В эпоху распространения производящего хозяйства

Конкретизируя общее понимание развития позднепервобытных, в перспек­тиве выходящих на раннецивилизационный уровень, обществ необходимо оста­новиться на их этнокультурной природе. Ограничиваясь преимущественно об­ширными пространствами Европы, западной половины Азии и Северной Афри­ки как наилучшим образом исследованными и сыгравшими основную роль в истории человечества и наиболее близкими к нам, можно, в самых общих чер­тах, говорить о четырех огромных культурно-хозяйственных со своей этничес­кой спецификой мирах эпохи неолита — энеолита, а именно:

1) Переднеазиатско-Балканская область древних земледельцев и животно­водов субтропичекого пояса и ближайших к нему областей умеренной зоны;

2) Средиземноморско-Приатлантический регион побережий Европы и Се­веро-Западной Африки, население которого, оставившее памятники мегалити­ческих культур и знакомое с основами земледелия и скотоводства, было ориен­тировано на морскую стихию;

3) Восточноевропейско-Евразийский степной и отчасти лесостепной ареал пастушеских племен (идентифицируемой в этноязыковом отношении как пре­имущественно древнеиндоевропейский);216________________________________________Первобытные основания цивилизации

4) зона малопригодных для раннего земледелия и животноводства хвойно-лиственнных и хвойных, таежного типа, лесов, простирающаяся от Балтийско­го моря за Урал до Тихого океана.

Все они имели свою сложную внутреннюю структуру и в этноязыковом отношении были весьма неоднородны, однако в их рамках наблюдаем много общего во всех сферах жизнедеятельности — от системы хозяйства до религи­озно-мифологических представлений. В связи с тем, что определяющие даль­нейшую человеческую историю процессы в то время разворачивались прежде всего в Переднеазиатско-Восточносредиземноморском регионе становления ци-вилизациии, рассмотрим этнокультурные общности в его пределах.

В течение XI—IX тыс. до н. э., как о том уже шла речь, на Ближнем Востоке, в первую очередь в Сирийско-Палестинском районе, а также в Анатолии и предгорьях Загроса, произошли существеннейшие хозяйственные и, шире, со­циокультурные изменения, связанные со становлением производящей эконо­мики. Кризис охотн*ичьей ориентации экономики на рубеже плецстоцена и голоцена, в эпоху таянья ледника и смещения климатических зон, способство­вал повышению роли специализированного собирательства (прежде всего — дикорастущих злаков) и эксплуатации пищевых ресурсов водоемов.

Там, где для специализированного сетьево-челнового рыболовства были бла­гоприятные условия, оно на несколько тысячелетий становится основой хозяй­ственной жизни. В первую очередь, это относится к низовьям и дельтам Нила, Тигра и Евфрата с областью Персидского залива, Сиро-Киликийского побере­жья, отчасти Эгеиды, а также, несколько позднее, таких удобных для рыболов­ства местностей, как районы Железных Ворот на Дунае и Днепровских поро­гов, южные побережья Северного и Балтийского морей, Приаралье с низовья­ми Амударьи и Сырдарьи.

Небольшие рыболовческие общины, которые на Ближнем Востоке были знакомы и с элементами раннеземледельческо-животноводческого хозяйства, расселялись по берегам полноводных рек и морей в поисках богатых рыбой местностей, осваивая тем самым периферийные по отношению к названному центру опережающего развития области — Средиземноморье и Причерномо­рье, бассейн Нила, берега Аравийского моря и др. Однако в центральной зоне этого очага опережающего развития возможности рыболовства при все возра­стающей численности и плотности населения быстро исчерпывались и осно­вой экономики становились земледелие и животноводство. Это, в свою оче­редь, вело к постепенному расселению избыточного населения на соседние, благоприятные для мотыжного земледелия территории, с одной стороны, и началу пастушества в степях и нагорьях Ближнего Востока — с другой.

Поскольку процесс неолитизации Восточносредиземноморско-Передне-азиатского региона происходил, как показал В.А. Шнирельман, параллельно в нескольких автономных, хотя и связанных друг с другом, районах и распрос­транялся из них в нескольких направлениях, и поскольку здесь и во времена палеолита (и много позднее) сосуществовали различные этноязыковые груп­пы афразийской, синокавказской и ностратической праобщностей, среди колонистов-земледельцев, осваивавших его периферийные районы, должны были быть и представители общностей разной языковой принадлежности.

Еще в эпоху финального палеолита и мезолита (для данной области умест­нее использовать термин эпипалеолит) на Ближнем Востоке между дельтойЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________217

Нила и средним течением Евфрата формируется уже упоминавшаяся афразий­ская, или, как ее называли ранее, семито-хамитская, праязыковая общность. В эпоху освоения рыболовства и становления производящего хозяйства ее пред­ставители продвигаются в направлении Верхней Месопотамии, с одной сторо­ны, и Северо-Восточной Африки — с другой.

Потомками этих людей были древние семитские народы и древние египтя­не, пастушеские этносы территории нынешней Сахары, а также, отчасти, Са-хеля, Судана и Эфиопии, говорящие на берберских, чадских, кушитских и омот-ских языках. Не позднее VII тыс. до н. э. они, выходя из высыхавшего Синая, начали хозяйственное освоение кромки поймы Нила в пределах Египта и, пре­одолев эту водно-болотную преграду, уже к VI тыс. до н. э. прочно освоили его западный берег (поселение Меримде в Фаюмском оазисе). Вскоре их пасту­шеские группы распространились по современной Сахаре, представлявшей в ту пору огромный массив переходящих на юге в саванны степей, до оз. Чад, северной излучины р. Нигер и побережья Атлантики.

Эти носители средиземноморского, южноевропеоидного антропологичес­кого типа смешивались с преобладавшим там негроидным населением. В ре­зультате навыки скотоводства и земледелия уже к III тыс. до н. э. утвердились во всей полосе Судана от Абиссинского плато до Атлантического океана, при том что в отдельных ее местах сложились негроидные по своему физическому типу этносы, говорящие на языках афразийского происхождения (чадцы).

Также весьма вероятно проникновение уже в протонеолите и тем более неолите отдельных прасемитских групп в более отдаленные от зоны их станов­ления (Палестина и Сирия) районы, в частности в Аравию, Северную Месопо­тамию и на Кавказ — вплоть до Дагестана, о чем свидетельствует сходство керамического комплекса поселения Чох и верхнемесопотамской посуды типа Умм Дабагии, на что обратил внимание В.А. Шнирельман. Обратим в связи с этим внимание на наличие существенного пласта хозяйственно-культурной се­митской лексики в пракартвельских и праиндоевропейских диалектах, что в свое время отмечал В.Н. Ильич-Свитыч.

Продвижение семитоязычных групп из Верхней Месопотамии на Кавказ мож­но объяснить поиском и закупкой или добычей сырья, в частности обсидиана, на Армянском нагорье между озерами Ван и Урмия и р. Араке. Весьма вероятно также, что носители праафразийских диалектов, принявших активное участие в освоении Средиземноморья, были первыми людьми, Достигшими Кипра еще в IX—VIII тыс. до н. э. и уничтожившими его уникальную реликтовую постплей­стоценовую фауну — карликовых слонов, карликовых носорогов и др.

Отдельные, не принадлежавшие ни к афразийской, ни к синокавказской, ни к ностратической праязыковым общностям этнические группы обитали в нео-энеолитическое время в Средней и Нижней Месопотамии и по берегам Персидского залива. Среди них наиболее известны шумеры — творцы одной из двух древнейших, возникших на рубеже IV—III тыс. до н. э. цивилизаций. В настоящее время установлено, что многими своими достижениями в области ирригационного земледелия, строительства, металлообработки и т. д. шумеры обязаны ассимилированному ими в V тыс. до н. э. на Среднем Тигре этносу, культурно-хозяйственную лексику которого они частично переняли. Язык это­го этноса называют прототигрским (от р.Тигр) или "банановым", поскольку типичной струкутрой его слов были формы типа "ба-на-на", "та-на-на"и пр.218

Первобытные основания цивилизации

Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 219

Очевидно, носителями прототигрского языка являлись общины, оставившие в районе Багдада самаррскую археологическую культуру, отличающуюся дина­мизмом орнаментальных композиций на посуде, владением навыками иррига­ционного земледелия, умением сооружать обнесенные стенами глинобитные поселения протогородского типа, знакомством с металлургией меди и прочи­ми, еще редкими в VI—V тыс. до н. э. достижениями.

В IV тыс. до н. э. протошумеры убейдской культуры в поисках сырья подни­маются к верховьям Тигра и его левых притоков, достигая окрестностей озер Ван и Урмия. Весьма вероятно, что древнейшие, безусловно досемитские, оби­татели побережий Персидского залива, расселявшиеся по всему северному побережью Аравийского моря от Йемена до дельты Инда, могли находиться с шумерами в этноязыковом родстве, однако этот вопрос остается открытым из-за отсутствия лингвистических материалов.

Восточнее Месопотамии, в горах Загроса и Иранского плато, размещался аре­ал древнейших эламо-дравидов — южная зона ностратических языков, в пределах которой переход к производящему хозяйству начался еще в IX—VIII тыс. до н. э. Вследствие соответствующих демографических изменений со стороны предгорий Загроса на восток устремляется два колонизационных потока: северный, более мощный, южными предгорьями Эльбруса, через Хорасан и Южную Туркмению к Амударье и западным отрогам Гиндукуша, и южный — к Белуджистану. В даль­нейшем эти носители земледельческо-животноводческого типа хозяйства присту­пают к освоению долины реки Инд, в результате чего между восточными, драви­дийскими, и западными, эламитскими, группами прежней эламо-дравидийской общности этноязыковые различия все белее нарастают, что приводит к образова­нию двух отдельных этнических массивов — праэламского вблизи Загроса и прад-равидийского в долине Инда, при наличии определенного числа промежуточных переходных групп между ними.

В V—III тыс. до н. э. носители эламо-дравидийских диалектов прочно осво­или южные районы бывшей советской Средней Азии от Каспия до бассейна реки Зеравшан, где в районе Самарканда исследовано крупное земледельчес­кое поселение Саразм. Об этом свидетельствуют языковые связи между прото-дравидийскими и уральскими языковыми группами, которые должны были осу­ществляться где-то южнее Арала.

В III—середине II тыс. до н. э. вся пригодная для поливного земледелия зона от Загроса и Каспия до Памира и Среднего Ганга образрвывала единый куль­турно-хозяйственный регион, заселенный родственными эламо-дравидийски-ми этносами. В его пределах шел активный процесс формирования и развития раннецивилизационных структур — вплоть до расцвета таких цивилизаций, как Эламская и Хараппская. В это же время степи к северу от этого региона активно обживались индоевропейскими пастушескими племенами, вытесняв­шими и ассимилировавшими уралоязычных рыболовов Приаралья и речных долин Степного Казахстана.

Особой зоной сложных этнокультурных процессов в ту эпоху был Анато-лийско-Кавказский регион. Где-то в Закавказье, по мнению Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванова, первоначально, до III тыс. до н. э., в горных местностях запад­ной и центральной части Малого Кавказа с древнейших времен обитали пра-картвелы, прямыми потомками которых являются современные грузины и ближайшие к ним немногочисленные народы (сваны, мегрелы и др.). Под220 Первобытные основания цивилизации

воздействием разнородных этнических групп, обитавших по соседству в Ана­толии, Северной Месопотамии и Западном Иране, не позднее VI, а вероятно, с VII тыс. до н. э. они начали осваивать навыки производящего хозяйства.

Однако, несмотря на очевидную инфильтрацию на Кавказ носителей древ-неанатолийско-северокавказских диалектов, как, судя по всему, и некоторых прасемитских и, не исключено, праэламитских групп, пракартвелы ассимиля­ции не подверглись. Об этом свидетельствует не только сам факт сохранения их языковой группы, но и устойчивость древнейших традиций в их культурно-бытовом облике. С освоением металлургии, особенно с начала II тыс. до н. э., владея бронзовыми топорами, они начинают колонизацию болотистых чащ Колхиды. Возможно, картвелоязычные группы иногда расселялись и севернее Большого Кавказского хребта, внося в предкавказский массив индоевропей­ских племен свои навыки и лексику.

Закавказье эпохи палеометалла органически входило в восточносредиземно-морско-переднеазиатскую культурную область, четко отделенную на севере от скотоводов Восточноевропейских степей Большим Кавказским хребтом, исклю­чая Дагестан, где памятники куро-аракской культуры представлены достаточно хорошо. В рамках последней, охватывающей в IV—III тыс. до н. э. области Ар­мянского нагорья, Закавказья и частично Дагестана, следует отметить и узкую полосу аналогичных ей памятников, протянувшуюся с севера через Сирию и Палестину до Мертвого моря, известную как хирбет-керакская культура.

В Закавказье, очевидно, эта куро-аракско-хирбет-керакская общность вклю­чала и пракартвелов, однако основную массу ее населения составляли, судя по всему, носители древнеанатолийско-северокавказских языков (первоначально, в нео-энеолитические времена, выходцы из Анатолии). Весьма вероятно, что это были представители ее восточной, хурритско-урартско-северо-восточно-кавказской ветви, отдаленными потомками диалектов которой являются ны­нешние нахско-дагестанские языки Северо-Восточного Кавказа: чеченский, ингушский, лезгинский и др.

В то же время представители ее западной, хаттско-северо-западнокавказ-ской ветви, от которой произошли современные абхазский, адыгейский и не­которые другие языки Северо-Западного Кавказа, в отдаленном родстве с ко­торыми находится и баскский язык, принимали активное участие в распрост­ранении передовых хозяйственно-культурных форм в пределах Причерномо­рья, Балкано-Дунайско-Карпатского региона и всего Северного Средиземно­морья. Похоже, что именно они и дали первоначальный толчок распростране­нию производящего хозяйства в древней Европе. По отношению к Передней Азии и Ближнему Востоку эпохи неолита области субтропической (средизем­номорской) и умеренной зон Европы представляли собою обширную перифе­рию, главным образом воспринимающую продуктивные импульсы и новации через Средиземноморье, Балканы и Кавказ.

Приблизительно с VIII—VII по VI—V тыс. до н. э. происходит расселение носителей раннеземледельческо-животноводческого хозяйственно-культурного типа из областей Малой Азии и, не исключено, Ближнего Востока в целом в Эгеиду и на Балканы, а затем по всей Балкано-Дунайско-Карпатской области по дуге Сицилия и Южная Италия — Среднее Подунавье — Среднее Поднепровье. В результате здесь частично ассимилируется, частично вытесняется к северу от Карпат (в область постмезолитических культур традиции меглемезе) автохтон-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 221

ное охотничье-рыболовческое мезолитическо-неолитическое население. В VI— V тыс. до н. э. в очерченном ареале (с областями Западной Анатолии и Эгеиды, в частности — о. Крит) консолидируется общность культур расписной керами­ки. Уровень развития этих культур (Караново, Боян, Гумельница и др. группы памятников Юго-Восточной Европы) в энеолитическую эпоху настолько высок, что позволяет говорить некоторым исследователям, например Е.Н. Черныху, об их предцивилизационном характере. На их северо-восточной периферии в кон­це VI (по калиброванным датам) или во второй половине V (по радиокарбонным датировкам) тыс. до н. э. складывается первая на юге Восточной Европы (Молдо­ва, Лесостепная Правобережная Украина) культура предцивилизационного типа, известная под названием Кукутени-Триполье, или просто трипольская.

Раннеземледельческие культуры Балкано-Дунайско-Карпатского ареала фор­мируются в VII—VI тыс. до н. э. при решающей роли переселенцев из западной Малой Азии — носителей традиций культуры Хаджилара. Некоторые ученые прошлых десятилетий, в частности В.Н. Даниленко, склонялись к признанию их семитской идентичности. Однако в свете новых лингвистических данных этот взгляд нуждается в коррекции. Древнейший ареал прасемитов вполне определенно сегодня связывается с областями Палестины и Сирии, где они развиваются на основе достижений натуфийской культуры древнейших афра-зийцев. Первичной же областью хатто-хурритов является, судя по всему, Ана­толия (причем если ее восточную часть занимали протохурриты, то централь­ную и, очевидно, западную — прахатты). Поэтому логично предположить боль­шую вероятность прахаттской (или ближайшей к ней) принадлежности нео-энеолитических групп, принесших на Балканы и в Подунавье высший хозяй­ственно-культурный тип обитателей Западной Азии. Об этом косвенно свиде­тельствуют и более далекие западные связи хаттско-западнокавказских языков в Средиземноморском бассейне, в частности с баскским. Мощный пласт "севе­рокавказской" (т. е. прахаттско-хурритской) лексики выявлен недавно не толь­ко в хеттском, но и в древнегреческом языках, как и присутствие гидронимов того же происхождения в Карпато-Дунайском регионе.

Обобщая соответствующие лингвистические изыскания, Л.С. Баюн отмеча­ет, что в индоевропейских языках, распространенных на территории Европы, обнаруживаются элементы явно неиндоевропейского происхождения. Это так называемая субстратная лексика — реликты исчезнувших языков, вытеснен­ных индоевропейскими языками. Так, на юге Балканского полуострова и в Эгеиде выявлено наличие нескольких субстратных слоев, среди которых дос­таточно мощным является минойский язык письма "А", бытовавший на Крите, по крайней мере, с III тыс. до н. э., а очевидно, и значительно ранее. При этом отмечено структурное сходство минойского (как и хаттского доиндоевропей-ской Анатолии) с современными северо-западнокавказскими языками типа аб­хазского и адыгейского. Подобные северокавказские параллели устанавлива­ются и для субстратной доиндоевропейской лексики нео-энеолитических бал-кано-дунайских культур, а также областей Западного Средиземноморья, свя­занных с традициями мегалитических культур.

Гипотеза о хаттско-хурритской (вероятнее — прахаттской) принадлежности носителей нео-энеолитических культур Балкано-Дунайско-Карпатского ареала дает убедительное объяснение факту наличия большого количества лексем, общих для реконструированного прасеверокавказского (прахаттско-прахурритского) и пра-222________________________________________Первобытные основания цивилизации

индоевропейского состояний. Распространение соответствующей лексики среди индоевропейских племен могло осуществляться не только через Кавказ, но и из Юго-Восточной Европы. Сказанное не противоречит и факту наличия в индоевро­пейским праязыке семитских заимствований, список которых в нем и в пракарт-вельском (предке грузинского) почти совпадают, так что в первый они могли по­пасть через второй. Впрочем, не исключена возможность и прямой инфильтрации в неолите небольших семитоязычных групп на Северный Кавказ из Северной Месопотамии и, с меньшей долей вероятности, в Юго-Восточную Европу.

Находка в Румынии глиняных табличек с письменными знаками, близкими к протошумерским, подтверждает возможность непосредственных связей между Балканами и Месопотамией в IV тыс. до н. э. Однако к этому времени Юго-Восточная Европа была уже освоена более ранними волнами носителей земле-дельческо-скотоводческого уклада, распространившихся из заселенной в нео­лите прахаттско-хурритскими этносами Анатолии.

Конечно, пришлому из Малой Азии на Балканы и в Подунавье древнезем-ледельческому населению должны были встретиться местные охотничье-ры-боловческо-собирательские этнические группы, однако в подобных случаях их ассимиляция или вытеснение более развитыми, организованными и мно­гочисленными носителями производящего хозяйства является закономерным результатом контакта.

Сказанное приводит нас к выводу, что носители достаточно развитых нео-энеолитических культур Юго-Восточной Европы (Протосескло, Сескло, Неа-Никомедия, Караново, Старчево, Криш, Кереш, Винча, Боян, Хамаджия, Гу-мельница, Кукутени-Триполье и пр.) были, вероятнее всего, представителями прахаттской ветви хаттско-хурритско-северокавказской языковой общности и не являлись ни прасемитами, ни протоиндоевропейцами.

В пределах Балкано-Дунайско-Карпатского ареала энеолитических культур расписной керамики уже на раннем этапе достаточно четко выделяются запад-нобалканско-среднедунайская (Винча, тисская и лендельская культуры, связан­ные с предыдущей культурой линейно-ленточной керамики) и восточнобалкан-ско-карпатская (Боян, Гумельница, Кукутени-Триполье) линии культурного раз­вития. Первая постепенно распространяется до Австрии, Моравии, Южной Польши и Галиции, а вторая — в виде трипольской культуры — до Волыни и Среднего Приднепровья.

Понятно, что это сопровождалось определенным взаимодействием, а в не­которых областях, особенно в Среднем Поднепровье, смешением с автохтон­ным неолитическим населением. Однако этнокультурное преобладание при­шельцев несомненно. Последнее подтверждается распространением всего бал-кано-дунайского энеолитического хозяйственно-культурного комплекса, осно­ванного на ранних формах пашенного, в сочетании с разведением крупного рогатого скота, земледелия.

Между тем вовсе не исключено, что до начала сплошной "индоевропеизации" Юго-Восточной Европы на рубеже энеолита и бронзового века здесь имела место значительная языковая пестрота, в которой среди преобладавших диалектов хат-тско-хурритского (анатолийско-северокавказского типа) анклавно присутствова­ли и наречия, восходившие к палеоевропейским языкам мезолитической эпохи.

Типичными признаками связанного с анатолийскими традициями хозяйствен­но-культурного комплекса энеолитической Юго-Восточной Европы являются рас-Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов

писная керамика, глинобитные каркасные жилища с двускатной крышей на вы-мостке из обожженной глины, многочисленные глиняные женские статуэтки, спе­цифическая орнаментация посуды с преобладанием спиралевидных мотивов и пр.

Следует подчеркнуть, что подобные феномены вполне самостоятельно, на местной основе несколько позднее сложились и в ряде других регионов земно­го шара (культура Яншао в Северном Китае, широкая полоса древнеземледель-ческих культур Америки от Колорадо и Техаса до южных районов Перу). Од­нако культурная преемственность между древнеземледельческими общества­ми Малой Азии, с одной стороны, и Юго-Восточной Европы — с другой, про­сматривается весьма отчетливо.

Погребальный ритуал на раннем и среднем этапе развития нео-энеолитичес-ких балкано-дунайских культур, в частности и трипольской культуры на раннем и среднем этапах ее развития, известен плохо. Однако имеющиеся факты свиде­тельствуют о распространенности обычая хоронить (особенно детей) под пола­ми жилищ (Лука Врублевецкая, Солочены II, Незвисько, Старый Орхей). Эта практика, безусловно, продолжает неолитические анатолийско-балканские тра­диции, так же как и культы быка и дракона-змея, поклонение женскому боже­ству плодородия и пр. Все это лишний раз подтверждает вывод о генетической связи основной массы населения энеолитической Юго-Восточной Европы с древ­нейшими обитателями Анатолии. Об их происхождении выразительно говорит и антропологический тип — средиземноморский, представляющий тонкокостных людей невысокого роста с немного скошенными лбами и рельефными носами, с (как надо полагать) карими глазами и оливково-смуглым оттенком кожи, более темной, чем у исконных обитателей средней полосы Европы.

Обширную древнеземледельческо-скотоводческую периферию анатолийско-балкано-дунайско-карпатских энеолитических культур расписной керамики в сред­ней полосе Европы, в зоне лессовых почв в Среднем и Верхнем Подунавье, шире — от Рейна до Вислы и Днестра, образовывали сперва культуры линейно-ленточ­ной керамики, а затем производные от них, такие, в частности, как лендельская, на становление которой заметное влияние оказали средиземноморские импульсы.

Основой формирования общности мегалитических культур Юго-Западной и Западной Европы были западносредиземноморские рыболовческо-животноводчес-ко-раннеземледельческие общины круга неолитических культур импрессо-кера-мики. Их появление в Западном Средиземноморье относится не позднее чем к VI (возможно, и VII) тыс. до н. э. и надежно связывается с инфильтрацией из Сиро-Киликийского побережья через южные области Эгеиды и Италии отдельных групп морских рыболовов, уже знакомых с примитивным земледелием и разведением мелкого рогатого скота. Смешиваясь с местным постмезолитическим населением эти переселенцы становятся катализатором образования, вероятно уже во второй половине V тыс. до н. э., мегалитической общности культур, ведущими центрами развития которой в эпоху энеолита являются Юго-Восточная Испания и острова, в особенности Сицилия и Мальта, связанные морским сообщением с Северной Африкой и Восточным Средиземноморьем. Впервые монументальные погребаль­но-культовые каменные сооружения, нередо перекрытые земляными насыпями, появляются в андалузской культуре Альмери позднего неолита, а на ее энеолити­ческой фазе (Лос-Мильярес) они приобретают свой классический облик.

В IV—III тыс. до н. э. по всему Западному Средиземноморью и побережью Атлантики от Марокко до Британских островов и Южной Скандинавии появля-224 Первобытные основания цивилизации

ются погребальные сооружения, воздвигнутые из огромных каменных блоков и рассчитанные на длительное использование. Прослеживается характерная (зна­комая и по египетским гробницам того времени) традиция делать амбразуры в закладных плитах, возможно, для того, чтобы души покойных могли выходить в мир людей; отмечается пристрастие к спиральным орнаментальным схемам и устойчивость погребального ритуала. Общества этой традиции оставили величе­ственные каменные храмы на острове Мальта, состоящие из каменных домов и защищенные каменными стенами, небольшие (до 5 га) поселки в Южной Испа­нии и "неолитические обсерватории" в Приатлантической Европе, среди кото­рых наиболее известным является английский Стоунхендж. Приблизительно с третьей четверти III тыс. до н. э. (по калиброванным датам) область мегалитичес­ких культур входит в зону формирования культурной общности колоколовид-ных кубков, становление западноевропейских вариантов которой происходило на местных основах. Иными словами, здесь продолжалось развитие автохтон­ных племен, еще не затронутых индоевропейской инвазией.

В качестве единбтвенного признака начала влиния индоевропейцев на при-атлантические области континента можно отметить только распространение коневодства и верховой езды, что могло быть занесено немногочисленными, продвинувшимися далеко на запад уже в IV тыс. до н. э. (и вскоре растворив­шимися в местной среде) группами индоевропейцев. Однако не менее убеди­тельным может быть объяснение заимствования коня автохтонными запад­ноевропейскими племенами от их восточных соседей. Начало же широкой индоевропеизации Западной и Юго-Западной Европы относится уже к эпохе поздней бронзы и особенно раннежелезного века. Инициатива здесь принад­лежала кельтам.

Вопрос об этноязыковой идентичности носителей мегалитических куль­тур еще далек от окончательного решения. Однако есть определенные осно­вания полагать, что в областях Западного Средиземноморья произошло сме­шение двух разноэтничных потоков нео-энеолитических колонистов, в зна­чительной степени ассимилировавших потомков местных мезолитических обществ. С одной стороны, это были представители афразийской общности, в частности ее ливийско-гуанчской ветви. Об этом свидетельствует, прежде всего, родство языков гуанчей, коренного населения Канарских островов, с ливийско-берберскими языками Северной Африки, при предположительном разделении этих языков около первой половины III тыс. до н. э. Отмечены также и надежные параллели между гуанчским и баскским языками, как и между последним и берберскими. С другой,— как уже отмечалось, баскский язык в настоящее время надежно связывается с языками северо-западнокав-казско-хаттской группы, к которым, в свою очередь, близка и в целом рекон­струируемая лексика доиндоевропейского Западного Средиземноморья. Это дает возможность с уверенностью предполагать продвижение северными бе­регами Средиземного моря древнеанатолийских неолитических общин, род­ственных в языковом отношении предкам многих современных народов Се­верного Кавказа, в особенности — абхазцев и адыгейцев.

Таким образом, можем предполагать, что в Западном Средиземноморье про­исходило смешение носителей ливийско-гуанчских и ближайших к прахаттскому иберийско-протобаскских языков при явном преобладании первых в Северо-Западной Африке и вторых в Юго-Западной Европе.Этноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 225

Религиозно-мифологические представления древнеземледельческих обществ

Истоки религиозно-мифологических представлений носителей культур рас­писной керамики, в частности трипольской, следует прежде всего искать в верованиях неолитических общин Малой Азии — в культурах Чатал-Гуюка и Хаджилара. Здесь, как и в большинстве других обществ неолитического типа, фиксируется связанное с родовыми культами почитание черепов умерших род­ственников, практика преимущественно детских погребений под полами до­мов (для обеспечения возвращения души умершего в виде нового ребенка) и пр. Другой стороной общественного религиозно-мифологического сознания и обрядово-культовой практики было акцентированное почитание женского бо­жества плодородия, получившее мощное развитие в энеолитических культурах расписной керамики, среди материалов которых найдено множество женских статуэток. При желании, в рамках традиции философии всеединства B.C. Со­ловьева, П.А. Флоренского и С.Н. Булгакова, этот факт можно осмысливать как интуитивное натуралистическое восприятие древними земледельцами "софий-ной" основы бытия с ее персонификацией в образе Великой Богини.

Вся материальная культура соответствующих обществ пропитана женской символикой. Образ женщины-родительницы создавал вокруг себя широкое ассо­циативное поле и был связан с идеей воспроизводства родового коллектива и вообще всего живого — природы, культурных растений, домашних животных и пр. Поэтому он становится центральным во всей системе религиозно-мифологи­ческих представлений древнеземледельческих обществ неолита-энеолита восточ-носредиземноморско-переднеазиатской зоны и прилегающих к ней областей, вплоть до восточных предгорий Альп, Северного Прикарпатья и Среднего Поднепровья.

Для земледельческих обществ круга культур расписной керамики, как и для многих более развитых, типичным было представление об органической взаи­мосвязи между плодородием земли и производящей возможностью самих лю­дей, на что обращали внимание уже Э. Тайлор и особенно Дж. Фрэзер. Поэто­му, как писал С.А. Токарев, довольно трудно различать обряды аграрного и эротического предназначения, поскольку сознательной целью оргаистических празднеств было обеспечение плодородия, хотя реализация в этом процессе бессознательных первичных позывов очевидна.

В этнографии известны многочисленные примеры ритуальных оргаистичес­ких обрядов, эротических плясок, процессий, фаллических церемоний, ритуаль­ных обнажений и совокуплений. Их участники, например кочи в Бенгалии, так объясняют смысл подобных действий: "Богу приятно видеть, как обнаженные женщины танцуют перед ним, приятно слышать непристойные песни, и за это бог посылает дождь и хороший урожай". Подобные действия, явно восходящие к древнеземледельческим культам, хорошо изучены на античных материалах. Их следы в виде земледельческой обрядности и связанных с нею эротических обы­чаев фиксируются по всей Европе, в частности и среди славянских народов.

Образ почитаемой Великой Богини носил универсальный, главенствующий в древнеземледельческом пантеоне характер. Она мыслилась матерью-роди­тельницей и в то же время жестокой и кровожадной, однако, как отмечает А. Голан, не целеустремленно злой, а просто не различающей добра и зла, им­моральной и неразумной подобно слепым стихиям природы. Такой в Древнем226 Первобытные основания цивилизации

Египте долго оставалась Хатхор, в Месопотамии и Сирии —- Иннана-Иштар-Астарта, в Индии — Кали-Дурга. Хорошо известны и обычаи кровавых жерт­воприношений для обеспечения плодородия полей.

По мнению Дж. Фрэзера, в основе восточносредиземноморско-переднеази-атских культов страждущих и воскресающих богов (египетский Осирис, месопо-тамский Даммузи-Таммуз, сиро-финикийско-кипрский Адонис, малоазийский Аттис, фракийско-греческий Дионис и др.), очевидно, лежал архаический ритуал умерщвления человека с целью передать его производительную силу полям. С этим связана и экстатическая природа античных вакханалий, когда возбужден­ные толпы разрывали животных и людей. Целью этих убийств было обеспече­ние последующего обновления-воскресения природы, что соответствовало вы­ходу агрессивных эмоций, заблокированному в повседневной жизни.

Однако в нео-энеолитическое время, судя по дошедшим изображениям, аграрная сфера ассоциировалась прежде всего с эротической. Отсюда у древ­них земледельцев повсеместно утверждается идея священного брака Великой Богини-Матери с мужским божеством (божествами) как основа обеспечения урожая. В отличие от позднейших мифологических представлений, в энеолите Великая Богиня-Мать периодически вступала в священный брак не с одним, а с двумя противоположными по своему значению и функциям богами.

Основным содержанием как религиозно-мифологических представлений, так и обрядово-культовых действий нео-энеолитических земледельцев было обеспечение плодородия и нормального самообновления Космоса с помощью периодически воспроизводимого священного брака Великой Богини, персони­фицирующей соответствующую общину и ее землю, с Богом-Быком, ассоции­ровавшимся с Верхним миром и его светом — небом, солнцем, месяцем, и Драконом-Змеем — хозяином вод и продуктивных энергий Нижнего мира.

В культовой практике древних земледельцев в качестве супруги Быка или Змея выступала жрица или просто красивая девушка, выбранная общи­ной. Эта роль считалась очень почетной, хотя исполнение ее (особенно при браке со Змеем) нередко оканчивалось трагически. Так, у майя, в частности в городе Чичен-Ица, таких избранниц сбрасывали в священный колодец подателя дождей пернатого змея Кукулькана (аналога центральномексикан-ского Кецалькоатля).

Дракон-Змей выступал грозной и пугающей силой, связанной с водной сти­хией и дождем. На многих, в том числе и трипольских, нео-энеолитических статуэтках он обвивает ноги и бедра женщины, тянется к ее лону; иногда в виде змей изображается у нее на животе. Как сопричастный женскому образу, Змей широко известен во всех древнеземледельческих обществах от Среди­земноморья и Передней Азии до Дальнего Востока и Мезоамерики. В транс­формированном виде он попадает в библейское предание, где соблазняет Еву отведать плод с древа познания добра и зла.

У многих народов Юго-Восточной Азии еще в сравнительно недавнем про­шлом существовал характерный обычай: самую красивую девушку деревни обру­чали со Змеем-хранителем вод, сажали ее на богато убранное брачное ложе и спускали в реку, и когда оно тонуло вместе с ней, брак считался совершенным. В фольклоре более позднего времени девушку от Змея в последнюю минуту спасает герой (Персей, св. Георгий и др.). Однако, как справедливо отмечал выдающийся исследователь фольклора В.Я. Пропп, в действительности в эпоху существованияЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов__________227

обряда такой "освободитель" был бы растерзан как величайший нечестивец, ста­вящий под угрозу благополучие народа, ставящий под угрозу урожай.

Археологические находки в зоне культур "расписной керамики" и их неоли­тических предшественниц свидетельствуют о широко развитом культе плодоро­дия, в котором главными фигурами были Бык, Змей и Великая Богиня-Мать. На многих женских статуэтках и антропоморфных сосудах нео-энеолитических куль­тур изображены вертикальные прямые, зигзагообразные и волнистые линии, убедительно связываемые со знаками дождевых струй. Эти знаки, судя по все­му, соответствуют распущенным волосам женщин, принимавших участие в ма­гических танцах, призывавших подателя дождя оросить землю. Сами длинные волосы ассоциировались с дождевыми оплодотворяющими струями, тем более что подобного рода пляски производились нагими женщинами.

Обнаженная женщина (женщина вообще) с длинными распущенными воло­сами должна была символизировать совокупление с силой бога — подателя дож­дя. Последний повсеместно представлялся в виде Змея, Крылатого Змея, Драко­на, наиболее распространенным символом которого была спираль — знак, ти­пичный в системе древнеземледельческих орнаментов. Отсюда ясно, почему на женских, обычно с подчеркнутыми половыми признаками статуэтках неолита и энеолита так часто видны и спирали, и вполне реалистические змеи. Статуэтки богини со змеями в руках хорошо известны в Эгеиде и в эпоху бронзы.

Однако для земледельцев нео-энеолита, как и последующих времен, в роли оплодотворяющего богиню начала в не меньшей степени выступал и небесный Бог-Бык. Бычьи черепа и статуарные изображения бычьих голов хорошо изве­стны в Чатал-Гуюке, а затем на Крите, как и вообще в Эгеиде (где в античное время они становятся основой такого архитектурного элемента, как букрании), на Мальте, в Испании, в культурах Юго-Восточной Европы, в частности — трипольской, на Кавказе, особенно в Дагестане, где в качестве сакральной сим­волики они доживают до XX в.

О ритуальных играх молодежи с быком мы знаем по фрескам Минойского Крита. Отдаленным отзвуком такого рода сакральных действий (в конце кото­рых бык, вероятно, приносился в жертву соответствующему богу) является испанская коррида. В этом ряду стоят почитавшийся в Египте священный бык Апис, Зевс, похищающий под видом быка Европу, Минотавр, рожденный от связи Пасифаи, жены легендарного критского царя Миноса, с быком, изобра­жавшийся в виде быка хурритский бог Хурри, называемый в "Ригведе" быком Индра, как и то, что в упомянутом древнеиндийском сборнике гимнов слово "бык" неоднократно применяется для обозначения мужской потенции. Имен­но поэтому бык и считался символом плодородия.

Центральное место в изобразительном искусстве трипольских племен за­нимал образ женского божества. О связи женских изображений с земледель­ческими культами плодородия свидетельствуют зерна пшеницы и ячменя, а также мука в глиняных статуэтках, отпечатки на них зерен злаков, фигурки с изображением растений, жест плодородия — положенные на груди руки, фи­гурки рожениц и пр. Если на ранних этапах развития трипольской культуры женский образ еще не дифференцирован по своим функциям, то позднее, рядом с полнотелой Богиней-Матерью, появляется и образ ее дочери, Богини-Девушки, персонифицирующий обновляющуюся весной природу и восходя­щие злаки. В этом не трудно усмотреть прообраз известной из греческой228 Первобытные основания цивилизации

мифологии пары Деметры и Коры-Персефоны, имеющий на Балканах явно доиндоевропейское происхождение.

Характерно, что в поселениях начала позднего Кукутени-Триполья несколько возростает процент мужских фигурок, а на заключительном этапе женская пластика схематизируется и деградирует, что, очевидно, отражает общий кри­зис древнеземледельческих представлений в условиях деструкции соответству­ющей хозяйственно-общественной системы.

Зооморфные фигурки древнеземледельческих культур обычно изображают быка — мужское начало Верхнего мира, света, солнца или (особенно в Пере­дней Азии) луны, неба. Поэтому не случайны ритуальные захоронения черепов или рогов быков в жилищах трипольской культуры, как и изображения бычьих голов, в том числе и с женскими образами на них, по всему ареалу древнезем­ледельческих культур Юго-Восточной Европы, Анатолии и Закавказья. Не­однократно высказывалось предположение, что здесь мы видим отражение ар­хаического древнеземдедельческого мифа об уносящем с собою женское бо­жество плодородия небесном Боге-Быке, ставшего основой античного сюжета о Зевсе и Европе, почитавшейся, по мнению А.Ф. Лосева, сперва как покрови­тельница растительного, а затем и животного миров.

Разумеется, религиозно-мифологическая система древних земледельцев включала и многие другие, зачастую неизвестные нам персонажи. По изобра­жениям на сосудах во многих культурах фиксируются следы солярного и охотничьих культов. Важную роль, вероятно, при проведении оргаистичес­ких празднеств играл образ козлоподобного божества — прототип Пана и сатиров. На мысль об этом наводит позднейшее наличие образа козла в гре­ческой культуре (в вакханалиях, в первоначальной древнегреческой трагедии как "песни козла", обреченного на гибель — жертвоприношение, отчего тра­гический герой не может избежать своей роковой судьбы); роль "козла отпу­щения" в ближневосточных, в том числе и древнееврейских, представлениях; восходящий к доиндоевропейским, хаттским традициям Анатолии праздник обеспечения плодородия "хассумас", в ходе которого козла приносили в жер­тву, после чего царь проводил время с 12 блудницами; козлиный (козий) пер­сонаж в украинском действии — Коляды на Рождество — и прочих подобных новогодних празднествах у многих народов. При этом обращает на себя вни­мание символическое число 12, связанное, по всей видимости, с количеством \ месяцев в году и соответствующих им зодиакальных символов. t

Малопонятными остаются представления носителей древнеземледельчес­ких культур нео-энеолита о загробной участи человека. Похоже, что типичные для первобытности анимистические представления здесь развились в веру в перевоплощения человеческих душ в пределах определенного родового кол­лектива, в убежденность, что душа умершего сородича возродится в младенце, родившемся в том же роде. На мысль об этом наводят захоронения младенцев, совершенные под полами или вблизи жилищ, по всей зоне переднеазиатско-восточносредиземноморских нео-энеолитических культур. Вероятно, эти пред­ставления и возродились в ранней античности в дионисизме и орфизме, свя­занными своим происхождением с Фракией — областью древнейшего в Евро­пе очага культур круга "расписной керамики".

Однако на позднейших стадиях развития, когда в различных областях Ев­ропы и Кавказа появляются могильники с трупосожжениями (софиевский типЭтноязыковые общности и социокультурные особенности древних земледельцев и скотоводов 229

в Среднем Поднепровье и т. д.) и грунтовыми или подкурганными трупополо-жениями (майкопская культура Северного Кавказа, усатовская культура Севе­ро-Западного Причерноморья и пр.), отражающие возникающее социальное неравенство, представления о загробной участи души существеннно меняются. Появляется вера в разную участь представителей разных социальных рангов. При этом в соответствующих комплексах уже явственно прослеживаются чер­ты, присущие культуре индоевропейских племен.

В связи с рассматриваемой темой большой интерес представляет исследо­вание А. Голана. С мифологическими реконструкциями последнего часто труд­но согласиться, однако общий вывод о существовании в нео-энеолитическую эпоху в Передней Азии и Юго-Восточной Европе развитой древнеземледель-ческой религиозно-культовой системы с богатой символикой, частично рас­пространившейся по всему Средиземноморью и Кавказу, а отдельными свои­ми мотивами затронувшей и значительно более отдаленные регионы, не вызы­вает сомнений. Представляется весьма вероятным, что в основе выделенной А. Голаном группы символов находится знаковая система древнеанатолийских хатто-хурритов, распространившаяся с их миграциями на Кавказ, Балканы, в Карпато-Дунайскую область, Западное Средиземноморье и прочие территории в VII—IV тыс. до н. э. Но в III тыс. до н. э. в европейско-переднеазиатском регионе изменилось смысловое содержание культовой символики, что связы­вается им с индоевропейской экспансией и началом вторжений в области древ­него земледелия с юга пастушеской части семитских этносов. В этот период древние индоевропейцы и вовлеченные в их движение индоевропеизирован-ные племена занимают значительные области Европы и Малой Азии, в резуль­тате чего была уничтожена культура древних земледельцев, образовались но­вые этносы и языки, изменились верования, а прежняя культовая символика была приспособлена для иных религиозных воззрений.