В) Психопатологические наблюдения

1. В нашем распоряжении есть только случайные, не систематизированные описания мимики душевнобольных и происходящих из нее устойчивых (физиогномических) форм экспрессии. Приведем лишь несколько наудачу выбранных примеров.

Страсть к движению v страдающих мания-ми больных, которые совершают бесцельные движения только ради них самих, из «удовольствия» и в силу потребности дать выход выплескивающему через край возбуждению; непреодолимая тяга к движению) охваченных тревогой больных, которые постоянно ищут покоя и умиротворения, постоянно стремятся от чего-то избавиться, бегают из угла в угол, бьются о стены, монотонно повторяют одни и те же жесты.

Несокрушимо радостное выражение лица маниакальных больных-, неестественная. глупая, преувеличенная веселость гебефреников: выражение болезненного уныния (слегка обозначенные признаки в уголках рта и в глазах) у циклотимиков: глубоко удрученное, пассивно-покорное выражение тяжелой депрессии. неотделимое от хронической меланхолии-, холодное, внешне пустое выражение при бессловесной меланхолии (даже когда больные могут говорить о своих горестях, их рассказы не оставляют впечатления достоверных); искаженные черты и выражение возбужденного отчаяния, свойственные состоянию смертельной тревоги и ужаса при melancholia agitata.

Сонное, отсутствующее выражение лица некоторых больных с помраченным сознанием, словно погруженных в какие-то воображаемые роскошные переживания: пустое выражение при многих истерических сумеречных состояниях, легко переходящее в выражение страха, или беспокойства, или деланного изумления.

Пустое, лишенное выражения лицо многих слабоумных, «людей-автоматов» с раз и навсегда окаменевшим лицом (иногда смеющимся, упрямым, тупым, взволнованным); надменный, полный сурового достоинства, стоического спокойствия и презрения ко всему окружающему вид параноиков-, острый, проницательный взгляд страдающей паранойей женщины, подозрительное, недоверчивое, изучающее, упрямое выражение ее лица; внезапный взгляд некоторых ступорозных кататоников.

Изменчивое, кроткое, мечтательное выражение лица и «плавающие» глаза больных истерией, их кокетливые, полубессознательно заинтересованные, преувеличенно выразительные взгляды.

Непостоянные черты и беспокойные глаза неврастеников, страдальческое, растерянное выражение лица больных на ранних стадиях гебефрении, за которым обнаруживается удивительно убогое психическое содержание.

Лишенные признаков мысли лица не поддающихся обучению подростков, грубое, животное выражение, свойственное случаям настоящего moral insanity. «Грустные глаза животных в клетке», отмеченные Гейером у инфантильных, остановившихся в развитии пациентов.

Гомбургер (Homburger) описал ряд форм «экспрессивной моторики». Гейер описывает состояние некоторых психопатов следующим образом: «Это во всех отношениях скованные, непроницаемые люди; все их движения тщательнейшим образом взвешены, в них нет никакой мягкости, пластичности, гибкости, легкости; во всем их поведении есть нечто деревянное».

Помимо наблюдений за поведением и движениями как психически значимыми экспрессивными проявлениями, определенное внимание обращалось и на то, каким образом сама экспрессия, в свою очередь, воздействует на душу. Внешняя позиция и осанка сопровождаются соответствующей внутренней «осанкой», внутренним настроем. Отсюда проистекает возможность воздействовать на психическое состояние с помощью гимнастических упражнений и физической культуры. Особый случай — положение тела во время сна». «У каждого человека есть свой „церемониал сна»; человек любит обеспечивать себе определенные условия, без которых он не может заснуть» (Фрейд).

2. Особый интерес представляют смех и плач. При бульбарном параличе смех пополам с плачем возникает как чисто соматический навязчивый феномен, без всякой психической мотивации. Часто приходится наблюдать смеющихся шизофреников, никогда не плачущих меланхоликов, громко и безутешно рыдающих депрессивных больных.

3. Зевание — это сложное, комплексное непроизвольное движение, которое, судя по всему, родственно потягиванию. Оно спонтанно возникает при пробуждении, в состоянии усталости или утомленности. Вообще говоря, оно кажется чисто соматическим событием, но при некоторых условиях может выступать и в качестве экспрессивного движения. Мысленно можно представить себе целый спектр подобного рода рефлексов. вплоть до чихания, которое никогда не становится экспрессивным движением. Ландауэр умозрительно объявляет потягивание сугубо физиологическим явлением.

4. Особое внимание обращалось на ритмические движения и двигательные стереотипии душевнобольных. Ритмические движения идиотов и слабоумных кататоников сравнивались с кружением пойманных в ловушку животных. Но настоящий анализ до сих пор так и не осуществлен. Клезил определил стереотипии как «двигательные, речевые и мыслительные проявления, долгое время повторяющиеся в неизменной форме и изолированные от совокупности действий личности в целом; иначе говоря, они автоматичны, не выражают душевного настроения и не соответствуют никаким объективным целям». Стереотипии различны как по своему происхождению, так и по смыслу: они могут быть либо остатками некогда осмысленных движений, либо проистекать из мира бредовых представлений; они могут иметь «церемониальный» характер, быть защитными движениями против соматических галлюцинаций и т. п.

Со времен Клагеса понятие ритма в определенном узком смысле противопоставляется «такту». Ритм — это живая, бесконечно подвижная экспрессивность, тогда как такт — механическая, произвольная повторяемость. В своих исследованиях больных шизофренией, маниакально-депрессивным психозом и болезнью Паркинсона Лангелюддеке» придерживался точки зрения Клагеса.

Почерк

Почерк особенно удобен для исследования экспрессивных движении, поскольку он представляет собой фиксацию движения и, следовательно, сравнительно хорошо поддается объективному анализу. Симуляция обычно не играет существенной роли. У большинства людей мимика включает в себя известный элемент театральности. Существует, множество разнообразных движений — начиная от жестов смущения таких, как почесывание головы, подергивание пуговиц и т. п., которые, некоторым разновидностям смеха, призваны что-то скрыть) и кончая повседневными мимическими движениями, благодаря длительному Упражнению и привычке ставшими частью естества, — все значение которых сводится к тому, что они окружают человека стеной условно-экспрессивных проявлений, маскирующих его действительное «Я».

В гораздо меньшей мере это относится к почерку. Исследование последнего имеет тот недостаток, что для получения сколько-нибудь значимых результатов требуется устоявшийся, более или менее оформившийся почерк. Чтобы не слишком отклоняться от нашей основной темы, мы не входим в детальное обсуждение графологического понимания характера, темперамента и настроения, равно как и регулярных изменений имеющих место под воздействием различных аффектов, процессов, связанных с развитием личности, аномальных психических состояний и различных экспериментальных условий.

Подобно любым доступным пониманию явлениям, почерк может быть понят только как некая целостность; каждая отдельная особенность почерка вступает в настолько сложные связи и выказывает настолько многообразные возможности, что лишь максимально тщательный и подробный анализ способен дать нам хоть сколько-нибудь отчетливую картину. Исследование Клагеса показывает, как даже простое давление пера на бумагу при письме способно привести нас к психологии личности в целом — конечно, при условии, что мы рассматриваем прилагаемое усилие как род экспрессивного движения. Прежний метод интерпретации некоторых специфических «знаков», наблюдаемых в почерке, ныне полностью отвергнут.

Письмо душевнобольных исследовалось главным образом со стороны неврологических расстройств и с точки зрения содержания; однако оно едва ли привлекало внимание исследователей в качестве одной из форм психической экспрессии. Письмо больных прогрессивным параличом было описано достаточно давно; для него характерны пропуски и удвоения букв, смысловые ошибки, тремор и атактические явления при движении пера по бумаге. Некоторые шизофренические процессы удивительным образом отражаются в письме в форме повторения слова или буквы в тексте, который в остальных отношениях вполне связен, а также в форме фантастических украшений и орнаментов стереотипно-маньеристического свойства. Во многих случаях органического слабоумия письмо в конце концов вырождается в совершенно бесформенные каракули. Такое расстройство, как аграфия, аналогично афазии: здоровые во всех прочих отношениях пациенты больше не могут читать или записывать слова, или не могут ни того, ни другого. Больные аграфией пишут бессмысленные буквы и слоги, подобно тому как больные с сенсорной афазией говорят парафазически. При маниакальных и депрессивных состояниях письмо выказывает типичные изменения, касающиеся размера букв, давления и формы (Г. Майер [G. Meyer]: Ломер [Lomer]).

Раздел 2 Личностный мир индивида (психология личностного мира — Weltpsychologie)

Экспрессивные явления мы противопоставляем всем тем объективным психическим феноменам, смысл которых вкладывается в них индивидом, обусловливается его осознанными намерениями, реализуется им самим. Прежде чем понять самое душу, мы должны понять этот смысл. Так в доступных нашим ощущениям данных, относящихся к устной и письменной речи и поведению, мы постигаем объективный смысл, рациональное содержание, осознанную цель и эстетический аспект. Для того чтобы человек мог что-либо увидеть, необходимо наличие таких предпосылок, как способность к чувственному восприятию движения и формы и определенная достоверность впечатления; аналогично, для постижения объективных порождений психической жизни также необходим некоторый набор исходных предпосылок, а именно — широкое понимание духовного мира человека и достаточно богатый опыт. Прийти к широкому пониманию — это значит сделать первый шаг: уже после этого мы приобретаем способность к непосредственному постижению смысла как выражения данной и именно данной, отдельно взятой души. Здесь мы сталкиваемся с теми же проблемами, что и при исследовании психологии экспрессивных проявлений.

Объективированные смыслы, о которых здесь идет речь, мы подразделяем на две категории: действия в окружающем мире и порождения чисто духовного творчества. Чтобы прийти к ясным понятиям, мы прежде всего должны дать методически последовательное описание действий и творчества — по аналогии с тем, как мы описывали почерк, движения и физиогномические показатели. Чем более фундаментально содержание, с которым нам предстоит иметь дело, тем важнее для нас отвлечься от реалий повседневности и здравого смысла и обратиться к поиску подходящего понятийного аппарата и методологии (например, из области лингвистики, эстетики, гуманитарных наук и т. п.). Впрочем, вплоть до настоящего времени психопатология ограничивалась лишь самыми простыми объективными проявлениями.

Все эти объективные смыслы могут быть поняты, в частности, в аспекте непроизвольных психических проявлений; именно данный аспект сообщает им определенную «тональность», «мелодию», стиль, атмосферу. Поскольку это так, любые явления подпадают под определение репрессивных и выразительных) и, соответственно, в самом широком смысле обладают собственной выразительной «физиогномией». Сам Гете проявлял интерес к физиогномическим штудиям Лафатера (Lavater). Он расширил рамки физиогномики до такой степени, что включил в нее любые проявления человеческого:

Физиогномика «выводит внутреннее из внешнего, но что есть „внешнее» в применении к человеку? Это явно не его голая форма, не те непреднамеренные движения, которые служат знаками действующих внутри него сил и их взаимовлияний! Существует столь великое множество вещей, под воздействием которых человек меняется и которые окутывают его своеобразной пеленой: это его положение в обществе, его привычки, его имущественное положение, его одежда! Судя по всему, очень сложно, если не сказать невозможно, проникнуть сквозь все эти многочисленные слои в глубину его существа или даже обнаружить среди всех этих неизвестных и чуждых нам величин хоть какой-то устойчивый опорный пункт. Но не будем отчаиваться! Человек не просто подвергается воздействию того, что его окружает; он и сам воздействует на все это и, значит, на самого себя. Изменяясь сам, он изменяет окружающее. Одежда и утварь человека помогают нам сделать вывод о том, каков его характер. С одной стороны, человека формирует природа; с другой же стороны, человек естественным образом преобразует сам себя. Помещенный в обширную Вселенную, он строит в ее пределах собственный мирок; он устанавливает свои ограды и стены и обустраивает все по собственному образу и подобию. Его общественное положение и внешние обстоятельства могут во многом определять характер и облик его среды; но важнее всего то, как именно он позволяет собой управлять. Он, подобно иным своим собратьям, может отнестись к обустройству своего мирка безразлично, посчитав, что ему достаточно того, что есть. Безразличие может перейти в пренебрежение. Но он может также выказать активность и энергию, он может продвинуться на высшие уровни или (что менее обычно) отступить. Я надеюсь, что мне не поставят в вину эту мою попытку расширить область физиогномического исследования».

Этот органический, всеохватывающий взгляд на человека и его поведение в собственном личностном мире обеспечивает необходимую основу для любого частного анализа. Чтобы такой анализ был результативным, необходимо прежде всего дифференцировать наши понятия. Рассматривая данные по отдельности, мы различаем: поведение в форме устойчивых повадок, жестов и движений, посредством которых человек «подает» себя окружающим и себе же самому; способ формирования человеком своей среды, одежды, жилища и других компонентов; образ жизни в целом — образ действий человека и избираемые им пути, характеристики его поведения и сформированной им окружающей среды как целостных феноменов, постоянные, повторяющиеся изо дня в день формы поведения человека; преднамеренные действия, присущие данному и только данному индивиду волевые акты, направленные на достижение определенных целей и осуществляемые с полным сознанием всех возможных последствий.

Совокупность этих данных обеспечивает нам по меньшей мере некоторое представление о личностном мире больного, о том, что именно переживается им как его собственная реальность. Мы можем непосредственно уловить происшедшую с ним трансформацию, которая воздействует на облик его мира и на образ его жизни в этом мире; иначе говоря, мы можем уловить новый образ его мира как некую целостность — ту самую неповторимую целостность, которая сообщает ясность и смысл наблюдаемым разрозненным явлениям.