Нарушение ритма сердца 7 страница

Тем не менее интерпретация социальной идентичности в рамках психологии социального познания весьма продуктивна. Она позволяет сформулировать некоторые следствия из того факта, что человек в значительной степени познает социальный мир через определение своего места в нем. Эти следствия сводятся к следующему.

Во-первых, индивиды всегда стремятся к сохранению позитивной идентичности. Ее наличие способствует восприятию мира как более стабильного, надежного, справедливого. Напротив, утрата позитивной идентичности не только дезорганизует свой собственный внутренний мир, но, как правило, приводит и к дезорганизации своих впечатлений относительно окружающего мира.

Во-вторых, формирование позитивной идентичности предполагает сравнение своей группы с другими позитивными группами, а также с негативными группами. Такое сравнение также способствует большей или меньшей сбалансированности суждений о внешнем мире: большое количество негативных групп воспринимается как доказательство его несовершенства.

В-третьих, для успешного сравнения нужны надежные отличительные черты «моей» группы и «чужих» групп. Нахождение таких отличий имеет возможным следствием дифференциацию от других групп, т.е. обогащение представлений об устройстве мира. (Вопрос об оценке «чужих» групп — это особый вопрос.)

В-четвертых, на характер дифференциации влияет степень идентификации себя со своей группой; ситуация, в которой сравнение очевидно; релевантность сравнения (т.е. сравнение себя и своей группы с близкими); значимость признаков, по которым осуществляется сравнение. При негативной оценке своей группы возникает намерение индивида покинуть ее и примкнуть к другой группе.

В совокупности все эти следствия означают,что для человека всегда характерно стремление сохранить социальную идентичность, причем позитивную, и тем самым обеспечить соответствие, гармонию образа социального Я. В этом случае и мир будет восприниматься как сбалансированный, находящийся в «соответствии». Если же возникает дисгармония собственного образа и окружающего мира, то это препятствует адекватному поведению в этом мире, а сам образ социального мира начинает разрушаться. Так, в условиях радикальных социальных преобразований и часто сопутствующей им нестабильности общества возникает кризис идентичности. Его можно определить как особую ситуацию массового сознания (и, естественно, сознания отдельного индивида), когда большинство социальных категорий, посредством которых человек определял себя и свое место в обществе, кажутся утратившими свои границы и свою ценность. Одновременно происходит и переоценка своей группы принадлежности, и своего места в ней, а как результат — переоценка и самой ситуации в обществе в целом.

В современной российской действительности этому можно найти сколь угодно много примеров. Так, В. А. Ядов отмечает, что такой кризис идентичности связан с различными способами адаптации людей к новой ситуации, сложившейся в обществе: «I) идентификация с ближайшим окружением, профессионально-производственными общностями, с людьми, разделяющими те же верования и взгляды на жизнь при умеренной (или отсутствующей) политико-идеологической ангажированности; 2) активная идентификация тех, кто включен в политико-идеологическую или предпринимательскую деятельность (в этом случае характерно упование на везение, ориентация на достигших материального благополучия)» [112]. Показательно, что в общетеоретическом плане такая связь между осознанием своего места в обществе и оцениванием группы принадлежности всесторонне разработана в работах по психологии социального познания.

Так, в частности, Тэшфел подчеркивает зависимость характера социальной идентичности от типа общества, в котором существует человек. В обществах со строгой стратификацией, где переход из одной социальной группы в другую затруднен, мироощущение человека, так же как и его поведение, особенно сильно задано «в групповом контексте». Это объясняется тем, что «вне группы» у человека вообще достаточно мало шансов на успех. В такой ситуации как-то изменить свое положение, если оно не удовлетворяет человека, он может скорее всего «с помощью своей группы» или действуя как «член группы». Такая жесткая привязанность к группе, естественно, влияет на восприятие и понимание социального мира как такового. Таким образом, определенный вид, характер социальной идентичности действительно выступает компонентом данного типа социального мира и способствует его специфическому пониманию.

Процесс формирования собственной идентичности сопровождает человека на протяжении всей его жизни, этот процесс — важнейшее содержание социализации. Не случайно поэтому то, что одна из наиболее разработанных теорий идентичности принадлежит видному специалисту в области социализации Э. Эриксону. В «эпигенетической концепции жизненного пути человека» Эриксон обозначает разнообразные срезы проблемы идентичности. В нашем контексте особенно интересно само определение идентичности, даваемое Эриксоном: «это субъективное чувство, а также объективно наблюдаемое качество личной самотождественности и непрерывности, постоянства, соединенное с определенной верой в тождественность и непрерывность, постоянства некоторой разделяемой с другими людьми картины мира» [см. 80]. В этом определении очевидно просматривается роль социальной идентичности в познании социального мира: принадлежность к группе обусловливает конструирование образа этого мира совместно с другими членами группы.

Очень значительны рассуждения Эриксона по поводу сложной структуры идентичности, включения в ее содержание по существу трех идентичностей: Я-идентичности (осознание себя неизменным в пространстве и времени), групповой идентичности («перенесенной внутрь групповой идентичности»), психосоциальной идентичности (значимости своего бытия с точки зрения общества). К последнему следует добавить и такую характеристику идентичности, как наличие в ней двух сечений: положительного — каким человек должен стать и отрицательного — каким человек не должен стать. Здесь осознание себя как элемента социального мира соотносится с выработкой стратегии поведения, что очень важно с точки зрения единства познания и действия.

Эриксон выделил 8 возрастов человека, каждый из которых характеризуется некоторой альтернативой, встающей перед человеком в этот период, а также определенным символом возраста [см. подробно 80, с. 82].

1. Младенчество (1-й год жизни): доверие — недоверие («надежда»).

2. Раннее детство (2-й год): самостоятельность — стыд сомнения («воля»).

3. Игровой возраст (3—5 лет): инициативность — чувство вины («целенаправленность»).

4. Школьный (6—10 лет): достижение — чувство неполноценности («компетентность»).

5. Подростковый и юность (11—21 год): идентичность — смятение, путаница ролей («верность»).

6. Молодость (22-35 лет): близость — одиночество («любовь»).

7. Средний возраст (36—65 лет): творчество — сосредоточенность на себе («забота»).

8. Зрелость (после 65 лет): цельность — разочарование («мудрость»).

В этой периодизации интересна фиксация «поворотных пунктов», т.е. таких переходов от одной стадии к другой, когда проявляется «кризис идентичности». Таких узловых точек Эриксон указывает несколько.

На подростковой стадии наблюдаются два механизма формирования идентичности: а) проецирование вовне смутных представлений о своей идеальности («сотворить себе кумира»); б) негативизм по отношению к «чужому», подчеркивание «своего» (боязнь обезличенности, усиление своей «непохожести»). Когда молодой человек не готов осуществить выбор идентичности, у него наступает «психосоциальный мораторий» — продление переходного периода. Здесь и возможен кризис идентичности — утрата чувства дома, психологического благополучия и тогда — «уход» в различные молодежные субкультуры (рокеры, битники и пр.). Радикальный перелом наступает при переходе к стадии «молодость»: возникает готовность и желание «смешивать свои идентичности с другими», правда, при возможном сохранении дистанции. Этот период совпадает с важными событиями в жизни молодого человека: с поиском друга, возможно, будущего спутника жизни, не исключено, что и просто старшего, авторитетного товарища. Важно, что при всех вариантах повышается значимость другого человека, причем настолько, что «смешать» свою идентичность с ним не представляется ни жертвой, ни изменой себе [см. 80, с. 91].

Второй «пик» наступает на восьмой стадии — «зрелость»: только здесь происходит окончательная конфигурация идентичности в связи с переосмыслением человеком его жизненного пути.

Вместе с теорией восьми возрастов человека, где намечены особые рубежи становления социальной идентичности, эти идеи Эриксона, хотя и развитые в совершенно специфическом контексте, имеют непосредственное отношение к тому акценту, который характерен для концепции Тэшфела. Этот акцент заключается в том, что проблема социальной идентичности становится по существу проблемой межгрупповых отношений. Не стоит заблуждаться в кажущемся парадоксе — идентичность рассматривается как инструмент социальной ориентации личности, результат же этого рассмотрения — построение личностью не просто своего собственного образа, но и образа группы, к которой она принадлежит или не принадлежит. Иными словами, социальный мир для личности — это всегда мир, на который она смотрит глазами группы. Но тогда очевидно, что и идентичность личности может сформироваться только в межгрупповом взаимодействии. Предложенная Тэшфелом так называемаяминимальная групповая парадигма, установленная на основании известного эксперимента[8], иллюстрирует это положение весьма четко: для индивида достаточно минимального ощущения себя членом группы для того, чтобы он начал идентифицировать себя с нею.

С этой точки зрения уместно вновь вернуться к концепции Дж. Тернера. Больший акцент, который сделан в ней на значение идентичности для индивида (по сравнению с концепцией А. Тэшфела, где идентичность преимущественно рассмотрена как механизм межгрупповых отношений), позволяет поставить проблему так называемой «когнитивной альтернативы» для личности, что в определенном смысле предложено и в концепции Э. Эриксона.

Следовательно, по крайней мере, образ двух элементов социального мира складывается в постоянном общении не только личностей в группе, но и в общении самих групп. Единство познания социального мира и процессов коммуникации приобретает здесь новые грани. Действительный путь к формированию адекватного образа таких элементов социального мира, как «Я» и «группа», — в постоянной коммуникации этих элементов. Характер этой коммуникации многолик, но особое внимание в исследованиях уделяется вербальной коммуникации — «разговору», обсуждению возникающих проблем, что, как мы видели, анализируется в теории дискурса Р. Харре. В применении к концепции социальной идентичности коммуникация важна как средство более четкого осмысления своего собственного «Я» (четкий английский термин для этого «true self»), что и есть разновидность «когнитивной альтернативы».

Доказательством того, что Тэшфелом предложена специфическая трактовка идентичности как одного из механизмов познания социального мира, является тот факт, что именно его концепция стимулировала новый виток в развитии представлений об атрибуции, который, как уже отмечалось, был представлен в европейской социальной психологии М. Хьюстоном и Й. Яспарсом.

Таким образом, в теориях А. Тэшфела и Дж. Тернера раскрывается механизм построения как минимум двух «элементов» социального мира: образа-Я и образа группы. Но психология социального познания включает в число этих элементов еще и много других компонентов общественных событий, явлений и т.п. Однако прежде чем приступить к описанию способов их познания, необходимо обозначить два элемента, так или иначе также относящихся к проблеме социальной идентичности личности.

2 ОБРАЗ ВРЕМЕНИ И ВРЕМЕННАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

Одна из таких проблем — это проблемавремени. Осознание времени своего существования — важное дополнение к осознанию собственной идентичности. В данном случае речь идет об отождествлении себя не только с определенной группой, но и с временным промежутком истории, с которым «совпал» период существования человека. Усвоение стандартов общества помогает человеку ориентироваться в мире и адекватно действовать в нем, но не менее важно для него и усвоение стандартов времени. Е. И. Головаха и А. А. Кроник полагают, что в сознании человека формируется определенная система обобщенных представлений о времени. Ее можно назвать «концепцией времени личности в масштабах ее жизни» [35, с. 10]. Следует вспомнить, что и другие авторы, анализируя мироощущение человека в различные исторические эпохи, говорили также о наличии определенного «образа времени» как об одной из фундаментальных составляющих «образа мира».

В проблеме времени можно выделить две части: а) осмысление человеком своего «психологического» времени, рубежей и этапов его развития; б) осмысление связи времени своего существования с временем эпохи, в рамках которой личность существует.

Первая часть этой задачи имеет традицию своего изучения в психологии. Существует ряд экспериментальных исследований, выявляющих влияние психофизиологических, личностных, социальных факторов на оценку длительности временных интервалов, что обусловлено событийной насыщенностью того или иного отрезка времени. В рамках этой традиции следует рассмотреть идеи К. Левина, который обозначал так называемую временную перспективу личности, интерпретируя ее с точки зрения «событийной концепции психологического времени». Различная временная перспектива личности возникает потому, что время разного масштаба задано личности определенными границами психологического поля в данный момент. Человек видит не только свое настоящее, но имеет всегда и определенные ожидания, т.е. надежды, страхи, мечты о будущем. Вместе с тем временная перспектива включает в себя и психологическое прошлое человека. Именно поэтому она крайне важна для определения уровня притязаний, настроения, творчества, проявления инициатив личностью. Именно от состояния психологического поля зависит то, что впоследствии было названо П. Фрессом «временной кругозор личности». Хотя в данной традиции речь идет об осмыслении личностью своего психологического возраста или своей временной перспективы, т.е. «личной хронологии», по выражению П. Жане, уже здесь просматривается связь, которая существует между названными характеристиками и социальным контекстом.

Поскольку человек осваивает временные отношения в практической деятельности, то именно на ее основе рождается некоторая Концепция Времени, свойственная каждой личности. Эта концепция конструирует связь настоящего, прошедшего и будущего, а эта связь, в свою очередь, определяется социальной значимостью событий. Так, по мнению Ш. Бюлер, на жизненном пути каждой личности формируется временной порядок — своеобразное «расписание» жизни, предписывающее определенные акценты в деятельности в течение разных периодов. Это расписание в различных социальных группах весьма различно, и внутри каждой группы существует свое представление о том, что нужно «успеть»накаждом конкретном этапе жизненного пути. Соответственно по-разному трактуется «отставание» на каждом таком этапе и переживается как жизненный неуспех.

В психологии давно введено понятие «самооценка возраста» — сопоставление личностью своих достижений с предъявляемыми обществом возрастно-ролевыми ожиданиями. Они представляют собой нормы и требования для включения в круг определенных социальных ролей. И если такое включение оказывается в силу каких-то причин невозможным, возникает ощущение дискомфорта. В общем плане проблема была поставлена С. Л. Рубинштейном: «Субъективное время личности отражает разный уровень бытия личности, разный уровень способов ее существования» [86а]. Это определяет и такую деталь на жизненном пути человека, как несовпадение психологического возраста личности в разных сферах ее жизнедеятельности, т.е. многомерность психологического возраста. Отсюда такие явления, как возникновение «акселератов», молодых людей, у которых их физическое развитие обгоняет формирование многих необходимых социальных качеств, ит.п.

Освоение личностью своего психологического времени необходимо для рационального его использования. Если сформировано представление о причинно-следственных связях событий в своей жизни, то это способствует и адекватному соотнесению этих событий с событиями, происходящими в определенный временной период и в жизни общества. Исторический ход времени означает определенную последовательность событий: каждый отдельный человек не может эту последовательность повернуть по своей воле, даты его биографии независимо от него «размещены» в определенном континууме. В этом заключается «принудительность темпоральной структуры» [18, с. 50], т.е. включенность индивидуального времени в социальный контекст.

В исследованиях культурологов показано, что концепции времени различны не только у разных личностей, но и в различные эпохи. Индивидуальные концепции времени зависят от того, какова традиция оценки времени в определенном типе культуры. А. Я. Гуревич отмечал, что человек не рождается с «чувством времени», понимание им «связи времен» продиктовано эпохой. Так, предполагается, что для эпохи древности характерна циклическая концепция времени — представление о круговороте развития. Для современных обществ характерна линейная концепция — представление об однонаправленности времени [37].

Именно такое представление задает современному человеку идею своевременности поступков, действий в каждый данный момент. Это находит свое отражение в языке, когда распространены такие сентенции, как необходимость «ловить момент», «остановить мгновение» и т.п. Эта проблема исследовалась и на экспериментальном уровне: Р. Ливайн изучал точность временных суждений у жителей больших городов и деревень. Его вывод заключался в том, что пунктуальность не во всех культурах рассматривается как необходимое качество личности и само понятие пунктуальности как соблюдение точности во времени наполняется конкретным содержанием в зависимости от социально-культурных условий.

Связь с концепцией времени, существующей в определенную эпоху, рождает в личности ощущение, что индивидуальная жизнь не ограничена рамками непосредственного существования, но должна быть рассмотрена в историческом масштабе: то, что было до моего непосредственного существования, то, что будет после, так или иначе вовлекается в личную концепцию времени. По справедливому замечанию К. А. Абульхановой, человек предвосхищает, организует события своей жизни всегда с точки зрения будущего и ему свойственна «временная трансвектива» — сквозное видение из настоящего в прошлое и будущее [1, с. 175].

И здесь уже место для решения второй части задачи — соотнесения времени своей жизни с «эпохой». Определенный подход к решению этой проблемы предложен в социологии. Это логично, ибо все социальные процессы протекают во времени, имеют протяженность, и время выступает как универсальный контекст социальной жизни. Особенно очевидно значение этого контекста в случае социальных изменений. Польский социолог П. Штомпка приводит в этой связи слова П. А. Сорокина: «...любое Становление, Изменение, Процесс, Сдвиг, Движение, Динамическое состояние, в противоположность существованию, предполагает Время» [цит. по: 107, с. 67]. В социальных изменениях время служит, с одной стороны, внешней рамкой для измерения процессов и событий, а с другой — «упорядочивания их хаотического потока» внутренним свойством событий и процессов, их продолжительностью или краткостью, тем или иным темпом, ритмичностью или беспорядочностью и т.п. [107, с. 72].

Эти характеристики социального времени определенным образом отражаются в сознании людей, и поэтому «восприятие и понимание времени является всеобщим человеческим опытом» [там же, с. 74]. Его освоение означает в том числе адекватное использование социальных ролей, востребованных временем, т.е. способствует тому, чтобы лучше вписаться во время своей эпохи. По-видимому, это одно из направлений не просто адаптации человека к обстоятельствам, но умения «совладать» с ними[9]. Различия в степени такого умения или — шире — вообще различия в «чувстве времени» есть та сфера, в которой сопрягаются социология и психология времени.

Более конкретно проблема соотнесения времени своей жизни с эпохой выглядит так: для каждого индивида необходимо достичь адекватности собственных возможностей, имеющих место сегодня, с возможностями их реализации, даваемой историческим временем. Проблема «потерянных поколений» — это как раз проблема тех поколений, которые почувствовали себя невостребованными обществом, находящимся на данном этапе его развития. Каждая эпоха требует определенных социальных ролей, и одна из задач личности — соотнести особенности эпохи и личный период своего развития для успешного исполнения набора требуемых ролей.

Примером трудностей, стоящих на этом пути, является продолжительность срока обучения молодого поколения в современных развитых обществах. С одной стороны, общество требует все большего и большего объема знаний от молодого человека, вступающего в жизнь. Как следствие этого — требование большей длительности образования. С другой стороны, в динамически развивающихся обществах требуются все время более молодые деятели на общественном поприще, и это, казалось бы, должно привести к сокращению сроков обучения. В исследовании Е. И. Головахи и А. А. Кроника показано, что чем раньше человек научился соотносить свои возможности с требованиями времени, тем успешнее его деятельность, так, например, в сфере политики молодые люди менее консервативны и, следовательно, более готовы к поиску нового, требуемого социальными изменениями. Важным условием точного определения «времени действия» своей возрастной группы является сравнение своей возрастной группы с группами других возрастов.

Проблема «вписывания» в историческое время стоит особенно остро в ситуации радикальных социальных преобразований в обществе. Еще Эриксон показал опасность для личности ее конфликта с временем. Рассмотренная на фоне макроизменений, эта опасность представляется еще более значительной. Ломка устоявшихся в обществе отношений с неизбежностью порождает мучительный вопрос об ответственности поколения «за время». Нужно понять, кто инициировал предшествующие формы общественного развития, когда они создавались, кто был ответствен за эти формы тогда, при их создании, кто за эти продукты прошлого ответствен сегодня?

Быстрый темп смены эпох — вообще трудность для индивидуального существования человека. Об этом хорошо сказано у Анны Ахматовой в поэме «Бег времени»:

Что войны, что чума? — конец имвиден скорый,

Их приговор почти произнесен.

Но как нам быть с тем ужасом, который

Был бегом времени когда-то наречен.

На уровне обыденной психологии многократно сформулирована мысль о необходимости «поспевать за временем», «не упустить время» и т.п. Но как осуществить эти заповеди? Очевидно, что важнейшим этапом на этом пути является понимание времени. Познание (понимание) времени — один из компонентов социального познания. В современной гуманистической психологии введено понятие «временной интегрированности личности». По А. Маслоу, более интегрированные личности лучше самоактуализируются, они приподняты над мелочами, обладают широким горизонтом, дальней временной перспективой, руководствуются широкими универсальными ценностями, т.е. осознание времени выполняет ту же функцию, что и познание других элементов социального мира— способствовать адекватному поведению в нем. По мнению И. М. Палея и В. С. Магуна, именно понимание времени позволяет индивиду оторваться от сиюминутного, увидеть мир шире. Иными словами, это означает временную децентрацию человека [82, с. 106]. Личность, осуществляющая такую временную децентрацию, не только лучше осознает свой жизненный путь, но и осмысливает его в историческом контексте. Механизм временной децентрации позволяет индивиду взглянуть на свою жизнь не только с любой точки отсчета, но и с точки зрения момента, выходящего за пределы собственной жизни. Благодаря этому человек более «объемно» видит мир, каждый момент жизни, а значит, и обогащает свою временную картину мира.

Более точная характеристика времени, переживаемого обществом, весьма важна для реализации практических действий человека. Известен пример разработки стратегии и тактики компанией Форд Моторс по реализации модели «Мустанг» — маленького автомобиля спортивного типа. Предполагалось, что реклама должна быть рассчитана в основном на молодых, не особенно богатых покупателей, но выяснилось, что машину покупали практически и все другие слои. Был сделан вывод о том, что при разработке маркетинга была допущена ошибка: следовало ориентироваться не просто на возраст покупателей (молодые люди), а на группу, обладающую характеристиками «психологически молодых» людей. Время, эпоха сегодня делает таковыми представителей самых различных возрастных групп.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что важнейшим компонентом образа мира являются представления о характере отношений между происшедшими, происходящими и предстоящими событиями собственной жизни человека в соотнесении с событиями в жизни общества. Это и дает основания рассматривать проблемувременной идентичности личности наряду с традиционными представлениями о ее групповой идентичности.

Она заключается в том, что для человека раскрывается перспектива помещать себя в различные категории не только в силу того, что он одновременно является членом различных групп, но и потому, что он способен увидеть различия в своей групповой принадлежности на разных этапах своей жизни: в прошлом, настоящем и будущем. Единство таких временных идентичностей позволяет говорить о существовании так называемых«возможных Я» или«возможных идентичностях», фиксирующих не только то, чем человек считает себя сегодня, но и то, чем он считал себя вчера, а также вероятность того, чем он будет осознавать себя завтра.

Легко видеть, что процесс формирования «возможных Я» связан с мотивацией: индивид пытается достичь позитивной оценки своей идентичности и избежать ее негативной оценки, хотя бы в будущем. Идея Тернера о соотношении личностной и социальной идентичностей обогащается здесь путем своеобразного «умножения» ее на временной аспект: характер этого соотношения, его конкретный вид зависит от «привязки» к конкретному временному аспекту.

Разработка этой идеи находится в настоящее время еще в самом начале пути. Между тем обозначающиеся перспективы очень заманчивы. Авторами, занимающимися этой относительно новой проблемой, предложен целый ряд гипотез, которые еще должны быть доказаны. Исследователи выводят предложенную проблематику на достаточно высокий социальный уровень, поскольку полагают, что механизмы формирования возможных идентичностей очень плотно привязаны к социальному контексту, в большинстве случаев — к межгрупповому контексту. Вот некоторые примеры:

— поскольку в индивидуалистических культурах больший акцент делается на «Я», а в коллективистических — на группу, для последних характерно допущение большего количества «возможных Я»;

— в индивидуалистических культурах, где выше уровень социальной мобильности, «возможные идентичности» допускаются и с другими группами (например, в будущем);

— при фиксированном групповом членстве «возможная идентичность» - проекция «судьбы» существующей группы;

— члены группы убеждают других подтвердить «возможные идентичности», т.е. принять позитивное видение того, что может произойти с группой в будущем;

— «возможные идентичности» поддерживаются актуальной идентичностью. Если «возможная идентичность» кажется «опасной», ее отводят (или уходят в другую группу) [120а].

Таких гипотез предлагается еще довольно много, но вряд ли все их целесообразно приводить, поскольку разработка проблемы еще только начинается. Важно, вероятно, признать, что «возможных Я» связывает восприятие человеком времени с восприятием своей группы принадлежности. Это еще раз указывает на то, что границы проблемы идентичности личности расширяются, а сам

по себе образ Времени, так же как образ-Я, образ Группы, представляет собой важнейший элемент общего образа мира.

3. ОБРАЗ СРЕДЫ И «СРЕДОВАЯ» ИДЕНТИЧНОСТЬ

Еще одна новая составляющая идентичности — это идентичность сокружающей средой. Несмотря на необычность такого словосочетания, факт, в нем зафиксированный, хорошо известен на уровне обыденной психологии: человек всегда обитает в некоторой «жизненной среде», к которой можно отнести географический район его проживания, тип поселения (город или деревня), природные и климатические характеристики своей местности и многое другое. Поэтому образ мира не может быть построен без учета и этого рода отношений человека с миром.

В современной психологии обозначилась самостоятельная область исследований, которая получила наименование «психология среды», иногда — «экологическая психология», которая изучает психологические аспекты взаимоотношения человека с окружающей средой. Среда органично включена в жизнедеятельность человека и служит важным фактором регуляции его поведения. С любым компонентом экосистемы индивид связан через процессы приспособления к ней и вместе с тем через процессы ее преобразования. Степень зависимости человека от среды весьма различна как в физическом, так и в психологическом смысле. Поэтому от того, каким сформирован образ окружающей среды в сознании человека, во многом зависит тип его поведения. И. Альтман, видный исследователь в области экологической психологии, считает эту дисциплину необходимой добавкой к традиционным психологическим исследованиям.