Психологически реального значения слова

В чистом виде в ЯМ заяц актуализируется сема «трусливый». Частые победы убедили их [швейцарцев] в собственной непобедимости и исполнили презрения к другим. Французских латников они называли вооруженными зайцами. (Грановский. Рыцарь Баярд.)

Сема «быстро бегает» реализуется в ЯМ уже не как таковая, но осложненная семой «трусливый»: зайцем назовут не того, кто способен к быстрому бегу (например, на кроссе), но того, кто стремительно бегает, спасаясь от кого-, чего-л.: [Гришутка] проскочил зайцем и пропал за клетушкой. (Григорович. Кошка и мышка.)

В потенциальной ЯМ (представленной единичным примером) фигурирует сема «грустный», по-видимому, развившаяся путем переосмысления семы «трусливый»: [Волынцев] едва улыбался в ответ на их [сестры и Лежнева] шутки и глядел, как выразился о нем однажды Пигасов, грустным зайцем. (Тургенев. Рудин.)

В семантическом преобразовании (в наших материалах — сравнении) могут также актуализоваться и семы, не вошедшие в семный набор психологически реального значения слова, например сема «издает громкий, тонкий крик»: Один только раз, взглянув на нее [Варвару], закричал Антип, как заяц, и остановился, весь дрожа. (А. Н. Толстой. Черная земля.)

Более сложную семантическую трансформацию психологически реального значения рассматриваемого слова можно наблюдать в ЯМ «безбилетный пассажир» и в вышедшей из употребления ЯМ «биржевой маклер». В том и в другом случае перед нами психо­логическое переосмысление и чувственное, конкретное наполнение семы «трусливый»: «тот, кто делает что-л. незаконное, поэтому вынужден бояться, прятаться или чувствовать себя в опасности, неуверенно, кто находится в постоянном напряжении» и т.п.: [Контролер] выжимал штраф из зайца-студента . . . Тот хлопал глазами, шарил в портфеле и лопотал насчет стипендии, что завтра получит, а контролер весь светился от радости, что поймал. (Санин. Семьдесят два градуса ниже нуля.)

Приведенные соображения заставляют не согласиться с высказанным в свое время мнением, что признак, послуживший основой метафоризации (в частности, в разряде зооморфизмов), должен быть лексикографически зафиксирован в толковании исходного значения (слон — большой, тюлень — неповоротливый т.п.) [Биржакова; Сергеев]. Само собой разумеется, этот признак находит отражение в исходном значении, если он релевантен, т. е. является существенным и необходимым для определения данного понятия (слон — большой). Однако, как мы пытались показать, характеризующая метафора образуется на основании несущественных, случайных и даже противоречащих семантике исходного значения признаков. Кроме того, необходимо учитывать широкий диапазон зооморфных характеристик: это может быть не только внешнее сходство и физические данные (большой, неуклюжий, ловкий, неповоротливый и т.п.), но и психологические (бесчувственный, хитрый, коварный, бестолковый, упрямый) и даже нравственные (неблагодарный, презренный) качества. Если согласиться с тем, что необходимо фиксировать такой признак в толковании прямого значения, то в слове свинья пришлось бы указать: «парнокопытное млекопитающее… нечистоплотное, неблагодарное и т. д.», в слове индюк: «крупная домашняя птица…, глупая, заносчивая, надменная» и т.п.

В отдельных случаях обобщенный чувственный образ в процессе метафоризации расчленяется, создавая дифференцированные метафорические значения: слово свинья, метафорически употребленное применительно к человеку, распадается на ряд самостоятельных метафорических значений: 1) неопрятный; 2) низменный; 3) невежественный; 4) непорядочный; 5) неблагодарный. В семантической структуре этого слова первое метафорическое значение основано на прямой ассоциации с нечистоплотностью этого животного (объективное это свойство или приписываемое человеком — в данном случае значения не имеет), второе метафорическое значение выводится из первого — здесь уже само качество «нечистоплотность» дает вторичное значение — низменные свойства личности. Следующий перенос совершается так же линейно, вытекая из предыдущего значения на основе более отдаленных, опосредованных ассоциаций (низменный — невежественный). Наконец, последнее метафорическое значение далеко отходит от остальных, ни логически, ни образно не соотносится с номинативным и формируется на основе абстрагирования уже не конкретных признаков, так или иначе связанных друг с другом или с исходным понятием, а общего эмоционального восприятия (в данном случае отрицательного).

Предлагая такую интерпретацию семантической структуры лексемы свинья, отражающую по сути дела попытку воспроизведения первоначальных семантических преобразований, мы не претендуем, разумеется, на то, чтобы считать этот вариант единственным и окончательным. Возможны и другие варианты, ср. , например: «свинья — грязное животное, она не привязывается к хозяину, как другие домашние животные — отсюда атрибуция признака неблагодарности» [Телия, 1977]. Прав был Л.С. Выготский, когда писал: «Перенесение названия обычно происходит по разнообразным ассоциациям, реконструировать которые невозможно без точного знания исторической обстановки акта перенесения названия».

Печатается по кн. Скляревская Г.Н. Метафора в системе языка. СПб., 1993. С.29-64.

В.К.Харченко