Часть IV Июнь 1338 года – май 1339 года 8 страница

Спайка с Тэмом оказалась весьма успешной. Несколько минут легкой потасовки – и у них есть все, что нужно для роскошной жизни на неделю. Остальное время грабители охотились днем и пили вечером. Они же не безмозглые крестьяне, чтобы изводить соседей тяжбами насчет границ наделов или дурить друг друга на арендной плате. Не хватало только женщин, и сегодня они исправили положение, захватив двух пухленьких сестричек лет тринадцати-четырнадцати.

Ральф сожалел единственно о том, что ему так и не довелось повоевать за короля. Он мечтал об этом с детства, и мечтал до сих пор. Быть разбойником слишком легко. Преступник не может гордиться тем, что убивает безоружных вилланов. Мальчишка, еще живший в его сердце, стремился к славе. Он так и не доказал – ни себе, ни остальным, – что у него душа настоящего рыцаря.

Однако Фитцджеральд не позволял этим мыслям портить ему настроение. Поднимаясь на вершину, за которой открывалось горное пастбище, где они разбили лагерь, изгой предвкушал вечернее пиршество. Изжарят ягненка на вертеле и будут пить сливки с медом. А потом девочки… Ральф решил, что положит их рядом, чтобы каждая видела, как сестру насилуют разбойники – один за другим. Его сердце забилось быстрее.

Показались каменные хижины. Разбойник подумал, что пользоваться ими осталось недолго. Подрастала трава, скоро появятся пастухи. В этом году ранняя Пасха – значит, Троица будет вскоре после вальпургиевой ночи. Нужно искать другое пристанище.

Когда до ближайшей хижины оставалось ярдов пятьдесят, он в ужасе заметил, как из нее кто-то вышел. Всадники придержали лошадей, а остальные разбойники схватились за оружие. Человек приблизился к верховым, и беглец разглядел, что это монах. Тэм тихонько воскликнул:

– Да что же это?..

Один рукав монашеской рясы был пуст, и Ральф узнал брата Томаса из Кингсбриджа. Лэнгли шел будто случайный встречный на главной улице.

– Привет, Ральф. Помнишь меня?

Том спросил у подельника:

– Ты знаешь этого человека?

Монах подошел к лошади Фитцджеральда и протянул правую руку. Что, черт подери, он здесь делает? С другой стороны, какая опасность может исходить от однорукого? Разбойник смущенно нагнулся и хотел пожать протянутую руку. Вдруг Томас перехватил руку и стиснул Ральфу локоть.

Краем глаза лорд Вигли заметил возле хижин какое-то движение. Подняв взгляд, он увидел, как из ближайшей вышел человек, за ним второй, потом еще трое; затем люди стали выходить из всех хижин и вставлять стрелы в луки. И в этот момент Лэнгли сильным рывком стащил его с лошади.

Разбойники закричали. Фитцджеральд грохнулся на спину. Гриф испугался и легко отскочил в сторону. Когда Ральф попытался подняться, Томас упал на него, как ствол поваленного дерева, и прижал к земле.

– Лежи тихо, и тебя не убьют, – прошептал он.

Затем разбойник-лорд услышал свист десятков одновременно выпущенных стрел – смертоносный свист, его ни с чем не спутаешь, будто внезапный ветер или громовой раскат. Не меньше сотни человек, подумал он. Ясно, стрелки поджидали в хижинах и вышли по условленному сигналу – когда Томас ухватил Ральфа за локоть. Грабитель захотел сбросить монаха, но, заслышав крики разбойников, передумал. С земли он видел не много, хотя заметил, что некоторые головорезы повытаскивали мечи. Однако лесные братья слишком далеко от лучников, и, если двинутся на противника, их прикончат раньше, чем они добегут до ополченцев. Это побоище, а не сражение. Послышался топот копыт. Интересно, подумал пленник, Тэм атакует лучников или удирает?

Неразбериха длилась недолго. Уже через несколько минут Фитцджеральд понял, что разбойники разбиты наголову. Томас встал, вытащил из-под длинной бенедиктинской рясы длинный кинжал и бросил поверженному:

– Забудь про меч.

Ральф поднялся на ноги, осмотрел стрелков и многих узнал: толстого Дика Пивовара, сластолюбца Эдварда Мясника, весельчака Пола Белла, мрачного Билла Уоткина – скромных законопослушных граждан Кингсбриджа, всех. Его победили торговцы. Но это не самое удивительное. Он изумленно посмотрел на Лэнгли:

– Ты спас мне жизнь, монах.

– Твой брат просил об этом, – жестко ответил Томас. – Будь моя воля, ты умер бы, не долетев до земли.

Кингсбриджская тюрьма располагалась в подвале здания гильдии. Камера без окон, с каменными стенами и грязным полом. Она не отапливалась, и зимой заключенные иногда умирали от холода, но теперь стоял май, а кроме того, Ральфа по ночам согревал плащ. У заключенного даже оказалась кое-какая мебель: стул, скамья и маленький столик, – все это за деньги Мерфин одолжил у Джона Констебля, комната которого находилась за запертой дубовой дверью. В рыночные дни и на ярмарочной неделе он с помощниками дежурил там на случай беспорядков. В камере с Ральфом сидел Алан Фернхилл. Кингсбриджский лучник попал ему в бедро, и, хотя рана не представляла серьезной опасности, убежать подручный и сообщник не смог. А вот Невидимка скрылся.

Настал их последний день. Оба уже были заочно приговорены к смерти за изнасилование Аннет и за преступления, совершенные в зале суда на глазах у судьи: нападение на старшину присяжных, Вулфрика и побег. В полдень шериф заберет беглецов в Ширинг, где их повесят.

За час до полудня Джеральд и Мод принесли заключенным обед: горячий окорок, свежий хлеб и кувшин крепкого эля. С ними пришел Мерфин, и Ральф догадался – попрощаться. Отец подтвердил догадку:

– Мы не поедем с тобой в Ширинг.

Мать добавила:

– Мы не хотим видеть, как… – И осеклась. Родители не поедут в Ширинг, чтобы не видеть, как его будут вешать.

Смертник выпил эля, но есть не мог. Он отправляется на виселицу, зачем ему обед. Да и не хотелось есть. Алан обжирался. Ему, казалось, жестокая участь нипочем. Повисло тяжелое молчание. Никто не знал, о чем говорить в эти последние минуты. Мод тихо плакала, Джеральд негодующе сопел, а Мерфин спрятал лицо в ладони. Только Алан Фернхилл скучал. У Ральфа на языке вертелся вопрос к брату. Он не очень хотел его задавать, но понимал, что это последняя возможность.

– Когда брат Томас стащил меня с лошади, защитив от стрел, я поблагодарил его за то, что он спас мне жизнь. – Заключенный, посмотрев на брата, добавил: – Монах сказал, что делает это ради тебя, Мерфин.

Тот просто кивнул.

– Ты просил его об этом?

– Да.

– Значит, знал, что должно случиться?

– Да.

– Вот как… А откуда Лэнгли знал, где меня искать?

Мерфин не ответил.

– Это ты ему сказал, – закончил Ральф.

– Сынок! – в ужасе воскликнул отец. – Как ты мог?

– Мерзкий предатель, – прошипел Алан Фернхилл.

Мерфин ответил брату:

– Вы убивали людей! Невинных крестьян, их жен, детей! Вас нужно было остановить!

Отверженный, к своему удивлению, даже не разозлился. Ему только трудно стало дышать. Он сглотнул и спросил еще:

– Но почему ты просил Томаса пощадить меня? Думаешь, виселица лучше стрелы?

– Ральф, не надо, – зарыдала Мод.

– Не знаю, – ответил Мостник. – Может, просто хотел, чтобы ты пожил чуть подольше.

– Но ты предал меня. – Изгой почувствовал, что сейчас не выдержит. Слезы наворачивались на глаза, в голове заломило. – Ты предал меня, – повторил он.

Мерфин сердито встал:

– Честное слово, ты это заслужил!

– Не ссорьтесь, – взмолилась Мод.

Ральф печально покачал головой:

– Не будем. Это время кончилось.

Дверь открылась, и вошел Джон Констебль.

– Шериф ждет, – объявил он.

Мод обняла сына и со слезами прижалась к нему. Через несколько секунд Джеральд мягко отстранил ее. Джон вышел, Фитцджеральд-младший двинулся следом. Он был удивлен, что его не связали, не наложили цепи. Один раз бежать ведь удалось – неужели не боятся? Висельник пересек комнату констебля и вышел на улицу; за ним – родные.

Наверно, недавно был дождь, яркое солнце отражалось от мокрой земли, так что Ральф невольно зажмурился. Когда глаза привыкли к свету, Фитцджеральд разглядел собственную лошадь, оседланного Грифа, и на душе у него потеплело. Он взял поводья и шепнул гунтеру в ухо:

– Ты-то не предавал меня, правда, малыш?

Конь, обрадовавшись хозяину, дохнул. Шериф и его помощники, вооруженные до зубов, ждали верхом. Значит, отправиться в Ширинг предстоит на лошади, но под надежной охраной. Он понял, что на этот раз бежать не удастся. Затем присмотрелся. Шериф – да, но остальные не его помощники. Это люди графа Роланда. А вот и сам граф, с черными волосами, черной бородой, верхом на гнедом боевом коне. Что он здесь делает? Не сходя с коня, граф наклонился и передал Джону Констеблю пергаментный свиток.

– Прочтите это, если можете, – распорядился Роланд, как обычно, одной стороной рта. – Послание короля. Все заключенные графства помилованы и отпущены на свободу при условии поступления ко мне в королевскую армию.

– Ура! – крикнул Джеральд.

Мод разрыдалась. Мерфин заглянул констеблю через плечо и прочел послание. Ральф посмотрел на Алана. Тот спросил:

– Что это значит?

– Это значит, что мы свободны.

– Если я правильно понимаю, вы действительно свободны, – кивнул Джон Констебль и посмотрел на шерифа: – Вы подтверждаете?

– Подтверждаю.

– Тогда всё. Эти люди могут идти с графом. – Констебль свернул свиток.

Ральф посмотрел на брата. Мерфин плакал. От радости или от досады? Но времени на раздумья не было.

– Поехали, – нетерпеливо сказал Роланд. – Все формальности завершены, так что в путь. Король во Франции. Нам предстоит долгая дорога.

Он развернул лошадь и поехал по главной улице. Фитцджеральд-младший пришпорил Грифа и не долго думая рысью двинулся следом.

– Вы проиграете. – Грегори Лонгфелло уселся поудобнее в большом кресле в зале дома аббата. – Король все равно пожалует Кингсбриджу право самоуправления.

Годвин смотрел на него не отрываясь. Этот законник помог ему выиграть два дела в королевском суде – против графа и против гильдии. Коли уж такой борец признает поражение, катастрофы не избежать. Но этого нельзя допустить. Если горожане получат права самоуправления, аббатство окажется на обочине. Несколько сотен лет городом правил настоятель. В понимании Годвина Кингсбридж и существовал только для того, чтобы служить аббатству, которое, в свою очередь, служит Богу. И что, теперь монастырь станет просто частью города, где верховодят купцы, служащие богу денег? И в Книге жизни будет записано, что аббатом, позволившим этому случиться, стал Годвин? Он уныло спросил:

– Вы уверены?

– Я всегда уверен.

Монах разозлился. Наглая самоуверенность Грегори хороша, когда он измывается над противниками, но когда оборачивается против тебя, то приводит в бешенство.

– Вы проделали путь до Кингсбриджа, дабы сказать мне, что не в состоянии выполнить мою просьбу?

– И получить гонорар.

Годвину захотелось вышвырнуть Лонгфелло в рыбный садок прямо в лондонском наряде. Был канун Троицы, назавтра открывалась ярмарка. На лужайке к западу от собора сотни торговцев устанавливали лотки; разговоры, крики доносились даже сюда. Бывшие соученики по университету сидели по разные стороны обеденного стола. Филемон, устроившись на скамейке сбоку, попросил законника:

– Может быть, вы объясните лорду аббату, как пришли к столь печальному выводу?

Он говорил теперь полуподобострастно-полупрезрительно. Годвину это не очень нравилось. Лонгфелло не среагировал на тон послушника.

– Разумеется, – ответил он. – Король во Франции.

Годвин заметил:

– Он там уже почти год, но ничего особенного не произошло.

– Этой зимой все переменится.

– А что такое?

– Вы должны были слышать о французских рейдах на наши южные порты.

– Я слышал, – кивнул Филемон. – Говорят, французские моряки насиловали кентерберийских монахинь.

– Мы вечно жалуемся, что враги насилуют наших монахинь, – устало отмахнулся Грегори. – Тогда простолюдины терпимее к войне. Но Портсмут действительно сожгли, и морские пути оказались под угрозой. Как вы могли заметить, цены на вашу шерсть упали.

– Мы заметили.

– Частично это объясняется тем, что переправлять ее по морю во Фландрию стало очень сложно. И на бордоские вина цена подскочила по этой же причине.

«Мы не могли покупать вино и по прежним ценам», – подумал Годвин, но вслух ничего не сказал. Грегори продолжал:

– Судя по всему, эти рейды лишь для затравки. Франция собирается напасть флотом. Наши осведомители утверждают, будто свыше двухсот французских судов стоят на якоре в устье реки Звин.

Аббат обратил внимание, что законник говорит о «наших осведомителях» так, словно заседает в правительстве, хотя на самом деле лишь передавал слухи. И все же звучало убедительно.

– Но что война с Францией имеет общего с тем, получит Кингсбридж права самоуправления или нет?

– Налоги. Королю нужны деньги. Приходская гильдия уверяет, что, если купцов освободить от опеки аббатства, город станет богаче и будет платить больше налогов.

– И король в это верит?

– Прежде это себя оправдывало. Поэтому его величество и создавал королевские города с самоуправлением. В них развивается торговля, а торговля приносит налоги.

Опять деньги, с отвращением подумал Годвин.

– И мы ничего не можем сделать?

– В Лондоне нет. Я советую вам сосредоточить свои усилия на Кингсбридже. Вы можете убедить приходскую гильдию забрать прошение? Что собой представляет олдермен? Старика можно подкупить?

– Моего дядю Эдмунда? Он нездоров, угасает. Движущая сила там – его дочь, моя двоюродная сестра.

– А, да, я помню ее на суде. Мне девушка показалась несколько высокомерной.

«Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала», – мрачно подумал Годвин.

– Да просто ведьма.

– Ах вот как. Это может оказаться полезным.

– Я имел в виду не буквально.

– Но ведь ходили слухи, лорд аббат, – заметил Филемон.

Лонгфелло поднял брови:

– Интересно!

Послушник продолжил:

– Она дружит со знахаркой по имени Мэтти, которая изготовляет всякие зелья для легковерных горожан.

Настоятель хотел уже возмутиться наветами в колдовстве, но все-таки промолчал. Любым оружием нужно воспользоваться, лишь бы разубедить горожан в том, что хартия от Бога. Может, Керис и впрямь ведьма, кто ее знает. Законник нажал:

– Я вижу, вы колеблетесь. Конечно, вы любите сестру…

– Любил, в детстве. – При мысли о том, как раньше все было просто, сердце Годвина сжалось. – Мне трудно об этом говорить, но из нее выросла не самая богобоязненная женщина.

– В таком случае…

– Я должен изучить этот вопрос, – перебил аббат.

– Можно кое-что предложить? – промурлыкал Грегори.

Монаху опротивели предложения Лонгфелло, но не хватило духу ответить отрицательно.

– Разумеется, – преувеличенно вежливо произнес он.

– Поиск доказательств занятий колдовством может носить… сомнительный характер. Стоит ли вам пачкать руки? Говоря с аббатом, все будут нервничать. Дайте поручение человеку, не внушающему такого почтения. Например, этому юному послушнику. – Грегори указал на подручного настоятеля, просиявшею от удовольствия. – Мне он кажется… способным.

Годвин вспомнил, что именно Филемон накрыл епископа Ричарда с Марджери. Уж конечно, такой человек годен для всякой грязной работы.

– Хорошо, – кивнул он. – Осмотрись – может, что и найдешь.

– Благодарю вас, лорд аббат. Ничто не доставит мне большего удовольствия.

В воскресенье утром люди еще тянулись в Кингсбридж. Дочь Эдмунда смотрела, как продавцы и покупатели текут по двум широким мостам Мерфина – пешком, на лошадях, на двух- или четырехколесных телегах, запряженных быками и ломовыми лошадьми и груженных товарами. Зрелище радовало ее сердце. Пышную церемонию открытия отменили – мост еще не достроен, хоть им и можно пользоваться благодаря временному деревянному настилу. Но пошли разговоры, что мост уже открыли и дорога свободна от разбойников. Приехал даже Буонавентура Кароли.

Зодчий предложил новый способ сбора мостовщины, который приходская гильдия приняла с восторгом. Вместо одной будки, где создавался затор, на острове Прокаженных вдоль дороги между двумя мостами поставили десять временных. И посетители платили свое пенни, не тормозя общего потока.

– Даже без очередей, – громко восхитилась Керис.

И день был ясным и теплым, и дождь не собирался. И ярмарка обещала быть успешной. А через неделю они с Мерфином поженятся. Иногда девушке все же становилось не по себе. Мысль о том, что она потеряет независимость и станет чьей-то собственностью, по-прежнему приводила в ужас, хотя она знала, что Мостник не станет держать жену в черном теле. Изредка невеста делилась своими опасениями, например, с Гвендой или Мэтти Знахаркой, но те говорили, что она думает по-мужски. Что ж, по-мужски так по-мужски.

Но потерять Мерфина еще страшнее. Что тогда останется, кроме сукна, которое ее не радовало? Когда возлюбленный объявил о своем намерении уехать из города, будущее вдруг опустело. И Суконщица поняла: хуже, чем выйти за него замуж, только не выходить за него замуж.

По крайней мере так она говорила себе в хорошие минуты. Однако ночью представляла, как в последнее мгновение, к ужасу всей паствы, выбегает из церкви, не сказав окончательного «да». Какая глупость, думала девушка при свете дня, все так хорошо. Она выйдет замуж и будет счастлива.

С берега дочь Эдмунда прошла через город в собор, где уже собрались люди, дожидаясь начала утренней службы. Вдруг вспомнила, как Мерфин обнимал ее за колонной, и затосковала по тем беспечным прежним отношениям, длинным, напряженным разговорам и поцелуям украдкой.

Жениха Керис увидела, когда он рассматривал южный придел у хора, который два года назад обрушился у них на глазах. В памяти всплыло, как они поднялись тогда на верхнюю поверхность свода и подслушали тяжелый разговор брата Томаса с его женой-неженой, высветивший все ее страхи, и она отвергла Мерфина. Суконщица отбросила эти мысли.

– Восстановительные работы, кажется, удались. – Она догадалась, о чем думает мастер.

Фитцджеральд пожал плечами:

– Два года – слишком короткий срок, чтобы делать выводы.

– Но ведь хуже нигде не стало.

– В этом-то и сложность. Невидимый изъян может разрушительно действовать годами, исподволь, а потом что-нибудь рухнет.

– А может, нет никакого изъяна.

– Должен быть. – Мерфин мотнул головой. – Ведь обрушение два года назад имело причину. Мы ее так и не нашли, а значит, не устранили. Следовательно, изъян по-прежнему существует.

– Может, он исправится сам собой.

На Керис просто нашла охота поспорить, но зодчий принял ее слова всерьез.

– Обычно такие вещи сами собой не исправляются, ноты права – это возможно. Может, где-нибудь прорвало водосток, начало подтекать, или сама собой прочистилась забитая горгулья.^[12]

Вышли с пением монахи, и прихожане затихли. С другой стороны появились монахини. Одна из послушниц подняла глаза – красивое бледное лицо среди вереницы наброшенных капюшонов. Элизабет Клерк. Она увидела Мерфина и Керис, и в глазах ее вспыхнула такая злоба, что Суконщица вздрогнула. Но Элизабет уже опустила голову и влилась в ряд неотличимых друг от друга монахинь.

– Она тебя ненавидит, – бросил Мерфин.

– Считает, что ты не женился на ней из-за меня.

– Она права.

– Нет, не права. Ты мог жениться на ком угодно!

– Но я хотел жениться только на тебе.

– Ты играл ею.

– Может быть, ей так кажется, – с сожалением заметил Фитцджеральд. – А мне просто нравилось с ней разговаривать. Особенно когда ты превратилась в ледышку.

Девушка смутилась.

– Знаю. Но Элизабет чувствует себя обманутой. Становится просто не по себе от ее взглядов.

– Не бойся. Клерк теперь монахиня. Что она тебе может сделать?

Влюбленные стояли, касаясь плечами, как могут стоять только очень близкие люди. Служба шла полным ходом, на церемониальном кресле в восточной части сидел епископ Ричард. Суконщица знала, что Мерфин все это любит. Ему всегда после службы становилось лучше – он говорил, что церковь создана для него. Керис приходила в храм, потому что ее отсутствие было бы замечено, но вообще-то ее одолевали сомнения. Девушка верила в Бога, но сомневалась, что Он открывает свои веления исключительно таким людям, как двоюродный брат Годвин. Дочь Эдмунда не могла понять, зачем Богу поклонение. Оно нужно королям и графам, и чем менее они значительны, тем большего поклонения требуют. Строптивица считала, что всемогущему Богу не так уж важно, как именно славят Его жители Кингсбриджа. Ведь ей тоже не очень важно, боится ли ее олень в лесу. Иногда Керис говорила об этом, но никто не принимал ее слова всерьез.

Девушка подумала о будущем. Были все основания полагать, что король пожалует Кингсбриджу права самоуправления. Отца, если он поправится, вероятно, изберут мэром. Ее суконное дело встанет на ноги. Марк Ткач разбогатеет. А гильдия, тоже разбогатев, построит шерстяную биржу, где можно будет торговать и при плохой погоде. Мерфин займется строительством. Даже аббатству станет лучше, хотя Годвин и не скажет ей спасибо. Служба закончилась, братья и сестры потянулись к выходу. От процессии отделился Филемон и, к удивлению Керис, приблизившись к ней, спросил:

– Мы можем поговорить?

В нем было что-то отталкивающее. Суконщица подавила невольное содрогание и не очень вежливо поинтересовалась:

– О чем?

– Мне было бы интересно твое мнение. – Послушник явно пытался расположить ее к себе. – Ты ведь знаешь Мэтти Знахарку?

– Да.

– Что ты о ней думаешь?

Девушка сурово посмотрела на него. К чему клонит помощник аббата? Что бы там ни было, Мэтти она решила защитить.

– Конечно, Знахарка не изучала древних, но иногда ее лекарства помогают лучше монашеских. Я думаю, это объясняется тем, что она пытается лечить, исходя из опыта, а не из теории соков.

К ним с интересом стали прислушиваться, некоторые даже решили поделиться своими соображениями.

– Ее микстура сбила нашей Доре жар, – сообщила Медж Ткачиха.

– Когда я сломал руку, ее лекарство сняло боль на то время, пока Мэтью Цирюльник вправлял кость, – добавил Джон Констебль.

Филемон спросил:

– А какие заклинания она произносит, когда готовит зелья?

– Да никаких заклинаний! – возмутилась Керис. – Перед приемом лекарства Мэтти велит всем молиться, потому что исцеляет один Господь. Вот что она говорит!

– А может так быть, что Знахарка ведьма?

– Да нет же! Какая глупость.

– Просто было одно письмо в церковный суд.

Керис похолодела.

– Чье?

– Не могу сказать. Но меня попросили кое-что выяснить.

Керис была озадачена. Кто желает зла Мэтти? Она посмотрела на Филемона:

– Но уж ты-то должен хорошо ее знать. Знахарка спасла жизнь твоей сестре при родах. Если бы не Мэтти, Гвенда истекла бы кровью и умерла.

– Да, наверно.

– Наверно? Гвенда жива или нет?

– Конечно, жива. Так ты уверена, что Мэтти не призывает дьявола?

Керис обратила внимание, что послушник задал этот вопрос громко, как будто хотел, чтобы его все слышали. Она не поняла зачем, но в ответе не сомневалась.

– Ну конечно, уверена! Если хочешь, могу поклясться.

– Это не обязательно, – мягко ответил Филемон. – Благодарю тебя.

Как-то по-мальчишески наклонив голову, послушник удалился. Керис и Мерфин двинулись к выходу.

– Какой вздор! – воскликнула Суконщица. – Мэтти – ведьма!

Фитцджеральд встревожился:

– Ты полагаешь, что Филемону нужно собрать свидетельства против Мэтти?

– Нуда.

– Тогда зачем он подошел к тебе? Мог бы догадаться, что ты больше других будешь ее защищать. Получается, он хотел услышать слова в ее защиту?

– Не знаю.

Через высокие западные двери молодые люди прошли на лужайку. Солнце освещало сотни лотков, пестревших товарами.

– Нет логики, – буркнул Мерфин. – И меня это волнует.

– Почему?

– Это как изъян в южном приделе. Его не видно, он незримо тебя подтачивает, и ты ничего не замечаешь, пока не грянет гром.

Алое сукно Керис не дотягивало до качества Лоро Фиорентино, хотя заметить разницу мог только наметанный глаз. У него ткань имела более плотное переплетение, потому что итальянские ткацкие станки почему-то оказывались намного лучше английских. По яркости цвета сукно не уступало флорентийскому, однако окрашено было не вполне равномерно, поскольку итальянские красильщики, конечно же, превосходили опытом английских собратьев. Поэтому девушка просила на десятую часть меньше, чем Лоро.

Но все-таки она торговала, несомненно, лучшим английским алым сукном, которое когда-либо видел Кингсбридж, и дело шло бойко. Марк и Медж продавали в розницу, ярдами, замеряя и отрезая покупателям нужную длину, а Керис вела дела с оптовиками из Винчестера, Глостера и даже Лондона. К полудню понедельника Суконщица знала, что распродаст все за пару дней.

Когда на обед торговля замерла, девушка удовлетворенно прошлась по ярмарке. Они с Мерфином победили. У лотка Перкина негоциантка остановилась поговорить с сельчанами из Вигли. И Гвенда победила. Она замужем за Вулфриком – что казалось невероятным, – и у нее в ногах сидел годовалый пухлый и довольный малыш Сэмми. Аннет, как всегда, торговала яйцами с подноса. А Ральф отбыл во Францию сражаться за короля и, может быть, никогда не вернется. Чуть дальше она увидела папашу подруги Джоби, торговавшего беличьими шкурками. Плохой человек, но, кажется, у него больше нет возможностей досаждать Гвенде.

Керис подошла к лотку отца. Она убедила его в этом году закупить меньше шерсти. Как может не пострадать европейский рынок шерсти, когда французы и англичане сжигают друг у друга порты и корабли?

– Как дела?

– Ровно, – ответил Эдмунд. – Думаю, я правильно рассчитал.

Торговец забыл, что более осторожный расчет не его заслуга, а дочери, но это мелочи. Появилась кухарка Татти с обедом для хозяина: баранье жаркое в горшочке, хлеб и кувшин эля. Важно произвести впечатление состоятельного торговца, но не слишком. Много лет назад Эдмунд объяснил Керис, что покупатели должны считать продавца удачливым, но если им покажется, что они преумножают богатство человека, и без того купающегося в деньгах, то будут оскорблены.

– Хочешь есть? – спросил ее отец.

– Умираю с голоду.

Олдермен встал, чтобы протянуть дочери горшок, но вдруг пошатнулся, издал странный звук – что-то между мычанием и криком – и рухнул на землю. Кухарка завизжала. Керис крикнула:

– Папа!

Эдмунд не ответил. Девушка поняла, что отец потерял сознание, по тому, как упал – безвольно, тяжело, будто мешок с луком. Суконщица подавила крик и опустилась на колени. Торговец хрипло дышал. Схватила запястье и пощупала пульс: сильный, но медленный. У Эдмунда всегда было красное лицо, но сейчас оно стало багровым.

– Что же это? Как же это? – кудахтала Татти.

Керис заставила себя говорить спокойно:

– Это удар. Позови Марка Ткача. Он отнесет отца в госпиталь.

Кухарка убежала. Вокруг собрались люди с соседних лотков. Дик Пивовар покачал головой:

– Бедный Эдмунд. Что я могу сделать?

Старый и толстый Дик не мог поднять Эдмунда. Девушка ответила:

– Сейчас придет Марк и отнесет его в госпиталь. – Она заплакала. – Надеюсь, он поправится.

Показался Ткач. Великан легко поднял Эдмунда и, нежно прижав к себе, пошел к госпиталю, криком прокладывая путь в толпе:

– Эй, осторожнее! С дороги, пожалуйста! Больной, больной!

Керис двинулась за ним. Она почти ничего не видела из-за слез, поэтому держалась за широкой спиной Марка. Вот и госпиталь. Девушка с радостью узнала бугристое лицо Старушки Юлии.

– Позовите мать Сесилию, скорее!

Монахиня торопливо ушла, а Ткач положил Эдмунда на тюфяк возле алтаря. Олдермен был все еще без сознания, глаза закрыты, дыхание тяжелое. Керис потрогала лоб. Что же случилось и почему? Да так внезапно. Только что нормально говорил, а потом вдруг ни с того ни с сего упал.

Пришла мать Сесилия. Ее энергичная деловитость успокаивала. Настоятельница встала на колени у тюфяка, послушала сердце, дыхание, прощупала пульс и дотронулась до лица.

– Дай одеяло и подушку, – сказала она Юлии, – и сходи за кем-нибудь из монахов-врачей. – Аббатиса встала и посмотрела на Керис. – Это удар. Он может поправиться. Мы же можем лишь поудобнее его положить. Врач скорее всего пустит кровь, но в остальном единственное лекарство – молитва.

Этого Керис было мало.

– Я схожу за Мэтти.

Девушка выскочила из госпиталя и продралась через ярмарку, вспомнив, что точно так же бежала год назад, когда Гвенда истекала кровью. На сей раз плохо ее отцу, и Суконщица испытывала другой род испуга. Она очень переживала за подругу, но теперь будто рушился мир. От страха, что отец может умереть, возникло ужасное чувство, знакомое по сновидениям, – она стоит на крыше Кингсбриджского собора и спуститься вниз можно только одним способом: прыгнуть.

Бег немного успокоил, и, добравшись до дома Знахарки, девушка уже владела собой. Уж Мэтти знает, что делать. Она скажет: «Я уже такое видела, знаю, что будет дальше; вот лекарство, которое поможет». Постучала и, не дождавшись ответа, в нетерпении рванула дверь. Та оказалась открытой. Суконщица ворвалась в дом с криком:

– Мэтти, скорее, в госпиталь, отец!

В передней комнате никого не было. Девушка отдернула занавеску на кухню. Тоже пусто. Керис воскликнула: