Лазейки

Историк и критик Роберт Хьюджес пишет об од­ном заключенном, приговоренном к жизни вза­перти на хорошо охраняемом острове недалеко от побережья Австралии. Однажды без всякого пово­да он набросился на своего соседа по камере и забил его насмерть. Власти отправили убийцу об­ратно на берег, чтобы он предстал перед судом, где он прямо и бесстрастно сообщил о своем преступлении. Он не выказывал никаких угрызе­ний совести и утверждал, что не держал зла на жертву. «Тогда почему же? — спросил потрясен­ный судья. — Каков был ваш мотив?»

Заключенный ответил, что он больше не мог выносить жизнь на острове, в этом ужасном мес­те, и больше не видел смысла жить вообще. «Да, да, все это мне понятно, — сказал судья. — Я понимаю, что у вас была причина броситься в океан. Но убийство! Почему убийство?»

«Дело вот в чем, — сказал заключенный. - Я католик. Если я совершу самоубийство, я попаду прямо в ад. Но если я убью кого-нибудь, я могу приехать сюда, в Сидней, и исповедаться священ­нику перед казнью. Так Бог простит меня».

Логика австралийского заключенного является зеркальным отражением логики принца Гамлета, который не убил короля во время молитвы в часовне, чтобы ему не были прощены его грязные дела и чтобы он не попал прямо на небеса.

Каждый, кто пишет о благодати, сталкивается с существующими обходными путями. В поэме У. X. Одена «Пока что» Царь Ирод формулирует логические выводы, к которым его приводит бла­годать: «Любой мошенник сможет привести аргу­мент: «Мне нравится совершать преступления. Богу нравится их прощать Действительно, мир замеча­тельно устроен».

Допускаю, что в этом вопросе я представил не­сколько одностороннюю картину благодати. Я изоб­разил Бога, как томящегося по любви отца, страст­но желающего простить, и благодать как обладаю­щую достаточной силой, чтобы разорвать цепи, которые сковывают нас, и достаточно милосердную, чтобы преодолеть глубокие различия между нами. Изображение благодати в таких широких терминах заставляет людей нервничать, и я признаю, что подошел очень близко к опасному краю. Но я по­ступил таким образом, поскольку я верю, что Но­вый Завет поступает так же. Относительно этого старый проповедник Мартин Ллойд-Джонс сказал:

«Идея «оправдания только верой» может быть такой же опасной, как и идея того, что спасение полностью основано на благодати. Я хочу сказать всем проповедникам о том, что если ваша пропо­ведь о спасении была понята правильно в этом вопросе, а затем вы ее еще раз пересмотрите, то убедитесь, что в действительности проповедывали о спасении, которое предлагается в Новом Завете безбожникам, грешникам, врагам Божиим. Это-то и есть тот опасный элемент, в истинном пред­ставлении доктрины спасения».

Вокруг благодати всегда витает ощущение скан­дала. Когда кто-то спросил теолога Карла Барта, что бы он сказал Адольфу Гитлеру, он ответил: «Иисус Христос умер за твои грехи». Грехи Гитле­ра? Иуды? Разве у благодати нет предела?

Два гиганта Ветхого Завета, Моисей и Давид, совершали убийства, и все-таки Бог любил их. Как я уже упоминал, другой человек, который развернул кампанию по применению пыток, затем создал стандарт миссионерства, которому следуют до сих пор. Павел никогда не уставал описывать это чудо прощения: «Меня, который прежде был хулитель, и гонитель, и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неве­рии; благодать же Господа нашего (Иисуса Хрис­та) открылась во мне обильно с верою и любовью во Христе Иисусе. Верно и всякого принятия до­стойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый».

У Рона Никкеля, возглавляющего «Междуна­родное братство заключенных», есть стандартное обращение, которое он предлагает заключенным во всем мире: «Мы не знаем, кому удастся по­пасть на небеса, — говорит он, — Иисус отмечал, что многие будут очень удивлены: «Не всякий, говорящий Мне «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное». Но мы знаем, что некоторые воры и убийцы будут там. Иисус обещал Царствие Небесное разбойнику на кресте, и апостол Павел был соучастником убийства». Я видел выражение лиц заключенных в Чили, Перу, России, когда до них доходила мысль, высказанная Роном. Для них эта шокирующая весть о благодати звучит слиш­ком заманчиво, чтобы быть правдой.

Когда Билл Мойерс снимал телевизионный фильм, специально посвященный гимну «О бла­годать!», его камера последовала за Джонни Кэ­шем в недра тюрьмы строгого режима. «Что этот гимн означает для вас?» — спросил Кэш, исполнив гимн. Один человек, сидевший за убийство ответил: «Я был дьяконом, человеком церкви, но я не имел понятия, что такое благодать, пока не оказался здесь».

Возможности «злоупотребления благодатью» открылись передо мной в разговоре с одним моим другом, я буду называть его Дэниэлом. Однажды поздно ночью я сидел в ресторане и слушал при­знания Дэниэла о том, как он решил бросить свою жену после того, как они прожили вместе пятнадцать лет. Он нашел кого-то помоложе и покрасивей, кого-то, кто «заставляет меня чув­ствовать, что я живу. Это чувство я не испытывал годами». У него и его жены не было серьезной несовместимости. Он просто хотел перемен, как человек, который страстно хочет приобрести бо­лее новую модель автомобиля.

Будучи христианином, Дэниэл хорошо знал, к каким последствиям, для него лично и для его морали, приведет тот поступок, который он соби­рался совершить. Его решение уйти причинило бы его жене и трем детям боль, которая никогда не пройдет. Он говорил, что не способен проти­востоять силе, которая толкает его к молодой женщине, подобно мощному магниту.

Я слушал рассказ Дэниэла с печалью и тоской, говорил мало и пытался осознать эту новость. Потом, когда мы перешли к десерту, вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучал его вопрос: «Честно говоря, Филлип, я позвал тебя не просто так. Я хотел увидеть тебя этим вечером, чтобы задать вопрос, который давно мучает меня. Ты изучаешь Библию. Как ты думаешь, сможет Бог простить такой ужасный поступок, который я собираюсь совершить?»

Вопрос Дэниэла извивался у меня в голове, как живая змея, и мне пришлось выпить три чашки кофе, прежде чем я попытался дать на него ответ. В этом промежутке времени я долго и напряжен­но думал о последствиях, которые влечет за собой благодать. Как я могу удержать моего друга от совершения ужасной ошибки, если он знает, что до прощения подать рукой? Или, как в мрачной австралийской истории Роберта Хьюджеса, что удержит заключенного от убийства, если он знает, что впоследствии будет прощен?

К благодати существует особый «доступ», о котором я сейчас должен упомянуть. Если проци­тировать К. С. Льюиса: «Св. Августин говорит, «Бог подает там, где Он видит пустые руки». Человек, у которого руки полны подарков, не получит этот дар». Другими словами, благодать должна быть получена извне. Льюис объясняет, что поведение, которое я назвал «злоупотреблени­ем благодатью», происходит из-за неразберихи между попустительством и прощением: «Попусти­тельствовать злу, значит просто игнорировать его, воспринимать его так, словно это добро. Но чело­век должен как принимать прощение, так и сам прощать, если речь идет о полноте прощения и человек, который не признает вины, не может принимать прощение».

Я расскажу здесь вкратце, что я сказал моему другу Дэниэлу: «Сможет ли Бог простить тебя? Конечно. Ты знаешь Библию. Бог принимает убийц и прелюбодеев. Благодаря его доброте, парочка подлецов по имени Петр и Павел возглавили цер­ковь Нового Завета. Прощение это наша пробле­ма, а не Господа. Через что нам только не прихо­дится проходить, чтобы искупить грех, отдаляю­щий нас от Бога. Мы меняемся в каждом акте неповиновения ему, но нет никакой гарантии, что мы когда-либо вернемся назад. Сейчас ты спрашиваешь меня о прощении, но захочешь ли ты потом вообще быть прощенным, особенно, если прощение включает в себя искупление?»

Через несколько месяцев после нашего разгово­ра Дэниэл сделал свой выбор и оставил семью. Тем не менее, я вижу в нем определенные при­знаки сожаления. Теперь он обычно пытается придать своему решению рациональный вид по­пытки избавиться от несчастливого брака. Он ра­зошелся с большинством своих бывших друзей, «слишком узко мыслящих и слишком скорых на осуждение», и ищет вместо этого людей, которые с восторгом принимают его вновь обретенную сво­боду. Мне, однако, Дэниэл не кажется очень уж свободным. Ценой «свободы» стала необходимость отвернуться от тех людей, которые о нем больше всего заботились. Он также говорит мне, что в данный момент Бог не является частью его жиз­ни. «Может быть, позднее», — говорит он.

Бог пошел на большой риск, заранее объявляя прощение, и шокирующая сторона благодати вклю­чает в себя передачу этого риска нам.

«Действительно, погрязнуть в ошибках — это зло, — сказал Паскаль, — но все же, еще большее зло — погрязнуть в ошибках и быть не в состоя­нии их признать».

Люди делятся на два типа, но не на виновных и «праведных», как думают многие, а скорее на два типа виновных. Существуют виновные люди, которые признают совершенные злодеяния, и ви­новные, которые этого не признают. Две группы сводятся вместе в сцене, описанной в восьмой главе Евангелия от Иоанна.

Действие происходит в церковном дворе, где Иисус читает проповедь. Группа фарисеев и за­конников прерывает его «церковную службу», при­тащив силком женщину, уличенную в прелюбоде­янии. По обычаю, она раздета до пояса в знак ее позора. Напуганная, беззащитная, публично уни­женная, она съежилась перед Иисусом, прикры­вая свои обнаженные груди.

Прелюбодеяние, конечно же, предполагает на­личие двух участников, однако женщина стоит перед Иисусом одна. (Может быть, ее застали в постели с фарисеем?) Иоанн поясняет, что для обвинителей важно не наказать преступницу, а подловить Иисуса. Уловка продумана довольно умно. Закон Моисея требует за совершение пре­любодеяния забивать человека камнями до смер­ти, но Римский закон запрещает евреям самосто­ятельно осуществлять наказание. Подчинится Иисус Моисею или Риму? Или он, известный своим милосердием, попытается вызволить эту грешницу? Если так, то он нарушит Закон Мои­сея перед толпой, собравшейся во дворе храма. Все, не отрываясь, смотрят на Иисуса.

В этот момент звенящего напряжения, Иисус делает нечто невообразимое. Он наклоняется и что-то пишет на песке пальцем. На самом деле, это единственная сцена в Евангелиях, которая изображает Иисуса пишущим. Носителем един­ственных записанных им слов он избирает пе­сок, зная, что следы ног, ветер, или дождь ско­ро сотрут их.

Иоанн не говорит нам, что Иисус написал на песке. В своем фильме о жизни Иисуса, Сесиль Б. ДеМилль изображает его произносящим на­звания различных грехов: Прелюбодеяние, Убий­ство, Гордыня, Жадность, Похоть. Каждый раз, когда Иисус пишет новое слово, все больше фарисеев исчезает. Догадка ДеМилля, как и все другие предположения — конъюнктура. Мы толь­ко знаем, что в этот полный опасности момент Иисус делает паузу, хранит молчание и пишет пальцем слова на песке. Ирландский поэт Симус Хиней говорит, что Иисус «тянет время, во всех возможных смыслах этой фразы», концент­рируя всеобщее внимание и разграничивая зна­чение того, что произойдет в действительности, и того, что толпа хочет увидеть.

Присутствующие при этом люди, без сомне­ния, видят две категории актеров в эюй драме: виновная женщина, пойманная на месте пре­ступления, и «правые» обвинители, которые, кроме всего прочего, являются профессиональ­ными религиозными деятелями. Когда, наконец, Иисус начинает говорить, он уничтожает одну категорию: «Кто из вас без греха, — говорит он, — первый брось в нее камень».Он снова накло­няется и продолжает писать, чтобы еще потя­нуть время, и, один за другим, все обвинители потихоньку уходят.

Затем Иисус поднимается, чтобы обратиться к женщине, оставшейся в одиночестве: «Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?»

«Никто, Господи», — отвечает она.

И этой женщине, которую приволокли, напу­ганную, чтобы подвергнуть ее наказанию, Иисус дарует прощение: «И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши».

С помощью блестящего хода Иисус заменяет две предполагаемые категории — «праведные» и «виновные» — двумя другими: грешники, которые признают, и грешники, которые отрицают свой грех. Женщина, уличенная в прелюбодеянии, бес­помощно признала свою вину. Гораздо более со­мнительно выглядели люди вроде фарисеев, кото­рые отрицали или подавляли вину. Им тоже нуж­но освободить руки для принятия благодати. Пол Турнье выражает эту схему языком психологии: «Бог уничтожает осознанную вину, но также Он заставляет осознать подавленную вину».

Сцена из восьмой главы Евангелия от Иоанна беспокоит меня, поскольку по своей природе я больше похож на обвинителей, чем на обвиняе­мых. Я отрицаю гораздо больше, чем признаю. Пряча мои грехи под покровом респектабельнос­ти, я крайне редко позволяю уличить себя откры­то, публично в каком-либо неблагоразумном по­ступке. Однако если я правильно понимаю эту историю, грешная женщина находится ближе всех к Царствию Божию. Действительно, я смогу пре­успеть в Царствии, только если стану дрожащим, смиренным, без прощения, с ладонями, открыты­ми, чтобы принять благодать Божию, как эта женщина.

Это состояние готовности принять и есть то, что я называю «доступом» к благодати. Она дол­жна быть получена, и христианское понятие для этого акта — раскаяние, врата благодати. К. С. Льюис говорил, что Бог не требует от нас раска­яния деспотически: «Это просто описание того, на что похоже возвращение». Выражаясь словами притчи о блудном сыне, раскаяние — это возвра­щение домой, за которым следует радостное праз­днество. Оно открывает дорогу в будущее, к вос­становлению родственных уз.

Многие пугающие отрывки из Библии, кото­рые затрагивают проблему греха, предстают в но­вом свете с тех пор, как я начал понимать жела­ние Бога направить меня к раскаянию, к вратам благодати. Иисус сказал Никодиму: «Ибо не по­слал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него». Другими словами, он пробуждает во мне чувство вины ради моей собственной пользы. Бог стремится не к тому, чтобы уничтожить меня, но чтобы освобо­дить, и освобождение требует того, чтобы человек был так же беззащитен, как та женщина, которую поймали на месте преступления, а не высокомер­ным, как фарисеи.

Пока порок не выйдет на свет, он не может быть исцелен. Алкоголики знают, что пока че­ловек не признает, что он алкоголик, нет ника­кой надежды на исцеление. Тем, кто упорно это отрицает, для подобного признания может по­требоваться болезненное вмешательство со сто­роны семьи или друзей, которые будут «писать на песке» позорную истину, пока алкоголик не признает ее. (Алкоголики используют выражение «трезвый алкого­лик», говоря об алкоголике, который бросает пить, но упор­ствует, отказываясь признать, что у него есть проблема. Трез­вый, но несчастный, он делает несчастными всех вокруг себя. Он по-прежнему манипулирует другими, играя у них на нер­вах. Однако, поскольку он больше не пьет, он больше не переживает счастливых моментов. Члены семьи могут даже попытаться дать ему возможность пить снова, ради его об­легчения; они хотят вернуть назад своего «счастливого пьян­чужку». Писательница Кейт Миллер сравнивает такого че­ловека с ханжой, пришедшим в церковь, который пытается изменить свою внешность, а не свою суть. Настоящая пере­мена, как для алкоголика, так и для христианина, должна начинаться с признания того, что им необходима благодать. Отрицание этого факта препятствует благодати.)

По словам Турнье, «...как раз те верующие, которые отчаялись в себе, наиболее вдохновенно выражают свою уверенность в благодати. Так Св. Павел и Св. Франциск Ассизский признавали, что они самые большие грешники среди людей; так Кальвин утверждал, что человек неспособен со­вершать добро и познать Бога своими собствен­ными силами...» Именно святые наделены чув­ством греха. Как говорит Отец Даниелу: «Чувство греха есть мера богобоязненности души».

Святой Апостол Иуда предупреждает о вероят­ности того, что нечестивые люди «обратят благо дать Бога нашего в повод к распутству». Даже тот акцент, который делается на раскаянии, полнос­тью не устраняет этой опасности. И мой друг Дэниэл, и австралийский заключенный в теории согласились бы с необходимостью раскаяния. Оба собирались воспользоваться слабым местом благо­дати, чтобы получить то, что они хотят, сейчас и затем раскаяться в этом позднее. Сначала неиск­реннее намерение формируется на периферии со­знания. Я что-то хочу. Да, я знаю, это неправиль­но. Но почему бы просто не сделать это, вопреки всему? Я всегда могу получить прощение позднее. Намерение перерастает в навязчивую идею. В кон­це концов, благодать становится «попущением безнравственности».

Христиане по-разному отреагировали на эту опасность. Мартин Лютер, зараженный божествен­ной благодатью, иногда подтрунивал над возмож­ностью злоупотребления ею: «Если вы проповеду­ете благодать, не проповедуйте фикцию, пропове­дуйте истинную благодать. Если благодать истин­на, то преодолевайте истинный, а не фиктивный грех, будьте грешником и грешите без оглядки... Достаточно уже того, что мы распознаем среди богатств славы Божией Агнца, который несет грех мира; благодаря этому, грех не разъединяет нас, даже если бы мы прелюбодействовали и убивали тысячи и тысячи раз на дню».

Другие, обеспокоенные перспективой того, что христиане будут прелюбодействовать и убивать тысячи раз в день, призвали Лютера к ответу за его гиперболу. В конце концов, Библия представ­ляет благодать как исцеляющее противодействие греху. Как в одном и том же человеке могут сосу­ществовать обе эти силы? Разве мы не должны «возрастать в благодати», как завещает Петр? Раз­ве не должно расти наше семейное сходство с Богом? «Христос принимает нас такими, как мы есть, — писал Вальтер Тробиш, — но когда Он нас принимает, мы не можем оставаться такими, как мы есть».

Теологу XX века Дитриху Бонхефферу принад­лежит фраза «дешевая благодать», которую он использовал для обозначения злоупотребления благодатью. Когда он жил в нацистской Герма­нии, его пугала та трусость, с которой христиане реагировали на угрозы Гитлера. Лютеранские пас­торы проповедовали благодать с кафедры по вос­кресеньям, а затем молчали в остальные дни не­дели, в то время как нацисты проводили полити­ку расизма, эвтаназии и, наконец, геноцида. Кни­га Бонхеффера «Цена ученичества» (На русском языке она вышла в 1992 году, под названи­ем «Следуя Христу» [прим. геол. редактора].) проливает свет на многие отрывки из Нового Завета, которые призывают христиан стремиться к святости. «Каж­дый призыв к обращению в веру, — настаивал он, — содержит призыв к ученичеству, призыв к тому, чтобы быть похожим на Христа».

В Послании к Римлянам Павел углубляется в изучение этих вопросов. Ни в одном другом Биб­лейском фрагменте нет такого заостренного взгляда на благодать во всем ее таинстве. Чтобы получить представление о несправедливости бла­годати, мы должны обратиться к 6-7 главам Послания к Римлянам.

Первые несколько глав Послания к Римлянам забили тревогу по поводу жалкого положения че­ловечества, придя к ужасающему выводу: «Потому что все согрешили и лишены славы Божией». Подобно тому, как фанфары представляют новую часть симфонии, следующие две главы рассказы­вают о благодати, которая отменяет любое наказа­ние: «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». Это безусловно высокая теоло­гия, но такое претендующее на всеохватность за­явление представляет самую близкую к практике проблему, с какой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Зачем быть добрым, если вы зара­нее знаете, что вы будете прощены? Зачем стре­миться быть таким, как хочет Бог, если он при­нимает меня таким, как я есть? Павел знает, что он открыл теологический шлюз. Шестая глава По­слания к Римлянам задает резкий вопрос: «Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умно­жилась благодать?» и снова: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью?» Павел дает короткий выразительный ответ на оба вопроса: «Никак!» Другие переводы более колоритны: «Боже упаси!»

То, что апостол включает в эти лаконичные страстные главы, есть просто несправедливая сто­рона благодати. В самом центре аргумента, выд­винутого Павлом, лежит вопрос: «Зачем быть доб­рым?» Если вы заранее знаете, что будете проще­ны, почему не присоединиться к вакханалиям языч­ников? Есть, пить, веселиться, ибо завтра Господь дарует прощение. Павел не может оставить без внимания это явное несоответствие.

Первый образ, рисуемый Павлом (Римлянам 6:1-14), иллюстрирует как раз этот момент. Возни­кает вопрос: «Преумножается ли благодать, если возрастает грех?» Затем спрашивается: «Почему бы не грешить столько, сколько возможно, чтобы предоставить Богу больше возможности преумно­жить благодать?» Хотя такое объяснение может звучать извращенно, в разные времена христиане следовали именно этой логике, предоставляющей им лазейки. Епископа, живущего в третьем веке, шокировало, когда он видел набожных мучеников христианской веры, посвящающих свои последние ночи в темнице пьянству, наслаждениям и раз­врату. «Раз смерть мучеников делала их совершен­ными, — размышляли они, — что за беда, если они проведут свои последние дни в грехе». И в Англии во времена правления Кромвеля одна ра­дикальная секта, известная как «Веселые пропо­ведники», произвела на свет учение о «святости греха». Один из ее лидеров целый час изрыгал проклятия с кафедры Лондонской церкви; другие напивались и богохульствовали на людях.

У Павла нет времени на подобные этические измышления. Чтобы опровергнуть их, Павел на­чинает с простой аналогии, основанной на ярком контрасте между смертью и жизнью: «Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?» — спрашивает он, скептически. Ни один христианин, воскрес­ший к новой жизни, не должен быть наказуем за смерть. Грех источает зловоние смерти. Зачем кому-то выбирать его?

Однако, так ярко описанный Павлом кон­траст «жизнь против смерти», не решает вопрос полностью, поскольку зло не всегда источает зловоние смерти, по крайней мере, для падших людей. Злоупотребление благодатью — это на­стоящее искушение. Пролистайте рекламные объявления в любом современном журнале, и вы увидите искушения, связанные с похотью, жад­ностью, завистью и гордостью, которые делают грех по-настоящему привлекательным. Подобно свиньям на ферме, мы радуемся возможности хорошенько вываляться в грязи.

Более того, хотя христиане, может быть, и «умерли для греха» в теоретическом смысле, в жизни все обстоит иначе. К одному моему другу, который преподавал толкование Библии и дошел до этого отрывка, позднее подошла студентка кол­леджа, лицо которой выражало явное недоумение. «Я знаю, в Библии говорится, что мы умерли для греха, — сказала она, — но в моей жизни грех, кажется, вовсе не умер». Павел, будучи реалис­том, признавал этот факт, иначе в том же отрывке он бы не посоветовал нам: «Почитайте себя мертвыми для греха» и «Итак да не царствует грех в смертном вашем теле».

Биолог из Гарварда Эдвард О. Уилсон провел довольно необычный эксперимент на муравьях, который может послужить дополнением к образу, который рисует Павел. После того, как он заме­тил, что муравьям требовалось несколько дней на то, чтобы понять, что их покалеченный собрат умер, он сделал вывод, что муравьи определяли смерть по запаху, а не визуально. Когда тело му­равья начинало разлагаться, другие муравьи безо­шибочно определяли это и выносили его из мура­вейника в отдельное место. После многих попы­ток, Уилсон вывел точный химический состав за­паха, который источала олеиновая кислота. Если муравьи чувствовали запах этой кислоты, они выносили останки. Любой другой запах они игно­рировали. Их инстинкт был так силен, что когда Уилсон капнул эту кислоту на кусочек бумаги, другие муравьи осторожно вынесли бумагу на му­равьиное кладбище.

В качестве завершающего этапа, Уилсон смо­чил кислотой тела живых муравьев. Без малейше­го колебания их собратья потащили их на муравь­иное кладбище, несмотря на протестующие дви­жения ног и усиков помеченных муравьев. Эти изгнанники, негодующие «живые мертвецы», очи­щали себя, прежде чем вернуться в муравейник. Если на них оставался хоть малейший след кисло­ты, собратья моментально снова хватали их и водворяли на кладбище. Они должны были быть официально живы, что определялось исключительно по запаху, прежде чем их принимали об­ратно в муравейник.

Я вспоминаю этот образ — «мертвые» муравьи, действующие очень активно, когда читаю строки, написанные Павлом в шестой главе Послания к Римлянам. Может быть, грех и мертв, но он упор­но возрождается к жизни.

Далее Павел сразу же представляет эту дилемму в совершенно другом виде: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью?» (6:15) Разве благодать предоставляет лицензию, нечто вроде свободного прохода по этическому лабиринту жизни? Я уже описывал убийцу из Австралии и американского прелюбо­дея, которые пришли к точно такому решению.

«Я полагаю, что есть смысл соблюдать прили­чия, пока вы молоды. Так у вас останется доста­точно энергии, чтобы нарушать их, когда вы со­старитесь», — сказал Марк Твен, который прила­гал героические усилия, чтобы следовать своему собственному совету. Почему бы и нет, если ты знаешь, что, в конце концов, будешь прощен? Снова Павел с недоверием восклицает: «Боже упа­си!» Как ответить тому, чья основная целью в жизни — раскачивать края внешней оболочки бла­годати? Действительно ли этот человек когда-либо испытывал благодать?

Вторая аналогия Павла (6:15-23), человеческое рабство, выводит дискуссию в новое измерение. «Вы, быв прежде рабами греха...», — начинает он, прово­дя очень удачное сравнение. Грех — это господин, который управляет нами, нравится нам это или нет. Безудержное стремление к свободе часто превраща­ется в путы. Если человек настаивает на свободе выходить из себя каждый раз, когда испытывает гнев, он становится рабом гнева. В наше время те занятия, которым посвящают себя подростки, чтобы выразить свою свободу — курение, алкоголь, наркотики, порнография — становятся их безжа­лостными властелинами.

Многие воспринимают грех как вид рабства, выражаясь современными понятиями — зависи­мости. Любой член группы «Анонимных алкого­ликов» может описать этот процесс. Противопос­тавьте твердое решение уступкам в пользу вашей зависимости, и некоторое время вы будете на­слаждаться свободой. Как много людей, однако, переживают печальное возвращение к своим узам.

Вот точное описание этого парадокса, сделан­ное писателем Франсуа Мориаком: «Одна за дру­гой, страсти просыпаются и бродят вокруг, при­нюхиваясь в поисках объекта своего удовлетворе­ния. Они нападают на бедного нерешительного человека сзади — и вот, он побежден. Сколько раз ему приходилось падать на самое дно, пач­каться в грязи, балансировать на краю пропасти и снова подниматься к свету, чувствовать, как его руки то тянутся к свету, то снова возвращаются во тьму, пока он, наконец, не подчинится закону духовной жизни. Этот закон меньше всего понятен миру и вызывает у человека наибольшее отвраще­ние, хотя без него на человека не снизойдет бла­годать решительности в преследовании своей цели. Для этого нужно отказаться от своего «эго». Эта мысль прекрасно сформулирована в следующей фразе Паскаля: «Полное и блаженное отречение. Абсолютная покорность Иисусу Христу и моему духовному учителю». Люди могут сколько угодно смеяться и подтрунивать над тобой, поскольку ты не соответствуешь званию свободного человека, ведь ты покорился хозяину. Но это порабощение на самом деле является чудесным освобождением, поскольку если бы ты был свободен, ты бы все время занимался тем, что ковал себе цепи и надевал их на себя, постоянно затягивая все туже и туже. В те годы, когда ты считал себя свободным, ты, как бык под ярмом, подчинялся своим бес­численным наследственным порокам. С момента твоего рождения ни одно из твоих преступлений не умирало, не прекращало опутывать тебя все больше и больше, не переставало порождать дру­гие преступления. Человек, которому ты преда­ешь себя, не хочет для тебя свободы быть рабом. Он разбивает твои оковы, и, вопреки твоим почти угасшим и еще тлеющим желаниям, Он зажигает и раздувает огонь Благодати».

В своем третьем пассаже (7:1-6) Павел уподоб­ляет духовную жизнь браку. Эта простая аналогия не нова, поскольку Библия часто изображает Бога как влюбленного, который не отступается от сво­ей неверной невесты. Сила чувства, которое мы испытываем по отношению к человеку, с которым мы собираемся провести всю жизнь, иллюстриру­ет ту страсть, с которой Бог относится к нам, и Бог хочет от нас ответного чувства.

Аналогия с браком лучше, чем аналогия со смертью, лучше, чем сравнение с рабством, объясняет тот вопрос, с которого начал Павел: «Зачем быть добрым?» На самом деле, это непра­вильный вопрос. Он должен был бы звучать так: «Зачем любить?»

Однажды летом мне пришлось изучать основы немецкого языка, чтобы получить ученую степень. Что за ужасное лето! Прекрасными вечерами, ког­да мои друзья ходили под парусом по озеру Ми­чиган, катались на велосипедах и потягивали каппучино в открытых кафе на свежем воздухе, я сидел взаперти, делая грамматический разбор не­мецких глаголов. Пять ночей в неделю, по три часа каждую ночь, я тратил на то, чтобы запом­нить слова и окончания, которые мне больше никогда бы не пригодились. Я подвергал себя такой пытке только с одной целью — пройти тест и получить ученую степень.

А что было бы, если бы чиновник-регистратор учебного заведения пообещал мне: «Филипп, мы хотим, чтобы ты учился, как следует, и прошел тест, но мы обещаем тебе заранее, что ты полу­чишь степень. Твой диплом уже заполнен». Как вы думаете, сидел бы я восхитительными летни­ми вечерами в жаркой, душной квартире? Ни в коем случае. Если говорить упрощенно, это и есть та теологическая дилемма, которую ставит перед нами Павел в Послании к Римлянам.

Зачем учить немецкий? Честно говоря, для этого есть весомые причины — знание языков расширяет кругозор и увеличивает круг общения — но раньше это никогда не было для меня мотивом, чтобы изучать немецкий язык. Я изу­чал немецкий по эгоистическим причинам, что­бы получить степень, и только страх перед по­следствиями, который тяготел надо мной, заста­вил меня отказаться от моих обычных летних развлечений. Сегодня я помню очень мало из того, чем тогда забил себе голову. «Ветхая бук­ва» (так Павел описывает закон Ветхого Завета) приносит краткосрочные результаты.

Что могло бы вдохновить меня на изучение немецкого языка? Мне приходит в голову только один стимул. Если бы моя жена, женщина, в которую я был влюблен, говорила бы только по-немецки, я бы выучил этот язык в рекордно ко­роткие сроки. Почему? У меня бы появилось от­чаянное желание общаться mit einer schonen Frau. Я бы вставал среди ночи и зубрил глаголы, под­ставляя их точно в конец предложений в моих любовных письмах, воспринимая каждое попол­нение моего словарного запаса как новый способ выразить мои чувства человеку, которого я люб­лю. Я бы не скупился на время, проведенное в изучении немецкого языка, имея общение как таковое в качестве вознаграждения.

Этот реальный пример помогает мне понять резкую реакцию Павла: «Боже упаси!» в ответе на вопрос о том, оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать.

Какой жених в первую брачную ночь повел бы подобный разговор со своей невестой: «Дорогая, я люблю тебя и мечтаю провести с тобой всю мою жизнь. Но мне нужно обсудить некоторые детали. Теперь, когда мы женаты, как далеко я могу захо­дить в общении с другими женщинами? Можно ли мне с ними спать? Целовать их? Ты же не будешь против парочки романов время от време­ни? Я знаю, это причинит тебе боль, но я пред­ставляю себе, сколько у тебя будет возможностей простить меня после того, как я предам тебя!» Единственный подобающий ответ такому Дон Жуану — это пощечина и слова: «Боже упаси!» Очевидно, он не понимает в любви самого главного.

Проще говоря, если мы обращаемся к Богу с мыслью: «А что я буду с этого иметь?», то мы не осознаем того, как Бог к относится к нам. Богу требуется нечто большее, чем отношения, которые у меня были бы с рабовладельцем, который зас­тавлял бы меня подчиняться с помощью кнута. Бог не начальник, не менеджер по кадрам и не волшеб­ный джин, который исполняет наши приказания.

Действительно, Бог хочет чего-то более интим­ного, чем самые близкие отношения на земле, чем пожизненный союз мужчины и женщины. Богу нужны не хорошие поступки, а мое сердце. Я «делаю добро» моей жене не для того, чтобы заработать очки, а для того, чтобы выразить мою любовь к ней. Так же и Бог хочет, чтобы я служил ему «в обновлении духа», но не по принуж­дению, а по собственному желанию. «Учениче­ство, — говорит Клиффорд Уильяме, — означает жизнь, которая произрастает из благодати».

Если бы мне нужно было выразить в одном слове основной мотив «быть хорошим человеком», который приведен в Новом Завете, я бы выбрал слово «благодарность». Павел начинает большин­ство своих писем, подытоживая, какие богатства мы обретаем во Христе. Если мы поймем, что Христос сделал для нас, то тогда, конечно же, из чувства благодарности мы будем стремиться про­жить жизнь, «достойную» такой великой любви. Мы станем стремиться к святости не для того, чтобы Бог возлюбил нас, но потому, что он уже нас любит. Как Павел говорил Титу: «Нам явилась благодать Божия, научающая нас, чтобы мы, отвер­гнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке».

В своей книге мемуаров «Обычное время» като­лическая писательница Нэнси Мэйрс рассказыва­ет о том, как она годами боролась со своим дет­ским образом «папочки Бога», которого можно было ублажить, только если следовать списку обре­менительных предписаний и запретов: «Посколь­ку они принимали самую простую форму — фор­му приказания, то это предполагало, что человек по своей природе должен был быть направляем к добру силой. Предоставленный самому себе чело­век предпочтет кумиров, богохульство, безделье и чтение «Нью-Йорк Тайме» по утрам в воскресе­нье, неуважение по отношению к властям, убий­ство, прелюбодеяние, воровство, ложь и все, что можно сказать о парне, живущем по соседству... Я всегда находилась на грани совершения проступ­ка, во искупление которого должна была просить прощения у того самого существа, которое уличало меня в грехе. Запрещая мне что-либо делать, оно явно ожидало от меня, в первую очередь, повиновения. «Ветхозаветный Бог», — скажете вы».

Мэйрс нарушила множество этих правил, по­стоянно чувствовала себя виновной и затем, гово­ря ее словами, «научилась процветать, уповая на Бога, который требует проявления только одного чувства, делающего совершение проступков невоз­можным — любви».

Лучший повод быть хорошим человеком — это желание быть им. Внутренняя перемена требует общения с внешним миром. Она требует любви. «Как кто-то может быть добрым, если таковым его не сделала любовь?» — спрашивал Августин. Он был совершенно серьезен, когда сделал извес­тное заявление: «Люби Бога и делай все, что ты хочешь». Человек, который действительно любит Бога, будет стараться доставит Ему радость, вот почему как Иисус, так и Павел, оба суммировали весь закон в единственной заповеди: «Возлюби Бога».

Если бы мы действительно осознали чудо люб­ви, которую к нам испытывает Бог, каверзный вопрос о том, что я буду с этого иметь, возник­ший после прочтения шестой и седьмой глав Послания к Римлянам, никогда бы не пришел нам в голову. Мы бы жили, пытаясь понять бла­годать Божию, а не эксплуатируя ее.