Дом незаконнорожденных: рассказ

(В английском языке слово, переведенное здесь как «не­законнорожденный», имеет резко отрицательный оттенок. Оно используется как ругательство. В русском языке подоб­ные слова относятся к ненормативной лексике [прим. теол. редактора].)

Уилл Кемпбелл вырос на животноводческой фер­ме в штате Миссисипи. Погруженный в книги, мало контактирующий с окружающими его людь­ми, он усердно занимался и, в конце концов, пробил себе дорогу в Йельскую Богословскую Семинарию. После ее окончания, он вернулся на Юг, чтобы проповедовать, и был провозгла­шен ответственным за религиозную жизнь в уни­верситете Миссисипи. Было начало шестидеся­тых годов, в это время добродетельные жители штата Миссисипи сплотились в борьбе против защитников гражданских прав, и как только сту­денты и администрация университета узнали о либеральных взглядах Кемпбелла на расовую интеграцию, его пребыванию в университете был положен конец.

Вскоре Кемпбеллл оказался в самой гуще борь­бы, возглавив кампанию по регистрации населе­ния, пришедшего на голосование, и осуществлению контроля над идеалистически настроенной молодежью Севера, которая эмигрировала на Юг, чтобы присоединиться к борющимся за граж­данские права. Среди этих молодых людей был и студент Гарвардской Семинарии Джонатан Дэ-ниэлс, который отозвался на призыв доктора Лютера Кинга собраться на Сельме. Многие доб­ровольцы вернулись после демонстрации домой, но Джонатан Дэниэлс остался, и Уилл Кемпбелл с ним подружился.

В те дни теология Кемпбелла подверглась ряду проверок. Многие оппозиционеры происходили из «добрых христианских» семей, которые не хотели пускать людей другой расы в свои церкви и кото­рые противостояли любому, кто пытался вмешать­ся в законы, покровительствующие людям с белой кожей. Кемпбеллу гораздо проще было найти со­юзников среди агностиков, социалистов и немно­гочисленных набожных северян.

«В двух словах, в чем весть, данная христианам?» — вызывающе спросил его один из агностиков. Этим собеседником был П. Д. Ист, издатель газеты, ото­шедший от христианской веры, который видел в христианах врагов и не мог понять, почему Уилл упрямо отстаивает религиозную веру. Кэмпбелл вспо­минает: «Мы куда-то шли или откуда-то возвраща­лись, когда он сказал: «Объясни мне. Десять слов, не больше». Я ответил: «Мы все незаконнорожден­ные, но Бог все равно любит нас». Он не сказал, что он думал о сказанном мной, кроме того, что, сосчитав слова, загибая пальцы на руке, он повто­рил: «Я давал вам десять слов. Если вы хотите попробовать еще раз, у вас в запасе еще одно сло­во». Я больше не стал пробовать, но он часто потом напоминал мне о том, что я сказал ему в тот день».

Сам того не подозревая, Кемпбелл своим опре­делением попал в самое сердце П. Д. Иста. Ист действительно был незаконнорожденным, которо­го всю жизнь унижали этим. Кемпбелл выбрал именно это слово не просто для того, чтобы шо­кировать собеседника, но также ради теологичес­кой точности. В духовном смысле мы незаконно­рожденные дети, которые, несмотря на это, при­глашены присоединиться к семье Бога. Чем боль­ше Кемпбелл думал об этом внезапно пришедшем ему в голову определении Евангелия, тем больше оно ему нравилось.

Однако П. Д. Ист подверг это определение безжалостной проверке, в самый мрачный день жизни Кемпбелла, в тот день, когда помощник шерифа в штате Алабама Томас Коулмэн застре­лил двадцатишестилетнего друга Кемпбелла. Джо­натан Дэниэлс был арестован за пикетирование магазинов для белых. Когда его выпустили из тюрьмы, он направился в бакалейную лавку, что­бы позвонить оттуда и договориться о поездке, но в этот момент появился Коулмэн, который был вооружен пистолетом и разрядил его Джо­натану в живот. Пули полетели и в еще одного человека — чернокожего подростка — тяжело ранив его в спину.

В книге «Брат стрекозы» Кемпбелл вспоминает разговор с ТТ. Д. Истом в тот вечер, результатом которого стало то, на что Кемпбелл оглядывается как на «самый поучительный теологический урок в своей жизни».

П. Д. Ист остался на наступательных позици­ях, даже в этот скорбный период времени: «Да, брат. Посмотрим, выдержит ли данное тобой оп­ределение такое испытание». Я звонил в департа­мент юстиции, в «Союз за гражданские свободы американцев», знакомому юристу в Нэшвилл. Я говорил о том, что смерть моего друга — это пародия на правосудие, что это полное нарушение закона и порядка, преступление против феде­рального и государственного закона. Я прибегал к таким словам как деревенщина, захолустье, босяк, невежда, член ку-клукс-клана и многим другим. Я занялся социологией, психологией, социальной этикой, говорил и думал в этих понятиях. Изучил я также и теологию Нового Завета. П. Д. Ист на­бросился на меня, как тигр: «Давай, брат, погово­рим о твоем определении». В один прекрасный момент Джо [брат Уилла] повернулся к нему: «Ос­тынь! Неужели ты не замечаешь, когда кому-то плохо?» Но П.Д. Ист, любивший меня слишком сильно, для того чтобы оставить одного, отмахнув­шись от него, продолжал: «Джонатан был незаконнорожденным?»

Кемпбелл ответил, что хотя тот был одним из самых приятных парней, каких ему довелось знать, правда заключается в том, что каждый из нас — грешник. В этом смысле, да, он был «незаконнорожденным».

«Хорошо. Томас Коулмэн незаконнорожден­ный?» — продолжал П.Д.Ист. На этот вопрос Кем­пбелл нашел ответ гораздо быстрее. Ясное дело, что убийца был незаконнорожденным.

Тогда П. Д. Ист придвинул к Кемпбеллу свой стул, положив свою худую руку ему на колено и посмотрев прямо в его покрасневшие глаза, спро­сил: «Как ты думаешь, какого из этих двух неза­коннорожденных Бог любит больше?» Вопрос попал в точку, в самое сердце. В своей книге Кэмпбелл пишет: «Неожиданно все стало ясно. Все. Это было откровение. Винные пары, которые были в нас, казалось, осветили и усилили его воздействие. Я прошел через всю комнату к окну и открыл ставни, не находя сил отвести взгляд от уличного света. И заплакал. Но плач растворялся в смехе. Это было странное ощущение, которое я переживал. Я помню, как я пытался отделить скорбь от радости. Отделить причину своих слез от причины своего смеха. Тогда вскоре все стало ясно. Я смеялся над самим собой, над двадцатью годами христианского служения, которые, хотя я сам того не понимал, превратились в служение либеральной софистике...Я согласился с тем, что сама идея- человек мог пойти в магазин, где не­сколько безоружных людей пьют газировку с си­ропом и едят печенье, и выпалить в одного из них из пистолета, выбив из него легкие, сердце и кишки, а потом навести его на другого и выпус­тить в него несколько пуль, которые пройдут че­рез его плоть и кости, и Бог отпустит этого чело­века на свободу — была выше моего понимания. Но если это как раз не тот самый случай, то тогда нет Евангелия, нет Благой Вести. Если это не­правда, то у нас только недобрые вести, мы оста­емся наедине с законом».

То, что Уилл Кемпбелл познал в ту ночь, было новым познанием благодати. Благодать дается сво­бодно и распространяется не только на тех, кто не заслужил ее, но и на тех, кто, в действитель­ности, заслуживает обратного: на членов ку-клукс-клана в той же степени, что и на защитников гражданских прав, на П. Д. Иста в той же мере, что и на Уилла Кемпбелла, на Томаса Коулмэна равно, как и на Джонатана Дэниэлса.

Это откровение укоренилось в Уилле Кемпбелле так глубоко, что он был потрясен благодатью. Он сообщил свою позицию в Национальный Со­вет Церквей и стал, как он сам себя назвал, «апо­столом для бедняков», при этом изменив смысл этого понятия. Он купил ферму в штате Теннеси и сегодня с той же радостью проводит время в кругу ку-клукс-клановцев и расистов, что и среди темнокожих меньшинств и белых либералов. Он увидел, что многие люди изъявляли желание по­мочь меньшинствам; но он не знал ни одного человека в мире, который бы согласился на слу­жение Томасу Коулмэну.

Мне нравится история Уилла Кемпбелла, пото­му что я сам вырос в Атланте среди людей, кото­рые носили расизм как эмблему чести. Если быть кратким, я люблю историю Кемпбелла, потому что какое-то время я больше был похож на Уилла Кемпбелла, чем на Джонатана Дэниэлса. Я никог­да никого не убивал, но я, без сомнения, ненави­дел. Я смеялся, когда ку-клукс-клановцы подо­жгли крест на лужайке перед домом негритянской семьи, которая первой рискнула поселиться у нас по соседству. А когда убивали северян, как это произошло с Джонатаном Дэниэлсем, мои друзья и я пожимали плечами и говорили: «Да воздастся им, пришедшим сюда раздувать ссоры».

Когда пришло время, и я увидел себя таким, каким я был в действительности, презренным ра­систом, лицемером, который скрывался за маской Евангелия, живя по антиевангельским законам; когда подошло это время, я как утопающий ухва­тился за обещание благодати тем людям, которые заслуживают обратного. Людям вроде меня.

He-благодать временами отвоевывает прежние территории, соблазняя меня поверить, что мое «я», на которое теперь снизошло откровение, от­ныне нравственно превосходит босяков и расис­тов, которые еще не видели света. Но я знаю правду, что «Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками». Я знаю, что встретился лицом к лицу с любовью Бога, когда был дурнее, а не лучше всего, и что удивительная благодать спасла потерпевших крушение, вроде меня.