Развитие представлений о предмете и научном статусе психологии в истории науки и философии. Естественнонаучная и гуманитарная парадигмы в психологии
В развитии психологического знания традиционно выделяют два этапа: донаучный и научный. Начало первого связывают с деятельностью Аристотеля (384 - 322 до н. э.), написавшего, по-видимому, первое специальное психологическое сочинение «О душе». Начало второго обычно датируется 1879-м годом: именно в этом году Вильгельм Вундт (1832 – 1920) основывает первую психологическую лабораторию, в которой психика становится объектом строгого, систематичного экспериментального изучения, а сама психология утверждает себя в качестве самостоятельной позитивной науки.
В течение первого этапа психология трактовалась как один из разделов философского знания, гомогенный таким дисциплинам, как этика, логика, гносеология и т. п. Неудивительно поэтому, что психологию относили к гуманитарным дисциплинам, в этом отношении её научный статус казался всем ясным, понятным, не подлежащим проблематизации. Также вполне очевидной выглядела предметная специфика психологии, которая усматривалась в описании свойств, объяснении причин, выявлении закономерностей душевных состояний и процессов.
Новаторство Вундта заключалось, прежде всего, в том, что он артикулировал необходимость преобразования психологии в экспериментальную науку, ориентированную на идеалы и нормы естественнонаучного исследования. Таким образом, психология, казалось бы, в «одночасье» превращалась из философской дисциплины в естественнонаучную. В действительности, реальный процесс институционализации психологии в качестве позитивного знания носил гораздо более сложный характер. Говоря метафорически, В. Вундт преобразовал психологию в позитивную научную дисциплину только де-юре, тогда как де-факто она отпочковалась от философии гораздо раньше.
Процесс переориентации психологии на нормативный образец естествознания носил длительный характер. В античности «знания о душе» носили умозрительный характер, являясь продуктом созерцания, теоретизирования, анализа и обобщения повседневного опыта людей. В Новое время происходит постепенное «вращивание» в «науку о душе» методологии естествознания, вызванное заметными успехами «точных наук» в познании и преобразовании действительности.
В 16-18 веках наиболее сильное влияние на развитие психологии оказала механикакак господствующая парадигма в объяснении природы. Механистичны представления Р. Декарта и Ж. Ламетри о человеке как машине; механистичен основной закон душевной жизни, под которым Д. Гартли и Д. Юм понимали закон ассоциации идей; механистична главенствующая интенция учёных, занимавшихся исследованием «души», по поиску физиологических коррелятов сознания. Высшей точкой расцвета «механизации» психологии следует признать «ментальную механику» Дж. Милля, который считал возможным всё разнообразие психических процессов свести к ассоциациям простейших элементов: ощущений и идей[87].
Однако уже Дж.Ст. Милль(1806 – 1873) приходит к осознанию невозможности объяснить богатство душевной жизни на основе одних лишь механических принципов, предлагая дополнить «ментальную механику» более гибкой, приближенной к жизни «ментальной химией». Согласно Дж. Ст. Миллю, сложные идеи не есть результат простого сложения простых идей, но качественно новые целостные образования, порождаемые простыми идеями подобно тому, как химические элементы порождают молекулы. Вполне понятно, что сложные идеи могут быть совершенно не похожи на составляющие их простые, также как вода имеет совершенно иные свойства, чем водород и кислород по отдельности[88].
Во второй половине 19-го века Г. Спенсер (1820 – 1903) в качестве нормативного образца для психологии предлагает взять биологическое знание, обогатившееся к тому времени эволюционной гипотезой Дарвина и такими понятиями, как адаптация, взаимодействие организма и среды, естественный отбор и др. Для Спенсера сознание оказывается не «сценой», на которой разыгрываются определенные события, а одной из приспособительных функций организма, сформировавшейся в процессе эволюции.
В 19-м веке в психологию проникают количественные методы: место психофизиологии, ориентировавшейся на поиск физиологических коррелятов сознания, занимает психофизика (Э. Вебер, Э. Пфлюгер, Г. Фёхнер), направленная на исчисление взаимосвязи между параметрами раздражителя и особенностями ответной реакции индивида, фиксируемой сознанием.
В целом, развитие психологической науки в период Нового времени, с 16-го и вплоть до конца 19-го века, находилось под определяющим влиянием естественнонаучной картины мира и естественнонаучной методологии. Иными словами, вплоть до последней четверти 19-го века психология де-юре мыслилась в качестве гуманитарной науки, фактически же она на протяжении всего Нового времени строила себя по образцу естественных наук, что, в общем, неудивительно, поскольку именно естествознание (прежде всего, механика) не только считалось самой строгой и развитой отраслью науки, подражать которой были «обязаны» все остальные, но и формировало основы научной (а именно, механической) картины мира.
Проект В. Вундта по построению экспериментальной психологии, с одной стороны, правомерно считать завершением процесса институциализации психологии в качестве естественнонаучнойдисциплины, однако, с другой стороны, программа Вундта предполагала наличие так называемой «психологии народов», которая должна была представлять собой описательное, ориентированное на эталон гуманитарного исследования, знание о жизни, быте, нравах, обычаях людей. Таким образом, впервые в явном виде возникает оппозиция «двух психологий»: гуманитарно-ориентированной и натуралистической, каждая из которых обладает высокой степенью самостоятельности: собственными объектом, предметом, понятиями, методами.
Последующее развитие психологии осуществляется в пространстве, заданном двумя обозначенными парадигмами: одни психологические школы и направления примыкают к гуманитарному, другие – к естественнонаучному подходу, третьи занимают промежуточное положение. Эволюция психологического знания оказывается процессом рождения, взаимодействия и борьбы самобытных исследовательских программ, каждая из которых обладает собственной предметной и методологической спецификой.
Исторически первой исследовательской программой в рамках естественнонаучной психологии стало интроспекционистское направление (В. Вундт, Э. Титченер), базировавшееся на принципах элементаризма и непосредственной доступностипознающему субъекту собственного внутреннего мирачерез методически организованное самонаблюдение. Предметом психологии мыслился внутренний мир человека, разделенный на атомарные элементы: простейшие чувства, восприятия, ощущения; методом – интроспекция. Строго определенные, контролируемые условия проведения экспериментов, тренированные наблюдатели, излагающие свой опыт на особом языке, в совокупности должны были обеспечить получение объективных, общезначимых результатов. Такие результаты были получены, но выяснилось, что они бесполезны для реальной человеческой жизни, не могут пролить даже тусклый свет на тайну души. Интроспекционизм как претензия на построение целостной психологической науки потерпел крах. Какова причина случившегося? В чём порок данного подхода?
Основополагающий дефект интроспекционистской психологии коренился в несоответствии предмета и метода исследования. Плохо не самонаблюдение само по себе, а интенция на его формализацию, строгую фиксацию, отказ от естественного, «объектного» языка описания. Разложение восприятий на простые составляющие было обречено на неудачу, ибо элиминировало из поля зрения самую суть – целостные психические образы, чувства и мысли, наделенные в сознании субъекта ценностными параметрами, имеющими значение и смысл. Элементаризм, приемлемый в классическом (т.е. механическом) естествознании, оказывался бесплодным при изучении душевной жизни.
Преодолеть недостатки интроспекционизма, не выходя за пределы естественнонаучного подхода, попытались бихевиористское (Д. Уотсон (1878 – 1958), Э. Торндайк (1874 – 1949), Э. Толмен) и рефлексологическое (И.П. Павлов (1849 – 1936), В.М. Бехтерев (1857 – 1927), К.Н. Корнилов (1879 – 1957)) направления,открывающие собой второй этап в развитии натуралистической психологии. Исходя из необходимости взаимного соответствия предмета и метода науки, они рассматривают поведение в качестве единственного объекта психологического исследования, а эксперимент – в качестве основной методологической процедуры. Поведение подобно природным процессам: оно объективно, наблюдаемо, интерсубъективно; отсюда – возможность и целесообразность его экспериментального изучения. Излюбленными объектами бихевиористских экспериментов становятся животные и грудные младенцы, чья психика считалась наиболее очищеннойот всевозможных культурных влияний наподобие декартовой «tabula rasa».
Стремление бихевиористов строить психологию в соответствии с принципом предметно-методологического монизма позволило им получить значительные научные результаты: были открыты значимые закономерности, управляющие действиями и поступками людей, разработаны и успешно апробированы многочисленные программы по исправлению неадекватного поведения. Однако вскоре выявляется неадекватность естественнонаучной методологии даже применительно к поведению животных. Так Э. Толмен(1886 – 1959) приходит к выводу, что даже крысы обладают некими матрицами («когнитивными картами»), аккумулирующими их жизненный опыт и детерминирующими поведение. Животное оказывается не механическим агрегатом, действующим в соответствии со схемой «стимул – реакция», а существом, наделенным способностью предвидения, обладающим зачатками мышления. Экспериментирование с «чистой психикой» оказалось невозможным, поскольку таковой не существует в реальности.
Модификации ортодоксального бихевиоризма в работах Э. Толмена, К. Халла (1884 – 1952), Б. Скиннера (1904 – 1990) оказались неспособными преодолеть изначальные дефекты «объективного метода» в психологии, ориентированного на идеалы механистического естествознания. Игнорирование очевидного богатства внутреннего мира человека, трактовка поведения как всецело реактивного, приверженность редукционистской формуле «стимул – реакция» в различных ее вариантах – таковы принципиальные черты бихевиористской исследовательской программы, в лоне которой релевантный образ человека как сознательного, самодетерминирующегося существа уступил место представлениям о нем как бездушном, легко манипулируемом механизме.
Достижения бихевиоризма относятся в основном к исследованию низших слоев психики: механическому научению, простым действиям, элементарным реакциям, тогда как решить проблему познания высших, глубинных слоев психики ему не удалось. Причина этой неспособности кроется в непонимании сущности и природы человека, исследование которого объективными методами имеет жесткие границы. По сути бихевиористская программа была редукционистской, поскольку также разлагала человеческую деятельность на элементарные составляющие -- простейшие действия, но создать из них целостный, адекватный образ человека была не в состоянии.
Менее яркое, но вполне отчетливое выражение натуралистическая ориентация получила в когнитивной психологии, становление которой приходится на 50-60-е годы и связано с развитием информатики и кибернетики[89].Несмотря на то, что сторонники данного подхода конструируют более сложный, утончённый (а, следовательно, и более адекватный), чем в бихевиоризме, образ человеческой личности, в этом направлении человек также редуцируется, но не к поведенческим реакциям, а к когнитивным структурам и процессам, при этом за скобки, как правило, выносятся остальные сферы психики: эмоционально-чувственная, мотивационно-волевая, ценностно-смысловая. В итоге человек, по сути, отождествляется с компьютером, понимается как сугубо рациональное существо, детально просчитывающее свою жизнедеятельность[90]. Другим важным дефектом данного подхода оказывается приверженность элементаризму,что проявляется в расчленении когнитивных процессов на отдельные паттерны: «личностные конструкты» (Дж. Келли), «когнитивно-аффективные единицы» (У. Мишел), «операции» (Ж. Пиаже).
Однако, по сравнению с бихевиористскими концепциями, когнитивно-ориентированные психологи сделали огромный шаг вперёд, во-первых, они расширили предметное поле естественнонаучной парадигмы за пределы поведения, включив в него интрапсихические процессы, во-вторых, обосновали более глубокий и богатый образ человека, наделив его свободой, способностью предвидеть ход событий и изменять свои представления о мире, ставить и достигать жизненные цели, и, тем самым, утвердили гуманистическое видение человека как разумного существа, способного контролировать свою жизнь.
Кроме бихевиоризма и когнитивной психологии в их различных модификациях, к естественнонаучной ориентации можно отнести и другие направления, в той или иной степени разделяющие редукционистские взгляды на человека[91], использующие методы исследования, выхолащивающие уникально-личностное своеобразие индивидов: в частности, теории личностных черт Г. Айзенка и Р. Кэттела, нейролингвистическое программирование, рациональную-эмотивную психологию А. Эллиса, мультимодальную психотерапию А. Лазаруса и др.
Развитие гуманитарной парадигмы осуществлялось через иные направления, наиболее мощные из которых составили фундаментальные исследовательские программы, успешно развивающиеся в настоящее время. Первую из них обосновал ещё в конце 19-го века В. Дильтей, ставший основоположником «понимающей психологии»[92]. Необходимо отметить, что программа Дильтея носила умозрительный, абстрактный характер в силу того, что сам автор не был практикующим психологом, а выступал как теоретик науки. Именно в силу оторванности от реальной психологической практики дильтеевский проект зачастую квалифицируется как неудавшийся[93]. В действительности, сам Дильтей не столько не мог, сколько не стремился создать адекватную своей программе прикладную психологию. Его задача была чисто теоретической – обосновать принципиальную возможность создания психологии на началах, альтернативных объясняющему подходу. В решении этой задачи Дильтей достиг заметного успеха: он не только выявил слабые места в основаниях объясняющей психологии, но и обозначил некоторые фундаментальные особенности гуманитарного знания о психическом.
Заслуга Дильтея состоит, прежде всего, в том, что он ввёл ряд методологических принципов и категорий, оказавшихся востребованными будущим развитием субъектоцентричной психологического знания, а именно:
1) принцип целостностидушевной жизни в противоположность элементаризму классического естествознания[94];
2) категорию понимания как адекватную процедуру постижения субъективной реальности вместо объяснения, предполагающего установление причинно-следственных зависимостей;
3) понятие телеологической (целевой) обусловленности душевных процессов как антитезу их детерминации нейрофизиологическими коррелятами или прошлым опытом индивида.
По существу Дильтей обозначил границы парадигмального поля, в котором в дальнейшем стали развёртываться концепции «понимающей психологии», логически неубедительно, но интуитивно верно задал некоторые основополагающие стандарты рациональности «наук о духе». Привлекательность дильтеевской программы для последующих поколений психологов состоит, с одной стороны, в имманентном ей антиредукционизме, отстаивании автономности и свободы человека и, с другой стороны, в ориентации на использование феноменологического и герменевтического методов постижения субъективной реальности.
Философия В. Дильтея наряду с феноменологией Э. Гуссерля и экзистенциализмом М. Хайдеггера и Ж..-П. Сартра составила теоретико-методологический фундамент разнообразных психологических и психотерапевтических концепций «понимающей психологии»: психиатрических взглядов молодого К. Ясперса[95], глубинной герменевтики А. Лоренцера[96], терапевтической антропологии Л. Бинсвангера[97], Daseinanalys'а М. Босса[98], гештальт-терапии Ф. Пёрлза[99], психобиографических исследований Х. Томэ[100], которые можно рассматривать в качестве конкретизаций и модификаций исследовательской программы Дильтея.
Иной путь развития психологического знания был намечен З. Фрейдом (1856 – 1939), создавшим психоанализ как вторую фундаментальную исследовательскую программу в гуманитарной психологии.По сравнению с Дильтеем, Фрейд расширил предметное поле психологии, включив в него, с одной стороны, огромный мир бессознательного с присущими ему запретными мотивами и вытесненными желаниями, и, с другой стороны, жизненную историю личности, начиная с момента раннего детства. В методологический арсенал психологии Фрейд добавил глубинную герменевтику,нецеленную на реконструкцию неосознаваемых пластов психики с помощью процедур анализа свободных ассоциаций, трансфера и контр-трансфера, толкования сновидений и ошибочных действий.
В отличие от умозрительного проекта Дильтея, программа Фрейда успешно сочетала теоретическую обоснованность с практической эффективностью. Если «понимающая психология» основывалась на абсолютном противопоставлении «наук о духе» «наукам о природе», то психоанализ оказался своеобразным «кентавром», совмещающим в себе противоположности интеллектуального и аффективно-эмоционального, психодинамического и герменевтического, номотетического и идиографического. Такая двойственность обусловлена тем, что Фрейд стремился, с одной стороны, следовать общепринятым нормам научного исследования своего времени и, с другой стороны, вместить в границы науки всё многообразие субъективного опыта человека.
Действительно, по первоначальному замыслу Фрейда психоанализ должен был соответствовать, прежде всего, канонам естественнонаучной рациональности. Неудивительно поэтому, что психоанализ обладает некоторыми характеристиками, сближающими его с естествознанием. К числу последних относятся следующие:
1) рациональность (отсутствие апелляции к сверхъестественным факторам);
2) детерминистичность (поиск бессознательных детерминант процессов сознания);
3) опытная апробируемость (связь теории с психоаналитической практикой);
4) системная организованность знания.
Однако более пристальный взгляд обнаруживает, что соответствие психоанализа стандартам рациональности «позитивных» наук лишь видимость. Базовые психоаналитические концепты (например, положение о вытеснении патогенного опыта) не поддаются экспериментальной верификации[101], исходные постулаты (пансексуализм, пандетерминизм, принцип удовольствия, сновидение как исполнение желания и др.), частично обусловленные наивными нейрофизиологическими теориями 19-го века, частью являющиеся плодом личной философии Фрейда, оказываются произвольными и неубедительными в свете открытий современной нейропсихологии[102], принципы интерпретации свободных ассоциаций и сновидений страдают односторонностью и, вследствие этого, неадекватностью[103], не выдерживают критики антрпоморфизация («Я», «Оно», «Сверх-Я»), мифологизация (Эдип и Электра, Эрос и Танатос), абсолютизация конфликтности внутреннего мира личности.
С другой стороны, психоанализ обладает рядом фундаментальных особенностей, свидетельствующих о его несомненной принадлежности к гуманитарным наукам:
1) объект исследования в психоанализе и гуманитарных науках один и тот же, а именно знаково-символическое содержание психической реальности,рассматриваемое как обладающее значением и смыслом;
2) процесс лечения, являющийся в то же время и процессом познания, осуществляется в пространстве диалога врача и пациента, последний выступает не в качестве пассивного объекта анализа, но как равноправный субъект, соавтор, сотворец нового знания;
3) психоаналитическое понимание, направленное на вхождение во внутренний мир другого человека, предполагает наличие эмпатии, сочувствия, озабоченности страданиями больного;
4) основной методологической процедурой психоанализа является герменевтически окрашенная интерпретация, которой подвергается не только речь клиента, но также симптомы его болезни, отношение к врачу и процессу лечения (анализ трансфера и сопротивления), а также мысли самого аналитика и его чувства к пациенту (анализ свободных ассоциаций и контртрансфера)[104];
5) необходимость построения индивидуальной истории пациента, в контексте которой только и становится ясным смысл симптомов, превращает психоанализ в археологию субъекта[105];
6) присущий психоанализу «эмансипативный интерес» (Ю. Хабермас), способствующий самопознанию и самопониманию, коррелятивен воспитательным функциям гуманитаристики и искусства, направленным, в конечном счёте, на пробуждение «человеческого в человеке».
В рамках самого психоаналитического движения просматриваются две тенденции: первую из них можно условно назвать «герменевтической», тогда как для второй характерно стремление тем или иным способом онаучить, формализовать психоанализ. В первом случае психоанализ трактуется как гуманитарная дисциплина, стремящаяся, прежде всего, к пониманию смысла симптомов и построению связной жизненной истории пациента, во втором – как потенциально «номотетическая» наука, способная создать технологию овладения бессознательным[106]. Однако эти позиции, как показал современный французский философ П. Рикёр, являются не несовместимыми, а могут быть объединены как взаимодополнительные: «идиографичность» психоанализа проявляется, прежде всего, на уровне истолкования конкретных фактов, построения индивидуальной истории пациента; «номологичность» в большей мере относится к концептуальным построениям клинической теории и метапсихологии, содержащим универсальные гипотезы о природе человека, структуре, динамике и онтогенезе психики, этиологии невротических расстройств[107].
Фрейдовский психоанализ стал исходным пунктом широкой исследовательской программы, в которую входят многочисленные концепции глубинной и психодинамической ориентации (А. Адлера, О. Ранка, К.-Г. Юнга, В. Райха, Э. Фромма, К. Хорни, Г. Салливана, Э. Эриксона, Э. Бёрна, А. Лоренцера, Ж. Лакана, С. Грофа и др.), в рамках которых продолжают осуществляться попытки по модернизации (часто – весьма радикальной) классического фрейдизма. Речь идёт, с одной стороны, об освобождении психоанализа от неадекватных механистических представлений[108]; с другой стороны -- о наращивании «гуманитарного потенциала» психоанализа, осуществляющегося в направлении «социологизации» (К. Хорни, Г. Салливан), «гуманизации» (Э. Фромм), «культурологизации» (К.-Г. Юнг) интеллектуального наследия Фрейда[109].
В целом, глубинно-динамический подход, конституируемый признанием многомерности, конфликтности психики, и сегодня представляет собой влиятельное, мощное направление, потенциал которого ещё далеко не реализован. Наблюдающаяся пролиферация теорий, открытость к изменениям и восприимчивость к критике свидетельствуют о присущем этому направлению стремлению к углублению и расширению знания о человеке.
Наиболее полно и последовательно идеал гуманитарного психологического исследования был реализовангуманистической психологией, ставшей третьей фундаментальной исследовательской программойв лоне гуманитарного «знания о душе»[110].
Гуманистическая психология возникла, с одной стороны, как реакция на засилье редукционистских подходов в психологии личности, наиболее значительными из которых были фрейдизм и бихевиоризм, и, с другой стороны, как продолжательница традиций в идиографическом изучении человека, заложенных психоанализом. Гуманистическое направление, определяющий пафос которого выражается формулой «Человек есть свобода», конкретизировало на почве психотерапии положения экзистенциализма и феноменологии[111], выступило в качестве противоядия тоталитарным идеологиям фашизма и большевизма.
Гуманистическая психология имеет много общих черт с психоанализом, наличие которых позволяет отнести оба направления к гуманитарной психологии. Достаточно назвать следующие характеристики, присущие обеим исследовательским программам: эмансипативный интерес, диалогичность, анти-экспериментальность, идиографичность, центрированность на субъективном мире, герменевтичность. Однако гуманисты внесли значительные изменения в гуманитарную психологию, касающиеся, прежде всего, понимания природы, сущности человека. Если для Фрейда человек был, в первую очередь, эгоистичным, внутренне конфликтным, часто агрессивным и иррациональным, сексуально озабоченным существом, детерминируемым собственным прошлым и биологической инстинктивной природой, то для Роджерса, Маслоу, Франкла человек, напротив, альтруистичен, потенциально гармоничен, способен к творчеству и самоизменению, определяется не столько прошлым, сколько своим свободным волением и собственным проектом.
Такое видение человека предопределило как предметную, так и методологическую специфику гуманистической психологии. Гуманисты сделали предметом психологии целостного человека,взятого во всём богатстве его жизнедеятельности, в которой переплетаются и взаимодействуют сознание и бессознательное, генетические, социально-культурные и индивидуально-целевые детерминанты. Не отбрасывая ни экспериментальной, ни глубинно-герменевтической методологии, основоположники гуманистического направления на первый план выдвинули понимающую методологию,в которой сочетаются как рациональные, так и интуитивные моменты: первые связаны с процедурами интерпретации содержаний сознания, вторые -- с проникновением во внутренний мир личности на основе эмпатии, вчувствования, сопереживания.
К числу важнейших теоретико-познавательных характеристик гуманистической психологии следует отнести нормативность, субъективность, практичность, гуманизм. Рассмотрим более подробно существо каждой из вышеназванных особенностей.
Нормативность. В отличие от других направлений психологии (в частности, бихевиоризма и психоанализа), концепции гуманистического направления включают в качестве важнейшей своей части описания образцовой, эталонной личности, стать которой должен стремиться всякий индивид. В концепции Олпорта такая идеальная личность именуется «зрелой», у Э. Фромма – «продуктивной», у А. Маслоу – «самоактуализирующейся», у К. Роджерса – «полноценно функционирующей». Описание набора свойств эталонной личности необходимо дополняется указанием возможных путей приобретения этих качеств. Таким образом, кардинальное отличие гуманистической психологии от натуралистически-ориентированных школ состоит в том, что она содержит не только дескриптивные, но и прескриптивные знания, тем самым сближаясь по своим социальным функциям с нравственным сознанием[112].
Субъективность. В противоположность бихевиоризму, считающему поведение единственным достойным изучения объектом психологии, гуманисты в качестве первичной реальности, обуславливающей внешнюю данность человеческой жизнедеятельности, рассматривают сознание[113]. В наибольшей мере значение внутреннего мира подчёркивается в концепциях феноменологической ориентации (К. Роджерс, Ф. Пёрлз), в рамках которых рефлексия выступает и как метод наиболее адекватного самопознания, и как важнейший способ изменения не только «образа Я», но и собственного поведения[114]. В «феноменальном поле» сознания осуществляется движение к подлинной самости, происходит переструктурирование Я-концепции, формируются новые жизненные ценности и идеалы.
Практичность. Для гуманистической психологии характерен ярко выраженный приоритет прикладного над фундаментальным, эмпирического над теоретическим, проистекающий из её основополагающей интенции на решение экзистенциально-значимых проблемконкретных людей. Большинство исследователей данного направления отказываются от разработок жестких, строгих и однозначных теоретических схем, полагая, что последние в силу однобокости и прямолинейности привносят в человековедение репрессивный, выхолащивающий уникально-личностное момент, чреватый искажением исследуемой реальности[115]. В конечном счёте, абстрактные рассуждения должны быть подчинены целям индивидуального развития, личностного роста.
Гуманизм. Все стороны, аспекты, уровни гуманистической психологии проникнуты верой в позитивную, добрую сущность каждого человеческого существа. Эта вера изначальна, равно неопровержима и недоказуема. Её единственное основание -- субъективный опыт творцов гуманистического направления[116]. Гуманистический пафос также проявляется в уважении к человеческой свободе, означающем возможность для клиента определять ход и направление терапии, самому решать, кем и каким становиться[117], в безоценочном принятии каждого человека, стремлении понять его мировоззрение, умении взглянуть на мир его глазами, в изучении каждого индивида как единого, уникального, духовно-телесного целого через призму всего богатства его внутреннего мира, в признании креативности универсальным качеством человеческой природы.
Сегодня гуманистическая психология рассматривается как одно из влиятельнейших направлений психологии, внёсшее значительный вклад в понимание природы человека и исследование межличностных отношений. Тем не менее, остаётся неясным, насколько это направление соответствует стандартам научности. Сами гуманисты считали свои изыскания отвечающими если не букве, то, без сомнения, духу науки. Последнюю они понимали анти-позитивистски, стремясь расширить границы научно-рационального, чтобы вместить в их рамки собственные исследования. «Если изучение уникальности индивида не умещается в рамках наших представлений о науке -- заявляет А. Маслоу, -- то тем хуже для такой концепции науки. Значит, ей тоже придётся пережить возрождение»[118]. К. Роджерс отмечал противоречие между логическим позитивизмом, в духе которого он был воспитан, и субъективно ориентированным экзистенциальным мышлением, которое соответствовало его психотерапевтическому опыту[119]. Преодоление этого антагонизма достигается на пути интеграции двух подходов. Последняя возможна в силу того, что «существующий в данной жизни человек с его субъективностью, со всеми его ценностями принимается как основа и сущность и психотерапевтических, и научных отношений»[120].
Как отмечают С. Крипнер и Р. де Карвало, «гуманистически ориентированные подходы к исследованию личности удовлетворяют всем критериям научного познания» (курсив мой. – А.К.), не уточняя при этом, какие именно критерии подразумеваются[121]. Гораздо более аргументированной выглядит позиция Л. Хьелла и Д. Зиглера, предметом анализа которых являются, в частности, теории Г. Олпорта, А. Маслоу, Э. Фромма, К. Роджерса[122]. Из всех теорий гуманистического направления, по их мнению, наиболее обоснованной оказывается концепция К.Р. Роджерса[123]. Она в высокой степени отвечает таким критериям научности, как верифицируемость (опытная апробированность), эвристическая ценность (эвристичность), внутренняя согласованность (когерентность), экономность (простота), широта охвата (полнота), функциональная значимость (полезность, в более узком смысле – способность теории помогать людям понимать их повседневное поведение)[124]. Основополагающая заслуга Роджерса состоит в том, что он впервые сделал психотерапевтический процесс объектом научного, т.е. эмпирического (экспериментального), строгого, интерсубъективного изучения[125]. Такое исследование выявило высокую степень валидности основных положений теории Роджерса.
На наш взгляд, гуманистическую психологию следует оценивать не в соответствии с канонами классического естествознания или экспериментальной психологии, но через сопоставление с более широким и менее жестким образом научной рациональности, характерным именно для гуманитарного знания. Основоположники гуманистического направления, по-видимому, не вполне и не до конца понимали революционную новизну своих изысканий, вследствие этого – стремление к объединению идиографического и номотетического, экспириентального и экспериментального, этики и науки. Подобный синтез между естественнонаучным и гуманитарным подходами не только возможен, но и необходим, но для того, чтобы быть действительно плодотворным, творческим, эвристичным, осуществляться он должен не на основе классических представлений о науке, а в свете формирующегося образа постнеклассической рациональности[126], о котором речь пойдёт в следующей главе настоящего пособия.
Современная гуманитарная психология представлена также другими направлениями, не укладывающимися в рамки трёх основных исследовательских программ. Психосинтез (Р. Ассаджиоли), онтопсихология (К. Манегетти), трансперсональная психология (С. Гроф), различные формы религиозной психологии – вот далеко не полный перечень направлений, примыкающих к гуманитарной парадигме в психологии.
Таким образом, гуманитарная парадигма в психологии, рассмотренная целостно и эволюционно-исторически, представляет собой широко разветвлённое и многосложное движение, совокупность генетически и тематически взаимосвязанных и взаимодействующих исследовательских программ, неразрывно связанных с психотерапией и психопрактикой. Что обеспечивает единство всех направлений гуманитарной психологии, цементирует их в некоторую, пусть и эклектическую, целостность? Иными словами, в чём состоит своеобразие гуманитарной психологии по сравнению с естественнонаучной?
Современный ответ на эти вопросы отличается от решений, предложенных В. Вундтом и В. Дильтеем. Первый из них считал, что различение двух психологий должно осуществляться по предметному основанию: экспериментальная психология изучает элементарные психические акты, гуманитарная – высшие проявления человеческого духа. Согласно Дильтею, определяющей является противоположность методов: объяснения и понимания.
Сегодня очевидна неудовлетворительность этих ответов. Понимание и объяснение представляют собой не две несовместимые познавательные процедуры, а две нераздельные стороны любой достаточно сложной исследовательской деятельности. Поэтому и бихевиористы, и психоаналитики, и сторонники гуманистического подхода де-факто применяют оба метода. С другой стороны, как это продемонстрировали исследования К. Роджерса, высшие психические функции, личность как целостность вполне доступны экспериментальному изучению. В то же время доказано, что простейшие психические реакции подвержены влиянию культурных факторов, что делает невозможным отношение к элементарным психическим процессам как к чисто натуральным явлениям[127].
Таким образом, проведение линии демаркации между естетственнонаучной и гуманитарной психологией на основе только формальных, гносеологических критериев оказывается невозможным.
Как уже отмечалось нами в первом параграфе настоящей главы, определяющим основанием для различения между гуманитарным и негуманитарным исследованием является совокупность философских представлений о природе человека, образующих фундамент той или иной теории и, тем самым, задающих направление научного поиска. Гуманистическая психология не только на практике оправдывает, демонстрирует действенность и законность философского образа человека как целостного, самодетерминирующегося, креативного существа, но и в значительной мере участвует, вносит свой вклад в его формирование.
На основе соответствия базовому для гуманитаристики образу человека оказывается также возможной оценка, определение степени гуманитарности той или иной психологической концепции: на одном полюсе такого континуума (шкалы) расположатся теории гуманистической психологии, тогда как другой будет представлен натуралистически ориентированными подходами (прежде всего, бихевиоризмом и, в меньшей степени, когнитивной психологией), рассматривающими человека как вещь, машину, сложный автомат. В сущности, любая психологическая теория может быть рассмотрена в качестве конкретизации, прикладного исследования на основе определённой философско-антропологической системы взглядов.
Принятие определённой философской концепции человека детерминирует соответствующую предметную и методологическую специфику. В естественнонаучной психологии предметом исследования оказывается не весь человек, а его частичные (редуцированные) манифестации: либо поведение (в бихевиоризме), либо познавательные мыслительные процессы (в когнитивной психологии). При этом человек исследуется, как правило, изолированно от социального окружения (нередко -- в рафинированных лабораторных условиях), вне контекста его жизненной истории.
Напротив, для гуманитарной парадигмы характерно холистическое, эволюционно-историческое (биографическое), проективно-нормативное, феноменологическоевидение объекта исследования:
холизм субъектоцентричной психологии связан, с одной стороны, с изучением индивида как погружённого в со-бытие-с-другими[128] и, с другой стороны, с пониманием человека как целостного, духовно-телесного существа;
эволюционно-историческийвзгляд на человека конкретизируется во внимании к «жизненной истории» пациента, демонстрируемом психоанализом, тогда как «проективно-нормативное видение» человека характерно для гуманистической психологии;
феноменологическаяориентация предполагает акцент на изучении внутреннего мира личности: всякий поведенческий акт – от непроизвольного движения до поступка – рассматривается как производный от ментальных процессов, как их манифестация.
Важной особенностью предметного своеобразия гуманитарной психологии является проблемоцентризм,т.е. ориентация не столько на получение нового знания, сколько на описание, объяснение и решение конкретных, жизненно-важных, экзистенциальных проблем живых людей.Резюмируя вышесказанное о предметном своеобразии гуманитарной парадигмы в психологии, можно заключить: имея в качестве непосредственного объекта целостного человека, погруженного в стихию повседневности социального бытия, гуманитарная психология ставит себе задачей решение экзистенциальных, смысложизненных проблем индивида и является знанием как об этих проблемах, так и о наиболее важных, сущностных качествах человека, о его истинной природе и предназначении, о «человеческом» в человеке.
В методологическом плане специфика гуманитарной психологии связана, во-первых, с критическим отношением к использованию экспериментальных и количественно-статистических (психометрических) методов, поскольку они «овеществляют», «объективируют» человека, выхолащивают личностно-уникальное[129], и, во-вторых, с предпочтением исследовательских процедур, способных проникнуть в глубину личности и ухватить её своеобразие. К числу последних можно отнести:
1) герменевтический метод, включающий в себя процедуры психоаналитического (глубинного) толкования неосознаваемых пластов психики и феноменологической интерпретации содержаний сознания;
2) исторический (биографический) метод, предполагающий построение связной жизненной истории личности.
Таким образом, хотя между двумя парадигмами, естественнонаучной и гуманитарной, и наличествуют существенные предметные и методологические различия, последние, и это нужно подчеркнуть особо, не носят фатального, непримиримого характера: психолог гуманитарной ориентации вполне может пользоваться тестами и проводить эксперименты, равно как и натуралистически ориентированному исследователю не запрещается прибегать к помощи герменевтического и биографического методов[130]. Различия между двумя подходами коренятся именно в понимании природы человека, и именно разное видение человека предопределяет предпочтение в использовании «более соответствующих» методов.
Однако гуманитарный подход выглядит более предпочтительным по той причине, поскольку он надстраивается над естественнонаучной психологией, «снимает» её в себе в качестве подчинённого момента подобно тому, как теория относительности включает в себя ньютоновскую механику в качестве частного случая[131]. Иными словами, научно-исследовательские программы гуманитарной ориентации оказываются более мощными, чем ориентированные натуралистически, поскольку рассматривают человека как более сложное, богатое, многомерное существо, вследствие чего обладают большим эвристическим потенциалом.
В заключении параграфа нельзя не остановиться на отечественной психологической традиции, её месте и роли в «парадигмальном поле» психологии. Проблема специфики «знания о душе», его предметного и методологического своеобразия в отечественной науке также решалась в контексте противостояния естественнонаучного и гуманитарного подходов, однако с акцентом на преодоление разрыва между ними. Здесь, прежде всего, необходимо отметить оригинальные исследовательские программы, созданные Л.С. Выготским и А.Н. Леонтьевым, и продолжающие успешно развиваться их современными последователями.
Творчество Л.С. Выготского(1896 – 1934) представляет собой, пожалуй, наиболее яркий феномен в отечественной психологии. Уже первые его шаги на поприще науки характеризуются радикальной оппозиционностью в отношении ведущих психологических школ начала века и отчётливой интенцией на создание самобытного психологического направления.
Согласно Выготскому, основной недостаток традиционной психологии, приведший её к кризису, заключается в непонимании бесплодности попыток объяснения сознания из самого сознания, в то время как адекватное решение данной проблемы должно основываться на выходе за пределы психической жизни индивида. Однако этот выход во вне должен быть именно психологическим, а не физиологическим, то есть отличным от того, который предложили бихевиористы и рефлексологи в лице Д. Уотсона и И.П. Павлова. Внешнюю детерминанту психики нельзя также искать и в бессознательном, как это делает психоанализ: бессознательное — часть психики, которая сама нуждается в объяснении.
Не могли устроить Выготского подходы неокантианцев и В. Дильтея, несостоятельность которых он не вполне справедливо усматривал, с одной стороны, в гипертрофии уникальности, своеобразия «наук о духе» и, с другой стороны, в иррациональности «описательного метода», опирающегося на интуитивное постижение внутреннего мира человека[132].
Выготский стремился осуществить применительно к психологии синтез естественнонаучной и гуманитарной методологии, построить науку, учитывающую как природно-физиологические, так и культурно-исторические детерминанты человеческой жизнедеятельности. Упрекая интроспекционистов и рефлексологов в «недиалектичности», выражающейся в редукционизме, элементаризме, натурализме[133], Выготский выдвигает собственный подход, во многих отношениях созвучный учению К. Маркса.
Важнейшим детерминирующим фактором психики для Выготского выступает внешняя среда, социальное окружение индивида. Несмотря на внешнее сходство с бихевиоризмом, эта позиция имеет мало общего с последним по сути: среда определяет поведение не напрямую, по схеме «стимул — реакция», но через систему посредующих звеньев, фиксируемых в категориях мотива, потребности, цели, знака, орудия, значения, смысла.
Детерминирующее воздействие социального окружения для Выготского неоспоримо, его конкретные проявления обнаруживаются в языке, орудиях труда, особенностях памяти, формах мышления и т. д. Исследуя социально обусловленные проявления психики, Выготский выявляет закономерности их генезиса и функционирования. В отличие от бихевиористов, его внимание направлено не на простейшие реакции, а на механизмы более высокого порядка, а именно — на механизмы функционирования высших психических функций (ВПФ). ВПФ детерминируются культурой, они надстраиваются над натуральными формами психики. Отличительная особенность ВПФ — знаковая опосредованность[134].
Культурно-историческая психология обосновывает следующие принципиальные положения:
1) поведение человека обусловлено не натуральными, а социо-культурными условиями;
2) источником развития как личности, так и общества в целом выступает внешняя среда в единстве природных и социальных компонентов;
3) нет универсальной, вневременной психологии, психология всегда зависит от культуры, носит конкретно-исторический характер;
4) поведение человека подчинено схеме «стимул - знак – реакция».
Необходимо отметить, что концепции Выготского присущ гуманистический пафос. Развитие человека в онто- и филогенезе понимается как процесс непрерывного роста свободы. Из пассивного, детерминируемого природой существа человек превращается в активную личность, господствующую не только над окружающим миром, но и над собственным поведением: стимуляция сменяется автостимуляцией[135].
Но ответив на вопросы о том, как формируются, как действуют некоторые ВПФ, культурно-историческая школа по существу оставила без ответа вопросы о причинах человеческих поступков, о предназначении человека, о смысле жизни. Схема «стимул - знак – реакция» описывает только функционирование ВПФ, но оказывается неприменимой при анализе поступков, жизненного пути индивида.
В целом культурно-историческую психологию вряд ли правомерно относить к гуманитарной парадигме, поскольку её внимание привлечено не к целостной личности, а к отдельным психическим функциям. Принцип социокультурной обусловленности психики предопределил социологизаторскую тенденцию этой школы, проявившуюся и в приоритете внешнего (социального) над внутренним (духовным), и в отказе от признания законности изучения сознания из самого сознания. Изучая типическое (механизмы формирования ВПФ), культурно-историческая школа оставляет за бортом науки индивидуальное, не стремится понять, чем одна личность отличается от другой.
Недостатком культурно-исторического подхода является слишком сильный «крен» в пользу изучения развития психики при одновременном забвении психологии взрослого индивида, зрелой личности. Основным объектом исследования этой школы стал ребёнок, что в определённой мере созвучно бихевиоризму, полагавшему что фундаментальные законы психики открываются при изучении животных и детей.
«Деятельностный подход» получил наиболее развёрнутое и последовательное выражение в работах А.Н. Леонтьева (1903 – 1979). В середине 70-х годов Леонтьев констатирует наличие кризиса в психологии, о необходимости преодоления которого говорил ещё в 20-е годы Л.С. Выготский. Суть кризиса – в отсутствии общезначимого фундамента, общезначимой онтологии и методологии психологического знания. Если Выготский несправедливо упрекал предшественников в попытках объяснять сознание из самого сознания, то Леонтьев обвиняет всю западную психологию в эклектизме[136].
Теория деятельности А.Н. Леонтьева подобно культурно-исторической школе претендовала на разрешение дихотомии естественнонаучного и гуманитарного, объективно наблюдаемого и субъективно существующего. В качестве объединяющего звена между сознанием и поведением рассматривается деятельность, заключающая в себе моменты как субъективного, так и объективного.
Не оспаривая высокой степени эвристичности и плодотворности теории деятельности А.Н. Леонтьева, отметим её существенные недостатки.
Основополагающей чертой деятельностного подхода является ориентация на нормы классического естествознания, на ньютоно-картезианскую картину мира, на философию человека как одномерного, рационально-деятельностного существа. Такая ориентация предопределила следующие негативные особенности деятельностной парадигмы в психологии:
1. Объективизм находит выражение в отсутствии этического измерения, которое подменяется расхожими идеологемами о приоритете общественного над личным.
2. Фундаментализм проявился как принцип примата деятельности перед сознанием, в рассмотрении психики как продукта деятельности[137].
3. Элементаризм отразился в поисках так называемой «мельчайшей единицы» психологического анализа. В результате деятельность последовательно разбиралась не всё более мелкие единицы: действия, операции, психофизиологические функции.
4. Социоцентризмвыразился в фактическом игнорировании генетически обусловленной природы человека, в недооценке того факта, что социальное накладывается на биологическое не прямо и непосредственно, не зеркально, а посредством избирательной активности индивида, которая, в свою очередь, направляется в значительной мере его врожденными качествами (способностями, задатками, темпераментом).
5. Редукционизм проявился в сведении всего богатства человеческого бытия-в-мире к процессам деятельности. Это обусловило забвение экзистенциально-значимых, нерационализируемых, бессознательных пластов человеческого существования, узаконивание философского образа человека как всецело рационального (а потому и одномерного) существа, лишенного выхода как в экзистенцию, в собственную самость, так и в трансценденцию, за пределы собственных утилитарных потребностей.
Перечисленные недостатки философского порядка негативно отразились на категориально-понятийном и методологическом арсенале теории деятельности. Наиболее важные «вершинные» понятия, относящиеся к личности в целом, трактуются узко материалистически. Например, мотив понимается как предмет потребности, а личностный смысл – как переживаниеповышенной субъективной значимости предмета[138]. Но если придерживаться подобного взгляда на самые «вершинные» психологические образования личности, то окажется, что и у животных есть и мотивы, и личностные смыслы.
Целесообразно провести мысленный эксперимент, проанализировав сквозь призму языка теории деятельности поведение высших животных, например, охоту волков. Последняя тогда предстаёт как вполне целесообразная, рациональная и мотивированная. В охоте волков можно выявить все уровни деятельности: от низших (операций и психофизиологических функций) до высших (личностного смысла). Действительно, охота волков, во-первых, удовлетворяет их потребность в пище, во-вторых, складывается из отдельных операций, в-третьих, направляется мотивом-предметом (т.е., будущей добычей), в-четвёртых, имеет для них значение личностного смысла-переживания, которое тем сильнее, чем голоднее волки. В общем случае, очевидно, что чем сильнее фрустрация, тем весомее личностный смысл. Ясно и то, что личностные смыслы можно искусственно усиливать и даже формировать посредством фрустрации базовых потребностей.
В целом, категориально-понятийный строй теории деятельности оказывается неспособным, слишком бедным для того, чтобы отразить уникальность индивида, поставить вопросы о свободе и смысле жизни, помочь человеку решить экзистенциальные проблемы.
Если сопоставить теорию деятельности Леонтьева с концепциями гуманистической психологии (напр., с концепцией мотивации А. Маслоу), то вторая окажется как более тонкой, приближенной к жизненным реалиям, так и более богатой. Теория деятельности охватывает лишь сферу дефициентной мотивации и дефициентных потребностей, оставляя за гранью анализа бытийные потребности и бытийные ценности, а вместе с ними, по существу, и всю сферу «человеческого» в человеке.
Из проведённого анализа видно, что теория деятельности с равным успехом может объяснять и поведение животных, и поступки людей. При этом теория деятельности не содержит понятий, применимых исключительно к человеку и неприменимых при изучении животных. Тем самым происходит редукция, низведение человека до уровня животного[139]. В области методологии деятельностный подход отстаивает приоритет метода эксперимента, что также сближает теорию деятельности с бихевиоризмом.
Таким образом, при исследовании человека теория деятельности разделяет основные установки бихевиоризма, рассматривая человека как одномерное, детерминируемое внешними факторами, подобное животным, существо, поэтому попытку сторонников деятельностного подхода по преодолению разрыва между естественнонаучным и гуманитарным способами познания следует признать неудавшейся[140].
Необходимо признать, что и Л.С. Выготский, и А.Н. Леонтьев, и подавляющее большинство советских психологов были вынуждены в своей деятельности руководствоваться марксистско-ленинской философией, что оказало заметное отрицательное влияние на содержание разрабатываемых ими концепций, обусловило запрет на определенные темы и проблемы, касающиеся, прежде всего, психологического здоровья взрослых, личностного роста, свободы и др[141]. Сегодня отечественная психология, долгое время находившаяся под жестким идеологическим диктатом, развивавшаяся в значительной мере автономно от мировой науки, зачастую вынужденная обслуживать далёкие от поиска истины интересы, пытается сочетать ассимиляцию зарубежного психологического наследия с его творческим синтезом с отечественной традицией.
Дата добавления: 2014-11-29; просмотров: 2103;