Краткие сведения из теории 20 страница

отсутствие груди, бедер, ляжек или попы, что в данном случае

и требуется. Женские журналы говорят женщинам, что они мо-

гут контролировать свое тело, однако, пережив сексуальные

домогательства со стороны мужчин, они знают, что не могут

контролировать то, на что, как им говорят, их тела провоци-

руют мужчин. Наша культура предлагает молодым женщинам

два варианта того, каким они могут воображать свое тело: с од-

ной стороны, это — порнографический образ, с другой — образ

Миф о красоте

анорексички. Первый — для ночи, второй — для дня. Один —

для мужчин, второй—для других женщин. И женщина не может

отказаться подбрасывать эту монетку, так же как не может по-

требовать мечту получше. Но иметь тело анорексички безопас-

нее, чем тело из порнографического журнала.

Этот принцип действует и в общественных институтах,

где доминируют мужчины, когда на должности, находящиеся

поближе к власти, продвигают неженственных женщин. Эта

тенденция наблюдается повсюду, в том числе в элитных шко-

лах и университетах, потому что именно в этих заведениях

женщины оказываются слишком близко к власти. И это очень

показательно: голод лишает женщину силы, и потому сотни ты-

сяч образованных молодых женщин превращаются в существа,

которые не создают никому никаких проблем. Студентка-ано-

рексичка, как и еврей-антисемит или ненавидящий себя афро-

американец, вписывается в заданные обществом рамки. С по-

литической точки зрения она не представляет собой никакой

опасности, потому что ей хватает энергии только на то, чтобы

выполнить домашнее задание и бесконечно бегать по кругу

в спортивном зале. У нее нет сил на то, чтобы разозлиться

или организовать свою жизнь, чтобы стремиться к поиску сек-

суального партнера, чтобы кричать в рупор, требуя выделения

денег на ночные автобусы или на программы женского образо-

вания, или чтобы задать вопрос, куда подевались все женщины-

профессора. Поддерживать порядок в смешанной аудитории,

где половина студенток — анорексички, это совсем не то же

самое, что иметь дело с аудиторией, половину которой состав-

ляют здоровые и уверенные в себе женщины. Когда женщины

перестают быть женщинами, управлять ими куда легче — ведь

тогда речь идет о привычной ситуации, такой, как раньше.

Для того чтобы удерживаться в рамках «официального» веса,

95% женщин вынуждены ограничивать свою мыслительную

деятельность. Привлекательность худобы в глазах общества за-

ключается не в том, как она влияет на наше тело, а в том, что она

Голод

делает с нашим умом. Ценится не сама женская худоба^ а жен-

ский голод. Худоба — это всего лишь симптом. Голод привлека-

телен и полезен потому, что он сужает горизонты мышления.

Младенцы не умеют есть самостоятельно, инвалиды и орто-

доксальные евреи нуждаются в специальных диетах. Сидение

на диете заставляет женщин чувствовать себя одновременно

больными, подчиняющимися религиозным догмам и беспо-

мощными младенцами. Это глубоко проникающее в сознание

воздействие диеты сумело взять на себя те функции, которые

раньше выполняли домашнее заточение и навязанное женщи-

нам целомудрие. «Естественность» — понятие, смысл которого

небезосновательно поставлен под сомнение. Но если и суще-

ствует самая что ни на есть естественная потребность, так это по-

требность удовлетворять голод. Если и существуют естественные

женские формы, так это те, которые не заставляют женщину по-

стоянно думать о них, делают ее сексуальной и способной к де-

торождению. Постоянно голодать, когда вокруг изобилие еды,

как это делают западные женщины, значит обречь себя на абсо-

лютно неестественный образ жизни, до которого человечество

раньше просто не могло бы додуматься. Это еще более странно

и противоестественно, чем каннибализм.

Однако диеты представляются как суть современной жен-

ственности. Отказ от еды воспринимается как хорошее, пра-

вильное поведение для женщины и плохое — для мужчины.

Исследователи из Остинской клиники стрессовых состояний

установили, что у женщин «озабоченность по поводу диеты»

ассоциируется с «положительными женскими качествами»,

а у мужчин ограничения в еде ассоциируются с «женственно-

стью». Если «настоящие» женщины эпохи «тайны женственно-

сти» отказывали себе в удовольствиях внешнего мира, то наши

современницы обрекают себя на самоотречение в отношении

собственного тела.

Этот новый образец удивительной приспособляемости

женщин к требованиям общества столь же неестественен,

Миф о красоте

как и предыдущий. Он тоже основывается на «жизненно важ-

ной лжи». Если «незрелые» женщины 1950-х гг. стремились

к оргазму, а «зрелые» пассивно смирялись с его отсутствием,

то в наше время точно так же интерпретируется желание удов-

летворить свой гастрономический аппетит. Если женщина

любит хорошо и вкусно поесть, это считается признаком ее

женской незрелости. Напротив, женщины воспринимаются

как зрелые, то есть как «настоящие женщины», если они го-

лодают в надежде обрести в результате обещанную сексуаль-

ность. В 1970-х, когда женщины вновь стали требовать по-

лучения оргазма, многие из них, должно быть, удивлялись,

как это они раньше жили, вынужденно отказывая себе в этом.

Сегодня самоограничение женщины в еде представляется по-

лезным для ее сексуального партнера и еще более полезным

для нее самой. Но если отбросить миф о красоте, то станет

очевидно, что голодание разрушительно для здоровья и благо-

получия как самих женщин, так и тех, кого они любят, и в этом

смысле оно ничем не отличается от навязываемого им прежде

домашнего заточения.

Секс, еда и тело. Нам говорят, что мы не можем иметь одно-

временно и то, и другое, и третье, но это вопрос исключительно

политической идеологии, а никак не здоровья, не мужских же-

ланий и не каких-либо законов привлекательности. Молодые

женщины вынуждены верить в то, чего они не могут знать

из собственного опыта. Они думают, что должны ограничивать

себя либо в еде, либо в сексе и что эти понятия являются взаи-

моисключающими.

Смертельная легкость

Стать анорексичкой очень легко. Когда мне было 12 лет, я при-

ехала в гости к своей двоюродной сестре, которая была стар-

ше и полнее меня. «Я пытаюсь, — говорила она, объясняя мне

Голод

смысл упражнений на глубокое дыхание, которые она делала

перед сном, — представить себе свой живот как то, что я могу

любить и принять, то, с чем я могу жить». Я со своим пока

еще детским телом запаниковала, подумав, что превращение

в женщину будет означать для меня расчленение тела на ча-

сти, которые будут парить в воздухе отдельно от меня, раз моя

кузина вынуждена совершать подвиги концентрации, пытаясь

сохранить себя как единое целое. Эта мысль меня обеспоко-

ила. У меня уже начинала расти грудь. Пока она делала свои

упражнения, я листала номер журнала Cosmopolitan, в котором

была статья, демонстрирующая женщинам, как они должны

раздеваться, держать себя и двигаться в постели со своим сек-

суальным партнером, чтобы скрыть полноту.

Моя кузина осмотрела меня с ног до головы и спросила:

«Ты знаешь, сколько ты весишь?» — «Нет», — ответила я. «По-

чему бы тебе не взвеситься? Вставай на весы».

Я почувствовала, как моей сестре хотелось бы оказаться

в худеньком теле 12-летней девочки, и подумала, что, когда

я стану женщиной, мне, наверное, тоже будет хотеться поки-

нуть свое собственное тело и оказаться в теле какого-нибудь

ребенка.

Год спустя, когда я наклонилась, чтобы попить воды из фон-

танчика в холле моей школы, Бобби Вернер, которого я едва

знала, сильно ударил меня в живот, чуть пониже пупка. Только

через 10 лет я вспомнила, что он был толстяком нашего класса.

В тот вечер я оставила на своей тарелке баранью котлету

и наблюдала, как застывает жир от нее. Зазубренная баранья

кость была разрублена мощным тесаком. Я испытала новое

для себя чувство — тошноту и одновременно с ней — болез-

ненное удовольствие отвращения. Я вышла из-за стола голод-

ной, но с пьянящим чувством уверенности в том, что поступаю

правильно, которое, подобно мощному потоку, заполнило мой

пищевод. Я вдыхала это новое чувство и наслаждалась им всю

ночь.

Миф о красоте

На следующий день я проходила мимо записки, которая ви-

села рядом с раковиной. Я знала, что там написано, хотя это

была мамина записка личного характера: «Полстакана грейп-

фрутового сока, черный кофе, четыре пшеничных хлебца». Мне

захотелось порвать ее. Неприятное воспоминание.

Я больше не желала терпеть банальных женских признаний.

Я чувствовала во рту особый привкус оттого, что мое тело во-

шло в состояние кетоза (избыточного образования кетоновых

тел) и нарушенного электролитного обмена. Отлично. Девочка

стояла на горящей палубе. Я швырнула тарелки в раковину,

и их звон звучал в моих ушах как вызов обществу.

В возрасте 13 лет я потребляла с пищей столько калорий,

сколько голодающие жители оккупированного Парижа. Я при-

лежно делала домашнюю работу и тихо вела себя в классе

во время занятий. Я была послушной заводной игрушкой.

Никто — ни учительница, ни директор школы, ни школьный

психолог — не подходил ко мне, чтобы высказать свой про-

тест по поводу моего очевидного постепенного ухода из мира

живых.

В моей школе было много голодающих девочек, и все они

были для учителей образцом поведения. Нам разрешалось по-

являться и исчезать, увеличивая количество золотых звездочек

за успехи в учебе, а тем временем у нас прядями выпадали во-

лосы и вваливались глаза. Когда мы двигали глазными ябло-

ками, то ощущали их сопротивление. Нам позволяли тащить

наши кости вверх по висящей в спортивном зале веревке, когда

только сила нашей измученной воли удерживала нас между по-

толком и отполированным деревянным полом. Мы что было

сил, вцеплялись своими слабыми руками в канат, который, ка-

залось, стирал кожу до костей.

Я начала говорить не своим голосом. Я никогда раньше

не говорила так тихо. Мой голос потерял свою выразительность

и тембр и превратился в монотонный шепот. Мои учителя от-

носились ко мне с одобрением. Они не видели ничего плохого

Голод

в том, что я делала, и могу поклясться, что, глядя на меня, они

понимали, что со мной происходит. В моей школе прекратили

препарировать бездомных кошек, так как сочли это негуман-

ным и бесчеловечным. Но никто не попытался остановить мой

научный эксперимент над самой собой, целью которого было

выяснить, какое минимальное количество еды может поддер-

живать жизнь в человеческом теле. Если у меня и появлялись

мечты, они были совсем не похожи на мечты мальчиков-под-

ростков или свободных здоровых девочек. Я не мечтала о сексе

или побеге из дома, о бунте или о будущем успехе. Все мое во-

ображение было занято мечтами о еде. Когда я лежала в по-

стели в мечтательной позе подростка, я не могла расслабиться

и найти удобное для себя положение. Мои кости впивались

в матрац. Мои ребра торчали; мой позвоночник напоминал

тупое лезвие ножа, а мой голод был моим щитом, но это все,

что у меня было, чтобы защититься от чудовищ, которые на-

кинутся на меня, стоит мне сделать неверный шаг и превра-

титься-таки в женщину. Мой врач положил руку мне на живот

и сказал, что он у меня прирос к спине. Я с холодным отвраще-

нием смотрела на женщин, которым явно не хватало силы духа,

чтобы страдать так, как страдала я.

Я нарисовала рисунок: на нем я изобразила себя малень-

кой-маленькой, свернувшейся калачиком в норке, в окруже-

нии материалов для строительства гнезда, с запасом орехов и

изюма, в полной безопасности. В тот период своей жизни

я очень хотела стать маленькой и неприметной и спрятаться

от мира. В этом возрасте Стивен Дедал* мечтал ворваться

в этот мир, подобно метеору. Что означал тот рисунок? Это

было моим желанием вернуться не в лоно матери, а в свое соб-

ственное тело. Я стремилась оградить себя не от выбора, ко-

торый мир ставил передо мной, а от необходимости вступать

в борьбу, смысла в которой не видела.

* Герой романов Дж. Джойса «Портрет художника в юности» и «Улисс». —

Прим. ред.

Миф о красоте

Ведь тогда мне пришлось бы поверить в то, что мои под-

руги по детским играм на самом деле — мои враги: те самые

Джемма, Стейси и Ким, с которыми мы воровали блеск для губ

со вкусом «Пепси», с которыми выстраивались в ряд в темной

родительской спальне и смотрели на себя в большое зеркало.

Держа в руках свечку, которая освещала наши подбородки,

мы, оцепенев от страха, произносили как заклинание: «Мы

не боимся Кровавой Мэри». Я знала, что если позволю себе

повзрослеть, то уже никогда не смогу стоять вот так: плечом

к плечу, перед одним зеркалом, а по другую сторону зеркаль-

ного стекла — вампир.

Голодая, я сопротивлялась этому, я не желала превращаться

во взрослую женщину — такую, какой ее представляет миф

о красоте. Дети чувствительнее взрослых к безумию, которое

охватывает общество, и часто противятся попыткам сбить

их с толку общепринятыми стандартами. В седьмом классе мы

уже знали, что нас ожидает, и сходили с ума от страха, паникуя

при одной мысли о нависшей над нами неотвратимой угрозе.

«Мы узнали правду в 17 лет, — поется в песне, которая была

популярна в тот год, — что любовь — это для королев кра-

соты». Мы менялись новыми купальниками, портили их и кля-

лись, что никогда не простим подругу, которая дала его. Когда

Джемма и Ким склонились над «полароидом» Стейси, чтобы

увидеть только что сделанный снимок, Ким сказала: «Не вол-

нуйся, ты просто была ближе всех к фотоаппарату». Джемма

вытягивала шею, чтобы увидеть страшную правду, а Ким удив-

лялась тому, что слова ее матери сорвались с ее языка.

У Джули у первой в классе выросла грудь, и эта доверчивая

девочка уже ко Дню благодарения изменилась до неузнавае-

мости. Поскольку никто больше в классе не мог претендовать

на роль потаскушки, на эту роль назначили ее, и она быстро

с этим свыклась. Она осветляла волосы краской Sun In и начала

гулять с мальчиками, которые играли в гаражных рок-группах.

Марианн, у которой были длинные ноги и лебединая шея, после

Голод

школьных уроков бежала заниматься балетом — к своим плие

у станка, где она, убрав волосы в пучок, с высоко поднятой голо-

вой прогибалась назад, кружилась и наклонялась вперед перед

зеркалом до поздней ночи. Кара на предварительном прослу-

шивании плохо прочитала свой текст, но, поскольку у нее была

пшеничного цвета коса до пояса, ее выбрали на роль Титании

в школьной пьесе. Эмили, у которой был нос картошкой и гром-

кий голос, могла даже во сне сыграть эту роль лучше Кары. Когда

она увидела состав актеров, то повернулась к своей лучшей под-

руге, и та тут же протянула ей коробку шоколадных конфет.

Высокая, сильная и угловатая Эвви наблюдала, как Элиза поль-

зуется своими сводящими с ума ямочками на щеках. В конце

концов она подловила ее после занятий и спросила: «Ты что,

думаешь, ты красотка?» Элиза'ответила: «Да», — и тогда Эвви

швырнула ей в лицо пробирку с кислотой, которую она украла

из школьной лаборатории. Доди ненавидела свои жесткие чер-

ные волосы, которые никак не хотели расти. Во время урока

по домоводству она подкралась сзади к блондинке Карен и вы-

стригла у нее ножницами большой клок волос. Даже Карен по-

няла, что в этом поступке не было ничего личного.

Все то, что на наших глазах женщины делали ради кра-

соты, казалось нам сумасшествием. Я хотела двигаться вперед,

но видела, что красота заставляет женщин ходить по кругу. Моя

мама, красивая женщина, отказывалась от очень многого ради

непонятной мне цели. Я видела, что ее красота заставляет ее

страдать. Я видела, как она со стиснутыми зубами отказывалась

от угощения на праздничных ужинах, видела злость, которую

она испытывала, вставая на весы, видела беспощадное расти-

рание себя докрасна полотенцем и самообличающие фотогра-

фии, которые она вешала над холодильником. Она победила —

почему этого было недостаточно? Я думала: конечно, хорошо

было бы быть такой же красивой, как она, но ничего из того,

что я видела, не казалось мне достаточно веской причиной

для того, чтобы проделывать с собой такое.

Миф о красоте

Анорексия казалась мне единственным способом сохранить

достоинство своего детского тела, которое я потеряю, став жен-

щиной. Отказываясь «примерять на себя» женское тело и полу-

чать за него оценку от окружающих, я предпочла сделать так,

чтобы все мои решения в будущем не сводились к подобным

мелочам, чтобы никто не принимал за меня важные решения,

руководствуясь соображениями, которые казались мне бес-

смысленными. Но время шло, и выбора у меня оставалось все

меньше и меньше. Говяжий бульон или горячая вода с лимо-

ном? В бульоне 20 килокалорий, я выпью воды. В лимоне 4 ки-

локалории, я могу обойтись и без него. С трудом.

Сейчас, когда я пытаюсь заставить себя вспомнить то время,

моя память отказывается делать это—моя грусть не может отде-

латься от злости, которая идет за ней по пятам. Кому я могу напи-

сать жалобу за тот потерянный год своей жизни? Сколько дюй-

мов роста я потеряла из-за нехватки кальция, когда мои кости

страдали из-за недостатка питания и не могли нормально разви-

ваться? На сколько лет раньше срока моя хрупкая спина заставит

мою голову опуститься вниз? В кафкианских лабиринтах этого

министерства голодания, которое обвиняет меня в преступ-

лении, заключающемся только в том, что я обитаю в женском

теле, в какую дверь мне стучаться? От кого я получу компенса-

цию за те идеи, которые были мною отброшены, за жизненные

силы, которых у меня не было, за все то, что я не додумала, не уз-

нала, не испытала? Кто должен оплатить мне этот долг за то,

что в течение целого года моей жизни, в период самого бурного

роста организма мой мозг почти не работал?

В ущербе, который наносит миф о красоте, пока еще невоз-

можно обвинить кого бы то ни было, кроме себя. Но теперь на-

конец я могу сказать по крайней мере от своего имени: в 13 лет

довести себя голоданием до полусмерти? Я в этом невиновна.

Этот ребенок не виноват. Вне всякого сомнения, давно уже

пора предъявить кому-то иск. Но это не моя вина. В этом вино-

ват кто-то другой или что-то другое.

Голод

Самые юные жертвы этой болезни с самого раннего дет-

ства учатся голодать и вызывать рвоту под мощным давлением

нашей культуры, которое, как я узнала на собственном опыте,

не в силах победить никакая родительская любовь, никакая са-

мая сильная поддержка. Я знала, что мои родители не хотели,

чтобы я голодала, потому что они меня любили. Но их любовь

вступала в противоречие с установками большого мира, кото-

рый хотел, чтобы я голодала для того, чтобы меня можно было

любить. Молодые женщины понимают, что им нужно слушаться

установок этого большого мира, если они собираются покинуть

родительский дом и лишиться родительской защиты. В этом

большом мире я всегда держала нос по ветру. «Уже достаточно

худая? — спрашивала я. — А теперь? Нет? Ну а сейчас?»

Большой мир никогда не говорит девушкам, что их тела яв-

ляются ценностью просто потому, что они в них живут. До тех

пор, пока наша культура не будет говорить девушкам, что им

рады вне зависимости от их фигуры, что каждая женщина

ценна независимо от того, «красива» ли она, девочки будут

продолжать голодать. А общественные институты будут воз-

награждать молодых женщин за хорошо выученные уроки го-

лода. Но если урок был принят слишком близко к сердцу, эти

женщины уже не обращают внимания на последствия, тем са-

мым усиливая болезнь. Анорексички хотят, чтобы их спасли,

но они не могут доверять частным психологам, членам своей

семьи или друзьям — это слишком ненадежно. Они представ-

ляют собой ходячие знаки вопроса, которые бросают вызов,

умоляют — школы, университеты и остальные рупоры обще-

ственного мнения, говорящие им о том, что наша культура

считает допустимым в женщинах, — ожидая от них ответа: это

невыносимо. Это недопустимо. Мы не морим женщин голодом.

Мы ценим их.

Видя, как миф о красоте губит молодых женщин и, равно-

душно отворачиваясь от этой проблемы, школы и универси-

теты убивают дочерей Америки. То же самое происходит сейчас

Миф о красоте

и с молодыми жительницами Европы. Чтобы стать потерянной

для общества, необязательно умирать. Анорексичку нельзя на-

звать по-настоящему живой. Быть анорексичкой значит уми-

рать медленной смертью, быть ходячим полумертвецом.

Общественные институты относятся к этой эпидемии

как к одной из тех «женских штучек», которые как-то неловко

обсуждать, вроде установленных в монастыре автоматов

по продаже тампонов, поэтому никто не переживает по этому

поводу. Студенткам не дают возможности открыто говорить

о том, что творится вокруг них и о чем они знают из своего

личного опыта. Им не разрешают публично заявлять о том,

что эта эпидемия существует, что она смертельно опасна и по-

ражает их и их окружение. Поэтому они вынуждены держать

эту ужасающую правду при себе, или принижать ее значение,

или обвинять во всем самих жертв этой эпидемии. Еще одна

заболела. Еще одна исчезла. Еще одна погибла.

Когда я училась в колледже, мы не оплакивали Салли. Она

носила выцветшее клетчатое платье с дырявым кружевом и ста-

рую шляпу с павлиньим пером и напоминала грязную тряпич-

ную куклу. Она пыталась спрятать свой рахитичный вздутый

живот и скрывала свой острый ум, но при этом могла разбить

в пух и прах любой аргумент, а также мимоходом сделать очень

меткое замечание. Ее тихий голос временами совсем пропа-

дал, а бледные губы плотно сжимались. На вечеринках она

обычно прислонялась к ближайшей стене, откинув назад го-

лову, которая казалась слишком большой для ее тела, — чтобы

сохранять равновесие. Иногда, расслабившись, она танцевала,

как ряженые на Хэллоуин, нелепо размахивая руками. «Сыграй

что-нибудь хорошее для Салли, чтобы она потанцевала» — это

было у нас излюбленной шуткой и специально разыгрываемым

спектаклем.

Однажды она пропала. Ее соседки по комнате вынуждены

были собрать ее вещи и отправить их домой: маленькие весы,

на которых она взвешивала половину булочки, составлявшей ее

Голод

дневной рацион, гири весом 7 г и удивительное по своей прони-

цательности незаконченное эссе, найденное на ее письменном

столе.

Когда мне сказали, что силы оставили ее, я вспомнила яс-

ный осенний день, когда группа студентов вышла из аудито-

рии, громко споря между собой. Она резко бросила на пол свои

учебники. Расправив плечи, с которых свисал болтавшийся

на ней и продуваемый холодным ветром свитер, она разверну-

лась в медленном пируэте и бросилась в самый центр группы.

Один из юношей поймал ее, не дав ей упасть, и передал ее мне,

она вырывалась из рук как непослушный капризный ребенок.

Я безо всякого труда удерживала ее. Она добилась своего.

Она преодолела земное притяжение. Ее руки были легкими,

как полые ветви березы, у которых кора оставалась неповреж-

денной, а сердцевина, лишенная жизненных соков, была лом-

кой и хрупкой. Я легко скрутила ее пополам, от нее не осталось

ничего.

Она была подобна веточке, раскачиваемой ветром, скелет

в кроссовках Nike с протертыми подошвами. Такие девушки

отбрасывают тени, как японские куклы-марионетки с боль-

шими головами на палках, и эти тени исчезают при свете дня.

С пересохшими ртами, подобно старикам, неуверенно стоящим

на ногах, они отправляются домой еще засветло, с трудом пере-

ставляя ноги с распухшими суставами.

Ничто не может сравниться с холокостом, но когда видишь

столько истощенных тел, доведенных до такого состояния даже

не жизненными обстоятельствами, а людьми, нельзя не заме-

тить некоторого сходства. Тело голодающего человека не может

знать, что оно принадлежит к среднему классу. Тело человека,

заключенного в тюрьму, не понимает, что оно считается сво-

бодным. Опыт жизни в теле анорексички, даже если оно про-

живает в благополучном пригороде,—это опыт тела, живущего

в нацистском лагере Берген-Бельзен. В 40% случаев его ждет

пожизненное заключение и в 15% — смерть. И хотя я стараюсь

Миф о красоте

избегать сравнения с лагерями смерти, этот образ возвраща-

ется вновь и вновь. Эти молодые женщины весят не больше,

чем узники концлагерей, если судить по архивным докумен-

там. Самые тяжелобольные из них не едят ничего, и у них нет

выбора. По неизвестной пока причине, которая должна быть

физиологической, на определенном этапе отказа от пищи они

теряют способность остановиться и перестать голодать, то есть

у них не остается выбора—есть или не есть. При этом они, хоть

и не желают признавать это, испытывают голод. Я испытывала

его каждый осознаваемый момент бодрствования, я чувство-

вала его даже во сне.

Мы, женщины, должны предъявить обществу судебный иск

в связи с ущербом, наносимым нам общественным строем, кото-

рый считает наше уничтожение не заслуживающим внимания,

потому что мы сами для него не важны. Анорексия должна вос-

приниматься так, как евреи воспринимают лагеря смерти, а го-

мосексуалисты — СПИД, то есть как позорное явление, в кото-

ром виноваты не мы, а бесчеловечный общественный порядок.

Анорексия—это лагерь для военнопленных, и одна пятая об-

разованных молодых американок являются его узницами. Сью-

зен Орбах сравнивала анорексию с голодовками протеста поли-

тических заключенных, в особенности суфражисток. Но время

метафор прошло. Быть больной анорексией или булимией—это

значит действительно быть политической заключенной.

Третья волна: застывшие на месте

Большинство молодых женщин настолько безразличны к иде-

ям феминизма, что становится ясно: при помощи анорексии

и булимии миф о красоте одерживает-таки победу. Где сейчас

женщины-активистки нового поколения, свежая кровь, способ-

ная вдохнуть жизнь и энергию в движение феминизма? Почему

они молчат? В университетах чуть ли не пятая часть студенток

Голод

молчат, потому что находятся на грани голодной смерти. Голо-

дающие люди не блещут энтузиазмом. Примерно 50% поглоще-

ны позорной зависимостью от выворачивания своих желудков

в отхожих местах, и это занимает все их время. Те молодые жен-

щины, которые могли бы стать наследницами завоеваний вто-

рой волны феминистского движения, не поднимают его знамя

борьбы, вероятно, по той простой причине, что многие из них

слишком больны, чтобы справиться с чем бы то ни было, кроме

удовлетворения своих каждодневных и сиюминутных потреб-

ностей. Что же касается сознания, то эпидемия нарушений пи-

щевого поведения может так повлиять на нынешнее поколение

женщин, что идеи феминизма покажутся им неубедительными

на внутреннем, интуитивном уровне: очевидно, что не стоит

бороться за то, чтобы быть женщиной, ведь именно это делает

тебя голодной, слабой и больной.

Но воздействие мифа о красоте этим не ограничивается.

Долгих 20 лет молодые женщины поколение за поколением

видели перед глазами карикатурное изображение «уродливой