Глава 8. Линия Джона Галта 3 страница

Она увидела Эдди, подошла и пожала ему руку. Ее улыбка заменяла все слова, которые им не нужно было говорить друг другу.

– Эдди, сегодня «Таггарт трансконтинентал» – это ты.

– Да, – тихо и торжественно ответил он.

К Дэгни со всех сторон лезли репортеры, и они оттеснили ее от него. Ему тоже задавали вопросы: «Мистер Виллерс, какой позиции придерживается „Таггарт трансконтинентал“ по отношению к линии Джона Галта?»; «Так значит, „Таггарт трансконтинентал“ выступает лишь в качестве незаинтересованного наблюдателя?». Эдди как мог отвечал на вопросы. Он смотрел на лучи солнца, игравшие на серебристой поверхности локомотива, но видел опушку леса и двенадцатилетнюю девочку, которая говорила ему, что когда-нибудь он будет помогать ей управлять железной дорогой.

Он издали наблюдал, как поездная бригада выстраивается в шеренгу перед локомотивом, чтобы предстать перед вспышками фотокамер. Дэгни и Реардэн улыбались так, словно позировали для фотографии в память о летнем отпуске. Пэт Логган, невысокий, жилистый, с седеющими волосами и презрительно непроницаемым лицом, позировал с безразличным видом человека, которого все это слегка забавляет. Помощник машиниста Рэй Макким, молодой мускулистый великан, широко улыбался с некоторым смущением и превосходством одновременно. Остальные члены бригады держались так, будто вот-вот подмигнут в объектив.

– Ребята, пожалуйста, не могли бы вы скорчить обреченные физиономии? Я знаю, что именно этого жаждет мой редактор, – смеясь, бросил один из фотографов.

Затем Дэгни и Реардэн отвечали на вопросы журналистов. Теперь в их ответах не было ни насмешки, ни горечи. Они делали это с удовольствием, говорили так, словно вопросы задавались честно, по совести, и постепенно, никто не заметил, в какой именно момент, все стало действительно так.

– Как вы думаете, что произойдет во время этого пробега? Вы верите, что доберетесь? – спросил репортер одного из тормозных кондукторов.

– Да, верю. Мы доедем. И ты, братишка, тоже в это веришь.

– Мистер Логган, у вас есть дети? Вы застраховали свою жизнь? Я думаю про этот мост…

– Не подходите к мосту, пока я по нему не проеду, – презрительно ответил Логган.

– Мистер Реардэн, откуда вы знаете, что ваши рельсы выдержат?

– Человек, который изобрел печатный станок, – откуда он все знал? – ответил Реардэн.

– Мисс Таггарт, скажите, что удержит состав весом в семь тысяч тонн на мосту, который весит на четыре тысячи тонн меньше?

– Мое суждение, – ответила Дэгни.

Журналисты, презиравшие свою профессию, не понимали, почему сегодня они работают с удовольствием. Один из них, молодой, но уже несколько лет широко известный репортер с циничным выражением лица, которое можно увидеть у людей вдвое старше, вдруг сказал:

– Я знаю, чего я хотел бы – освещать настоящие новости.

Стрелки часов на станционном павильоне показывали три сорок пять. Бригада двинулась к служебному вагону, находившемуся в конце состава. Шум толпы постепенно стихал.

Диспетчер получил подтверждения от всех дежурных по линии длиной в триста миль, которая, извиваясь среди гор, вела к нефтяным вышкам Вайета. Он вышел из станционного павильона и, глядя на Дэгни, подал знак, что путь свободен. Стоя у локомотива, Дэгни ответила ему тем же жестом, дав знать, что приняла и поняла сигнал.

За локомотивом тянулась длинная, состоящая из прямоугольных звеньев, похожая на спинной хребет цепочка товарных вагонов. Далеко в конце состава проводник дал отмашку. Дэгни махнула рукой в ответ.

Реардэн, Логган и Макким молча стояли у локомотива по стойке смирно, предоставляя ей право первой подняться в кабину. Когда Дэгни начала взбираться по лестнице, кто-то из репортеров вдруг вспомнил, что забыл задать ей один вопрос.

– Мисс Таггарт, а кто такой Джон Галт? – крикнул он ей вдогонку.

Дэгни обернулась, ухватившись одной рукой за металлический поручень, и на мгновение зависла над толпой.

– Джон Галт – это мы, – ответила она.

За ней в кабину взобрался Логган, затем Макким. Реардэн влез последним, решительно захлопнув за собой дверцу, – словно запечатав.

На сигнальном мостике горел зеленый свет. Между путями, низко над землей горели зеленые огоньки, уходившие вдаль, к тому месту, где дорога делала поворот и на фоне похожей на зеленые огоньки листвы маячил зеленый глаз семафора.

Два человека стояли перед локомотивом, натянув белую шелковую ленту. Это были управляющий отделением «Таггарт трансконтинентал» в Колорадо и главный инженер Бена Нили, оставшийся на строительстве после того, как Нили отказался продолжать работы. Эдди должен был перерезать ленту, открыв таким образом линию Джона Галта.

Фотографы долго выбирали место для Эдди, старательно устанавливая его с ножницами в руках спиной к локомотиву. Они объяснили Эдди, что он должен будет повторить церемонию открытия два или три раза, чтобы предоставить им возможность выбрать лучший кадр; у них были заготовлены новые ленточки. Эдди согласился было, но в последний момент передумал.

– Нет, – сказал он. – Никакой липы.

Спокойным и властным тоном вице-президента компании он приказал фотографам:

– Отойдите подальше. Сделаете снимок, когда я перережу ленту, и быстро освободите путь.

Фотографы повиновались, поспешно отбежав подальше от локомотива. На часах было без одной минуты четыре. Эдди повернулся спиной к объективам и встал между рельсами лицом к локомотиву, готовый перерезать ленту. Он снял шляпу и отбросил ее в сторону. Он смотрел вверх, на локомотив. Легкий ветерок теребил его светлые волосы. Локомотив походил на огромный серебряный щит, на котором красовался герб Нэта Таггарта.

Ровно в четыре часа Эдди поднял руку и крикнул:

– Давай, Пэт! Вперед!

Когда поезд тронулся, Эдди перерезал ленту и отскочил в сторону. Он увидел в окне кабины Дэгни, которая махнула рукой в ответ на его сигнал. Локомотив отъехал, а Эдди остался, глядя на запруженную людьми платформу, которая то появлялась, то исчезала в просветах между проходившими мимо вагонами.

***

Зеленовато-голубые рельсы бежали навстречу, как две струи, вытекавшие из одной точки где-то за горизонтом. Шпалы сливались в сплошной ровный поток, уходивший под колеса поезда. Низко над землей, обтекая бока локомотива, неслась мощная дрожащая лавина воздуха. Деревья и телеграфные столбы неожиданно возникали в поле зрения и тут же исчезали. За окошком локомотива неторопливо проплывали зеленые просторы равнин. У самого горизонта длинная гряда гор, казалось, следовала за поездом.

Дэгни не ощущала стука колес под ногами. Движение напоминало плавный полет, локомотив словно висел над рельсами, плывя в струе воздуха. Она не чувствовала скорости. Ей казалось странным, что зеленые огни семафора каждые несколько секунд мелькают за окном. Она знала, что семафоры стоят на расстоянии двух миль друг от друга. Стрелка спидометра стояла на отметке «сто».

Дэгни сидела на месте помощника машиниста и время от времени поглядывала на Логгана. Он сидел, чуть подавшись вперед, легко и свободно, словно случайно положив одну руку на дроссель; но его глаза пристально всматривались в простиравшееся впереди железнодорожное полотно. В нем чувствовались непринужденность и раскованность высококлассного машиниста, уверенность в себе, казавшаяся обыденной, но эта внешняя легкость давалась ценой громадной, безжалостной, всепоглощающей сосредоточенности. На скамейке за ними сидел Рэй Макким. Посреди кабины, широко расставив ноги и сунув руки в карманы, стоял Реардэн. Он смотрел вперед, на дорогу. Все остальное не представляло для него сейчас ни малейшего интереса.

Право собственности, подумала Дэгни, оглянувшись на него, разве нет людей, не имеющих ни малейшего представления о его природе и сомневающихся в его реальности? Нет, оно дается не документами, печатями и концессиями. Вот оно, это право, думала она, в его глазах.

Звук, заполнявший кабину, казалось, был частью пересекаемого ими пространства. В нем слышался низкий гул моторов, резкий перестук множества механизмов, звучавших каждый на свой лад, и высокий тонкий звон дребезжащего от скорости стекла.

Поезд несся вперед. За окном мелькали цистерны с водой, деревья, хижины, силосные башни. Путь напоминал траекторию движения дворников по лобовому стеклу автомобиля: он то поднимался вверх, описывая дугу, то летел вниз. Линии телеграфных проводов, как будто состязаясь в скорости с поездом, мерно поднимались и опускались от столба к столбу – вычерченная в небе кардиограмма ровного сердцебиения.

Дэгни смотрела вдаль, туда, где рельсы таяли, превращаясь в расплывчатую дымку, из которой в любой момент могло появиться нечто смертельно опасное. Она задавалась вопросом, почему сейчас чувствует себя в большей безопасности, чем тогда, когда ехала в вагоне за локомотивом, почему ей спокойнее здесь, когда, возникни вдруг любое препятствие, она первая, сметая все с пути, врежется грудью в лобовое стекло. Дэгни улыбнулась, поняв, что знает ответ на этот вопрос. Она чувствовала себя в безопасности, потому что была первой и осознавала свой путь к поставленной цели, а не руководствовалась слепым чувством, когда человека тянет в неизвестность неведомая сила. Это было величайшее ощущение жизни: не верить, а знать.

Из окон кабины просторы полей казались шире: земля выглядела открытой навстречу движению, как она была открыта взору. И не было ничего далекого и недосягаемого. Едва впереди блеснула водная гладь, как они уже оказались радом, а еще через мгновение озеро скрылось из виду.

Словно сократился промежуток между взглядом и прикосновением, между желанием и его исполнением, между – эти слова отчетливо прозвучали в ее сознании после недоуменной паузы – душой и телом. Сначала видение – затем его материальное воплощение. Сначала мысль – затем целенаправленное движение по единственному пути к избранной цели. Может ли одно иметь хоть какой-то смысл без другого? Разве это не порок – желать чего-то и бездействовать или действовать, не имея цели? Какое зло витает в мире, силясь разорвать две половинки, составляющие единое целое, и настроить их друг против друга?

Дэгни тряхнула головой. Ей не хотелось размышлять, почему оставшийся позади мир был таким, каков он есть. Ей было все равно. Она летела от него прочь со скоростью сто миль в час. Она наклонилась к открытому окну и почувствовала, как стремительный поток ветра развевает упавшие на лоб волосы. Дэгни запрокинула голову, не чувствуя ничего, кроме удовольствия от теребившего ее волосы ветра.

И все же ее разум бодрствовал. Обрывки мыслей проносились у нее в голове, как телеграфные столбы, мелькавшие у обочины. Физическое наслаждение? – думала Дэгни. Стальной поезд, бегущий по рельсам из металла Реардэна, приводимый в движение энергией сгорающей нефти и динамомашины… физическое ощущение движения сквозь пространство… не это ли причина и смысл того, что я сейчас чувствую?.. Низменное, животное удовольствие, так, кажется, называют это чувство. Пусть рельсы вдруг треснут и разлетятся под нами на кусочки – этого, конечно, не произойдет, – мне все равно, ведь я испытала его, это порочное, низменное, животное наслаждение. Закрыв глаза, Дэгни улыбалась. Поток ветра теребил ее волосы.

Она открыла глаза и увидела, что Реардэн смотрит на нее так же, как недавно смотрел на рельсы. Она почувствовала, что от слабого дуновения ветерка ее сила воли словно улетучилась и она не в силах шелохнуться. Она смотрела ему в глаза, откинувшись в кресле, потоки ветра прижимали к груди тонкую ткань блузки.

Реардэн отвернулся, и Дэгни вновь поглотило зрелище раскрывавшегося перед ними пространства.

Ей не хотелось думать, но мысли продолжали звучать в ее сознании, как гул двигателей. Дэгни обвела взглядом кабину. Потолок из тонких стальных листов, скрепленных заклепками, – кто его создал? Грубая сила мышц? Благодаря кому три циферблата и три рычага управляют огромной мощью шестнадцати двигателей, гудевших у них за спиной, и благодаря кому Пэт Логган может легко, одной рукой управлять ими? Кто сделал возможным все это?

Все эти вещи и способности, благодаря которым они появились, – это люди считают злом? Это они называют постыдным преклонением перед материальным миром? Является ли это полным подчинением человеческого духа его плоти?

Дэгни тряхнула головой, словно хотела выбросить эту мысль в окно, чтобы она разбилась под колесами поезда. Она посмотрела на озарявшее летние поля солнце. Нет, об этом не нужно думать, потому что эти проблемы лишь частности известной ей истины. Пусть они пролетают мимо, как телеграфные столбы. Та истина, которую она знала, представлялась ей летящей над головой беспрерывной линией проводов, и она могла сказать о ней словами, которые относились и к ее чувству, и к этому путешествию, и ко всему человечеству: «Это так просто и так правильно».

Дэгни выглянула в окно. Она уже некоторое время замечала стоявших у дороги людей. Но земля проносилась мимо так стремительно, что было не понять, что они там делают, пока фрагменты увиденного не слились, словно кадры кинопленки, в единое целое, и тогда она все поняла. С тех пор как завершилось строительство, линию охраняли, но Дэгни не нанимала этих людей, выстроившихся цепочкой вдоль полотна. У каждого помильного столба стоял человек. Некоторые из охранников были школьниками, другие были так стары, что на фоне неба отчетливо выступали их согбенные силуэты. Все вооружились тем, что смогли найти, – от дорогих карабинов до допотопных берданок. У всех на головах красовались железнодорожные фуражки. Это были сыновья работников «Таггарт трансконтинентал» и старые железнодорожники, которые ушли на пенсию, проработав всю жизнь на дорогах компании. Их никто не звал, они сами пришли охранять этот поезд. Когда он проезжал мимо, каждый из них по-военному отдавал честь, стоя по стойке смирно с ружьем на плече.

Когда до Дэгни дошел смысл происходящего, она рассмеялась, рассмеялась резко и внезапно – как заходятся в безутешном плаче. Она смеялась, дрожа всем телом, как ребенок; ее смех звучал как всхлипывания роженицы. Пэт Логган с едва уловимой усмешкой кивнул ей; он давно заметил этот почетный караул. Дэгни подскочила к открытому окну и торжествующе помахала рукой стоявшим вдоль дороги людям.

Вдалеке, на склоне холма, она увидела толпу размахивавших руками людей. Внизу, на равнине, рассыпались невзрачные серые деревенские домики, словно их когда-то поставили здесь, а потом забыли. Крыши покосились, годы смыли краску со стен. Наверное, здесь жили поколения людей, для которых единственным событием, отмечавшим течение дней, было движение солнца с востока на запад. Сегодня эти люди взобрались на вершину холма, чтобы посмотреть, как сереброголовая комета, словно зов горна, разрывающий вековое молчание, рассекает просторы их равнин.

Дома стали попадаться чаще, теперь они придвинулись ближе к железнодорожному полотну. Дэгни видела людей на крышах, в окнах, на крылечках. Она видела толпы, перегородившие дороги у переездов. Дороги мелькали перед ее глазами, как лопасти вентилятора, она не могла различить силуэты людей, а видела лишь руки, приветствовавшие поезд и колышащиеся словно ветви деревьев на ветру. Люди стояли у "переездов, над их головами мигали красные огни семафоров и возвышались знаки «Внимание, переезд!», «Осторожно».

Станция, которую они миновали, проехав город со скоростью сто миль в час, представляла собой колышущуюся массу людей, заполнивших все пространство от платформы до крыши вокзального павильона. Дэгни видела машущие руки, подброшенные в воздух шляпы, заметила, как что-то рассыпалось, ударившись в лобовое стекло, – из толпы бросили навстречу поезду букет цветов.

Они неслись вперед, минуя города и станции, поезд не останавливался, но его ожидали толпы людей, пришедших лишь для того, чтобы увидеть их, поприветствовать и обрести надежду. Под покрытыми копотью и сажей карнизами старого станционного здания Дэгни увидела гирлянды цветов, а на покалеченных временем стенах красовались бело-красно-голубые флаги. Это напоминало картинки, которые она рассматривала в учебниках истории, с завистью думая о тех временах, когда люди собирались, чтобы поприветствовать пробег первого поезда. Это напоминало эпоху, когда Нэт Таггарт продвигался через континент; там, где он останавливался, собирались люди, мечтавшие стать свидетелями величайшего свершения. Она думала, что это время давно миновало, что поколения людей прожили жизнь, видя лишь трещины, расползающиеся на возведенных Нэтом Таггартом стенах. Но люди пришли, как приходили в его время, влекомые все тем же желанием увидеть нечто достойное восхищения.

Дэгни оглянулась на Реардэна. Он стоял, прислонившись к переборке, безразличный к толпам людей и их восторгу. Он сосредоточенно, с глубочайшей профессиональной заинтересованностью наблюдал за дорогой и движением поезда, всем своим видом давая понять, что для него не имеет значения мысль: «Им это нравится»; все его сознание заполняло одно-единственное слово: «Получилось».

Высокий, в однотонной серой рубашке и легких брюках, он выглядел раскрепощенным и готовым к действию. Легкие брюки подчеркивали его длинные ноги и непринужденную, уверенную позу – в нем не ощущалось и тени напряжения. Реардэн расстегнул пуговицы на рубашке, и Дэгни видела упругую кожу его груди и сильные, жилистые руки.

Она отвернулась, внезапно осознав, что слишком часто оглядывается на него. Но сегодняшний день не был связан ни с прошлым, ни с будущим, она осознавала лишь сиюминутную глубину чувства, ощущала, что заключена в едином пространстве с ним, что его присутствие подчеркивает значение этого дня, как его рельсы подчеркивали стремительный полет поезда.

Она еще раз оглянулась. Реардэн смотрел на нее. Он не отвернулся, а холодно, подчеркнуто выдержал ее взгляд. Дэгни с вызовом улыбнулась, не осознавая до конца смысл своей улыбки, зная лишь, что это самый болезненный удар, какой она могла нанести по его непроницаемому лицу. Ей вдруг захотелось увидеть, как он задрожит, услышать вырвавшийся у него крик. Дэгни медленно отвернулась, чувствуя безрассудную радость и удивляясь, почему ей вдруг стало тяжело дышать.

Она сидела, откинувшись на спинку кресла, и смотрела вперед, зная, что он так же остро осознает ее присутствие, как она – его. Это вызывало приятное ощущение какой-то особой неловкости и смущения. Когда она забрасывала ногу на ногу, наклонялась к окну или откидывала назад спадавшую на лоб прядь волос, каждое ее движение было проникнуто чувством, выражавшимся словами, в которых она себе не признавалась: «Видит ли он?»

Города остались далеко позади. Сейчас дорога поднималась вверх, проходя по все более неприветливой местности, которая нехотя пропускала поезд в свои владения. Рельсы то и дело исчезали за поворотом, а холмы подступали все ближе и ближе, словно равнины собирались в складки. Каменные уступы Колорадских гор приближались к краю полотна, а далекие просторы неба переходили в голубоватые гребни горных вершин.

Далеко впереди Дэгни увидела легкий дымок над заводскими трубами, затем паутину электростанции и одиноко стоящую стальную конструкцию. Они подъезжали к Денверу.

Она взглянула на Пэта Логгана. Машинист сидел, наклонившись вперед; Дэгни заметила, что его пальцы слегка напряглись, а взгляд стал еще сосредоточеннее. Он, как и она, прекрасно понимал, насколько опасно проезжать город на такой огромной скорости.

Пролетели одна за другой несколько минут, но они показались им одним мигом. Сначала они увидели проносящиеся за окном одинокие силуэты заводов и фабрик, затем их очертания слились в расплывчатые полоски улиц, и наконец впереди раскинулась дельта рельсов – словно жерло дымохода, засасывавшего поезд в глубину станции, где единственной защитой были лишь разбросанные над землей маленькие зеленые огоньки. С высоты кабины они видели, как мимо сплошной лентой промелькнули крыши стоящих на запасных путях товарных вагонов. Темный зев вагонного депо несся им навстречу. Поезд мчался в вихре звуков: стука колес, восторженных криков приветствующей толпы, которая, как жидкость, бурлила в темноте среди стальных колонн. Они стремительно неслись к арке, за которой на фоне открытого неба горели зеленые огни семафора. Эти огни словно одну за другой открывали перед ними двери в пространство. Затем, исчезая позади, замелькали забитые транспортом улицы, люди в открытых окнах домов; слышался вой сирен, сверху опустилось облако бумажных снежинок-конфетти, сброшенных с крыши небоскреба, откуда кто-то наблюдал, как серебристая пуля летит сквозь пристально следящий за ее полетом город.

Они вновь очутились на скалистом склоне, и перед ними с потрясающей внезапностью возникли горы, словно город швырнул поезд прямо на гранитную стену и лишь в самый последний момент его успела подхватить спасительная тонкая полоска рельсов. Поезд жался к краю отвесной скалы; исчезая из виду, внизу дрожала земля, гигантские ярусы искореженных валунов вздымались ввысь, закрывая небосклон, а люди в поезде неслись вперед сквозь голубоватую пелену сумерек, не видя ни земли, ни неба.

Повороты превратились в витки спирали, закручивавшейся среди скалистых стен, которые угрожающе надвигались со всех сторон, словно хотели раздавить поезд и сбросить вниз. Но рельсы ныряли в гранит, и горы расступались, расправляясь, как два крыла, – одно густо поросло соснами и походило на толстый зеленый ковер, другое состояло из голой красно-коричневой породы.

Дэгни высунулась из окна и посмотрела вниз. Она увидела нависавший над пропастью серебристый бок локомотива. Далеко внизу виднелась тоненькая ниточка ручейка, падавшего с уступа на уступ, а к воде склонялись похожие сверху на папоротник верхушки берез. Она увидела длинный хвост тянувшихся за локомотивом товарных вагонов и раскручивающуюся за составом зеленовато-голубую спираль рельсов.

Внезапно на их пути выросла скалистая стена. В кабине стало темно. Стена была так близко, что казалось, избежать столкновения невозможно. Но Дэгни услышала, как колеса заскрипели на повороте, и кабина вновь наполнилась светом. Они очутились на узком уступе горы, который, обрываясь, уходил в пропасть. Голова локомотива была нацелена прямо в небо. Ничто не могло удержать их, кроме двух зеленовато-голубых полосок металла, протянувшихся по дуге вдоль узкого уступа:

Выдержать ревущее неистовство шестнадцати двигателей, тяжесть семи тысяч тонн груза и удержать состав на крутом вираже, думала Дэгни. С этой казавшейся невыполнимой задачей справились две зеленовато-голубые полоски металла шириной с ее ладонь. Что сделало это возможным? Что вложило в невидимый набор молекул силу, от которой зависела их жизнь и жизни множества людей, ожидавших прибытия этих восьмидесяти вагонов? Дэгни увидела мерцание, освещавшее лицо и руки человека, склонившегося ночью в лаборатории над белой расплавленной массой опытного образца металла.

Она испытала наплыв чувств, которые не в силах была сдерживать, они рвались наружу. Дэгни повернулась и открыла дверь машинного отделения. Ее обдало ревущим потоком звуков, и в следующее мгновение она скрылась в лихорадочно бьющемся сердце локомотива.

На мгновение все ее чувства слились в одно – слух. До ее ушей доносился долгий то нарастающий, то затихающий пронзительный гул. Она стояла, глядя на гигантские генераторы. Ей захотелось увидеть их, потому что торжество, бушевавшее в ее душе, было тесно связано с ними, с ее любовью к ним, со смыслом дела, которому она посвятила жизнь. Дэгни вдруг с необыкновенной ясностью ощутила, что чувствует себя так, словно вот-вот поймет нечто, чего никогда не знала, но обязана узнать. Она громко рассмеялась, но не услышала себя. В беспрерывном грохоте было просто невозможно что-нибудь услышать.

– Линия Джона Галта! – прокричала Дэгни в наплыве чувств.

Дэгни медленно шла через машинное отделение по узкому проходу между двигателями и стенкой локомотива.

Она чувствовала некоторую неловкость, как человек, бесцеремонно вторгшийся туда, куда его не звали, она словно пробралась внутрь живого существа, под его серебристую кожу, и наблюдала за его жизнью, пульсирующей в металлических цилиндрах, катушках, сваренных трубах и неистовом вращении подшипников. Неукротимая сила, яростно бушевавшая в сложных механизмах, сводилась к хрупким стрелкам циферблатов, зеленым и красным огонькам, мигавшим на панелях, и длинным электрическим щитам с надписью «Высокое напряжение».

Почему, глядя на машины, она всегда испытывала радостную уверенность? Во всех этих гигантских формах блистательно отсутствовали две черты, характерные для неодушевленных предметов: беспричинность и бесцельность. Каждая деталь была воплощением ответа на вопросы «почему?» и «зачем?» – подобно этапам жизненного пути того вида разума, который она боготворила. Эти двигатели были воплощенным в стали моральным кодексом.

Они живые, думала Дэгни, потому что являются материальной формой действия живой силы – человеческого разума, который в состоянии постичь их сложность, определить их предназначение, придать им необходимую форму. На мгновение ей показалось, что двигатели прозрачны и она видит их нервную систему. Это была система куда более сложная и важная, чем все ее цепи и проводки: система разумных связей, созданная человеческим разумом, который изобрел каждую ее деталь.

Они живые, эти двигатели, думала Дэгни, но их душа управляет ими опосредованно – она существует в каждом живом человеке, который обладает равными им по величию способностями. Исчезни с лица земли душа, и моторы остановятся, потому что это и есть сила, поддерживающая их в движении; не нефть, которая вновь стала бы грязью первобытных болот, не стальные цилиндры, которые превратились бы в пятна ржавчины на стенах пещер, где дрожат от страха дикари, – сила человеческого разума: сила мысли, выбора и цели.

Дэгни шла обратно в кабину. Ей хотелось засмеяться, упасть на колени или взмахнуть руками, хотелось высвободить все то, что она чувствует, но она знала, что это невозможно выразить.

Она остановилась. В дверях' кабины стоял Реардэн и смотрел на нее так, словно знал, почему она убежала и что она чувствует. Они стояли неподвижно, превратившись в два взгляда, которые встретились в узком проходе машинного отделения. Ее сердце билось в такт двигателям, и она чувствовала себя так, словно биение исходило от Реардэна. Этот гулкий ритм лишил ее воли. Они молча возвратились в кабину, зная, что между ними произошло то, о чем нельзя упоминать.

Скалы впереди походили на расплавленное золото. Внизу, на равнине, удлинялись полоски тени, падавшие с гор. Солнце клонилось к вершинам гор на западе. Поезд мчался вверх – на запад, навстречу солнцу.

Начинало темнеть, когда они увидели вдали на равнине дымовые трубы. Это был один из новых городов Колорадо, которые росли и становились все сильнее, как сияние, исходившее от нефтяных вышек Вайета. Дэгни увидела угловатые очертания современных домов, их плоские крыши и большие окна. Они проезжали слишком далеко от города, и она не могла различить людей. В то мгновение, когда она подумала, что люди не будут наблюдать за поездом с такого большого расстояния, высоко над городом взлетела ракета и рассыпалась на фоне темнеющего неба фонтаном золотистых звездочек. Люди, которых Дэгни не могла видеть, издали следили за тем, как серебристая полоска поезда летит вперед, огибая гору, и посылали свое приветствие – одинокую огненную вспышку в пламенеющем небе, символ торжества или крик о помощи.

За следующим поворотом, во внезапно открывшемся впереди пространстве, низко над землей Дэгни увидела две точки – электрические огни, белый и красный. Это были не самолеты – она видела конусообразные металлические балки, поддерживавшие огоньки; и в то мгновение, когда она поняла, что это нефтяные вышки «Вайет ойл», поезд стремительно метнулся вниз, земля распахнулась, словно горы разбросало по сторонам, и внизу, у подножия нефтяных вышек Вайета, Дэгни увидела мост из металла Реардэна, переброшенный через темную пропасть каньона.

Они летели вниз. Дэгни забыла о крутых поворотах на спуске, ей казалось, что поезд падает с высоты. Она смотрела на мост, который все рос и рос, приближаясь, – небольшой прямоугольный тоннель из металлического кружева и несколько зеленовато-голубых балок, перекрещенных в воздухе, освещенные длинными лучами заходящего солнца, долетавшими сквозь просвет в скалистой гряде гор. У моста толпой стояли люди, но ей не было до них дела. Она слышала нарастающий стук колес и, в унисон, звуки какой-то мелодии. Мелодия звучала все громче и громче, заполняя кабину, но Дэгни знала, что музыка звучит лишь в ее сознании. Это был Пятый концерт Ричарда Хэйли. В честь какого события он написал его? Было ли ему ведомо то чувство, что испытываю я? – думала Дэгни. Поезд мчался все быстрее, ей казалось, что они слетели с гор, как с трамплина, и несутся по воздуху. Это испытание, думала Дэгни, будет нечестным, потому что мы даже не коснемся моста, мы перелетим его. Реардэн стоял рядом с ней, и она видела его лицо. Поезд с шумом влетел в тоннель моста, они услышали резкий звон дребезжащего металла, почувствовали глухую дрожь под ногами и увидели диагональные балки, которые стремительно мелькали за окном, заполняя кабину шумом, похожим на звук, возникающий, когда металлическим прутом проводят по частоколу. Затем все исчезло еще внезапнее, чем появилось. Поезд мчался вверх по холму, впереди вырастали нефтяные вышки «Вайет ойл». Пэт Логган повернулся и с едва уловимой улыбкой посмотрел на Реардэна.

– Вот и все, – сказал Хэнк.

Вывеска на крыше гласила: «Узловая станция Вайет». Дэгни смотрела на нее, чувствуя, что в этом есть что-то странное, пока наконец не поняла, что именно: вывеска не двигалась. Дэгни испытала самое большое потрясение за все время путешествия, осознав, что поезд стоит.