Гипотеза лингвистической относительности

С тех пор как Эдвард Сепир и Бенджамин Уорф впервые выдвинули свою гипотезу, она находится в поле зрения лингвокультурологии. Поэтому как бы не относились к ней отдельные ученые, она все так же актуальна и в науке XXI века, возвращая нас к вечной проблеме взаимоотношения языка, сознания и культуры. Согласно этой гипотезе, люди, говорящие на разных языках, думают по-разному, и это происходит из-за различий в их языках. Поскольку люди различных культур, как правило, говорят на разных языках, гипотеза Сепира-Уорфа особенно важна в том отношении, что позволяет понимать культурные различия (и сходства) в мышлении и поведении, как функции языка.

Итак, в чем именно состоит утверждение данной гипотезы и каковы возможные следствия? Если гипотеза Сепира-Уорфа верна, это означает, что люди различных культур думают различно, и причины этого лежат в самой природе, структуре и функционировании их языков. Их мыслительные процессы, их ассоциации, их способы интерпретации мира, даже восприятие ими одинаковых событий, могут быть другими, потому что они говорят на другом языке, который способствует формированию их структуры мышления. Эта гипотеза также предполагает, что люди, владеющие более чем одним языком, могут в действительности руководствоваться разными структурами мышления, когда говорят на разных языках.

Несмотря на большое число свидетельств, подтверждающих эту гипотезу, есть и некоторые другие данные, все еще вызывающие сомнения в ее достоверности.

Сначала обратимся к ранним подтверждениям гипотезы Сепира-Уорфа.

1. Обратив внимание на то, насколько система классификации форм в языке навахо сложнее, чем в английском, Кэрол и Касагранде предположили, что такие языковые особенности могут оказывать влияние на когнитивные процессы. В своем эксперименте они сравнивали, как часто дети, основным языком которых был навахо или английский, использовали при классификации объектов их форму, внешний вид или тип материала. Дети, основным языком которых был язык навахо, значительно чаще, чем англоязычные дети, классифицировали предметы согласно их форме. Кроме того, по результатам этого же исследования Кэрол и Касагранде сообщают, что дети из англоговорящих афроамериканских семей с низким доходом выполняли задачу очень похоже на то, как это делали дети из семей американцев европейского происхождения. Это открытие в особенности важно, потому что дети из бедных афроамериканских семей, в отличие от детей евроамериканцев, не были хорошо знакомы с кубиками или с играми на подбор и составление форм.

Результаты этих экспериментов вместе с наблюдениями, касающимися связи между культурой и лексикой языка или культурой и прагматикой языка, дали первое подтверждение идее о том, что язык, на котором мы говорим, влияет на то, какие мысли приходят нам в голову. Язык, по мнению этих исследователей, может играть роль посредника, помогая определить способы понимания детьми некоторых сторон окружающего их мира. По-видимому, язык является одним из факторов, влияющих на то, как мы думаем.

2. Не менее показательными в этом плане являются научные исследования в сфере изучения восприятия цвета.Одно из первых заявлений на эту тему было сделано Глисоном: «Непрерывная шкала цветовых оттенков, существующая в природе, в языке представлена серией дискретных категорий… Ни собственно в свойствах спектра, ни в свойствах его восприятия человеком нет ничего, что бы вынуждало разделять его таким способом. Этот специфический метод разделения является частью структуры английского языка» (Глисон, 2008: 58).

Исследования, посвященные языку и восприятию цвета, как правило, сводились к тому, как цвета разбиваются по категориям и как они называются в различных языках. Например, Браун и Леннеберг обнаружили положительную взаимосвязь между легкостью языкового кодирования цвета и точностью запоминания этого цвета в задаче на запоминание. В этом эксперименте легкость кодирования определялась по тому, как легко люди, говорящие на английском, соглашались относительно названия данного цвета, насколько длинным было это название и как много времени им требовалось, чтобы подобрать название. Результаты этого исследования также дают определенную поддержку гипотезе Сепира-Уорфа.

Теперь остановимся на исследованиях, опровергающих гипотезу Сепира-Уорфа. Кстати, под сомнение достоверность этой гипотезы ставят даже работы по цветовому восприятию. Так, Берлин и Кэй исследовали 78 языков и обнаружили, что существует 11 базовых названий цветов, формирующих универсальную иерархию. Некоторые языки, такие как английский и немецкий, используют все 11 названий, другие, такие как язык дани (Новая Гвинея), используют всего лишь два. Более того, ученые отмечают эволюционный порядок, согласно которому языки кодируют эти универсальные категории. Например, если в языке имеется три названия цвета, эти три названия будут описывать черный, белый и красный цвета. Эта иерархия названий цвета в человеческих языках выглядит следующим образом.

1. Все языки содержат слова для черного и белого.

2. Если в языке есть три названия цвета, то этот язык содержит также слово, обозначающее красный цвет.

3. Если в языке всего четыре названия цвета, в нем есть также слово либо для зеленого, либо для желтого цвета (но не для обоих одновременно).

4. Если в языке пять названий цвета, он содержит слова и для зеленого, и для желтого цвета.

5. Если в языке шесть названий цвета, в нем есть также слово для синего.

6. Если в языке семь названий цвета, в нем есть также слово для коричневого.

7. Если язык содержит восемь или более названий цвета, в нем также есть слова для пурпурного, розового, оранжевого, серого или некоторые из этих слов.

Чтобы проверить, насколько верны заявления, подобные утверждению Глисона, Берлин и Кэй предприняли исследование разбивки цветов по названиям в 20 языках. Они просили иностранных студентов, обучающихся в университетах Соединенных Штатов, составить список «основных» названий цвета в их родных языках. Затем исследователи предлагали этим испытуемым выбрать наиболее типичный или наилучший образец какого-либо основного цвета.

Берлин и Кэй обнаружили, что в любом языке существует ограниченное число основных названий цвета. Кроме того, они заметили, что кусочки стекла, избранные в качестве наилучших образцов этих основных названий цвета, обычно попадают в цветовые группы, которые ученые назвали фокальными точками (focal points). Сколько бы названий сине-голубых цветов не было в разных языках, лучшим образцом этого цвета для людей, говорящих на этих языках, оказывается один и тот же – «фокальный синий». Этим подтверждается, что у людей различных культур сходное восприятие цвета, несмотря на значительные отличия в разных номинациях.

Данные результаты были впоследствии подтверждены серией экспериментов, поставленных Э. Рош, которая пыталась проверить, насколько универсальны для всех культур эти фокальные точки. Она сравнила два языка, заметно различающиеся между собой по количеству основных названий цвета: английский с его множеством слов для разных цветов, и дани – язык, где есть только два названия цвета.

На языке дани говорит племя культуры каменного века, живущее в горах одного из островов Новой Гвинеи. Одно из обнаруженных в этом языке названий цвета – мили – относилось как к «темным», так и к «холодным» цветам (например, черный, зеленый, синий), другое название – мола – обозначало одновременно «светлые» и «теплые» цвета (например, белый, красный, желтый). Рош исследовала также взаимосвязь между языком и памятью. Если позиция Сепира-Уорфа правильна, рассуждала она, тогда вследствие бедности цветовой лексики в языке дани способность различать и запоминать цвета у людей, говорящих на этом языке, должна быть меньше. Выяснилось, что, согласно данным, которые приводят Хейдер и Оливер, люди, говорящие на языке дани, путаются в цветовых категориях не более, чем люди, говорящие на английском. Задачи на запоминание те, кто говорит на дани, также выполняли не хуже тех, кто говорит на английском.

Однако, кроме лингвистических факторов, необходимо принимать во внимание и фактор биологический. Наше биологическое строение играет очень важную роль в восприятии цвета и в характере этого восприятия, независимо от языковых различий в названиях цвета. В таком случае было бы странно обнаружить различия в восприятии цвета, основанные на языке. Таким образом, мы не можем отвергнуть гипотезу Сепира-Уорфа только потому, что язык, по-видимому, оказывает мало влияния на то, как мы воспринимаем цвета. В самом деле, если обратить внимание на другие сферы человеческого поведения, то можно найти серьезные доказательства, подтверждающие данную гипотезу.

1. Одна из сфер человеческого поведения, которая кажется уязвимой в гипотезе Сепира-Уорфа, – это понимание причинности. Так, Ниекава-Ховард рассматривает связь между японской грамматикой и восприятием японцами причин происходящих событий. В японском языке традиционно существует одна интересная пассивная глагольная форма, которая включает в себя следующее значение: поскольку субъект предложения «был вынужден» предпринять действие, выраженное основным глаголом, он не несет ответственности за само действие и за его результаты.

Эту информацию, разумеется, можно передать и на английском языке, но для этого нам придется использовать ряд дополнительных слов и словосочетаний. Японский глагол в пассивной форме передает это значение в завуалированном виде. Ниекава-Ховард замечает, что люди, родным языком которых является японский и которые часто встречаются с этой пассивной формой, более, чем люди, говорящие на английском, склонны возлагать ответственность на других, даже если результаты действия положительны.

2. Другое свидетельство, подтверждающее гипотезу Сепира-Уорфа, дает эксперимент П. Блума. Его эксперимент показал, что люди, говорящие на китайском языке, менее, чем англоязычные, склонны давать гипотетические толкования предположительным историям. П. Блум объясняет это тем, что структура языка служит посредническим звеном для познавательных процессов. Китайский и английский языки отличаются тем, как они передают гипотетический смысл.

В английском используется сослагательное наклонение (If i were you, «если бы я был на твоем месте», буквально «если бы я был тобой»). В китайском языке нет сослагательного наклонения, требующего обязательного изменения глагольной формы. Грамматический китайский эквивалент фразы «если бы я был на твоем месте» в буквальном переводе выглядит приблизительно так: «будет, если я – это ты».

3. В поддержку гипотезы Сепира-Уорфа служит сделанное открытие, что некоторые различия в познавательных способностях людей зависят от различий в структуре их языков. Ученые сравнивали, как протекают мыслительные процессы у людей, говорящих на английском и на тарахумара, – языке коренных жителей полуострова Юкатан в Мексике, в котором нет различия между понятиями «синий» и «зеленый».

Исследователи давали участникам эксперимента две нелингвистические задачи, и обе они включали выбор из кусочков цветного стекла того, который «больше всех отличается» по цвету от других кусочков. Оказалось, что участники лучше разделяли цвета, когда они могли воспользоваться стратегией их наименования, и это ясно демонстрирует нам, что языковые различия могут влиять на выполнение нелингвистических задач.

4. Убедительные доказательства в поддержку гипотезы лингвистической относительности предоставляют и другие исследования. Так, Люси, сравнивая американский английский с языком племени юкатанских майя, живущего на юго-востоке Мексики, выделяет отличительные схемы мышления, связанные с различиями в этих двух языках. Хусэйн показывает, как уникальные особенности китайского языка влияют на легкость обработки информации. Гарро, сравнивая американский английский и мексиканский испанский, демонстрирует влияние языка на цветовую память. Сайта и Бэйкер в своем исследовании воздействия языка на качество и порядок воспроизводства фигур в виде наглядных изображений, также делают вывод в пользу гипотезы Сепира-Уорфа. Лин и Шваненфлюгел, сравнивая английский в Америке и китайский на Тайване, демонстрируют связь структуры языка со структурой знания категорий у людей, говорящих на английском и китайском языках. Все вместе эти работы обеспечивают существенную поддержку гипотезе Сепира-Уорфа.

5. Обычно, рассматривая гипотезу Сепира-Уорфа, предполагают, что каждый человек говорит только на одном языке. А что можно сказать о людях, которые свободно владеют более чем одним языком? Какие выводы могут быть сделаны из гипотезы Сепира-Уорфа для двуязычных или многоязычных групп?

Одно из возможных следствий: мысли, чувства и поведение двуязычных индивидов будут зависеть от того, какой язык они используют. Например, американцы мексиканского происхождения или иммигранты из Мексики, владеющие английским и испанским языками, могут думать определенным образом, когда они говорят на американском английском, и по-другому, когда говорят на испанском. Действительно, многие люди, владеющие двумя языками, утверждают, что думают, чувствуют и действуют по-разному, в зависимости от того, каким языком они в данный момент пользуются. Такое оригинальное свидетельство должно, конечно же, говорить в пользу лингвистической относительности.

На самом деле такой вывод не обязательно предполагает существование какого-либо различия двух языков, которое бы вызывало связанные с языком различия в поведении. Это может происходить просто потому, что когда мы учим язык, то делаем это в контексте соответствующей культуры. Когда люди учатся говорить на двух языках, это часто происходит в контексте двух различных культур. Может быть, каждый язык просто открывает доступ к одному из двух различных массивов культурных ценностей. Таким образом, двуязычные индивиды могут думать по-разному, используя разные языки, но языки сами по себе могут и «не отвечать» за эти различия в мышлении.

Итак, назовем «сильную» и «слабую» версии гипотезы Сепира-Уорфа. Сильная версия выстраивается на утверждении, что различия в языке вызывают различия в мышлении. Слабая версия исходит из предположения, что различия в мышлении просто связаны с языком, а не обязательно вызываются им. Фактически причина может быть найдена среди других факторов, выполняющих некую посредническую функцию, таких как культура или культурные ценности, которые связаны не только с языком, но и с различиями в мышлении, чувствах и действиях.

Подытоживая сказанное, воспользуемся заключением Дэвида Мацумото.

• Язык – это основное средство, с помощью которого мы общаемся с другими людьми и сохраняем информацию.

• Язык – это также основное средство, с помощью которого одно поколение передает культурное наследие другому. В действительности без языка культура, такая, какой мы ее знаем, просто не существовала бы. Поэтому не должно вызывать никакого удивления то, что язык представляет особенно интересный предмет для ученых, занимающихся кросс-культурными исследованиями.

• Языки очень сильно различаются между собой, что связано с самобытностью обычаев и общепринятых манер поведения в соответствующих культурах. Как мы видели, культура тесно связана и с лексикой, и с прагматикой языка. И, несмотря на некоторый скептицизм, остающийся в отношении гипотезы Сепира-Уорфа кросс-культурные исследования, посвященные ее проверке, подтверждают, по крайней мере, часть ее версий.

• Язык также может играть важную роль как предсказатель поведения и характера личности людей, говорящих на многих языках.

• И, наконец, хотя процессы, посредством которых мы усваиваем язык, скорее всего, являются универсальными, разные культуры сильно отличаются друг от друга в области существующих отношений и мнений относительно усвоения человеком языка. Пока не ясно, как эти отношения и мнения влияют на само обучение языку.

Усвоение языка – важный аспект языковых исследований, поскольку оно помогает нам понять намного более широкие вопросы, касающиеся человеческого поведения. Выяснив, какие процессы усвоения языка универсальны, а какие специфичны для конкретных культур, мы сможем лучше разобраться в том, до какой степени наше поведение является врожденным (биологически предопределенным) или выученным (определенным культурой).

Таким образом, как бы ни относиться к гипотезе Сепира-Уор-фа, ясно: для когнитивной лингвокультурологии она остается источником здоровой «научной интриги». Например, А. Вежбицкая и сегодня склонна считать, что «мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком… Мы расчленяем мир… как это закреплено в системе моделей нашего языка» (Вежбицкая, 2001: 22). Было бы неразумно утверждать, что мышление генетически производно от языка. Оно, прежде всего, связано с действительностью, нашим внешним и внутренним миром. И все же в языке фиксируются важные для носителей данной культуры объекты отражающегося в сознании мира, в языковом сознании запечатлевается то, что для данной линговокультуры представляется особо значимым, как с точки зрения познания, так и с точки зрения коммуникативной прагматики. Следовательно, овладевая родным языком, мы с раннего детства видим мир в ракурсе, проецируемом нашим языковым сознанием, каким он представлен в концептосфере данной этноязыковой культуры. Учитывая тот факт, что концепты культуры являются оязыковленными сущностями, можно говорить о том, что семантическая структура родного языка одновременно представляет общую конфигурацию нашего языкового сознания и образ этнокультурного мышления.

Понимание взаимосвязи между культурой и языком нужно также для того, чтобы уметь вести общение с людьми других культур. Поскольку язык и культура тесно переплетены, межкультурное общение отличается от тех процессов общения, в которых участвуют только люди нашей собственной культуры (внутрикультурное общение). Понимание размаха и глубины этой взаимосвязи – это переход, позволяющий осознать и признать такие различия. Исследования, посвященные вопросам трудностей обработки иностранного языка и эффекту иностранного языка, рассмотренные выше, также способны помочь нам понять людей других культур и участвовать в межкультурных контактах.