Тема 8. Права вещные, обязательственные, исключительные

Вопрос о классификации гражданских прав носит как обще-методологический характер – необходимо представлять, к какой группе относится то или иное субъективное право для того, чтобы полно и верно понимать его содержание; как и любое другое изучаемое явление, то или иное субъективное гражданское право невозможно в достаточно глубокой степени познать, рассматривая его само по себе, вне его места в системе сопоставимых явлений, т.е. иных субъективных прав, – так и сугубо прикладной характер – субъективные права, относящиеся к разным классификационным, характеризуются целым комплексом качественных различий, относящихся, во-первых, к их реализации, и, во-вторых – еще более важный и более спорный момент – к их защите.

С учетом двух вышеописанных позиций значение существования обоснованной, логически непротиворечивой и, соответственно, сквозной классификации субъективных гражданских прав трудно переоценить. Однако, на настоящем этапе развития науки гражданского права такой классификации не существует. Множество проблем, производных от факта отсутствия такой классификации, как теоретических, так и правоприменительных, большинство из которых никак нельзя назвать частными[203], решаются в рамках самих этих проблем, без оглядки на то, что их истоки лежат в области более фундаментальной области – в области классификации гражданских прав. Как следствие, попытки решить указанные проблемы носят незаконченный характер, а соответствующие научные дискуссии бывают весьма острыми и продолжительными. Между тем, именно стройная научная классификация гражданских прав могла бы стать методологической основной для исследования многих более частных проблем цивилистики.

Что же в данном вопросе предлагает к рассмотрению современная теория гражданского права? Общепринятым считается деление гражданских прав на имущественные и личные неимущественные, абсолютные и относительные, а также на вещные и обязательственным[204]. И если самостоятельность первой дихотомии по отношению к двум остальным очевидна (за исключением того, что, как отмечается в литературе, личные неимущественные права являются, как правило, абсолютными[205]), то между второй и третьей существует столь же очевидная связь. Однако, теория гражданского права не уделяет достаточного внимания вопросам их соотношения и взаимной связи. Результатом является как возможность теоретической путаницы, так и негативные аспекты чисто академического характера: при изучении гражданского права может создаваться впечатление об их полной независимости[206]. Положительным моментом в этой связи можно признать только то, что, не делая прямого корректного вывода, современная теория, по крайней мере, воздерживается от прямого ошибочного утверждения.

Говоря об основаниях классификации гражданских прав, следует отметить, что даже наиболее широко распространенные из них следует подвергнуть критическому рассмотрению. Некоторые из опубликованных мнений на этот счет доходят до внутреннего самоотрицания. Так, С.Г. Певницкий указывает, что некоторые права, обладающие всеми признаками вещных, таковыми не являются, в то время как некоторые вещные права не обладают всеми необходимыми признаками таковых[207]. Учитывая, что именно признаки явлений, о которых рассуждает автор, являются основанием классификации соответствующих явлений, приведенное суждение выглядит недостаточно логичным, если только автор не пытается в действительности указать, что применимые критерии неверны и требуют пересмотра (и вот тогда, в соответствии с этими новыми критериями, часть прав, относимых сейчас к вещным, таковыми перестанет быть, и наоборот). Однако, автор, с одной стороны, явно о пересмотре критериев не говорит, а с другой – иных критериев, помимо существующих, не предлагает.

Различием критериев, положенных в основу классификаций гражданских прав, объясняет разнобой в объеме результатов классификаций Ю.К. Толстой: «В юридической науке существует самый различный набор признаков, присущих вещным правам, да и содержание этих признаков раскрывают по-разному»[208]. Однако, далее рассуждение видного ученого становится менее последовательным: «Во многом это объясняется разноголосицей в определении круга вещных прав: иногда этот круг определяют чрезмерно широко, в других случаях слишком узко». Получается, что якобы авторы, исследующие указанную проблему, в первую очередь формируют круг прав, которые они относят к вещным, и лишь во вторую определяют, какими общими признаками, объединяющими их в группу, эти права обладают. Что оставляет нас перед закономерным вопросом: а каким образом в первую очередь одни права, по мнению авторов, попадают в одну группу, а другие – в другую? Осталось добавить лишь маленький логический шаг – «каким образом = согласно каким критериям» – и круг замыкается. Разумеется, классификация как логическое действие может стоять раньше выявления критериев только на начальном этапе исследования вопроса, при построении гипотезы, когда и сама классификация осуществляется в значительной степени интуитивным путем. Однако, в относительно законченной теории не критерий должен определяться через принадлежность к группе, а наоборот: явление принадлежит к группе, поскольку отвечает критериям, по которым явления относятся к этой группе.

Итогом вышеописанной неопределенности в вопросе о критериях является ставшее общим местом утверждение о том, что деление гражданских прав на абсолютные и относительные, а также на вещные и обязательственные, очень условно[209], что, в свою очередь, ведет к описанным выше негативным последствиям как научного, так и правоприменительного плана. Одним из примеров теоретической неразберихи в данном вопросе стало фактическое приравнивание некоторыми авторами прав вещных и абсолютных[210], что не может не вызывать обоснованной критики.

Четкий и впечатляюще логичный в своей простоте ответ на вопрос о соотношении классификации «абсолютное – относительное» и «вещное – обязательственное» мы находим в работе, написанной более ста лет назад. «Основным и в высшей степени важным делением прав представляется деление их на абсолютные и относительные. – Писал Г.Ф. Шершеневич. – К числу первых относятся права вещные, исключительные и права личной власти; ко вторым – права обязательственные и права на алименты»[211]. Такая классификация помимо очевидных «косметических» правок[212] нуждается, возможно, и в дальнейшем усовершенствовании с учетом современных дискуссионных вопросов в этой области, которые будут рассмотрены ниже. Однако, пока указанные вопросы остаются дискуссионными и для современной науки гражданского права, на уровне общепринятого знания классификация, данная Г.Ф. Шершеневичем, остается практически неизменной (с учетом оговоренных «косметических» правок). В то же время, в отличие от современных классификаций, она дает ответ на вопрос об их соотношении.

Итак, несмотря на то, что в основу деления двух рассматриваемых классификаций положены разные признаки (как известно, деление на абсолютные и относительные права осуществляется по признаку структуры межсубъектной связи в правоотношении, а на вещные и обязательственные – по признаку способа удовлетворения интереса кредитора), характер взаимной связи этих классификаций таков, что вещные права могут быть только абсолютными (к последним следует отнести также права исключительные), а обязательственные – только относительными (и наоборот; при этом два названных понятия будут полностью совпадать по объему, хотя, как уже указывалось, различаться по основанию).

Из этого неминуемо следует вывод о том, что и основания данных классификаций тесно взаимосвязаны – иначе такую идентичность двух понятий по объему следовало бы объяснять простым совпадением, что очевидно невозможно.

Наиболее просто это взаимную связь оснований проследить в группах с полным совпадением объема. Относительные права всегда являются обязательственными. Кредитор связан в правоотношении с конкретным индивидуально-определенным должником (должниками) (относительное правоотношение), и получает удовлетворение своего интереса из действий (бездействий) другого лица – этого самого конкретного должника (обязательственное правоотношение). Не мене логичным представляется и следующее построение: кредитор получает удовлетворение своего интереса непосредственно из свойств вещи (вещное право) и для реализации своего права ему, как следствие, не нужны конкретные действия (бездействия) конкретных иных лиц (абсолютное право).

При такой тесной логической взаимосвязи представляется целесообразным поиск общего основания для классификаций, что привело бы к устранению избыточного как с научной, так и с академической точки зрения их умножения, которое само по себе становится неинформативным и, напротив, затрудняющим правильное понимание вопроса. Однако, при поиске такого общего основания деления следует учитывать, что к абсолютным правам, помимо вещных, относятся также и исключительные. Каков будет тот критерий, который объединит в себе и абсолютную структуру правоотношений, и способ удовлетворения интереса, свойственный вещным правам, и сущностные признаки прав исключительных, науке гражданского права, вероятно, только предстоит отыскать.

Одной из проблем, связанных с классификацией гражданских прав, имеющих более практическую направленность и особенно рельефно высветившихся на современном этапе развития науки гражданского права, является проблема сближения вплоть до некоторой степени смешения прав вещных и обязательственных. Истоки данного вопроса лежат, возможно, в законодательном регулировании, допускающем применение вещно-правовых способов защиты к обязательственным правоотношениям.

Еще в конце XIX – начале XX столетий Г.Ф. Шершеневич, раскрывая не острую научную дискуссию, а, напротив, устоявшиеся в науке того периода взгляды, говорит о том, что понуждение к исполнению обязательства в натуре как не предусматривается законом и не поддерживается судебной практикой[213], так и невозможно в силу теоретических соображений[214]. В этом взгляды отечественной цивилистики того периода были в чем-то близки модели регулирования данного вопроса, характерной для законодательства стран англо-саксонской правовой системы[215]. При чем мотивировка такого взгляда великого цивилиста на этот вопрос самая что ни на есть прогрессивная, обусловленная передовыми научными, политическими и философскими тенденциями цивилизованного девятнадцатого века. Г.Ф. Шершеневич указывает, что каждое лицо, обладая личной свободой, даже будучи связано гражданско-правовым обязательством, эту самую свободу сохраняет. Кредитор имеет право на действие должника, но не на его волю; должник остается свободен не исполнить обязательство, исходя при этом из предусмотренных законом для него отрицательных последствий. Как следствие, Г.Ф. Шершеневич делает вывод: «Так как активный субъект имеет право на действие пассивного субъекта, а не на его личность или волю, то он не может вынуждать исполнение при помощи собственных сил или при содействии правительственных органов. Он имеет только право требовать от должника исполнения с угрозой взыскать со всего его имущества ценность неосуществленного интереса»[216]. И далее: «…суд вправе предписать совершение действий за счет ответчика, но не вправе принудить самого ответчика к исполнению действий»[217]. Особо в качестве примера Г.Ф. Шершеневич указывает на невозможность исполнения в натуре обязательства по передаче вещи (например, при заключенном, но не исполненном договоре купли-продажи).

Следует подчеркнуть, что указанные рассуждения касаются прав именно обязательственных. В правах вещных (а следовательно – абсолютных) обязанность должников, круг которых не определен, носит отрицательный характер: не нарушать. Следовательно, действия кредитора по защите нарушенного вещного права не вторгаются в сферу воли должника, и такая защита возможна «в натуре»[218].

Что же мы видим в современном нам законодательстве? Ст. 12, 396, соответствующие статьи особенной части ГК РФ предусматривают исполнение обязательства в натуре в качестве одного из основных способов защиты гражданских прав. Указанные нормы не являются новеллами: аналогичные положения содержались и в ГК РСФСР. Современная теория гражданского права не заостряет на данном способе защиты гражданского права особого внимания: по крайней мере, никто не пытается найти в нем нарушения неотъемлемых прав и свобод человека. Более современным аргументом против такого способа защиты гражданских прав, переводящим проблему почти в плоскость курьеза, является его фактически полная практическая неосуществимость. Допустим, суд присудил должника к совершению активных действий, однако должник, игнорируя авторитет судебной власти, этих действий совершать не желает. В таком случае, единственным реальным способом защитить интерес кредитора является его удовлетворение за счет должника, но опять-таки не посредством его действий.

Как бы то ни было, фактически действующее законодательство допускает применение к обязательственным правам вещно-правовых способов защиты; в теории такое положение вещей никакой серьезной критике не подвергается. Такой сдвиг фундаментальных базовых понятий гражданского права, подобно сдвигу тектонических плит, не мог не вызвать серьезных и далеко идущих последствий. Основным из них является вышеназванное сближение вплоть до некоторой степени смешения категорий вещного и обязательственного права[219].

В частности, не мало теоретических копий было сломано по вопросу о классификации арендных правоотношений. Отходя от классического их понимания как обязательственных правоотношений в чистом виде, некоторые авторы доводят свои рассуждения до признания прав арендатора вещными; представители третьей позиции ищут компромисса в признании арендных прав смешанными, не относящимися ни к вещным, ни к обязательственным[220]. Судебная практика после некоторых колебаний пришла к признанию прав арендатора вещными, в связи с чем Высший Арбитражный Суд РФ вынужден был дать следующее разъяснение: арендатор приобретает вещные права, но только с момента фактической передачи ему объекта аренды, и с этого момента он вправе использовать вещно-правовые способы защиты, в том числе виндицировать арендуемое имущество как у собственника (арендодателя), так и у третьих лиц. До этого момента правом виндикации по отношению к третьим лицам обладает только собственник (арендодатель)[221]. Взгляд на аренду как на вещное правоотношение характерен не только для отечественной судебной практики, но и для практики Европейского Суда по правам человека[222].

В этой связи привлекает особое внимание полное единодушие правоприменителей в отнесении безвозмездного пользования к правам обязательственным. Тогда как основным различием договора аренды и договора безвозмездного пользования, которым обусловлены все остальные производные различия, является возмездность первого и безвозмездность второго, это различие едва ли возможно использовать в качестве критерия для разграничения вещных и обязательственных прав. Среди наиболее признанных таких критериев называют: способ удовлетворения интереса кредитора[223], бессрочность существования вещного права[224], четкая регламентация вещного права в законе исчерпывающим образом [225]. Однако, очевидно, что как бы не решалась судьба классификационной принадлежности права аренды, право безвозмездного пользования должно ей последовать.

Показательным примером внутренней противоречивости вопроса о разграничении вещных и обязательственных прав и соответствующих им способов защиты является попытка введения конструкции «абсолютной защиты» в противовес вещной[226]. Эта конструкция, по видимому, родилась на стыке желания, во многом, как мы выяснили, провоцируемого и подпитываемого законодателем, применить к обязательственным правам вещные способы защиты, и ортодоксального постулата, опирающегося на такие фундаментальные факторы, как лингвистическое совпадение понятий, о применимости вещных способов защиты только к вещным правам. К сожалению, предлагая «абсолютную защиту» там, где применить вещную хотелось бы, но нельзя, авторы не раскрывают содержания введенного понятия, и на сегодняшний день абсолютная защита остается лишь названием.

Второй тенденцией современной науки и правоприменительной практики, также отражающей некоторую общую размытость правовых конструкций и их сближение, является применение положений о вещных правах к объектам гражданских прав, вещами не являющимся. Давно известное в науке (но не общепринятое) деление вещей на телесные (res corporales) и бестелесные (res incorporales) сути рассматриваемого вопроса не меняет. Основным аргументом приверженцев наиболее ортодоксальных взглядов на проблему является то, что вещный характер соответствующих способов защиты обусловлен как раз таки материальной, телесной природой этих вещей[227]. Так, отмечается, что телесную вещь можно фактически, физически передать, в том числе отдельно от передачи права, и эта передача будет иметь юридическое значение – например, при появлении фигуры добросовестного приобретателя. Бестелесную же вещь или иной бестелесный объект права невозможно передать физически, а можно передать только в правовом поле, т.е. он «переходит» от одного лица к другом только в силу прекращения права на объект у одного лица и возникновения такого права у другого. Как следствие, указывается, что по ничтожной сделке, объектом которого является бестелесный объект права, этот объект не переходит к приобретателю (ничтожная сделка не породила никаких прав, а никаких «фактических» отношений помимо правовых, в том числе и «фактической» его передачи, по поводу бестелесного объекта быть не может), и, следовательно, нет необходимости в реституции, и невозможно возникновение фигуры добросовестного приобретателя[228].

Вместе с тем, невозможно игнорировать тот факт, что все большее число исследователей выступают за сближение статуса вещей в тесном смысле слова и бестелесных объектов гражданских прав[229]. В качестве компромисса предлагается, в частности, следующее логическое построение: вещно-правовые механизмы используются по отношению к бездокументарным ценным бумагам «условно», поскольку они предназначены для материальных вещей, а применяются к нематериальным в соответствии с законом, поскольку признаны достаточно эффективными для тех случаев, для которых они не предназначены[230].

По пути применения к бездокументарным ценным бумагам правил о виндикации идет в ряде случаев и практика Федеральных арбитражных судов округов. В этой связи вновь ярким и труднообъяснимым контрастом выглядит противоположная практика тех же судов по отношению к долям в обществах с ограниченной ответственностью. Соответствующих разъяснений высшие судебные инстанции на данный момент не дали.

В конце концов, действующее законодательство, игнорируя теоретические баталии, прямо применяет вещно-правовые конструкции к бестелесным объектам. Так, ст. 2 ФЗ «О рынке ценных бумаг» предусмотрена фигура добросовестного приобретателя, отличная от одноименной в ГК РФ, а сам закон содержит регулирование отношений с участием добросовестного приобретателя, в том числе, и бездокументарных ценных бумаг.