверие в возможность излечения больного, а иногда и негативное отношение к нему. Но, быть может, эти структуры иногда защищают больного от полного хаоса.

Шизофреническое разрушение преморбидных структур имеет свои положительные и отрицательные стороны. Благодаря этому разрушению больной освобождается от прежних форм поведения и переживаний, которые были для него слишком тесными; он ощущал их искусственность и чуждость. Возникший хаос дает возможность формирования новых и иногда совершенно необычных функциональных структур, которые в нормальных условиях появиться никогда бы не могли. В разговоре с больными шизофренией нередко поражает их богатство ассоциаций; эти ассоциации часто бывают столь неожиданными, что обычному человеку никогда не пришло бы в голову; при своей необычности иногда они бывают весьма удачными, являясь проблесками гения, высвобожденного в результате разрушения прежних структур.

С другой стороны, однако, хаос в живой природе ведет к смерти; это относится равно к энергетическому метаболизму, как и к информационному. Сущностью живой природы является противодействие хаосу и случайности. И к сожалению, больные хронической шизофренией нередко еще при жизни напоминают умерших. Их окружает пустота, прах и пепелища; внутренне они также чувствуют себя выгоревшими. Тематика смерти часто преобладает в шизофреническом мире. Скелеты. кладбища, трупы, смертельная агония и т. п. нередко представляют предмет их размышлений и сновидений. Мир утрачивает свой жизненный колорит, становится серым, печальным, чем-то напоминающим кладбищенскую таинственность и раздумье.

Колорит. Под колоритом внутреннего мира мы будем понимать его эмоциональную атмосферу - настроение, жизненную динамику, эмоционально-чувственное отношение человека к самому себе и своему окружению. Это определение - скорее литературное, нежели научное - передает, однако, существо проблемы. Колорит является той характеристикой видимого мира, которая, не изменяя в принципе его сущности (структуры и тематики), в то же время все меняет настолько, что тот же самый образ в изменившихся красках становится совершенно другим. Эта изменчивость неизменного является также основной чертой нашей эмоционально-чувственной жизни. В принципе ничего не изменилось, кроме преходящего настроения или эмоционального отношения к другому человеку либо к какой-то вещи, но в то же время изменилось все. Мир, минуту назад прекрасный и притягивающий, делается серым и унылым. Особа, недавно еще восхищающая и желанная, отталкивает своей физической и психической безобразностью. А мы сами из мудрых, прекрасных, благородных превращаемся в обладателей всех самых скверных качеств.

Другой чертой колорита является его вездесущность; каждая видимая вещь имеет свой цвет. Аналогичным образом дело обстоит с эмоционально-чувственной жизнью - она присутствует всюду и во всем. Самая мелкая деталь имеет свой эмоциональный знак. Вопреки тому, что иногда говорится, не существует вещей <чувственно-нейтральных>. Такое определение лишь указывает на дистанцию, какую мы хотим сохранить в отношении к данной вещи, и, следовательно, касается скорее структуры нашего мира, нежели его колорита. Говоря <это мне безразлично>, мы выражаем свое эмоционально-чувственное, обычно негативное, отношение к данной вещи, событию или человеку, желая от них дистанцироваться, считать их несуществующими.

Третья черта колорита относится к методической сфере. В видимом образе труднее всего определить его колорит. Запас словесных определений достаточно ограничен, а научная терминология - определения длины световых волн - никого не убеждает. Так же трудно определить эмоциональный компонент переживания. Если его тематику и структуру можно более или менее детально описать, то описывая эмоциональные состояния, мы всегда наталкиваемся на недостаточность адекватных определений - язык попросту слишком беден, ибо служит общению между людьми и отражает прежде всего действия человека в окружающем мире, а его внутренние переживания в значительно меньшей степени представлены в системе языковых символов. Словарь эмоционально-чувственной жизни чрезвычайно беден по сравнению с богатством слов, связанных с внешним миром, и человеческими действиями в нем.

Возникает впечатление, как если бы речь, будучи наивысшей формой двигательной активности, в своем развитии на этой активности и сконцентрировалась, экономя усилия организма посредством упрощения бесчисленных форм интеракции простых символов, благодаря которым человек живет и действует в окружающем его мире. То же, что является только внутренним проявлением активности человека, лишь поверхностно затрагивается словесной абстракцией и схематизацией, как бы исходя из правильного основания, что эта часть активности - наиболее личная, неповторимая и неисчерпаемая и тем самым недоступная выражению в форме словесного символа.

Это отнюдь не значит, что слова не выражают эмоциональное состояние. Напротив, неоднократно случается, что не очень ясно, о чем человек говорит или пишет, но чувствуется его эмоциональный настрой. Пользуясь средствами художественной выразительности, можно вызвать у читателя или зрителя эмоционально-чувственное состояние, соответствующее намерениям автора. В этом случае, однако, мы имеем дело не с описанием эмоционального переживания, но с его искусственным возбуждением с помощью эмоциональных средств художественной экспрессии. Если стимулом, вызывающим эмоциональный резонанс, является слово, то оно действует не в качестве символа, упрощающего и редуцирующего много аналогичных ситуаций до одного знака, но в качестве сигнала, вызывающего данное эмоциональное состояние. Значительно более эффективными, если речь идет о коммуникации эмоциональных состояний, являются невербальные стимулы: слуховые, зрительные, осязательные, обонятельные и т. д.

Немногочисленные слова в описаниях эмоциональных состояний, таких как радость, печаль, страх, боль, восхищение, ужас, ярость, любовь, ненависть и т. д., звучат абстрактно, если отсутствует описание конкретной ситуации, которая позволяет нам, хотя бы в минимальной степени, пережить соответствующее чувство, и оказываются недостаточными, если мы хотим выразить собственное чувство или чувство того человека, состояние которого мы хотели бы пережить. Проблематичность однозначности словесных символов особенно остро выступает в случае терминологии, относящейся к эмоционально-чувственной сфере. Слово <любовь> означает для каждого индивида нечто иное в значительно большей степени, нежели слово <стол>.

Здесь мимоходом была затронута проблема описания эмоциональных состояний, которые в психиатрии играют основную роль. При этом психиатр оказывается в трудной ситуации; если ему даже удается вчувствоваться в состояние больного, то у него не хватает терминов для описания его переживаний; значительно легче определить их тематику и структуру. Сказанное можно пояснить на примере. Легче описать, кто кого любит или ненавидит и почему, чему радуется и почему печален, нежели ясно представить само чувство, в то время как именно с этого следовало бы начать, ибо чувство является первичным. Лишь затем вокруг него выстраиваются тематика и структура. Чувство любви создает объект, подобно чувствам страха и ненависти. В радости или печали всегда можно найти поводы, которые объясняют эти чувства и т. д.

Зависимость тематики и структуры переживаний от эмоционально-чувственной жизни особенно ярко проявляется у пациентов, когда чувства нередко обусловливают далекую от реальности картину действительности и ложные причинно-следственные связи.

Ритм эмоционально-чувственной жизни и ритм бодрствования. У каждого человека постоянно наблюдаются колебания эмоционально-чувственных установок к окружающим его лицам и вещам. Подобно тому как в зависимости от погоды, времени года и дня изменяется пейзаж, так и пейзаж нашего мира изменяется в зависимости от эмоционального колорита. В общем, о его изменчивости забывают, и, переживая какое-нибудь эмоциональное состояние, имеют иллюзорное впечатление его устойчивости, полагая, что никогда не кончатся холод и пасмурная погода, либо тепло и радость.

Вопреки многократно повторяющемуся опыту нельзя научиться не доверять аффективным состояниям, в соответствии с которыми моделируется наш мир, который становится безнадежным в минуты печали и лучезарным в минуты радости.

Колорит внутреннего мира меняется с определенными амплитудой и частотой. Слишком большая амплитуда, выходящая за пределы нормы, в психиатрии определяется термином <циклофрения>. Подобно тому как состояние сознания осциллирует от сна до максимального напряжения внимания, ритмы чувств и эмоций колеблются от темных красок, когда человек печален, ничто его не радует, он думает о смерти, до ярких красок, когда он чувствует радость жизни и полон любви к себе и окружающему миру.

Неизвестно в какой степени оба ритма - бодрствования и настроения - взаимозависимы. Согласно современным нейрофизиологическим взглядам, ритм бодрствования связан с активностью ретикулярной формации. Медиаторы ЦНС (адреналин, норадреналин, серотонин), так же как электростимуляция, активируют ретикулярную формацию, одновременно изменяя эмоционально-чувственный колорит; обычно они усиливают предрасположенность к страху.

Реакциям возбуждения интереса или ориентации сопутствует чувство страха, которое связано с возможной дезинтеграцией из-за необходимости разрушения прежней структуры интеракции с окружением и создания на ее месте новой. Антидепрессанты и психостимуляторы обычно повышают уровень бодрствования. В печали человек часто чувствует себя утомленным и сонливым, а в радостном состоянии у него не возникает потребности в отдыхе и сне. Патологические же состояния радости или печали, маниакальные или депрессивные состояния, как правило, сопровождаются бессонницей. Сильным чувствам, любви, ненависти, страха, обычно также сопутствует бессонница.

Эксперименты на животных, а также клинические данные, в особенности полученные нейрохирургами, по всей видимости, свидетельствуют о том, что анатомические структуры, связанные с основными эмоциональными реакциями, расположены главным образом в филогенетически более древних частях мозга, особенно в гипоталамусе, представляющем главную станцию переключения нервных импульсов на эндокринную систему.

Таким образом, все системы, регулирующие уровень сознания и эмоционально-чувственную жизнь, между собой связаны. Филогенетически более древние части мозга обнаруживают более выраженную тенденцию к ритмической активности по сравнению с филогенетически более молодыми. Представляется возможным, таким образом, что ритм бодрствования и эмоционально-чувственных состояний обусловливается своеобразным ритмом соответствующих анатомических структур.

Ритм активности и отдыха наблюдается даже у одноклеточных животных, и его можно считать основным биологическим ритмом. Патологическое возрастание амплитуды этого ритма можно считать новым симптомом циклофрении. В этом случае, однако, следовало бы поставить знак равенства между ритмом активности (бодрствования) и ритмом настроения. Будет ли правильным подобное рассуждение, могут показать дальнейшие биологические и психологические исследования. Стоило бы вспомнить, что как современная биохимия, так и психофармакология склоняются скорее к прежней концепции единого психоза, два полюса которого - возбуждение и торможение - коррелировали бы с соответствующими биохимическими изменениями и с соответствующим психофармакологическим воздействием. Столь радикальное упрощение психиатрической классификации вызывает, разумеется, сопротивление клиницистов и психопатологов. С другой стороны, однако, они вынуждены признать, что традиционная классификация непригодна для осуществления лечения. В целях проведения эффективной терапии необходимо определение комплекса симптомов, а не распознавание проблематичной нозологической единицы. Из разнообразных симптомов, образующих синдром, особое внимание обращается на эмоциональное состояние больного и сопутствующие ему проявления заторможенности либо возбуждения активности.

Многие данные, однако, свидетельствуют против объединения обоих ритмов - бодрствования и настроения. Колебания эмоциональных состояний не зависят от колебаний уровня сознания. В сновидениях, дневных грезах, в промежуточных состояниях между сном и бодрствованием, когда мысли легко перескакивают с одного на другое, переживаются колебания эмоций и чувств столь же сильные и даже, возможно, более сильные, чем при состояниях максимально напряженного внимания. Более того, концентрация внимания часто способствует уменьшению эмоционального напряжения.

Разумеется, можно возразить, что напряжение внимания не является результатом психической активности и что в сновидениях она может быть значительно выше, нежели в состоянии бодрствования. Этот аргумент справедлив постольку, поскольку интенсивность переживания может быть действительно большей в сновидении, нежели в состоянии самого ясного сознания, проявлением которого считается состояние максимальной концентрации внимания. В таком случае следовало бы отказаться от различения сна и бодрствования и от всех градаций психической активности, присущих тому и другому состоянию, и считать их разными уровнями одного из основных биологических ритмов - ритма сна и бодрствования. Он находит свое выражение также и в характере энцефалограммы; увеличение частоты волн и уменьшение их амплитуды соответствуют повышению уровня сознания.

У младенцев наблюдается ритм активного отдыха с интервалами от одного до полутора часов. С такими же интервалами у взрослых людей и у млекопитающих животных во время сна наблюдается ускорение биоэлектрической активности мозга с уменьшением амплитуды волн и одновременными движениями глазных яблок. Эти явления у человека, а, возможно, также и у животных, сопутствуют сновидениям. У людей, в течение длительного времени лишенных сна, наблюдаются галлюцинаторные явления также с интервалами от одного до полутора часов. Быть может, это - основной ритм спонтанной активности мозга, который во время бодрствования прерывается потоком стимулов, идущих из внешнего мира и вынуждающих к реакциям, а потому сохраняется только во время сна. Существует ли аналогичный ритм эмоциональной жизни, ведущий к тому, что, независимо от внешних стимулов, настроения и чувства колеблются между позитивным и негативным полюсами? Если это так, то независимо от нашей судьбы и наших усилий, мы обречены на то, чтобы наш мир непрестанно осциллировал между светлым и черным колоритом.

Детерминация колебаний чувств и настроений. Если даже существует основной ритм эмоционально-чувственной жизни, то, подобно ритму активности и отдыха, он заслоняется вторичными колебаниями, возникшими в процессе интеракции со средой. Трудно даже приблизительно указать все факторы, влияющие на изменения нашего настроения и эмоциональных установок к окружению. Здесь можно отметить метеорологические влияния, содержание сновидений, реализацию основных биологических потребностей, общее состояние здоровья, возможность свободной активности и реализации своих планов, отношение окружения, способ видения себя в прошлом и будущем и т. д. Определение истинных причинных связей представляется здесь почти невозможным. И потому нередко бывает трудно ответить на вопросы: <почему ты грустный?>, <почему ты меня не любишь?> и т. п. Ответы на вопросы, касающиеся этиологии эмоционального состояния, бывают обычно банальными, опирающимися на случайно либо произвольно сформировавшуюся причинную связь.

Частота колебаний колорита бывает различной. Мелкие колебания, наблюдающиеся в течение дня, накладываются на более продолжительные волны, длящиеся недели, месяцы и даже годы. Существует также основной колорит, более светлый или более темный, сохраняющийся с детства или пубертатного возраста на всю дальнейшую жизнь. Говорят о радости жизни, присущей одним людям и отсутствующей у других, живущих как бы по обязанности. Колорит изменяется с возрастом. Он часто затемняется под влиянием своих весенних бурь в периоде созревания в связи с гормональными перестройками и напором конфликтов, но он стабилизируется в зрелом возрасте и приобретает осеннюю грусть в старости.

Существует также средняя амплитуда колебаний настроения и чувств. У одних она бывает весьма высокой. Они легко достигают зенита чувственных состояний, <шалеют> от радости или отчаяния, любви или ненависти. У других она довольно низка. Таких людей трудно вывести из равновесия. Точно также разной бывает и частота колебаний: одни люди очень стабильны, а другие более изменчивы в своих настроениях и чувствах. Основной уровень, амплитуда и частота эмоционально-чувственных состояний позволяют схематически обозначить чей-либо тип, обычно определяемый как темперамент. Этот тип проявляется довольно рано в жизни индивида. Уже у 5-6-летнего ребенка можно приблизительно его определить, и в общем он остается неизменным в течение жизни.

Среди психиатров до настоящего времени нет согласия относительно генетических и средовых влияний на формирование эмоционально-чувственной сферы. Психиатры, переоценивающие влияние среды, в свою очередь делятся на тех, которые уделяют большее внимание факторам физического характера, например родовым травмам, травмам во время беременности, иммунологическим конфликтам, и тех, которые подчеркивают прежде всего значение психологических факторов (психодинамические школы).

Необычность эмоционально-чувственного колорита при шизофрении. Амплитуда чувств. Настроения и чувства, переживаемые больными шизофренией, в принципе не отличаются от того, что испытывают психически здоровые люди, в противоположность циклофрении, при которой вследствие смещения к одному из полюсов (радости или печали) эмоциональный колорит редуцируется от светлого до темного, в шизофреническом мире могут наблюдаться все возможные эмоционально-чувственные состояния: светлые - радости, любви, восхищения, озарения; серые - апатии, скуки, чувства бессмысленности и т. д. О больном шизофренией можно сказать, что ни одно чувство ему не чуждо. Если в жизни обычного человека эмоционально-чувственный колорит ограничен самой повседневностью жизни и иногда только в сновидении обнаруживаются более сильные акценты, то при шизофрении (обычно в ее первой фазе) наблюдается как бы взрыв разнородных и часто противоположных чувств и настроений. Прежде всего поражает сила эмоциональных состояний; страх достигает степени панического состояния, любовь доходит до экстаза, печаль - до крайней безнадежности, радость трансформируется в состояние необычайного восторга с чувством легкости и необыкновенной силы и т. п.

Сила чувств и настроений является первой особенностью необычайного колорита шизофренического мира. Даже когда на первый план выступает чувственное отупение - безразличие, ощущение бессмысленности всего сущего и апатия, эта серость колорита оказывается столь интенсивной, что значительно выходит за рамки серости обычной жизни и нередко приводит больного к суициду. Это превышение обычной амплитуды эмоциональных колебаний обусловливает то, что не только окружение смотрит на больного с изумлением либо страхом, но и он сам воспринимает себя чуждым этому миру. Это состояние напоминает - хотя и является значительно более напряженным - те ситуации, когда под влиянием сильного чувства все вдруг видится в ином свете. Разумеется, всегда остается открытым вопрос, что изменяется раньше, чувства или тематика и структура наших переживаний. Этот вопрос не имеет особого смысла, так как переживания невозможно поделить на отдельные части; если так и поступают, то лишь в целях упрощения анализа изучаемых явлений. Трактуя, однако, чувства в качестве основного компонента любого переживания, можно принять, что видение мира изменяется в зависимости от эмоционального колорита.

Аналогично бесплодными представляются споры о том, что раньше всего изменяется в переживаниях больного, что составляет ядро шизофренической трансформации действительности: изменение чувств восприятия, или же, наконец, мышления.

Непредсказуемость. Представляется, однако, что необычность колорита шизофренического мира связана с его <инаковостью>. Нередко случается, что шизофренический образ бывает <бедным> - отсутствует бред и галлюцинации, не наблюдается ярких изменений в поведении,- и, однако, при первом же контакте с больным ощущается его странность и необычность. Эмоциональная экспрессия и ее перцепция составляют ось нашего контакта с окружением. Уже очень рано в жизни индивида формируется структура его эмоционально-чувственной интеракции с окружением, потому все <необычное> в эмоциональных проявлениях ощущается сильнее, нежели в других секторах жизни. Так, иногда не замечается какая-либо необычная деталь в окружении, но моментально ощущается необычность эмоциональных реакций отдельного индивида, либо атмосферы, царящей в группе.

Наша интеракция с окружением опирается на принцип вероятности: то, что выходит за рамки ожидаемого, вызывает реакцию удивления. Таким образом, представляется, что при эмоциональной интеракции с окружением, т. е. при <прочтении> эмоциональных состояний других людей и эмоциональном реагировании на них, этот <принцип > оказывается более строгим. Достаточно отреагировать смехом там, где от вас ждали печального выражения лица, или посмотреть с неожиданным выражением любви (ненависти или страха), чтобы эта реакция вызвала изумление у окружающих.

Непонятность. Обращает внимание также и то, что мы старательно ищем мотивацию эмоционально-чувственных состояний, как чужих, так и собственных, вопреки тому, что опыт показывает, насколько обманчивы эти этиологические изыскания. Нас беспокоит чья-то доброжелательность либо враждебность, причин которой мы не понимаем; мы спрашиваем другого человека, почему он невесел, сами страшимся найти причины наших настроений или эмоционально-чувственных установок, которые часто бывают необъяснимыми. Нас радует возможность объяснения эмоционального состояния, как собственного, так других людей.

Могло бы показаться, что нигде законы причинности не управляют столь строго, как в эмоционально-чувственной сфере, и этот настойчивый поиск причины там, где нередко отыскать ее бывает трудно, также вытекает из строгих законов эмоциональной интеракции с окружением. Непредвиденное здесь переносится хуже по сравнению с теми типами интеракции, при которых эмоциональные реакции не играют большой роли. Нас не озадачивает то, что погода бывает прекрасная, а бывает пасмурно и дождливо, но нам не дает покоя мысль, что мы не понимаем, почему кто-то печален, весел, подавлен, враждебен или чересчур любезен. Мы не переносим нашу психологическую несостоятельность, хотя и хорошо отдаем себе отчет в том, что определение причин эмоционально-чувственных состояний часто бывает невозможным.

Несмотря на столь большое разнообразие эмоциональных реакций, при всем их индивидуальном своеобразии существуют их определенные общие социально обусловленные характеристики. В определенных эпохах или культурных кругах некоторые реакции допускаются и даже поощряются, другие, напротив, отвергаются. Человек, оказавшись в другом культурном круге, может шокировать окружающих своей эмоциональной экспрессией. Истерическая личность раздражает театральностью своих эмоциональных реакций и чрезмерной их амплитудой. Они действуют на окружение, как слишком яркое пятно, не гармонирующее с целостным образом. Однако эмоциональные реакции истерической личности не выходят за границы предвидимого, благодаря чему их без труда можно понять. За видимостью необычности кроется обычное. Аналогичным образом может шокировать окружающих человек, попавший из культурного круга, в котором приняты грубые формы проявления чувств, в такой круг, в котором они осуждаются. В обоих, однако, случаях, необычность эмоциональной экспрессии, обусловленная либо типом личности, либо культурными различиями, представляет собой лишь видимость необычности. За ней кроются понятные каждому эмоциональные состояния.

Необычность шизофренических эмоционально-чувственных реакций основывается на их непонятности, т. е. невозможности размещения их в нормальной структуре эмоционально-чувственной интеракции с окружением. Здесь речь идет не о невозможности понимания самого элементарного состояния; нередко бывает легче его <прочитать> у больного шизофренией, нежели у обыкновенного человека, ибо у шизофреников оно сильнее выражено, и, кроме того, они, как правило, отличаются крайне слабой способностью маскировать свои переживания. Чувства страха, ненависти, любви, радости, печали, которые отражаются на лице больного при отсутствии какого-либо понятного для нас повода, или, наоборот, отсутствие какой-либо эмоциональной реакции, когда следовало бы ее ожидать, обусловливают то, что больной оказывается выключенным из нормальной эмоционально-чувственной интеракции, становится странным либо чудаковатым. Понятие <странный> мы употребляем тогда, когда реакция больного нас поражает, а когда нам удается к ней привыкнуть и вместо изумления она вызывает смех либо жалость, говорим о <чудаковатости>.

Необычность эмоционального колорита при шизофрении основывается не на невозможности <считывания> эмоционального состояния больного, а на невозможности интерпретации этого состояния. Мы видим, что больной счастлив, печален, выражает гнев, апатичен, переживает страх, но не можем отыскать никакого объяснения его эмоциональному состоянию. Наше причинно-следственное мышление абсолютно бессильно. Пользуясь терминологией Ясперса(1), можно утверждать, что психические реакции больного не вмещаются в границы <понимающей психологии> (<verstehende Psychologie>), в которой <психические явления> связываются между собой причинно-следственными связями, и тем самым становятся понятными для нас, но относятся к <объясняющей психологии> (<erklarende Psychologie>), в которой они оказываются непонятными вследствие невозможности выявления их причинно-следственных связей и для их объяснения приходится заниматься поиском внепсихических причин, например биологических.

1. Jaspers К. Allgemeine Psychopathologie. Wyd. 6. Berlin, 1953. 236

Если мы видим человека, который сжался от страха или трясется от безудержного смеха, и не можем понять причин таких необычных эмоциональных реакций, мы склонны приписывать их каким-то внепсихологическим причинам, например интоксикации, либо, как в старые времена, одержимости духами и т. п. Подобный способ мышления свидетельствует о том, насколько мы привыкаем к детерминированности нашей эмоционально-чувственной жизни, которая на самом деле оказывается не столь определенной. Необъяснимое для нас эмоциональное состояние является чем-то, вызывающим беспокойство, поскольку оно нарушает нормальную структуру эмоционально-чувственной интеракции с окружением.

Парадоксальность такого подхода заключается в том, что в сфере чувственной - следствия к поискам подобных объяснений стремятся с наибольшей силой.

Неадекватность. К характеристике необычности шизофренического эмоционально-чувственного колорита относится не только непонятность. При контакте с больным шизофренией поражает несоответствие его эмоциональных реакций актуальной ситуации. Он испытывает страх, смеется, плачет, раздражается либо сохраняет абсолютно бесстрастное выражение лица вне зависимости от обстоятельств. Мы говорим о неадекватности его эмоциональных реакций. Это можно уподобить тому, как если бы художник написал картину, перепутав цвета: небо изобразил зеленым цветом, траву - голубым.

Эта неадекватность эмоциональных реакций затрудняет контакт с больным, ибо мы никогда не знаем, какова будет его эмоциональная реакция в следующую минуту. Шизофреническая неадекватность эмоциональных реакций указывает на существенную особенность наших эмоционально-чувственных связей с окружением, а именно на их согласование с актуальной ситуацией. Эту особенность мы внутренне часто отрицаем, ощущая собственную недостаточную согласованность с настроением окружения. Нередко приходится принуждать себя улыбаться, быть серьезным, доброжелательным и т.д., надевать маску, чтобы отвечать на эмоциональный вызов окружения.