Другой и совместное творчество моего проявления
Акт экспрессии, как и акт речи, на мой взгляд, ярко обозначает, что «кто-то есть». Присутствует другой, кто позволяет этому акту осуществиться, быть созданным, кто участвует в его создании. Без присутствия этого другого это выражение или эта речь не была бы тем, чем она представляется. Утверждая это, я не возвращаюсь к старому разграничению «языка» и «речи», введенному в лингвистику де Соссюром, или разграничению дискурса и речи, где первое зависит от социального и общего, а второе —от индивидуального и частного. Такое разграничение с тех пор достаточно критиковали, так что не стремлюсь на него опереться. Если сформулировать мою мысль более точно, то я говорю, что акт самовыражения — и, стало быть, производства — есть акт поля и что этот акт обозначает как «эмитента», так и «реципиента», если воспользоваться языком теорий коммуникации. Можно сказать, что это и есть self: «self ситуации», если расширить понятийный аппарат гештальт-терапии, которая говорит подчас об «id ситуации», а не только id отождествляемого субъекта.
Быть в присутствии другого 83
В ходе Декады в Серизи13 в 1989 году, организаторами которой были П. Федида и Жак Шотт и в которой принимали участие Анри Мальдине, Ролан Кун, Телленбах, Бланкенбург, Кимура Бин и многие другие клиницисты и феноменологии, особенно большое впечатление на меня произвел доклад швейцарских исследователей, мужа и жены Крист. Анализируя применение тестов Роршаха, они предприняли сравнительное исследование записей, сделанных в ходе сессий, с записями этих сессий на видеомагнитофон. Если сказать очень кратко о некоторых из их выводов, то они сумели в том числе экспериментально показать, что где-то в 70% случаев ответов на тест, оказывается, почти нельзя точно определить, «принадлежат» ли слова пациенту или же клиницисту и даже то, произнесены ли они тем или другим; или — a minima — кто провоцирует слова другого.
Я хотел бы упомянуть другую аналогию. Сон и творчество много раз и по-разному сравнивали. Я хотел бы вернуться к тому, что Анри Мальдини14 написал по поводу Бинсвангера и по поводу сновидений; это совпадает с одним из подходов к сновидению, который возможен для гештальт-терапевта. Мальдини напоминает, в частности, что Полицер первым показал, что материал для фрейдистской интерпретации составляют не образы снов, а рассказ сновидца; то, что всякий терапевт или аналитик, разумеется, знает, но часто «забывает». Это надо понимать так, что
13 Декады в замке Серизи в Нормандии, которые прово
дятся с начала XX века, представляют собой тематические
встречи (по литературе, наукам о человеке, науке, филосо
фии и т. д.). Материалы этих обсуждений часто издаются.
Материалы встречи, о которой идет речь, опубликованы
под названием: Fedida P., Schotte J. (ed). Psychiatrie et exis
tence . Grenoble, 1991.
14 Maldiney H. Regard - Parole - Espace. Lausanne, 1973.
84
Жан-Мари Робин
Быть в присутствии другого 85
рассказ, конечно, связан со сновидением, но также он связан с собеседником, которому он рассказывается. Говоря современным языком, рассказ — это интерфейс. Гештальт-терапевт охотно выслушает пациента, если тот захочет рассказать ему сон, и отнесется к этому как к словам, адресованным ему, терапевту, как к словам, которые не имеют для рассказчика другой цели, кроме того, чтобы скрыться в этом проявлении себя и проявить себя в этом скрытом виде; это речь, не только предназначенная для терапевта, но еще и такая, в которой пациент говорит о терапевте и о себе самом в своем отношении с ним.
«Добыча скрытого смысла есть снятие покрова с явного смысла», — писал Мальдини. Но эти важные комментарии сами по себе заслуживают более пространного обсуждения.
Следовательно, экспрессия, как и речь, зависит одновременно от «соединения перспектив» — если воспользоваться терминологией герменевтики — интимного фона или общего фона — если обратиться к терминологии, которая в большей мере является ге-штальтистской; но на этом фоне фигура — посмотрим ли мы на нее как результат совместного творчества или нет — есть, вероятно, то, что позволяет осуществляться дифференциации и индивидуации.
Эта фигура, независимо от выражения или высказывания, есть форма, и, по прекрасному выражению Мальдини, «форма осуществляет фон»15. «Форма осуществляет фон, и точно так же мы осуществляем наш фон, т. е. то, что есть в нас как независимый момент, само по себе не существует, и приводим это к бытию
15 Maldiney H. Esquisse d'une phenomenologie de l'art // L'art au regard de la phenomenologie. Colloque de L'Ecole des Beaux Arts de Toulouse, 1993. Toulouse, 1994.
в его существовании», — написал он недавно в своем «Наброске феноменологии искусства»
Если фон — общий, так что перспективы объединены и именно отсюда возникает речь, эта речь должна зависеть от поля, а не только от субъекта. Наблюдатель, поставленный в ситуацию, о которой рассказывают Крист в исследовании, которое я только что упоминал, может остаться в недоумении относительно того, откуда берется речь. Согласимся на время — даже если такое предположение рождает в нас чувство протеста, — что речь, в этом случае, может зависеть от поля — до того, как устанавливается ее зависимость от того или иного из компонентов поля, возникающих в результате дифференциации. Чтобы точно дифференцировать элементы поля, т. е. пациента и терапевта в ситуации, которую мы занимаем, мне кажется, что нам необходимо обратиться к понятию опыта.
Я полагаю, в самом деле, что, даже если полностью принять гипотезу, согласно которой речь рождается прежде всего в поле, никому не придет в голову оспаривать, что, каков бы ни был «общий» характер этого фона, опыт каждого будет разным. Переживаемый опыт («das Erlebnis»), который подразумевает субъективный аспект события такой, каким в настоящий момент его схватывает субъект в личностном, индивидуальном и конкретном значении, мне кажется на деле единственным организующим понятием, способным выразить субъективность и дифференциацию в поле.
Позвольте мне процитировать несколько строк, принадлежащих Эрвину Строе, знаменитому психиатру феноменологической ориентации, который, анализируя феномен вздоха, написал в 1952 году замечательное «Введение в теорию экспрессии»: «К несчастью, — пишет он, — непосредственный опыт невыразим; он не ведает себя самого не потому, что он
86 Жан-Мари Робин
является неосознанным, а потому что он не является осмысленным. Как Спящая Красавица должна дожидаться своего Принца, который разорвет чары, непосредственный опыт должен дожидаться того, кто окажется в достаточной мере наделенным властью над словами, чтобы вывести его на свет. Но в момент, когда это происходит, опыту угрожает другая опасность». В проговаривании опыта сталкиваются традиция, образование, интерпретация, стереотипы и предрассудки, и, разумеется, необходимо не путать опыт с осознанием, которое у него есть, или со смыслом, который в него вкладывается.
«Опыт, — продолжает Строе, — есть синоним «опыта-мира» и «опыта-себя-в-мире». Это то, что повернуто лицом к другому; опыт другого существует только в отношении с «я»; и наоборот. Это отношение не соединение двух частей, «я» и «мир», а существует как целое».
Левин выдвинул мысль, что человеческие факты «зависят не от наличия или отсутствия некоего фактора или некоего набора факторов, взятых изолированно, а от констелляции (структур и сил) специфического поля, взятого как целостность».
Именно в этой диалектике контакта поля и в поле, выражения поля и в поле, речи поля и в поле, благодаря сложной динамике подтверждений и включений, резонансов и эмпатии, выражение и речь подводят меня к тому, чтобы определить психотерапию как опыт «быть благодаря другому».
Дата добавления: 2014-12-03; просмотров: 911;