ИДЕЙНЫЕ ИСТОКИ РЕВОЛЮЦИИ

Развитие американской общественной мысли накануне революционных событий шло главным образом в направлении критики колониальной по­литики британского правительства. Эта тенденция была неразрывно свя­зана с политической борьбой левых сил против английских и местных тори, призывавших сохранять верность английскому монарху и высту­павших за укрепление авторитета центральной имперской власти в Аме­рике. Лоялистским взглядам левые группы колониального общества про­тивопоставляли принципы автономии и самоуправления, на которых, как они считали, должны базироваться государственно-правовые отношения между метрополией и ее колониями. Теоретическое обоснование суверен­ных прав колоний явилось, таким образом, главным сюжетом, который развивала передовая революционная идеология, оказавшая глубокое воз­действие на умы и настроения масс, усилившая демократическое содер­жание самого движения за независимость.

Американская общественная мысль предреволюционного периода представлена литературой, обширной и разнообразной по жанру. Здесь — философские, экономические и политические трактаты, исторические эссе, проповеди, поэмы, письма и т. п. Значительное место в печатной продук­ции занимала политическая памфлетная литература. Писали памфлеты и крупные общественные, политические и религиозные деятели; часто имена авторов оставались неизвестны. Стремление к политическому само­выражению толкало американцев к литературному творчеству, в ко­тором большинство из них так никогда и не достигло профессионального уровня, зато послужило общему делу подъема революционного настрое­ния в колониях.

Ни одно более или менее крупное событие, предшествовавшее началу войны за независимость, не ускользнуло от внимания памфлетистов, ни один из актов английского правительства, направленный на усиление колониального гнета, не избежал их суровой критики и осуждения.

В официальных и неофициальных документах, переписке, памфлетах и другой литературе позднеколониального периода красной нитью прохо­дит мысль о сопричастности Америки к развитию всего мира и всей ми­ровой культуры. Для обоснования своих гражданских и политических прав. Колонисты очень часто обращались к авторитетам прошлого, ши­роко использовали произведения античных авторов, а также труды мыс­лителей XVII—начала XVIII в. Немногие из них, конечно, знали антич­ность так, как знали ее Джефферсон, Мэдисон или Отис, но почти каж­дый грамотный американец считал своим долгом процитировать или хотя бы сослаться на авторитет великих греков или римлян. Каталоги библиотек наиболее крупных колледжей предреволюционных лет содержали десятки названий книг европейских авторов, чьи идеи способство­вали политическому просвещению колонистов и развитию освободитель­ных тенденций в общественной мысли. Почти каждая библиотека имела произведения Мильтона, Ломка, Юма, Кока, Монтескье, Вольтера и др.

На формирование идеологии антианглийского движения, главным об­разом в той ее части, где обосновывается «естественное право» на поли­тическую свободу, оказали сильное влияние «Ареопагитика» Мильтона, «Опыты» Монтеня, «Левиафан» Гоббса и трактаты о государственном управлении Локка. В меньшей степени на общественную мысль колоний оказали влияние сочинения французских философов. Следует отметить, что просветительский рационализм французов, носивший и в Европе эзо­терический характер, был воспринят лишь небольшой частью образо­ванных представителей общества. Интеллектуальное развитие народа на­ходилось под господствующим влиянием пуританской религиозной традиции, которая передавалась из поколения в поколение протестант­скими проповедниками, предпочитавшими теологическое объяснение мира светскому, рационалистическому.

Источник радикальных политических и социальных идей американцы видели прежде всего в творчестве поэта и общественного деятеля пе­риода английской революции XVII в. Джона Мильтона. Более всего он привлекал внимание американцев своей активной пропагандой рели­гиозной терпимости и свободы религиозной совести. Высказывания Миль­тона против государственной церкви, насаждавшей единый для всех образ мысли, носили в 40-х годах XVII в. тираноборческий характер и служили обоснованием духовной свободы в самом широком смысле слова. «Человеку прежде всяких льгот нужно право свободно приобретать познания, свободно говорить и свободно судить о вещах, сообразно своим убеждениям», — утверждал Мильтон в своей «Ареопагитике» — речи о свободе слова и печати, обращенной к английскому парламенту в 1644 г. В Америке предреволюционных лет произведения Мильтона обретали вторую родину. Его читали и цитировали как современника, а идея о расторжении «договора» между представителями власти и наро­дом в случае, если этот договор переставал отвечать целям «всеобщего блага», получила в этот период ярко выраженный антиавторитаристский смысл. Ее охотно использовали американские идеологи, стремившиеся обосновать правомерность выступления колоний против политики анг­лийской администрации.

Значительное влияние на формирование оппозиционной и радикаль­ной мысли в Америке сыграл и другой английский деятель первой по­ловины XVII в., юрист Эдвард Кок, который вместе с близкими ему по политическим воззрениям правоведами выступил против положения, когда судебные решения принимались по указу короля, а неугодные ко­роне служители Фемиды лишались патента и смещались с должности. Ссылаясь на принцип древнего англосаксонского «обычного», или «об­щего», права, Кок утверждал, что судьи — единственные в своем роде хранители законов и исконных вольностей — и потому только они могут выступать в роли естественных посредников между монархами и народом. «Обычное» право в трактовке Кока служило обоснованием законности действий, направленных на оказание сопротивления власти, которая игнорирует принципы Великой хартии вольностей и не признает за инди­видуумом естественных, неотчуждаемых и вечных прав на личную без­опасность, личную свободу и частную собственность. Для американского общества колониального периода английское «обычное» право предста­вало в виде воплощенного в юридических терминах принципа справед­ливости, который был зафиксирован в британской конституции и обязы­вал обеспечивать свободу всем подданным Англии.

Джон Локк, идеолог «славной революции» 1688 г., материалист и деист, произведения которого отражали идеалы буржуазного либерализма, был для американцев самым популярным и самым авторитетным теоре­тиком конституционализма, и на его политических и правовых теориях воспитывались будущие «отцы американской конституции».

Локк привлекал оппозиционно настроенных американцев своей строго аргументированной и последовательной защитой теории «общественного договора», близкой им по духу и политической направленности. С наи­большей отчетливостью взгляды Локка на общество были выражены им в его двух трактатах о правительстве, которые явились апологией кон­ституционной монархии и парламентаризма. Он отвергал традиционную религиозную точку зрения на происхождение общества, согласно кото­рой из отцовской власти прародителя людей Адама произошла власть королей, не ограниченная, таким образом, никакими человеческими за­конами. Как деист Локк считал, что бог создал мир и дал ему законы, но люди сами постигают эти законы и сообразно им строят свою жизнь. Эта относительная независимость является тем «естественным состоя­нием», в силу которого все люди обладают данными им от природы одинаковыми преимуществами. Но, создавая людей свободными и равно­правными, природа одновременно ставила им ловушку, так как в «есте­ственном состоянии» индивидуумы вступают в борьбу друг с другом. В этих условиях закон самосохранения подсказывает людям естествен­ный выход — объединиться по обоюдному согласию в гражданское или политическое общество.

Концепцию государственного строя Локк, этот «классический выра­зитель правовых представлений буржуазного общества», основывал на теории «договора», который заключают между собою народ и правитель­ство и который имеет в качестве главной цели защиту собственности. Ради этой «великой и главной цели», говорил Локк, люди отказываются от индивидуальных прав, которыми они обладают в «естественном состоя­нии», и передают их в «руки общества, с тем, чтобы в дальнейшем этим располагала законодательная власть в той мере, в какой этого будет требовать благо общества».

Абсолютная монархия как форма правления Локком совершенно исключается, поскольку она находится, как он пишет, «вне границ гражданского общества», и народ в этом случае не может иметь твердых гарантий относительно безопасности своей собственности. Идеальная форма государственной власти — конституционная монархия, в котором законодательная и исполнительная власть разделены и выступают только в роли «доверенной власти», действующей от имени парода и в случае необходимости им же и сменяемой.

Американская общественная мысль второй половины XVIII в. имела разумеется, свои оригинальные корни и явилась в первую очередь результатом политического опыта самоуправления по крайней мере трех поколений американцев. «...Независимость была логическим следствие» исторического развития колониальной Америки, и семена ее были посеяны вместе с основанием колоний», — отмечает Г. Аптекер. Напомним, что первым актом самоуправления была «Великая хартия привилегий, постановлений и законов», предоставленная Виргинии в 1616 г. В течение семи лет законодательное собрание колонии на своих ежегодных ассамблеях, пользуясь данным ему правом, самостоятельно решало большинство вопросов, связанных с экономической и политической жизнью виргинцев. В 1623 г. король уничтожил хартию Лондонской компании и предоставил всю полноту власти губернатору. Но традиции политического самоуправления в колонии сохранились. Поселенцы Нового Плимута, прибывшие на Североамериканский континент в 1620 г. на корабле «Мэйфлауэр», оказались, как известно, вне юрисдикции Лондонской компании и, таким образом, вообще не имели никаких подтвержденных гарантий на политическое самоуправление «Отцы-пилигримы» сами сочинили и поставили свои подписи под документом, в котором декларировались основные принципы буржуазно-конституционного правления. «Соглашение» выдвигало идею суверенности и права жителей вновь образованной колонии на организацию такого гражданского общества, которое бы управлялось на основе «справедливых и равных для всех «законов, распоряжений и актов»».

Принципы, сформулированные в «Соглашении», отражали начало нового этапа в заселении Америки, связанного с движением против абсолютизма в Англии. Иммигранты из Англии в 1620—1630 гг. были или убежденными противниками абсолютизма, или жертвами религиозных гонений со стороны господствующей англиканской церкви. Поэтому вновь созданные колонии — Массачусетс, Коннектикут и Род-Айленд — даже не позаботились о получении для себя «законных», т. е. королевских, хартий. Они пе признавали суверенитета метрополии и вообще игнорировали какие бы то ни было формальные связи с Англией.

Совершенно очевидно, что и Виргинская хартия, и «Соглашение», и «Законы и вольности Массачусетса», кодифицированные ассамблеей этой колонии в 1648 г., сыграли свою роль в формировании политического самосознания населения колоний. Очевидно также, что наибольшим влиянием среди колонистов пользовались пуританские политические идеи, содержавшиеся в «Соглашении» и «Законах и вольностях Массачусетса» Наряду с элементами элитизма и теократии в них содержались передовые для того времени социально-политические концепции о правитель­ствах, избираемых с добровольного согласия народа и для его блага, о «естественных законах» и «естественных правах» и «границах власти». Развитие этих идей в религиозной форме относится к характерным осо­бенностям ранних буржуазных революций.

Основу пуританских политических теорий составляла идея «ковенанта», или «контракта». Почерпнутый из лексикона делового мира, тер­мин этот применительно к теологии пуританства означал добровольное соглашение между богом и человеком относительно взаимных, главным образом моральных, обязанностей. Софистика «духовного коммерциализма», к которой прибегали в своей религиозной и социальной прак­тике английские и американские пуритане, была заимствована ими у Кальвина. «Женевский папа» утверждал, что с помощью веры спаса­ется лишь «избранный», т. е. тот, кто находится в «соглашении» с богом, на ком лежит «божественная благодать». Разумеется, сам человек и не подозревает об этом «ковенанте благодати», поскольку не способен проникнуть в тайну божественных решений и не может знать, принад­лежит ли он к числу «предопределенных к спасению» или осужденных на вечное проклятие. Единственное, что может сделать в своей жизни человек, — это воздерживаться от нарушения установленных законов и по возможности заботиться о том, чтобы в своем поведении оказаться достойным «божественного избрания».

Пуританизм, полностью восприняв эту доктрину «божественного пред­определения», сделал попытку развить ее применительно к социальным условиям XVII в. Пуритане считали, что вся Вселенная построена на «ковенанте» с богом и что все гражданские и политические институты — не что иное, как выражения все того же «соглашения», или «договора», заключенного с санкции бога между людьми, а точнее, — между народом и его правительством. Таким образом, «ковенантная теология» устанав­ливала две ступени договора: бога и народа; народа и власти, которую бог «призывал» к служению народу. При этом утверждалось, что народ обязан беспрекословно подчиняться власти, а власть — служить народу честно и справедливо. Основываясь на последнем, пуритане делали вы­вод, что тиран, нарушающий «ковенант» с народом, тем самым нарушает «ковенант» с богом и народ может и должен выступить против него — это его «естественное право».

«Ковенантная теология» составляла основу политического мышления первых эмигрантов из Англии, поселившихся на Атлантическом побе­режье и создавших там пуританскую республику по образцу женевской республики времен Кальвина. Мир, в котором жили американские пуритане начала XVII в., казался им совершенным, поскольку, по их мнению, был построен на «ковенанте благодати», вследствие чего, как полагает П. Миллер, «они не имели сознательного намерения не разрушать его границ, ни расширять его горизонтов».

Интеллектуальный консерватизм, утвердившийся в колониях Новой Англии, нес в себе опасные антидемократические олигархические тенденции. Лидеры Массачусетса, называвшие себя не иначе как «судьями», по аналогии с ветхозаветными судьями, поддерживали в колония атмосферу страха перед наказанием за грехи прошлые, настоящие будущие, из которых самым тяжким считался грех неповиновения правилам и законам, установленным и поддерживаемым властью «святых заседавших в магистратах и одновременно исполнявших функции священнослужителей. Но вместе с тем в колониях зрели идеи о суверенности народа, его правах, об антинародной природе цезарепапизма. К этим мыслям приходят не только прогрессивно и демократически настроенные деятели колониального периода. В частности, один из «святых», губернатор Массачусетса Джон Уинтроп, объявивший себя «вторым Моисеем Нового Второзакония», писал: «Ни одно государство не может быть образовано иначе, как с свободного согласия. Людей объединяет взаимный интерес, продиктованный общественными или родственными связями вызванный в первую очередь необходимостью совместно существовать, добывать средства к жизни, устанавливать законы и т. п. Так что никто не может требовать для себя привилегий без свободного на то согласия остальных». Говоря о «народе», идеолог консервативного пуританизма, каковым был Дж. Уинтроп, имел в виду лишь определенную часть общества, обладавшую собственностью и имевшую поэтому право голоса В данном случае выступление Уинтропа против власти, действующей без «согласия», было в целом типично для политической позиции диссидентского духовенства, которое в соответствии с логикой пуританизма объявляло «богоугодным» сопротивление всякому узурпаторству, стремящемуся сосредоточить в своих руках абсолютную власть, в том числе и узурпаторству английской короны.

В демократической форме идея независимости была выражена радикальио мыслящими представителями американского протестантизма XVII в. Роджер Уильямс, порвавший с ортодоксальным пуританизмом и изгнанный массачусетскими «святыми» из колонии за его якобы «еретические» выступления против царившего там режима религиозной нетерпимости, писал: «Исходя из принципа согласия, я делаю вывод, что суверенитет, начало и основа гражданской власти, заключен в самом народе... Но если это так, то любой парод может создавать и устанавливать ту форму правления, которая кажется ему наиболее соответствующей данному гражданскому состоянию. И в этом случае очевидно, что правительства, воздвигнутые и поставленные таким образом у власти имеют не больше силы и действуют не больший срок, чем это будет установлено гражданской властью или народным согласием и одобрением. И следует это не только из чистых рассуждений, но из опыта тех госу­дарств, где властью тиранов народ не лишен своих прав на свободу».

Политические выводы, которые делал из пуританской идеи религиозного «ковенанта» другой представитель демократически настроенного ду­ховенства конца XVII—начала XVIII в., Джон Уайз, привели его в тюрьму, куда он был посажен за выражение открытого неповиновения властям. Священник из Ипсуича требовал восстановления основных принципов раннего пуританизма, но считал, что системы правления — не божественные установления, они созданы людьми, «действующими па основании добровольного общественного договора и руководствующимися велениями разума». Среди современников Уайза такая трактовка «ковенапта» нашла широкий отклик, поскольку вооружала их не только против английской администрации, но и против отживавшей свой век и тем не менее вое еще ожесточенно сопротивлявшейся олигархии Масса­чусетса.

Попыткам усилить режим теократии Уайз противопоставил эгали­тарные идеи, что явилось в немалой степени результатом влияния евро­пейской светской мысли и в особенности философии Дж. Локка. Прямым отголоском идей Локка было положение Уайза о том, что свобода яв­ляется естественным достоянием человека и не может поэтому быть за­висима от самовластной воли. От идеи о «естественной свободе» Уайз приходит к выводу о «естественном равенстве». «Следует признать,— писал он, — что любой человек имеет равные права с ему подобным». Наиболее соответствующей такому порядку вещей Уайз считал демокра­тическую форму правления, «суверенная власть которого воплощается в совете, где каждый имеет право голоса... и где любой обладает приви­легией свободно выразить свое мнение относительно общественных дел».

В начале XVIII в. колонисты быстро усваивали передовые общест­венные идеи. Новое поколение американцев, хотя и унаследовало неко­торые пуританские принципы своих отцов, тем не менее больше дове­ряло разуму и уж во всяком случае решительно выступало против про­винциальной замкнутости, почитаемой в качестве одной из величайших добродетелей в период господства «святых». Даже «Великое пробужде­ние» 1720 г., принявшее в ряде случаев, как замечает Г. Аптекер, «форму нападок на образование per so (ибо образованными были богачи и люди стоявшие у кормила государства и церкви)», в тот период, по-видимому, сыграло свою положительную роль, стимулировав интерес народа к эгалитарным идеям.

Американская идеология предреволюционных лет преимущественное внимание уделяла двум проблемам, касавшимся жизненно важных сторон настоящего и будущего колоний: проблеме природы власти и проблеме конституционализма.

Основываясь главным образом на теоретических положениях государственного управления Дж. Локка, американские идеологи утверждали, что вопрос о власти является центральным вопросом политики и может служить объяснением любого политического противоречия. «Сила», «власть», по их мнению, сохраняют свою динамическую роль во всякой политической системе и способны дать в одном случае положительные, а в другом — отрицательные результаты. Дж. Адамс писал, что сила и власть, обозначаемые им одним термином «power», есть не что иное, как форма принуждения, как господство одной группы людей над другой, как осуществление контроля над жизнью человека. Адаме видел мир разделенным на антагонистические сферы, в одной из которых властвуют свобода, закон, право, а в другой — сила и принуждение. И если первая сфера отличается пассивностью и только защищается, то вторая крайне наступательна. Вместе с тем Адаме полагал, что сила, власть не явля­ются злом сами по себе: правительство избирается на основе свободного согласия и договора в целях самосохранения общества, и в этом отноше­нии власть выступает в освященной законом форме. Другое дело, что человечество всегда стоит перед искушением обратить эту власть во зло, поскольку природа человека «испорчена, порочна и греховна».

Характерное для американской политической философии соединение рационалистической локковской теории государственного управления с кальвиновским учением об изначальной греховности человеческой при­роды, с его догмой о вечном проклятии, тяготеющем над человечеством, не было только уступкой традиционной религиозной точке зрения. Каль­винизм органически вплетался в политическую мысль колонистов, ак­центируя внимание на последствиях абсолютистской власти, не испыты­вающей контроля со стороны гражданского общества и тем охотнее прибегающей к деспотическим формам управления.

Представление о трагической предопределенности человека к злу постоянно присутствует в сознании даже тех американцев, которые, казалось бы, далеко ушли от религиозного миропонимания и целиком встали на позиции рационализма. В очень популярном среди американ­цев предреволюционного периода памфлете Дж. Отиса «Права британских колоний, утвержденные и опробованные», написанном по поводу усиле­ния налоговых поборов с колонистов, тема эта получает социально-по­литическое звучание. Следуя Локку в определении «естественного состоя­ния» человечества и природы власти, Отис ставит акцент на несовер­шенстве человека, на его склонности к греху, и, как следствие, выдви­гает необходимость появления власти. «Опыт всех предыдущих поколений доказывает, — пишет Отис в своем памфлете, — что природа человека, существа слабого и несовершенного, такова, что желаемые цели он мо­жет достигнуть лишь при условии, если объединит свои усилия с уси­лиями ему подобных. В одиночестве человеку грозит гибель, но, объеди­нившись, люди неизбежно вступают в конфликты. Отсюда возникает необходимость в арбитре... Совершенно очевидно поэтому, что прави­тельство возникает из требований нашей природы, и первейший принцип и конечная цель его — осуществлять благо для всех людей».

События последующих лет привели колонистов к мысли, что анг­лийское правительство утратило способность управлять, в результате чего доверие к существовавшей политической системе упало. В полити­ческом курсе английской администрации они усматривают не просто стремление метрополии экономически поработить и подчинить своему влиянию колонии, по реальное осуществление «заговора против свободы». Так, положение в Америке в предреволюционный период, по мнению Дж. Адамса, может быть охарактеризовано прежде всего как осознание американцами опасности ниспровержения всей системы, установленной первыми поселенцами, и повсеместного введения в колониях «канони­ческого и феодального права».

Мотив «заговора против свободы» достаточно явственно звучит во всей американской публицистике предреволюционного периода. О суще­ствовании этого заговора со стороны английского абсолютизма и испол­няющих его волю министров писали все, кто так или иначе касался политических проблем. Появление новых навигационных законов, кото­рые ущемляли интересы колоний, увеличение поборов, усиление едино­личной власти губернаторов и рост бюрократического аппарата — все это вместе взятое преломлялось в сознании американцев в представление о реально существовавшем в метрополии плане порабощения Америки, «заговоре» против истинных ее интересов и ее исконных свобод. Б. Франклин писал, что в этот период «колонисты стали серьезно размышлять над своим положением и вновь вспоминать обиды, которые они долго сносили из уважения к нашей родине, и, казалось, были почти готовы забыть».

Действия английского правительства в предреволюционный период представляли собой, по мнению Т. Джефферсона, «цепь парламентских узурпаций», грозящих разрушить конституционные свободы и утвердить деспотизм во всем англосаксонском мире. «Единичные акты тирании, — писал он, — можно приписать случайному решению одного дня, но длин­ный ряд притеснений, начатый в известный период и неизменно про­должающийся при всех сменах министров, слишком явно доказывает преднамеренный систематический план нашего порабощения». Назывались даже имена «злонамеренных личностей», стремящихся своими действиями уничтожить результаты «славной революции» в Англии и установить в метрополии и ее колониях режим королевского абсолю­тизма. Среди них были король и ряд членов английского парламента, известных своими консервативными взглядами. Через оппозиционную печать американцы узнавали о фактах коррупции, глубоко поразившей государственный организм Англии и своими последствиями угрожавшей и ее колониям. Дж. Адамс сравнивал Англию тех лет с Римской империей периода заката и падения, а Франклин считал, что без «оздоровления» государственного строя метрополии не может быть и речи о примирении ее с колониями. Правительство Англии принимало в глазах американцев образ некоего апокалиптического зверя.

Одним из самых угрожающих свидетельств парламентского «заговора против свободы» американцы полагали факт дислокации королевских войск в колониях. Незадолго до начала военного конфликта Джефферсон в статье «Общий обзор прав Британской империи» отмечал, что, разме­щая постоянную армию в колониях, английское правительство прежде всего откровенно ущемляло права его подданных, каковыми до сих пор считали себя колонисты. Размещение войск, если это не вынужденная полицейская мера, может происходить лишь с согласия гражданской власти, писал он, в противном случае оно должно квалифицироваться как факт произвола и пренебрежения к естественным и конституцион­ным правам. События 1768 г. в Бостоне навсегда покончили с надеж­дой на мирное урегулирование англо-американских противоречий, по­скольку войска, расквартированные в городе, были приведены в действие. В сентябре 1768 г. Э. Элиот писал из Бостона своему корреспонденту: «Все идет к кризису; уже не может быть никакого согласия, которое существовало раньше между Великобританией и ее колониями; со всяким доверием покончено; и в момент, когда прольется кровь, навсегда порвется связь».

Общественное мнение Америки, возбужденное налоговой политикой английского правительства в отношении колоний и действиями военных властей, было обеспокоено также попытками парламента оказать давле­ние на американское судопроизводство. Для большинства американских идеологов того времени «богом данные», «естественные» и «неотчуждаемые» права граждан воплощались в «общем», или «обычном», праве. Отис писал, что английское «общее право» в наибольшей степени прояв­ляется в требовании совершенной свободы личности и что это как нельзя более соответствует действительному положению вещей в Америке. Та же идея достаточно четко выражена в сочинениях Дж. Адамса и Т. Джефферсоиа, считавших, что колонисты Америки, подобно саксонским племе­нам, в свое время оставившим Север Европы, чтобы освоить новые земли и учредить повое общество на новых правовых началах, стре­мятся создать более совершенное правление и более совершенное судо­производство, нежели то, которое пытаются навязать им чиновпики из метрополии.

Основываясь на теоретических положениях Э. Кока, требовавшего определенных гарантий для судей и в особенности гарантий их несменяемости, американские идеологи требовали пересмотра положений о су­дах в колониях. Как известно, после «славной революции» в Англии специальным парламентским актом 1701 г. было введено пожизненное владение судейским местом (tenure). Что касается Америки, то здесь положение судей целиком зависело от законодательных собраний, кото­рые вотировали им даже жалованье. В 1759 г. ассамблея Пенсильвании обратилась в английский парламент с прошением ввести в колониях положение о несменяемости судей. Просьба не была удовлетворена, в связи с этим в 1760 г. в колониях широко распространился памфлет под на­званием «Письмо жителям Пенсильвании». По некоторым данным, автором письма был известный политический деятель (впоследствии лоялист) вице-президент Американского философского общества Джозеф Галлоуэй.

«Письмо жителям Пенсильвании» ставило более общие проблемы, нежели вопрос о защите принципа несменяемости судей. В нем утверждалась идея о том, что институт права создан для защиты граждан от произвола властей и поэтому предполагает нелицеприятный суд, который способен вынести решение, независимое от желания того или иного государственного деятеля, а иногда и противоположное ему. В качестве необходимых условий ставились экономическая независимость судей и их профессиональная квалификация, которая могла быть обеспечена лишь долголетней судейской практикой. Как полагал автор, парламент не должен вмешиваться в дела колониального судопроизводства, но лишь способствовать тому, чтобы повсеместно восстанавливать законы и обычаи древнего англосаксонского права, являвшегося, по его мнению, классическим выражением идеи общечеловеческой справедливости.

Автор «Письма жителям Пенсильвании» не отличался радикальным образом мысли. Однако сама постановка вопроса о соотношении власти и права в тот период имела большое политическое значение. Автор совершенно недвусмысленно заявлял, что «власть должна быть заключена в границы закона, права и справедливости». Создание правовых органов, независимых от власти и стоящих над нею, составляло основу проекта реформы легислатуры, которую Галлоуэй предложил гражданам Пенсильвании как «свободнорожденным англичанам», имеющим все основания пользоваться конституционными свободами.

Вопрос о юрисдикции английского парламента в Америке был главным, по не единственным вопросом, волновавшим американскую общественность в предреволюционные годы. Важным звеном в цепи «заговора против свободы» большинство колонистов считали англиканскую церковь. Образованное в самом начале XVIII в. англиканское «Общество для распространения Евангелия за границей» рассматривалось как одно из орудий политики, направленной на искоренение принципов церковного самоуправления и установление епископальной церкви и единой власти епископов. Многих укрепляло в этой мысли самое положение англиканского духовенства: оно находилось на постоянном жалованье и выступало против любого акта колониальной администрации, который мог бы хоть в какой-то степени ущемить его доходы и права. Особое недоволь­ство возбуждало виргинское духовенство, претензии которого, как счи­тали американцы, носили характер духовной тирании, угрожавшей сво­боде не в меньшей мере, чем светская тирания. Говорилось также о том, что церковный клир имел свой тщательно разработанный тайный план заговора против свободы колонистов, согласованный в высших политиче­ских сферах и осуществляемый им с помощью секретных миссий.

В колониях появилось большое число проповедников, которые читали с церковных кафедр проповеди, направленные против англиканской церкви. В предреволюционные годы широкой известностью пользовался священник Джонатан Мэйхью, поклонник просветительской мысли. Пово­дом для написания «Трактата относительно неограниченного подчинения и непротивления высшим властям» послужило отмечавшееся в 1749 г. англиканской церковью столетие со дня казни Карла I, объявленного ду­ховенством святым и мучеником.

В памфлете Мэйхью отразились основные принципы политической теории вигов, поскольку главное, против чего он выступал, был абсолю­тизм в любой его форме. Мэйхью обосновывал правомерность сопротивле­ния высшим властям — выступают ли они в виде светской тирании или под маской духовной власти. Его проповедь была направлена в сущности на оправдание сопротивления тирании как таковой. Король-«мученик», пишет Мэйхью, пал жертвой безудержного стремления к неограниченной власти, что в конечном счете противоречит законам бога и природы. «... Невозможно вообразить ничего более противоречащего здравому смыслу, как то, что миллионы людей должны подчиняться необосно­ванным желаниям одного-единственного человека (к тому же, как пра­вило, не возвышающемуся над ними своим авторитетом) и что их сос­тояния... и даже сама жизнь находятся в полном его распоряжении». Проповедь Мэйхью взывала к сопротивлению и в этом смысле служила выражением крайне радикальной позиции по вопросу о «гражданском неповиновении», которое нашло свое практическое воплощение в после­дующие годы.

Полемика с англиканским духовенством относительно «божествен­ного права королей» была поводом для разговора о природе власти во­обще. И хотя Мэйхью, как это следует из его памфлета, не собирался проповедовать теорию «естественного права», однако всей логикой своих рассуждений он подходил к выводу о «природном», «естественном» рав­ноправии людей и абсурдном, противоестественном характере абсолю­тизма. «Представление о наследственном, неотъемлемом, божественном праве королей, — писал он, — равно как и доктрина о непротивлении, построенная на предположении, что подобное право существует, яв­ляется одновременно и неправдоподобным и химерическим, как пресуществление или любая другая из абсурдных идей древних или современ­ных мистиков».

П. Миллер был прав, когда говорил, что нельзя искать идеологиче­ские истоки революционной мысли Америки исключительно в полити­ческих и философских произведениях крупных общественных деятелей.

Они имелись и в провинциальной общине, представлявшей ядро социаль­ной жизни английских колоний предреволюционных лет. На долю патриотически настроенного оппозиционного духовенства выпала задача приспособить к традиционному пуританскому мышлению светские идеи «общественного договора», теории «естественных прав» и обосновать право на сопротивление тиранической власти. Памфлет Мэйхью был од­ним из множества проповедей-«иеремиад» предреволюционных лет, на которых выросло целое поколение американцев и которые сочетали в себе протест против английского господства с воспеванием свободы как выс­шего принципа гражданской добродетели.

Церковно-государственные противоречия служат ключом для понима­ния ряда проблем англо-американских отношений. Англиканская цер­ковь на протяжении всего колониального периода оставалась идейной опорой королевской абсолютистской власти. В отношении других рели­гий она проводила политику дискриминации, стремясь утвердить себя и положении «государственной» церкви (established church). Попытки эти, правда, оказались тщетными, так как даже в тех районах, где гос­подствующее положение занимала англиканская церковь (например, в Виргинии), клерикалам не удалось ввести единообразия в религиозном культе, что является основным условием и главным принципом государ­ственной церкви. Для колонистов автократические притязания англи­канского клира являлись синонимом политического деспотизма и тира­нии, вследствие чего большинство их было настроено к англиканству крайне враждебно. Поэтому, когда в 1740 г. в Виргинии появились про­поведники так называемого «Великого пробуждения», рекомендовавшие себя в качество провозвестников «нового света» и выступавшие против государственной церкви, это движение было поддержано многими даже индифферентными к религии лицами.

«Великое пробуждение» довольно быстро распространилось в Кон­нектикуте и Массачусетсе, где группы «сепаратистов» решительно вы­ступили против притязаний англиканства. Апеллировали они не только к Библии, но и к «естественному закону», конституционным правам, Великой хартии вольностей и всевозможным статутам, в которых когда-либо утверждались гражданские свободы. При этом свобода религиозной совести объявлялась основой неотчуждаемых прав любого разумного су­щества, а некоторые наиболее радикальные религиозные деятели уже в этот период недвусмысленно заявляли о необходимости отделения церкви от государства.

Вопрос церковно-государственных отношений но остался в рамках чисто религиозных противоречий. Так, в 1752—1753 гг. началась дискус­сия по поводу, возмутившему многих граждан Нью-Йорка, когда в го­роде был основан, а затем содержался на средства провинции англикан­ский колледж. Противники государственной церкви полагали, что лю­бая группа верующих не может требовать для себя исключительных условий и испрашивать поддержки у общества, если его члены целиком не разделяют религиозных убеждений этой группы. При том множестве вер, которыми была представлена религия в колониях в XVIII в., при­вилегированное положение одной из церквей означало бы дискриминацию всех остальных.

Р. Блэнд, которого Дж. Адаме характеризовал как человека «чрезвы­чайно образованного и начитанного», выпустил памфлет под названием «Письмо виргинскому духовенству», где заявлял, что англичане в Аме­рике, как и англичане в метрополии, должны пользоваться одинаковыми правами и подчиняться одним и тем же законам, принятым с их согла­сия и записанным в конституции. Блэнд считал, что притязания англи­канского духовенства на главенствующее положение выходят за пределы конституционных прав, а попытки высшего клира в самой Англии вме­шиваться во внутренние дела колонии следует расценивать как наруше­ние принципов законности. Наибольшего накала дискуссия достигла в период выступления Мэйхью, который пытался разоблачить, как он писал, инквизиторскую деятельность «Общества для распространения Евангелия за границей» и в особенности его руководителя преподобного Эпторпа. Последний настойчиво проводил идею о том, что христианство и англиканская церковь — понятия идентичные, а новоанглийский нон­конформизм — проявление суеверия, фанатизма и предрассудков, свойст­венное всем «неправедным» верам.

Сторонники движения против англиканской церкви предприняли ре­альные шаги к подготовке специального акта о веротерпимости, для чего в 1769 г. был образован Комитет по религии, возглавлявшийся Р. Блэндом. Выработанный в 1772 г. проект не вызвал восторга у тех, кто ждал от этого предприятия выражения самой широкой веротерпи­мости; он, в частности, налагал запрет на богослужение в ночные часы, предписывал проводить церковную службу при открытых дверях, а также воспрещал крестить рабов и проповедовать среди них. События 1774— 1775 гг. отстранили религиозные вопросы на второй план. Интерес к ним возродился лишь после провозглашения независимости.

Таким образом, проблема природы власти так или иначе была свя­зана с идеей непримиримости с любым выражением деспотии и тирании, нарушающих «естественные законы» и тем самым выступающих против «вечных истин» — равенства и справедливости. Большинство американ­ских идеологов предреволюционного периода были склонны считать, что для того, чтобы это общество вообще могло существовать, необходимо осуществить в полной мере защиту «естественных прав» граждан. А это, как полагали американские идеологи, связано с наиболее полной реали­зацией идей коституционализма.

Бейлин в книге об идеологических истоках американской революции пишет: «Термин «конституция» и лежащая за ним концепция занимали центральное место в колониальной политической мысли; на них основыва­лось общее понимание колонистами кризиса англо-американских отноше­ний». Вопрос о том, что такое конституция и какова ее роль в госу­дарстве, был главным предметом размышления американских идеологов.

Они делали вывод, что конституция является документом, фиксирую­щим основные правила и положения, которые запрещено изменять даже законодателям и которые одинаково обязательны как для управляемых, так и для управляющих. По мнению Дж. Адамса, конституция — это система принципов, комбинация сил, направленных на благо всего об­щества. Классическим образцом была признана английская конституция, которая, как полагали американцы, гарантирует права и свободы всем британским подданным, в том числе и жителям колоний.

Дж. Отис, уделивший в своих работах чрезвычайно большое внима­ние проблеме конституционализма, не отступал от установившихся тра­диций и, подобно многим, утверждал, что британская конституция ближе всего к идеалу конституций, гарантирующих права граждан на свободу, жизнь и собственность. Одновременно Отис полагал, что английская конституция в своей основе ставит ограничение для гражданских и дру­гих институтов, которые вершат закон. В этом случае, считал он, любой парламентский акт, хотя бы в малейшей степени нарушивший положе­ние конституции, может считаться недействительным, и тогда суд (девствующий на основании «общего права») должен изъять акт из употреб­ления. Рассуждения Отиса были несовместимы с существующей в Анг­лии и ее колониях системой управления и казались многим американцам радикальными.

Между тем теория конституционализма, как она была представлена в предреволюционной литературе, обладала одним существенным поро­ком: она была абстрактна. Основываясь на теории «естественного права» тот же Отис довольствовался признанием, что действующий закон — конституция — должен защищать общие, универсальные права человека т. е. права, дарованные самим богом и потому неотчуждаемые. К пил относились право на жизнь, свободу и собственность. Подтвержденные я гарантированные британской конституцией и актом парламента права эти являются наилучшим наследием общества, говорил Отис. Таким образом, закон и право должны оставаться на уровне, соответствующем всеобщим представлениям о «естественных правах». Но даже в столь неконкретной форме колонисты революционизировали общественную мысль, и горячие дебаты вокруг проблемы конституционализма в пред­революционные годы являются лучшим тому подтверждением. Они про­исходили между сторонниками республиканского правления и защитниками монархизма и получили в истории Америки название лоялистско-вигских противоречий.

В борьбе с злоупотреблениями английской администрации колонисты выдвигали концепцию конституционного принципа разделения властей Одним из первых в американской литературе выдвинул ее Дж. Отис в уже упоминавшихся «Правах британских колоний». Он допускал правомерность широко распространенной в Англии в 40-е годы XVII в. идеи суверенности, которая стала затем каноном политической мысли вигов в годы «славной революции». Сторонники идеи суверенности утверждали что в каждом государстве должна существовать единственная в своем роде неразделенная и абсолютная власть, не подчиняющаяся закону и являющаяся законом сама по себе. Но если защитники абсолютизма с помощью этой концепции стремились теоретически оправдать монар­хическую супрематию, то сторонники республиканизма видели в ней достаточно убедительный довод в пользу парламентской суверенности. По мнению Отиса, суверенность находит выражение в высшей законо­дательной и высшей исполнительной власти парламента, где народу дано право представительства.

Выступая против системы «гнилых местечек», за широкое и равное представительство в парламенте новой буржуазии, Отис тем не менее оставался в плену традиционных представлений о парламентской суве­ренности. Он полагал, что принцип суверенности исключает контроль за действием английского парламента со стороны колониальных легис­латур. «Нет сомнения, — писал он, — что парламент Великобритании обладает правом, властью и авторитетом утверждать налоги на колони­стов — на внутренние и внешние, на землю и торговлю. Все это вклю­чается в понятие высшей законодательной и суверенной власти госу­дарства». Позиция Отиса вызвала возражения у ряда американских идеологов, считавших, что парламентская суверенность оборачивается несуверенностью колониальных ассамблей. В этой связи предлагалось некое компромиссное решение на базе так называемых «внешних» и «внутренних» форм управления (Р. Блэнд). Представительные собрания колоний должны иметь право издавать законы для «внутреннего» управ­ления при том непременном условии, однако, что они не будут проти­воречить центральной власти, ибо «мы прежде всего подданные британ­ского парламента», — писал он в одном из своих памфлетов.

Дискуссия по проблеме конституционализма развернулась с особой силой в 60-х годах. В коллективном памфлете под названием «Причины, по которым британские колонии в Америке должны быть освобождены от внутренних налогов», утверждалось: принципы управления в колониях остаются темя же, что и в Англии, — в их основу положены конститу­ционные права британских подданных, в соответствие с которыми любой из них может быть представлен в парламенте или каком-либо другом высшем законодательном органе страны. Таким образом, заявлялось в памфлете, согласно с общими принципами национальной конституции колонии и поселения в Америке «облечены властью устанавливать за­коны и иметь своих представителей в ассамблеях, где эта законодатель­ная власть воплощается и где корона получает согласие народа на управ­ление».

Налоговая политика британского правительства в отношении колоний Северной Америки послужила поводом для выступления Б. Франклина, которому в 1766 г. пришлось давать показания в палате общин. Хорошо знакомый со всей официальной и неофициальной литературой, касаю­щейся колониальной политики Англии, Франклин в своих ответах пред­ставителям власти выразил господствовавшую в тот период среди оппозиционно настроенных колонистов точку зрения на проблемы конституционализма. Он отметил, что вотированные парламентом и навязанные колониям законы не являются конституционными ни по форме, ни по существу, поскольку их содержание касается вопросов сугубо внутренней политики, и в этом случае они могут быть введены лишь с санкции провинциальных правительств. Франклин говорил, что разграничение налогообложения на внутреннее и внешнее позволяет принципиально решить вопрос о правах колонистов и о пределах парламентской суверенной власти в колониях. Он считал, что «внутренние» налоги, не санкционированные провинциальной администрацией, по существу берутся с колонистов силой, что является антиконституционным актом в отношении английских подданных в колониях — полноправных и суверенных граждан Великобритании.

Выводы, к которым приходили американские идеологи в результате анализа английской конституции, парламентской суверенности, гражданских и политических прав, сводились к требованию пересмотра и усовершенствования форм управления. Самым главным пунктом в этом требовании был вопрос о «фактическом представительстве», о такой организации государственного управления, которая исключала бы бесконтрольность в действиях «власть предержащих». И Отис, и Дикинсон, и Франклин были единодушны в своих признаниях суверенности парламента, который избирается с согласия народа. Но они считали, что ни одно правительство не может обладать абсолютным и всеобщим правом на власть и на жизнь своих подданных, не подвергая сомнению самую конституционность такого рода акций. Таким образом, конституционная свобода ассоциировалась в их сознании с существованием в обществе «уравновешивающей» политической власти, и вопрос состоял в том, какую форму должна принять эта власть: будет ли это, по примеру Англии, конституционная монархия или это будет государство типа античных республик.

Идеальной формой государственного устройства для некоторых американских идеологов того времени оставалась конституционная монархия, создающая якобы «самобалансируемое» равновесие правительственных институтов. Однако идея такого рода «конституционного чуда» не могла приобрести широкого распространения в Америке, где наследственные привилегии отсутствовали, как равным образом и отсутствовало четкое сословное деление, характерное для западноевропейских феодальных государств. Уповать же на отечественных патрициев, которых можно было бы выделить из числа наиболее богатых и «достойных» (а эта идея бытовала в общественном сознании Америки и высказывалась некоторыми политическими деятелями), было не в традициях американской политической философии. Ее более увлекали идеи республиканизма, которые проникали во всевозможные проекты о будущем устройстве Америки и завоевывали себе признание в американском общественном мнении.

Однако сторонники идеи республиканизма не были единодушны в своих проектах. В последнее десятилетие перед войной за независи­мость дебаты о характере будущего общественного строя в Америке приобрели особенную остроту. Многие опасались, что республика может привести к анархии — «деспотизму демоса». Левую позицию в этом во­просе выразил Т. Пейн в своем сочинении «Здравый смысл».

С «Мыслями о правительстве» выступил уже тогда широко известный общественный деятель Дж. Адаме, некоторые соображения в связи с бу­дущим государственным строем высказывал Т. Джефферсон. Появи­лись многочисленные анонимные памфлеты, в которых также излагались схемы нового государственного управления, как правило, не отходившие от традиционных представлений об идеальном общественном строе. Одни предлагали демократию типа греческого полиса, другие — создание пра­вительства, в ассамблее, сенате и совете которого были бы представлены основные социальные группы общества, третьи — возвращение к древне­саксонской форме правления, когда все население участвует в обсужде­нии и посылает своих депутатов в совет и законодательные органы. Несмотря на теоретическую несостоятельность, абстрактность ж даже вздорность отдельных положений, высказывавшихся в ходе этих дебатов о будущем государственном правлении, самое обсуждение проблем кон­ституционализма имело свои положительные результаты для развития американской политической мысли. Американцы постепенно отходили от традиций английской политической философии XVII в., замыкавшейся в границах конституционной монархии и полагавшей высшей целью по­литики создание устойчивого равновесия между монархией, аристокра­тией и демократией.

Дебаты о конституционализме побудили американскую общественную мысль поднять вопрос о рабстве. Радикально настроенные идеологи трак­товали рабство как политическое зло, им была очевидна связь между уничтожением рабства и проблемой революционных преобразований в ко­лониях. Само положение колонистов, вынужденных платить санкциони­рованные английским парламентом пошлины, квалифицировалось как «рабское», как насилие над человеческой природой.

Локковское положение о том, что все люди рождены равными от при­роды и должны пользоваться всеми присущими им правами, наиболее радикальные политические и общественные деятели распространяли и на негров, фактическое рабство которых они расценивали как нарушение естественных законов. В 1773 г. Б. Раш, медик и философ из Филадельфии, писал о расовом неравенстве как об источнике рабства. Одним из первых в американской предреволюционной литературе произведений поставивших на суд общественной совести вопрос о позорной для циви­лизованного мира практике рабства, была небольшая статья «Африкан­ское рабство в Америке». Автором ее был тогда еще никому не извест­ный Т. Пейн. Он писал, что защищать рабство столь же аморально, как оправдывать убийство или другое подобное преступление, и на этом основании требовал полного и немедленного освобождения рабов.

Активное участие в обсуждении проблем рабства приняли некоторые церковные деятели. Чрезвычайно последовательную позицию в этом во­просе занимали два теолога конгрегационализма, Л. Харт и С. Хопкинс, считавшие рабство негров позором для общества свободных людей и по существу не отделявшие эту проблему от антианглийского движения в целом. Столь же решительную позицию в вопросе о рабстве занимали квакеры Пенсильвании, которые приняли участие в создании первой в истории Америки аболиционистского общества — Пенсильванского об­щества поощрения отмены рабства.

Выступления политических и религиозных деятелей и организации по негритянскому вопросу были всего лишь эпизодами. В целом же аме­риканская общественная мысль предреволюционных лет относилась весьма индифферентно к проблеме рабовладения, предпочитая ей общие вопросы политической и экономической эмансипации и, по всей вероят ности, относя негритянский вопрос к «внутренним» проблемам, которые она не желала выносить на всеобщий суд.

*

Период идеологической подготовки американской революции характе­ризовался борьбой буржуазных элементов колоний с сословными привилегиями и монархическими предрассудками, которые препятствовали свободному развитию капитализма в Америке. В ходе борьбы революционные идеологи стремились в первую очередь доказать политическую правомер­ность господства буржуазии, широко используя в этих целях наследие английской общественной мысли XVII в. — теорию «естественных прав», идеи конституционализма, парламентаризма и республиканизма — и апеллируя главным образом к «справедливости», «равенству», «разум­ному общественному строю» и т. п. «.. .Политическая душа революции, — писал Маркс, — состоит в стремлении классов, не имеющих политической влияния, уничтожить свою изолированность от государства и от гос­подства». Основное содержание революционной идеологии составляли классовые интересы буржуазии, материальные условия ее существова­ния, выдвигаемые, разумеется, в качестве общих и необходимых условий дальнейшего экономического, социального и политического развития

всей страны. По мере углубления социально-политического кризиса в колониях обострялась идеологическая борьба, результатом которой явилось вытеснение с политической сцены лоялистов, утверждение бур­жуазного образа мышления и зарождение национального самосознания, оказавшего влияние на подъем демократического движения.