ТИПЫ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЗНАЧЕНИЙ

В.В.Виноградов

ОСНОВНЫЕ ТИПЫ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЗНАЧЕНИЙ СЛОВА

I

<…> Одним из путей подхода к решению сложных вопросов, связанных с изучением слова и его значения, с исследованием законов изменений значений слов, является выяснение разных типов или видов лексических значений слова и способов или форм их связи в смысловой структуре слова.

Общеизвестно, что слово является не только названием предмета или предметов, но и выражением значения, а иногда и целой системы значений. В одном и том же значении обобщается и объединяется общественное понимание разных предметов или явлений, действий, качеств [ср., например: пища, питание; продукт – продукты (в разных значениях): драгоценность – драгоценности; образец, образ, вести, идти, лететь, отплатить и т.п.]. С другой стороны, разные слова, отличающиеся одно от другого своими значениями или их оттенками, могут быть применены по отношению к одному и тому же предмету как его названия (например: пища, питание, еда, стол).

Обозначая явление, предмет, слово вместе с тем передает его связи и отношения в динамическом целом, в исторической действительности. Оно отражает понимание «кусочка действительности» и его отношений к другим элементам той же действительности, как они осознавались или осознаются обществом, народом в известную эпоху и при этом с широкой возможностью позднейших переосмыслений первоначальных значений и оттенков. Так, глагол насолить, кроме прямого конкретного значения «заготовить солением, положить много соли во что-нибудь», еще имеет в современном языке переносное значение «повредить, причинить неприятность». Вероятнее всего, это переносное значение глагола насолить возникла на основе некогда существовавших представлений о колдовстве. По суеверным представлениям прошлого, болезнь и порчу могло вызывать разбрасывание с наговором различных предметов. Лица, переходящие через заколдованные предметы или прикасавшиеся к ним, подвергались «порче»; с целью нанести вред и употреблялась часто «наговорная» соль[67].

Между рядами предметов, действий, качеств, обозначаемых словами, существуют разнообразные взаимодействия и соотношения. Предмет, названый словом, может оказаться звеном разных функциональных рядов, разных сторон действительности, включенных в общую широкую картину жизни. Слово помогает осмыслить и обобщить эти отношения. Все это находит отражение в развитии значений слова в языке того или иного исторического периода.

Так, слово концовка связано с профессиональной терминологией работников печати. В типографическом деле оно и теперь обозначает рисунок, графическое украшение в конце рукописи, книги или в конце главы, раздела. Слово концовка образовано от прилагательного концовый или концевой с помощью суффикса –ка (ср.разговорные столовка, вишневка, открытка и т.п.). Этот тип словообразования приобретает особую продуктивность в русском литературном языке с 60-х годов XIXвека.

Слово концовка в русском языке (ср. польск. koncowka и чеш. Koncovka) возникло не ранее последней четверти XIX в.[68] В начале XX века это слово расширило свои значения: оно было перенесено в область литературной и музыкальной терминологии ( концовка стихотворения, концовка романса). Словом концовка стала называться заключительная часть какого-нибудь произведения. Например, в книге либерального критика А.А.Измайлова «Помрачение божков и новые кумиры» (М.,1910): «Тургенев и Гончаров, Толстой и Достоевский довели до предельного совершенства реалистический гоголевский и пушкинский рассказ. За ними черта, точка, завершительная концовка».

Таким образом, формирование и создание нового понятия или нового понимания предмета осуществляется на базе имеющегося языкового материала. Это понимание, воплощаясь в значение слова, становится элементом смысловой структуры данного языка в целом. Всякий раз, когда новое значение включается в лексическую систему языка, оно вступает в связь и во взаимоотношение с другими элементами сложной и разветвленной структуры языка. Только на фоне лексико-семантической системы языка, только в связи с ней определяются границы слова, как сложной и вместе с тем целостной языковой единицы, объединяющей в себе ряд форм, значений и употреблений.

При отношении к слову только как к названию нельзя установить принципиальной разницы между разными значениями одного и того же слова и между различными словами – омонимами. Так, в «Искре» (СПб, 1859, №42) был напечатан под злободневной карикатурой на редактора одного журнала такой диалог: «У меня сегодня весь день в голове стреляет. – Сами виноваты, зачем завели в ней так много дичи». Без понимания семантических отношений соответствующих слов в лексической системе русского языка нельзя лингвистически осмыслить, в чем соль этой остроты, этого каламбура; «стреляет в голове» и «стрелять дичь на охоте» – разные действия, но образуют ли обозначения этих действий разные слова, или же они входят в строй значений одного и того же слова? Как относится слово дичь – обозначение чепухи, ерунды, вздора к дичи – обозначению диких птиц, объекта стрельбы?

Исходя из предметов действительности, из природы вещей, пришлось бы признать значения слова хребет: 1) «спина, позвоночник» (спинной хребет, своим хребтом отдуваться) и 2) «цепь гор, тянущихся в каком-нибудь направлении» – разными словами, омонимами. Между тем в русском языке это – разные значения одного и того же слова хребет. Им соответствуют разные слова в других языках <…>.

Не проникая глубоко в семантические основы данной конкретной языковой системы, невозможно установить признаки и нормы конструктивного объединения значений в составе одного и того же слова, способы образования новых слов и значений, невозможно отличить омонимы от разных значений одного слова. Смысловые границы слова могут быть очень широки, а иногда не вполне определенны. Смысловая область слов (даже многих научных терминов) имеет пограничные зоны и многочисленные переходные оттенки.

Между словарем науки и словарем быта – прямая тесная связь. Всякая наука начинает с результатов, добытых мышлением и речью народа, и в дальнейшем своем развитии не отрывается от народного языка. Ведь даже так называемые точные науки до сих пор удерживают в своих словарях термины, взятые из общенародного языка (вес, работа, сила, тепло, звук, свет, тело, отражение и т.п.). Ещё большее значение имеет народное мышление и созданная им терминология для наук общественных и политических.[69]

Значение слова определяется не только соответствием его тому понятию, которое выражается с помощью этого слова (например: движение, развитие, язык, общество, закон и т.д.); оно зависит от свойств той части речи, той грамматической категории, к которой принадлежит слово, от общественно осознанных и отстоявшихся контекстов его употребления, от конкретных лексических связей его с другими словами, обусловленных присущими данному языку законами сочетания словесных значений, от семантического соотношения этого слова с синонимами и вообще с близкими по значениям и оттенкам словами, от экспрессивной и стилистической окраски слова.

В языковой системе смысловая сущность слова не исчерпывается свойственными ему значениями. Слово по большей части заключает в себе указания на смежные ряды слов и значений. Оно насыщено отражениями других звеньев языковой системы, выражая отношение к другим словам, соотносительным или связанным с его значениями. В богатстве таких отголосков и заключается ценность удачного названия или художественного выражения. Эти черты семантики слова уже давно – со времени литературно-художественной деятельности А.С.Пушкина – были осознанны нашими филологами и писателями. Так, например, П.А.Плетнев писал Я.К.Гроту (29 сентября 1845г.) о своей лекции в университете: «Я изъяснил, что нет в языке слов равнозначащих совершенно, потому что с лексиконным значением в голову приходит с каждым словом идея века, народа, местности, жизни. Все это удалось мне выяснить простым примером – борода и брада. Первое так и рисует читателю Русь в виде её мужика, купца или попа. Второе каждого из нас переносит во времена патриархов (иудейских), в жизнь восточных народов и проч., оттого только, что это слово врезалось в памяти из церковных книг. На этом я основал важное учение о мастерстве давать картинам точные краски в литературных произведениях».[70]

Позднее проф.А.В.Никитенко (в дневнике 26 января 1864г.) заметил: «То выражение особенно хорошо, которое, с точностью передавая определенную мысль, вместе с тем дает нам чувствовать и отношение её к другим мыслям, более или менее к ним близким или отдаленным, но которые не входят непосредственно в цепь излагаемых нами понятий».[71] Язык Пушкина представляет разительные примеры семантической многоплановости слова и – вместе с тем – многообразия его возможных художественных применений.

Связь значений слова с лексико-семантической системой языка осуществляется через посредство внутренне объединенных разнообразных предметно-смысловых и экспрессивно-синонимических словесных групп.[72]

Вследствие сложности смысловой структуры слова, вследствие многообразия его отношений и живых взаимодействий с другими лексическими звеньями языковой системы бывает очень трудно разграничить и передать все значения и оттенки слова даже в данный период развития языка, представить со всей полнотой и жизненной конкретностью роль слова в речевом общении и обмене мыслями между членами общества.

II

Отсутствие разработанной семантической теории слова сказывается в том, что у нас не обобщены и не систематизированы наблюдения над качественным своеобразием значений и форм их связей, их внутреннего объединения у слов, относящихся к разным грамматическим классам. Не может считаться достаточно изученным вопрос о характере соотношений и взаимодействий лексических значений с грамматическими у разнообразных типов предлогов, союзов, частиц и других разрядов служебных слов. Внутреннее своеобразие лексических значений, например, предлога в соотношении с семантическими свойствами глаголов, прилагательных и других частей речи не определено (ср., например: полное ведро воды и ведро с водой; домик принадлежащий бабушке и домик у бабушки; генерал, сопровождаемый ординарцами и генерал с ординарцами; калитка без запоров икалитка, не имеющая запоров и т.д.

Высказывалась мысль, что семантический объем и способы объединения значений различны в словах, принадлежащих к разным знаменательным частям речи. Так, смысловая структура глагола шире, чем смысловая структура имени существительного, и круг его значений подвижнее. Например, глагол звонить служит в современном русском языке обозначением разных действий, связанных и со звоном, и со звонком (ср. соотношение глагола свистеть с существительными свист и свисток, глагола гудеть - с гудение и гудок; ср. объединение в глаголе вытравить значений, связанных с существительными трава, отрава и травля). Ещё более эластичны и разнообразны значения качественных прилагательных и наречий (таких, как легкий, легко, простой, просто и т.д.).

Широта фразовых связей слова также зависит от его грамматической структуры. Нередко различие лексических значений слова связано с разными его грамматическими формами. Например, глагол холодать употребляется или безлично со значением «становится холоднее» (форма совершенного вида – похолодать): Уже совсем стемнело и начинало холодать - или лично – применительно к живым существам (причем по отношению к людям всегда в сочетании с глаголом голодать) в значении «зябнуть, страдать от холода» (холодал и голодал). Ср. у Гаршина в рассказе «Четыре дня»: «Неужели я бросил все милое, дорогое, шел сюда тысячеверстным походом, голодал, холодал, мучился от зноя…»

Границы между словом и грамматической формой слова бывают подвижными, скользкими. Например, сложен и спорен вопрос, можно ли считать формами одного и того же слова такие глагольные разновидности, как, например, заслуживать с винительным падежом (несовершенный вид к заслужить: В это время он заслуживает доверие своих товарищей) и заслуживать с родительным падежом (в значении «быть достойным чего-нибудь»: Проект заслуживает внимания; Книга заслуживает всяческой похвалы и т.д.).

Русский язык, как и другие языки, имеет ряд слов, которые употребляются только в какой-нибудь одной форме. Так, мы имеем одну форму родительного множественного – щец. Считать ли её формой слова щи, параллельной форме щей, или видеть в ней особое слово? (ср. дрова – дров, дровец). Также мы пользуемся одной формой дательного множественного: (по) мордасам. Связывать ли её экспрессивно со словом морда? Слово мордас, по-видимому, имело некогда увеличительно-презрительное значение «надутая щека» (ср. дубасить от областного дубас).

Иногда вопросы этого рода разрешаются проще. Например, у некоторых советских писателей употребляется областное слово угрево в среднем роде, у других – слово угрева в женском роде. Например, у С.Голубова в повести «Атаман и фельдмаршал» читаем: «Солнечное угрево приласкало землю. Вода побежала светлыми ручейками в овраги…» («Доблесть». Повести и рассказы). У Л.Леонова во «Взятии Великошумска»: «Маленькое сероватое существо, ежась от холода и дремотно щурясь на свет, лежало в огромной правой ладони танкиста; левою он прикрывал его от простуды, так что хвост и ноги оставались под угревой мокрого обрядинского рукава». Очевидно, это – форма одного и того же слова. Но, вероятно, разными словами должны быть признаны заправлять – форма несовершенного вида к заправить (Заправлять машину бензином) и заправлять в значении «быть заправилой» (Всеми делами в доме заправляла свояченица).

Для того чтобы уловить потенциальные тенденции смыслового развития слов, целесообразно исследовать и способы их индивидуально-творческого применения и преобразования, хотя индивидуальное переосмысление слова , не получившее общественной санкции, обычно не меняет присущих этому слову значений. Ср. у Марлинского индивидуальное применение слова междометие: «Все лица вытянулись восклицательными знаками; на всех ртах бродили междометия» («Мулла – Нур»).

Вместе с тем индивидуальное употребление слова может быть связано с выполнением им характерологических функций в языке художественной литературы. Так, в пьесе Чехова «Юбилей» бухгалтер Хирин подвергает слово междометие комической этимологизации (между- метия – «мелькания»): «А тут ещё воспаление во всем теле. Зноб, жар, кашель, ноги ломит и в глазах этакие… междометия».

Изучение способов и своеобразий индивидуального употребления слова должно производиться не только на фоне системы уже установившихся общественных его значений, но и на фоне его типических образных применений. Л.В.Щерба в своем «Опыте общей теории лексикографии», перечислив разные значения слова игла, указывал на необходимость – в восполнение их – очертить весь фразеологический круг образного употребления этого слова: «Как бы мы ни решили вопроса о значении этого слова, остается все же вопрос о том, в каких случаях игла может быть употреблено образно. Можно ли, например, сказать о гвоздях, натыканных для затруднения воров поверх забора, что они торчат как иглы? Мне кажется, что нельзя; это хотя и неважно само по себе, однако показывает, что в словаре должны быть исчислены все традиционные случаи образного применения данного слова».[73]

Изучение образного применения слова особенно важно для полного и широкого воспроизведения истории так называемых фразеологически связанных значений, для понимания их генезиса. Например, слово когти в русской литературе начала XIX в. употреблялось как образ хищнического насилия, цепкого и мучительного властвования. Оно повлекло за собой в круг переносного употребления многочисленную группу слов и фраз. Когтями образно наделяются в русской художественной литературе болезнь, смерть, нищета, тоска, горе и горестные чувства (например, горькое воспоминание), изуверство, фанатизм, ложь, разврат и другие отрицательные, но стихийные страсти, эмоции и явления.

В связи с этим развивается такая фразеология: «…Смерти в когти попадешь, и не думай о ней!» (Д.Давыдов, Песня); или у Марлинского: «Бедный, добрый друг – для того ли выпустила она (смерть – В.В.) тебя из когтей своих, чтобы похитить после удачи» («Наезды»); или: «Смерть впустила в него когти свои» («Латник»). У Гоголя в «Невском проспекте»: «Разврат распустил над нею страшные свои когти»; у Лермонтова в стихотворении «Ночь»: «Воспоминание в меня впилось когтями»; у А.К.Толстого в романе «Князь Серебряный»: «Отчаяние схватывало его как железными когтями»; у Тургенева в «Накануне»: «Я видела тебя в когтях смерти, без памяти»; у Чехова в «Крыжовнике»: «Как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери».

На почве этой фразеологии, даже если бы она получила широкое распространение за пределами художественной литературы и риторической публицистики, едва ли могло сложиться у слова когти переносное, фразеологически связанное значение (когти чего-нибудь – «губительная власть чего-нибудь», «терзающая сила чего-нибудь»). Образ, возникающий на базе предметно-конкретного слова, при наличии опорного прямого номинативного значения, обычно не стирается и не погасает. Сохранение яркой образности в этом случае – симптом того, что новое значение ещё не выкристаллизовалось, не получило концентрации в самой смысловой структуре слова.

В других случаях на основе расширения фразеологических связей у слова может сложиться новое значение. Такова, например, картина развития значений слова кодекс в русском –литературном языке XIXв. В 20 – 40-е годы, когда перед русской передовой интеллигенцией встает с особенной остротой вопрос об общественно-политических убеждениях, слово кодекс из юридической терминологии переносится в сферу вопросов мировоззрения, жизненной морали и общественного поведения. Круг фразеологических связей у этого слова расширяется. Например, у Баратынского в «Цыганке»: «Развратных, своевольных правил Несчастный кодекс свой составил»; у Гончарова: кодекс сердечных дел («Обыкновенная история»), кодекс дружбы («Фрегат Паллада»); у Добролюбова: кодекс убеждений («Мишура»); у Салтыкова-Щедрина: кодекс житейской мудрости («Невинные рассказы»); у Достоевского: кодекс нравственности («Зимние заметки о летних впечатлениях»), кодекс приличий и т.п.

В связи с расширением контекстов употребления слова кодекс постепенно складывается то его фразеологически связанное значение, которое определяется в современных толковых словарях как «система, совокупность норм чего-нибудь – правил, привычек, убеждений» и т.д.

Таким образом, семантическая сторона языка составляет часть его структуры и определяет его качества так же, как звуковая система языка, его грамматический строй или словарный состав.

III

Термин «лексическое» или, как в последнее время стали говорить, «смысловое значение слова» не может считаться вполне определенным. Под лексическим значением слова обычно разумеют его предметно-вещественное содержание, оформленное по законам грамматики данного языка и являющееся элементом общей семантической системы словаря этого языка. Общественно закрепленное содержание слова может быть однородным, единым, но может представлять собою внутренне связанную систему разнонаправленных отражений разных «кусочков действительности», между которыми в системе данного языка устанавливается смысловая связь. Разграничение и объединение этих разнородных предметно-смысловых отношений в структуре слова сопряжено с очень большими трудностями. Эти трудности дают себя знать в типичных для толковых словарей непрестанных смешениях значений и употреблений слова, в расплывчатости границ между значениями и оттенками значений слова, в постоянных разногласиях или разноречиях по вопросу о количестве значений слова и о правильности их определения.

Отсутствие ясности в определении понятия «лексическое значение слова» очень тяжело сказывается в практике словарного дела. В каждом толковом словаре пропускаются сотни, если не тысячи живых значений слов и изобретается множество несуществующих значений. Вот несколько иллюстраций из «Толкового словаря русского языка» под ред. Проф. Д.Н.Ушакова. В слове аллегория выделено особое, самостоятельное значение: «Туманная, непонятная речь, нелепость (простореч.)». В качестве наиболее показательной иллюстрации его приводится фраза: Ты мне аллегорий не разводи, а говори прямо[74]. Но слово аллегория в общенародном языке не означает нелепости, хотя и может применяться для характеристики неясной, непонятной речи, например, в речи гоголевского городничего из «Ревизора»: «А ведь долго крепился давеча в трактире, заламливая такие аллегории и скивоки, что, кажись, век бы не добился толку». У слолва багаж найдено значение – «эрудиция, запас знаний»[75]. И тут значение смешивается с употреблением. Только в соответствующем контексте и притом чаще всего в сочетаниях с определениями умственный, научный, ученый и т.п. у слова багаж возникает этот смысловой оттенок. Слову баня приписано отдельное значение: «Жара, парный, разгоряченный воздух» (Какая у вас баня!)[76]. Но и это лишь метафорическое применение основного значения слова баня. В прилагательном безголовый отыскиваетсяпереносное значение «крайне рассеянный или забывчивый». Иллюстрации: Ах, я безголовая: печку затопила, а трубу не открыла. Уж очень я безголова[77].

Академический «Словарь современного русского литературного языка» открывает в слове безразличный значение «ничем не отличающийся; одинаковый со всеми» и иллюстрирует его примером из «Обломова» Гончарова: «Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный»[78]. Такие случаи немотивированного выделения и неправильного определения значений слов в большом количестве содержатся во всех толковых словарях современного русского языка.

Интересно наблюдать колебания наших лексикографов в решении вопроса, можно ли считать особым значением возникающие и развивающиеся формы переносного, образного употребления слова. Так, слово беззубый в своем прямом номинативном значении может сочетаться с названиями живых существ, а также со словами рот, пасть и синонимичными. Но это слово употребляется переносно. Переносное употребление его типизированнои фразеологически замкнуто в узкий круг выражений: беззубая критика, беззубая острота, беззубая насмешка и т.п. Естественно, может возникнуть вопрос, имеем ли мы здесь дело с несвободным, фразеологически связанным значением или только с употреблением, ещё не приведшим к общественно-установившемуся, обобщенному значению.

В академическом словаре русского языка под ред. Я.К.Грота, в словаре русского языка под ред. Д.Н.Ушакова, в однотомнике С.И.Ожегова утверждается наличие в этом слове особого переносного значения. Но определения, истолкования этого значения у разных лексикографов крайне противоречивы. В словаре под ред. Д.Н.Ушакова переносное значение слова беззубый толкуется очень субъективно: «Бессильный, тупой, не способный повредить или обидеть» (беззубая злоба)[79]. В словаре С.И.Ожегова толкованию этого значения придается гражданский характер: «лишенный остроты, слабый, непринципиальный» (беззубая критика)[80]. Кроме слова непринципиальный, явно сюда не идущего, это толкование воспроизводит характеристику соответствующей фразеологии в академическом «Словаре современного русского литературного языка», но там переносное употребление слова беззубый с полным основанием не признается за особое самостоятельное значение.

В смысловой структуре слова, как и в других сторонах языка, есть элементы нового, элементы живые, развивающиеся, и элементы старого, элементы отмирающие, отходящие в прошлое. Например, слово ярый у нас вытесняется синонимом яростный, образованным от ярость (само же слово ярость возникло как производное отвлеченное существительное к ярый).

В современном русском языке ярый­ – за пределами народно-поэтических формул (свеча воску ярого) – обычно употребляется в ограниченном кругу фразеологических сочетаний: ярый поклонник чего-либо, ярый сторонник, ярый любитель чего-нибудь в значении: «страстный, усердно преданный чему-нибудь, неистовый». Таким образом, ярый выражает лишь общую экспрессивную характеристику степени увлеченности кого-нибудь чем-нибудь Прежние основные значения этого слова, хотя и не в полном объеме, как бы перешли к слову яростный – «неукротимый, неистовый, ничем не сдерживаемый» (яростные атаки), «полный ярости» (яростный гнев). Однако любопытно, что в других параллельных образованиях такого же типа складываются совсем иные отношения между соотносительными словами, например: дерзкий и дерзостный, сладкий и сладостный, жалкий и жалостный, злой и злостный, тяжкий и тягостный, рад и радостен и т.п.

Наблюдения над способами объединения разных значений в слове, а также над закономерностями словоупотребления приводят к выводу, что не все значения слов однородны или однотипны, что есть качественные различия в структуре разных видов лексических значений. Общеизвестно, что слово относится к действительности, отражает её и выражает свои значения не изолированно, не в отрыве от лексико-семантической системы данного конкретного языка, а в неразрывной связи с ней, как её составной элемент.

В системе значений, выражаемой словарным составом языка, легче всего выделяются значения прямые, номинативные, как бы посредственно направленные на «предметы», явления действия и качества действительности (включая сюда и внутреннюю жизнь человека) и отражающие их общественное понимание. Номинативное значение слова – опора и общественно осознанный фундамент всех других его значений и применений.

Основные номинативные значения слов, особенно тех, которые принадлежат к основному словарному фонду, очень устойчивы. Эти значения можно назвать свободными, хотя их свобода обусловлена социально-исторически и предметно-логически. Функционирование этих значений слов обычно не ограничено и не связано узкими рамками тесных фразеологических сочетаний. В основном круг употребления номинативного значения слова, круг его связей соответствует связям и отношениям самих предметов, процессов и явлений действительного мира, например, пить воду, квас, вино, чай, сидр, виноградный сок и т.п.; каменный дом, подвал, фундамент, пол, сарай и т.п.; щурить, прищуривать глаза; силлабический стих, стихосложение.

У слова может быть несколько свободных значений, в которых непосредственно отражаются разные предметы и явления действительности (ср. шапка – «головной убор» и «заголовок крупным шрифтом, общий для нескольких статей»).

Однако по отношению к основному номинативному значению все другие значения этого рода в слове являются производными. Эту производность вторичных номинативных значений нельзя смешивать с метафоричностью и с образностью. В той мере, в какой эти значения не отрываются от основного, они понимаются соотносительно с ним и могут быть названы номинативно-производными значениями. Часто они бывают уже, теснее, специализованнее, чем основное номинативное значение слова. Таково, например, у слова капля – капли номинативно-производное значение «жидкое лекарство, принимаемое по числу капель». Оно свойственно формам множественного числа - капли. Например, у Грибоедова в «Горе от ума»: «Не дать ли капель вам?». У Пушкина в «Скупом рыцаре»: «Он составляет капли … право, чудно. Как действуют они». Ср. у Тургенева в повести «Клара Милич»: «Прописал капли да микстуру».

Любопытно совмещение трех разновидностей номинативных значений в слове трение. Термин механики трение был использован для характеристики общественных отношений. Это произошло в литературном языке последней трети XIXв., не ранее 70-80-х годов. Слово трение до тех пор выражало лишь прямое значение: «действие по глаголам тереть и тереться», «состояние трущихся один о другой предметов», «движение одного предмета по тесно соприкасающейся с ним поверхности другого». В механике это значение было переработано в понятие, и термин трение стал обозначать: «сопротивление движению, зависящее от взаимного прикосновения тел», или : «сопротивление движению, возникающее при перемещении тела, соприкасающегося с другим телом» (трение скольжения, сила трения и т.п.).[81] При переносе на общественные отношения слово трение обычно облекается в формы множественного числа и вырабатывает значение: «споры, нелады, столкновения, разногласия между отдельными лицами или учреждениями, препятствующие нормальному ходу дел, враждебные столкновения». М.И.Михельсон отметил это новое значение в речи А.Ф.Кони «Памяти С.И.Зарудного» (в Собр. Юрид. Общ. 1899г.): «Новая судебная практика, как всякое новое дело, вызывала различные трения и шероховатости…»[82].

В системе языка номинативно-производное значение слова (так же, как и терминологическое, научное) не может быть оторвано от основного, свободного. Поэтому утверждение, будто бы слово в своем основном значении может входить в основной словарный фонд, а в «переносном или специальном» находиться за его пределами, является ошибочным[83].

Два или больше свободных номинативных значения могут совмещаться в одном слове лишь в том случае, если одно или два из них являются производными от основного (по крайней мере, понимаются как такие в данный период развития языка). Если же такой связи между значениями нет, то мы имеем дело уже с двумя омонимами. В решении этого вопроса очень помогает также анализ морфологической структуры слова. Глагол убрать в словаре под ред. Д.Н.Ушакова (и в однотомнике С.И.Ожегова) рассматривается как одно многозначное слово, в котором будто бы сливаются значения: «Взять прочь, унести, поместив куда-нибудь» (убрать книги в шкаф, убрать посуду со стола), а также специальное: «Сжав, скосив, увезти с поля» (убрать зерновые), и такие как «привести в порядок», «украсить, нарядить» (убрать помещение, убрать комнату цветами). Но объединение таких разнородных номинативных значений (ср., например, убрать посуду со стола и убрать помещение, убрать комнату цветами) – явно ошибочно. Эти значения не выводятся одно из другого, они не являются производными по отношению друг к другу. Об этом свидетельствует и различие морфологической структуры двух глаголов: одного с приставкой у- для обозначения направления движения в сторону (ср. унести) и другого – с непроизводной основой убра- (ср. убор «головной убор, убранство).

Кроме возможности совмещения в одном слове разных номинативных значений, необходимо обратить внимание ещё на то обстоятельство, что свободные номинативные значения, за исключением значений терминологических, научно препарированных, могут быть опорными или исходными пунктами синонимических рядов.

У многих слов, принадлежащих как к основному словарному фонду, так и к прочей части словарного состава языка, есть стилистические синонимы – в разных пластах или слоях лексики. Значительная часть этих синонимов лишена прямого, свободного номинативного значения. Подобные синонимы выражают свое основное значение не непосредственно, а через то семантически-основное или опорное слово, которое является базой соответствующего синонимического ряда и номинативное значение которого непосредственно направлено на действительность. Например, глагол облечь является книжно-торжественным синонимом слова одеть и употребляется прежде всего для выражения значения одеть в соответствующем стилистическом контексте. Его основное значение не свободно-номинативное и непроизводно-номинативное, а экспрессивно-синонимическое, опосредствованное его отношением к глаголу одеть. Ср. у И.А.Гончарова в «Письмах столичного друга к провинциальному жениху»: «Да неужели ты никогда не испытывал роскоши прикосновения к телу батиста, голландского или ирландского полотна? Неужели, несчастный, ты не облекался в такое бельё… извини, не могу сказать одевался: так хорошо ощущение от такого белья на теле; ведь ты говоришь же облекаться в греческую мантию; позволь же и мне прибегнуть в этом случае к высокому слогу: ты поклонник древнего, а я нового: suum cuigue»[84].

Само собой разумеется, что на основе экспрессивно-синонимического значения могут развиваться другие, но только фразеологически связанные значения и употребления слова (ср. облечь властью, доверием, полномочиями и совсем изолированно: облечь тайной). В истории лексики мы можем наблюдать самый процесс создания такого рода синонимических рядов. Так, глагол приникать – приникнуть, широко употребительный уже в древнерусской письменности, до начала XIX в. имел значение «наклонясь, смотреть, глядеть вниз», или просто «наклоняться, нагибаться»[85]. Но уже в начале XIXв. В языке русской художественной литературы глагол приникнуть – приникать, в силу своей экспрессивности, приобретает общее эмоциональное значение «припасть, плотно прижаться, прильнуть». Например, у Жуковского в стихотворении «Лесной царь»: «К отцу, весь вздрогнув, малютка приник…»; у Пушкина в «Пророке»: «И он к устам моим приник…». Так глагол приникнуть входит в синонимический ряд – прижаться, прильнуть, припасть как эмоционально-книжное слово. Однако смысловая структура и функция у разных типов синонимов неоднородны; характер соотношений их значений с номинативными значениями опорных или исходных слов синонимического ряда неодинаков. В зависимости от степени дифференцированности собственного значения, от его предметно-смысловых и экспрессивно-стилистических оттенков экспрессивный синоним может выражать и свободное номинативное значение, не передаваемое другими словами того же синонимического ряда, хотя и соотносительное с ними. Так, в качестве синонима слов недисциплинированность, неорганизованность, распущенность, разболтанность в русском литературном языке в начале ХХв. стало применяться слово расхлябанность.

Слова расхлябанный и расхлябанность сформировались на основе областных северновеликорусских глаголов расхлябать и расхлябаться.[86] В литературный язык они проникли не непосредственно из народной областной речи, а через посредство профессиональной рабочей терминологии (винты расхлябались и т.п.).Ср. в рассказе Г.Яблочкова «Инвалид»(1915): «Ну, капитан, - успокоительно заметил энергичный поручик,- полечитесь и побольше. Надо произвести основательный ремонт. У вас здорово таки расхлябались все винты».[87]

Слово расхлябанность в разговорной речи и в составе произведений газетно-публицистического жанра получило свои индивидуальные характеристические предметно-смысловые приметы, по-видимому, в силу своей большей выразительности, чем слова недисциплинированность, неорганизованность, и меньшей фамильярности, чем слово разболтанность.

Точно так же имеет свою номинативную специфику слово пошиб – соотносительно с основными словами своего синонимического ряда – стиль, манера. Слово пошиб в древнерусском языке служило для обозначения стиля иконописания. К XVIII в. оно выходит из литературного употребления и возрождается лишь в 50 – 60-х годах XIX в. в более общем и широком значении – «стиль чего-нибудь». Тут смысловая сфера экспрессивного синонима выходит за пределы бытовых значений и употреблений основного, опорного слова небольшой синонимической группы, связанной со словом стиль.

И.Т.Кокорев прямо предлагал заменить заимствованное слово стиль народнорусским пошиб[88]. Но в слове пошиб развелись своеобразные смысловые оттенки, сближающие его не только со словами стиль, манера, характер, но и со словами типа повадка, замашки и т.п. Ср. у Бодуэна де Куртенэ в дополнениях к словарю Даля: молодец нововременного пошиба; у Достоевского в «Бесах»: отставной армейский капитан нахального пошиба; у Тургенева в «Нови»: «Нежданов тотчас почувствовал, что они оба, эта угрюмая девушка и он, - одних убеждений и одного пошиба». В черновых набросках этого романа, о Паклине: «Как будто имеет пошиб политика, но это только по наружности…».

Таким образом своеобразия экспрессивно-синонимических значений многих слов определяются характером и видами их соотношений с номинативными значениями опорных, исходных слов соответствующего синонимического ряда. Между тем фразеологически связанные значения слов вообще не могут служить базой, основой синонимического ряда, хотя и допускают синонимические «заменители».

В языке художественной литературы соотносительные и однородные значения близких синонимов могут быть индивидуально противопоставлены одно другому, как обозначения разных предметов, хотя и принадлежащих к одному и тому же виду или роду, но качественно отличных. В «Молодой гвардии» Фадеева: «У Вали глаза были светлые, добрые, широко расставленные…А у Ули глаза были большие темнокарие, не глаза, а очи…» С другой стороны, в языке художественной литературы как соотносительные и даже синонимические слова могут быть сопоставлены обозначения разных предметов. У Лескова в очерке «Колыванский муж»: «- Да, это перст божий. – Ну, позвольте…уже вы хоть перст-то оставьте. – От чего же? Когда нельзя понять, надо признать перст. – А я скорее согласен видеть в этом чей-то шиш, а не перст».

IV

Связь значений в смысловой структуре слова, способы сочетания слов и значений в речи определяются внутренними семантическими закономерностями развития языковой системы. Здесь кроются основания и условия исторически сложившихся ограничений в правилах связывания значений слов и в семантических сферах их употребления. Вот почему далеко не все значения слов в живой функционирующей лексической системе непосредственно направлены на окружающую действительность и непосредственно ее отражают. И в этой сфере язык представляет собой продукт разных эпох. Многие значения слов замкнуты в строго определенные фразеологические контексты и используются для обмена мыслями в соответствии с исторически установившимися фразеологическими условиями их употребления. Многие слова в современной языковой системе вообще не имеют прямых номинативных значений. Они существуют лишь в составе немногочисленных фразеологических сочетаний. Их значение выделяется из этих сочетаний чаще всего путем подстановок синонимов.

Однако и прямое номинативное значение слова может быть очень узким и очень ограниченным в своих предметно – смысловых возможностях. Например в прилагательном безвыходный основное номинативное значение относительного прилагательного «без выхода, без ухода» в русском литературном языке XIX в. реализуется лишь в словосочетании безвыходное сидение дома или безвыходный домосед.[89] В силу узости реального значения это слово толкуется в словарях неправильно, посредством мнимых, очень широких синонимов. В словаре под ред. Д.Н.Ушакова: «неотлучный, непрерывный», у С.И.Ожегова: «непрерывный, без отлучек куда-нибудь», в академическом «Словаре современного русского литературного языка»: «безотлучный, постоянный». Круг применения основного номинативного значения слова безвыходный ограничен его реальным содержанием. Вот тут-то и обнаруживается глубокое качественное различие между основным номинативным и фразеологически связанным значением слова. Фразеологически связанным является отвлеченно-переносное значение слова безвыходный: «такой, из которого невозможно найти выход, исход; безрадостный» (безвыходное положение). В литературном языке XIX в. употреблялись сочетания безвыходная печаль (Достоевский, Хозяйка), безвыходное отчаяние (Герцен, Кто виноват?) и др. Но в современном русском языке такое употребление слова безвыходный вытесняется словом безысходный (безысходная грусть, печаль: безысходное отчаяние). Например, у Горького в рассказе «Коновалов»: «Спокойное отчаяние, безысходная тоска звучала в песне моего товарища». Здесь фразеологическая связанность совсем не вытекает ни из этимологического значения слова, ни из его прямого отношения к соответствующему качеству (ср. невозможность сочетаний безысходное положение, безысходная трагедия, безысходная катастрофа и т.п.)

Глагол отвратить, если оставить в стороне устарелое значение «повернуть в сторону» (со страхом очи отвратила), употребляется в значении «предупредить что-нибудь» (тяжелое, неприятное), «помешать осуществлению чего-нибудь» лишь в сочетании с небольшим числом отвлеченных существительных: отвратить опасность, беду, несчастье, угрозу чего-нибудь (ср. предотвратить).

Таким образом, многие слова или отдельные значения многих слов, преимущественно переносного или синонимического характера, ограничены в своих связях. Эти значения могут проявляться лишь в сочетании со строго определенными словами, т.е. в узкой сфере семантических отношений. Вокруг многозначного слова группируется несколько фразеологических серий. Большая часть значений слов фразеологически связана. Иметь разные значения для слова чаще всего значит входить в разные виды семантически ограниченных фразеологических связей. Значения и оттенки значения слова большей частью обусловлены его фразовым окружением.

Фразеологически связанное значение лишено глубокого и устойчивого понятийного центра. Общее предметно-логическое ядро не выступает в нем так рельефно, как в свободном значении. Оно не вытекает ни из функций составляющих слово значимых частей (если это слово производное), ни из отношений этого слова к реальной действительности. Значение этого рода – «рассеянное»: оно склонно дробиться на ряд оттенков, связанных с отдельными фразеологическими сочетаниями.

Например, глагол отрасти, хотя и определяется в толковых словарях общей формулой «достигнуть в росте каких-нибудь размеров», обычно применяется лишь по отношению к волосам, усам, бороде, ногтям. В других случаях говорится вырасти (ср. значения слова отросток: «побег, отходящий от стебля или корня» и «ответвление»). Однородные ограничения словесных связей действительны и в отношении глаголов отрастить (волосы, усы, бороду, ногти) и отпустить (себе).

В русском литературном языке с XV до конца XVIIIв. славянизм чреватый (ср. народно-областное черевистый) употреблялся как синоним народных слов простого стиля брюхатый, беременный, пузатый. Как слово грубое, неэлегантное, но он не вошел в целый ряд стилей литературного языка: мы не найдем его у Карамзина, Батюшкова, Жуковского, Пушкина. В русском литературном языке начала XIXв. слово чреватый стало архаизмом и применялось по большей части с экспрессией иронии: употребление его было характерно для среды приказной, купеческой, для среды духовенства, разночинцев. В переносном употреблении оно было свойственно архаическим стилям стихотворного языка (ср. эпитет громочреватый). В переносном же значении это слово проникает в область научной и публицистической речи. В 30-40-х годах XIXв. в научно-публицистических сочинениях оно применяется со значением: «способный вызвать, породить что-нибудь» (какие-нибудь последствия, события). [90] В пародической книжку «О царе Горохе. (Подарок ученым на 1834г.)» читаем: «…все, по его мыслительности, чревато силою, все поставлено над ним…»[91]. В письме Е.А.Колбасина к Тургеневу (от 29 сентября 1856г.): «Мы пока что только чреваты надеждами, дай-то бог, чтобы хоть половина их исполнилась»; у Салтыкова-Щедрина в «Пестрых письмах»: «Почем вы знаете, чем чревато будущее»; у Стасова в статье «Академическая выставка 1863г.»: «И за этакую картину академия дает нынче профессорство? Шаг решительный, profession de foi, важный, чреватый последствиями».

В рецензии на сочинение А.Г.Дювернуа «Об историческом наслоении в славянском словообразовании» И.Г.Прыжов неодобрительно замечал: «С первой и до последней страницы диссертации в ней не найдете и не услышите ничего другого как только: …при этих посредствах мы хорошо объясним себе чреватость значения слова «медъ» в славянщине, суффикс, имеющий весьма чреватое словообразовательное значение – ошибка, чреватая последствиями… и так далее, далее, далее»[92]. Так слово чреватый, утратив свое прямое номинативное применение, развивает фразеологически связанное значение и реализует его в сочетании с формой творительного падежа ограниченной группы отвлеченных существительных (чаще всего последствиями).

У синонимов могут развиваться и вполне синонимичные, фразеологически связанные значения. Яркий пример – глаголы впасть и ввалиться.

У глагола ввалиться одно из его значений – фразеологически связанное, синонимическое с глаголом впасть: «глубоко осесть, стать впалым». Это значение реализуется в сочетании со словами – глаз (глаза), щека (щеки), рот, губы, грудь, бока. Например, у Пушкина в «Гробовщике»: «…ввалившиеся рты»; у Тургенева в повести «Странная история»: «Губы до того ввалились, что среди множества морщин представляли одну – поперечную»; у В.Шишкова: «…бока у лошади от бескормицы ввалились» («Алые сугробы», VII). Любопытно индивидуально-метафорическое употребление глагола ввалиться у Л.Андреева в повести «Губернатор»: «Дальше опять домишки и три подряд голые, кирпичные корпуса без орнаментов, с редкими ввалившимися окнами».

Глагол впасть характерен тем, что его прямое номинативное значение устарело и вышло из употребления (ср. древнерусск. Впасть в яму, ров и т.п.). Для выражения этого глагола стали употребляться глаголы упасть и попасть (ср. упасть в яму и попасть в яму). Лишь в формах несовершенного вида сохранилось номинативное значение «втекать», «вливаться» (о реках, ручьях). В формах совершенного вида у глагола впасть закрепилось значение «стать впалым», синонимичное такому же значению глагола ввалиться. Оно связано лишь со словами щеки, глаза (очи), реже рот, губы, виски, грудь, бока. У Лермонтова: «бледные щеки впали» («Бэла»); у Чехова в рассказе «Припадок»: «Лицо его было бледно и осунулось, виски впали». Это фразеологически связанное значение соотносительно со значением слова впалый, руг применения которого гораздо уже, чем слова впадина ( ср. впалые глаза, впалые щеки, впалая грудь). Истолкование значения прилагательного впалый при посредстве слова впадина в словаре С.И.Ожегова должно быть признано ошибочным[93].

Другое значение глагола впасть, также фразеологически связанное, но вместе с ним и конструктивно обусловленное – полувспомогательное: «начать испытывать какое-нибудь состояние (тягостное, предосудительное)» или «проявлять признаки чего-нибудь (расцениваемого отрицательно)»: впасть в бешенство, в отчаяние, в сомнение, в грусть, в тоску, в бедность, в ничтожество, в ересь, в противоречие, в шарж, в крайность, в пошлый тон и т.п.

Изучение изменений фразеологических связей слов в развитии русской литературной лексики помогает уяснить закономерности того сложного процесса, который переживали славянизмы после распада системы трех стилей в русском литературном языке XIXв. В качестве иллюстрации можно воспользоваться семантической историей глагола поглотить – поглощать. В памятниках древнерусской письменности слово поглотить выражало два значения: 1) прямое конкретное: «проглотить, пожрать, съесть» с оттенком: «принять в себя, в свои недра» (о земле и море) и 2) в обобщенном смысле «уничтожить».

С некоторым видоизменением оттенков и расширением фразовых связей эти значения, в основном, сохраняются и в русском литературном языке XVIIIв. Ср. иллюстрации этих значений в «Словаре Академии Российской» и в «Словаре церковнославянского и русского языка» 1847г.: Кит поглотил Иону. Море поглощает корабли. Бездна поглотила упавшего с высоты утеса. Время все поглощает[94]. Ср. у Пушкина в «Евгении Онегине»: «И память юного поэта Поглотит медленная Лета».

Однако в начале XIXв. у этого глагола вырисовываются новые фразеологические связи. На основе первоначального основного значения (которое вытесняется бытовыми синонимами – проглотить, съесть и т.п.) развиваются значения переносные, обращенные на умственные, духовные объекты действия: поглотить много книг; поглощать новые сведения, известия. При отвлеченных или конкретно-вещественных субъектах и объектах возникают и распространяются разнообразные смысловые оттенки: «вобрать в себя» (поглотить влагу, поглощать лучи): «потребовать на себя много чего-нибудь (какого-нибудь расхода времени, энергии и т.п.), «вызвать затрату, потерю чего-нибудь»: Путешествие поглотило массу денег; Работа поглотила много энергии. В русском литературном языке середины XIXв. устанавливается семантическое соотношение между глаголами поглотить и погрузиться – в отвлеченных переносных значениях. Ср. у Григоровича: «…живет… безвыездно в своих «Золотых привольях», поглощенный (погруженный. - В.В) в созерцание гнедых рысаков и саврасых скакунов» («Проселочные дороги»); у Тургенева: «…другие заботы её поглощали» («Первая любовь»); ср. у Пушкина: «В заботы суетного света Он малодушно погружен»; у Некрасова: «Служба всю мою жизнь поглощала» (стихотв. «Газетная»).

Точно так же глагол пробудить, который сначала являлся синонимом глагола разбудить, с развитием переносных отвлеченных значений в русском литературном языке с конца XVIIIв. замыкается в узком кругу фразеологических связей. В словарях Академии Российской конца XVIII и начала XIXв. пробуждать – пробудить рассматривается как слово среднего стиля, имеющее одно прямое значение: «прервать сон». Ср. пробуждаться – «просыпаться, приходить после сна в чувство»; пробуд – «время прекращения сна» (Пред самым пробудом снилось, грезилось)[95].

Однако уже со второй половины XVIIIв. из стилей художественной литературы все глубже входит в систему национального литературного языка переносное значение слова пробудить – пробуждать: «возбуждать, подстрекать», как определяет это значение «Словарь церковнославянского и русского языка» (Рассказы путешественников пробудили в нем желание побывать в чужих краях)[96]. Параллельно протекает процесс развития отвлеченных значений и в глаголе пробуждаться (ср.: страсти пробуждаются).

В дальнейшем история изменений значений глагола пробудить – пробуждать и глагола пробудиться – пробуждаться разошлась. В глаголе пробудить - пробуждать прямое значение все более вытеснялось употреблением синонимов будить, разбудить (кого-нибудь), но на основе его развилось переносное значение «кого-нибудь возбудить, сделать активным, деятельным», например: пробудить к активной деятельности[97]. В глаголе же пробудиться – пробуждаться сохранилось и основное значение – «проснуться, перестать спать» и развившееся из него переносное (ср.: пробудиться к новой деятельности, или у Пушкина: «Во мне пробудилась охота к литературе»). Таким образом, в современном русском языке (так же, как и в литературном языке второй половины XIXв.) глагол пробудить выражает только отвлеченные фразеологически связанные значения «породить, вызвать появление чего-нибудь» (пробудить интерес, охоту, желание, страсть к чему-нибудь и т.п.).

Сходные, хотя и с индивидуальными вариациями, процессы образования фразеологически связанных значений – в связи с утратой или ослаблением основных номинативных значений – можно наблюдать в семантической истории таких славянизмов, как потрясти – потрясать, возмутить – возмущать, распространить – распространять и т.п.

V

Различение свободных и фразеологически связанных значений слова помогает точнее и яснее представлять как семантические границы, так и смысловой состав слова, систему всех его значений. Разграничение свободных и фразеологически связанных значений особенно важно для теории и практики лексикографии. В выделении и определении фразеологически связанных значений слов особенно легко ошибиться, так как их применение не дает достаточных средств для проверки их значения[98].

При смешении свободных и фразеологически связанных значений неизбежны подмены семантических характеристик отдельного слова описанием общего смысла тех фраз, в которые входит это слово. Например, в словаре под ред. Д.Н.Ушакова одно из предполагаемых трех значений разговорного слова отделаться характеризуется так: «испытать что-нибудь незначительное вместо большой беды, неприятности» (При катастрофе отделаться испугом; Отделаться царапиной; Дешево отделался)[99] . Но глагол отделаться вовсе не выражает значения «испытать, перенести что-нибудь незначительное»; он здесь значит «избавиться, ограничившись чем-нибудь». Неясно, почему другое значение того же слова, тоже признанное за самостоятельное, определяется так: «не желая выполнить всего, что надо, ограничиться чем-нибудь (немногим, несущественным)» Отделаться пустым обещанием; Отделаться пятью рублями. И тут определяется не значение самого слова, а общий смысл подобранных примеров.

В толковых словарях русского языка, например в словаре под ред. Д.Н.Ушакова, постоянны такого рода подмены истолкования значения слова описанием смысла всей фразы. Например, в глаголе обвести одно из значений определяется так: «оглядеть, окинуть взором», и приводится такой пример из Чехова: «Машенька обвела удивленными глазами свою комнату»[100]. В том же словаре значение глагола прибрать характеризуется так: «убрать, отодвинуть в сторону». Эта характеристика целиком навеяна примером: Прибрать книги к сторонке[101].

В глаголе лопнуть словарь под ред. Д.Н.Ушакова выделяет пять значений: «1. Треснув, прийти в негодность, разломаться, получить трещину (о полых предметах). Лопнул стакан. Лопнул пузырь. Лопнул мяч. 2. Треснув, разорваться (о натянутом). Канат лопнул. Струна лопнула. Брюки лопнули по шву[102]. 3. перен. Потерпев крах, полную неудачу, прекратиться, перестать существовать (разг.). Банк лопнул. Все дело лопнуло. 4. перен. Истощиться, исчезнуть (разг.). Терпение лопнуло[103]. 5. перен. Не выдержать сильного физического или психологического напряжения (простореч. фам.). Можно лопнуть со смеху. Чуть не лопнул со злости, от зависти.»[104].

Очевидно, что в выражениях терпение лопнуло, надежды лопнули осуществляется лишь метафорическое употребление глагола лопнуть в основном значении «треснув, разломаться или разорваться». Во всяком случае, терпение лопнуло – это не значит, что терпение исчезло, и даже не значит, что оно истощилось. Кроме того, ведь иначе как в сочетании со словами терпение и надежды слово лопнуть, кажется, и не употребляется в этом метафорическом смысле. Значение же «не выдержать сильного физического или психологического напряжения» является несвободным и выделяется лишь потенциально из нескольких устойчивых фразеологических оборотов: лопнуть со смеху, со злости, от злобы, от зависти.

Количество фраз, группирующихся вокруг того или иного связанного значения слова и образующих своеобразную замкнутую фразеологическую серию, может быть очень различно – в зависимости от семантических потенций, от вещественно-смысловой рельефности этого значения, от характера его выделяемости. Кроме того, степень тесноты, замкнутости и слитности фраз, характер образности, а вследствие этого и степень несамостоятельности словесных компонентов фраз также могут быть очень разными. Например, глагол замять – заминать со значением «приостановить, пресечь дальнейшее развитие чего-нибудь (неприятного), умышленно не дать ходу» в разговорно-литературной речи встречается в очень узком контексте; он сочетается с немногими объектами: замять дело, разговор, какую-нибудь выходку, неприятное впечатление. У Гоголя в «Мертвых душах» сказано: «Замять неуместный порыв восторгания». У Достоевского в «Подростке» встречается индивидуальное фразеологическое сочетание замять слух: «Я даже и теперь не знаю, верен ли этот слух, по крайней мере, его всеми силами постарались замять». Толстовское выражение замять кого-нибудь (в «Войне и мире»: «Анатолия Курагина … - того отец как-то замял») противоречит современному словоупотреблению. Ещё более тесны фразеологические связи глагола затаить (затаить обиду в душе, глубоко затаить месть, затаить злобу).

Крайнюю ступень в ряду фразеологических сочетаний занимают обороты, включающие слова с единичным употреблением. Например, книжное слово преклонный встречается только в выражениях «преклонный возраст», «преклонные лета» или «года». Понятно, что в индивидуальном стиле оно может сочетаться и с каким-нибудь другим синонимом слова «возраст». Так, у Некрасова: «Безмятежной аркадской идиллией Закатятся преклонные дни».

Приведенное в словаре под ред. Ушакова выражение преклонный старик[105]кажется не вполне правильным. Слово преклонный понимается как синоним слов старый, даже престарелый, но с несколько стертым значением. Поэтому уже в «Словаре Академии Российской» слово преклонный в этом употреблении не признается за отдельную лексическую единицу; оно рассматривается лишь в составе фраз: преклонный век, лета – «старость, пожилые годы»[106]. Однако в «Словаре церковнославянского и русского языка» 1847г. из этого употребления извлекается особое значение: «приближающийся к концу» (о возрасте и летах)[107]. По тому же пути идет и словарь под ред. Д.Н.Ушакова: «преклонный, -ая, -ое (книжн.). Перешагнувший через зрелые года, приближающийся к глубокой старости, к смерти (о возрасте)»[108].

Таким образом, границы между фразеологически связанным значением слова и фиксированным употреблением его как неотделимого элемента одного-двух фразеологических оборотов оказываются в некоторых случаях зыбкими, не вполне определенными. И все же необходимо отличать фразеологически связанное, несвободное значение слова от употребления слова в нескольких фразеологических единствах, близких по смыслу. Например, в словаре под ред. Д.Н.Ушакова выделено в особое значение (7) употребление слова курс в таких соотносительных выражениях: быть в курсе (чего), держать (кого) в курсе (чего), войти в курс (чего), ввести (кого) в курс (чего). Из этих образных фразеологических оборотов извлекается такое мнимое значение слова курс: «осведомленность, знание последних фактов и достижений в какой-нибудь области»[109]. Но такого значения у слова курс, разумеется, нет. Все обороты, в которых это значение усматривается, сложились на базе основного значения этого слова: «течение», «направление движения».

Следовательно, от значения слова отличается его употребление. Употребление – это или след былых применений слова, не создавших особого значения, или новое применение одного из значений слова в индивидуальном, но вполне обычном фразеологическом окружении, в своеобразной ситуации, с новой образной направленностью. При переносном или композиционно осложненном применении слова в каком-нибудь его основных значений возникают новые, своеобразные смысловые оттенки. Однако эти семантические нюансы не образуют самостоятельного значения. Они летучи, изменчивы, иногда даже трудноуловимы. Они не свойственны общему языку, хотя и общепонятны. Например, академическим словарем русского языка зарегистрировано употребление причастия от глагола лаять в фразеологическом сочетании: лающий голос (не о собаке)[110]. Ср. у Салтыкова-Щедрина в «Благонамеренных речах»: «Из внутренностей его, словно из пустого пространства… вылетал громкий, словно лающий голос»; у Куприна в рассказе «Мелюзга»: «Он угрюм, груб, у него лающий голос». Академический словарь приводит также выдержку из журнала «Солнце России» (1913, №52): «…Врешь!» – лающим голосом опять крикнул кто-то из окружающих нас».

Форма лающий здесь не выражает нового самостоятельного значения. О новом значении нельзя говорить уже по одному тому, что словосочетание лающий голос единично (ср., впрочем, лающий кашель). Другие связи этого рода у формы лающий возможны лишь в индивидуальном употреблении (например: лающие звуки, лающая речь и т.п.). Кроме того, лающий в выражении лающий голос присоединяет к основному значению глагола лаять лишь качественный оттенок: «как бы лающий» (ср. у Салтыкова-Щедрина: словно лающий), т.е. «похожий на лай» (короткий , отрывистый, хриплый). В этом случае можно говорить только об употреблении, а не о новом значении. Между тем, в словаре Ушакова форма лающий выделена в самостоятельное слово именно из-за этого употребления, которое принято за особое значение[111].

История значений слова неразрывно связана с историей фразеологических оборотов. Во фразеологических сочетаниях воплощаются общие закономерности, управляющие связью значений в пределах данной семантической системы. Новые, индивидуальные употребления слова дают себя знать сначала в отдельных фразеологических сочетаниях. На основе их может затем выкристаллизоваться общее фразеологически связанное, несвободное значение.

Вместе с тем угасание значения слова далеко не всегда приводит к исчезновению всех относящихся сюда контекстов его употребления. Очень часто сохраняются осколки старого значения или архаического выражения в двух-трех фразеологических сочетаниях. Напрмер, слово личина в значении «маска» и переносном – «притворная, искусственно созданная видимость, обманчивая или обманная внешность» постепенно утрачивается в русском языке. Но это переносное значение ещё теплится в двух-трех выражениях и фразеологических оборотах: это – одна личина, под личиною чего-нибудь [«Прямой был век покорности и страха. Все под личиною усердия к царю» (Грибоедов)], надеть личину кого-нибудь или чего-нибудь «прикидываться кем-нибудь».

Разъединение фразеологических сочетаний также приводит к образованию новых выражений и новых смысловых оттенков. Например, глагол напиться (так же, как и его экспрессивные синонимы нализаться и т.п.) в разговорно-фамильярной речи сочетается с выражением до чертиков (ср. до зеленого змия) в значении «до крайней степени опьянения, до галлюцинаций». Тут до чертиков является обозначением высшей, предельной степени, но только одного очень определенного действия. Будучи оторвано от глагола напиться, выражение до чертиков может в индивидуальной речи стать шутливо-ироническим обозначением высшего предела вообще чего-нибудь. Именно так употребил это выражение художник А.Я.Головин, рассказывая о Левитане: «До каких «чертиков» виртуозности дошел он в своих последних вещах!.. Его околицы, пристани, монастыри на закате, трогательные по настроению, написаны с удивительным мастерством.

Таким образом, изучение не только синонимики, но и фразеологически связанных значений, употребления слов тесно объединяет лексикологию со стилистикой.

VI

Кроме качественных различий между значениями свободными и значениями фразеологически связанными, несвободными, в лексической системе русского языка очень рельефно выступают специфические особенности значений, осуществление которых обусловлено синтаксически. В самом характере взаимосвязанности лексических значений слов и их синтаксических свойств сказываются качественные различия двух основных синтаксических категорий – словосочетания и предложения.

Своеобразный тип значений синтаксически обусловленного характера формируется в словах, за которыми закрепляется строго определенная функция в составе предложения. Функционально-синтаксически ограниченное значение качественно отличается от всех других типов значений тем, что синтаксические свойства слова как члена предложения здесь как бы включены в его семантическую характеристику. Напр