ЛАТИНСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЛАТИНСКИЕ ГОСУДАРСТВА РОМАНИИ. ГРЕКИ В XIII в. 1 страница
Первым актом завоевателей было избрание латинского императора, согласно договору 31 марта. Двенадцать избирателей, по шести от франков и венецианцев — от первых одни духовные лица — имели перед собою трех главных вождей крестового похода: дожа Дандоло, Бонифация Монферратского и знатнейшего из франкских крестоносцев, Балдуина, графа Фландрии и Гено (Геннегау), потомка Карла Великого и родственника короля Франции. Против двух первых кандидатов подали голос и венецианцы, для которых дож не мог быть константинопольским императором, а Бонифаций был нежелателен как сосед Венеции, который стал бы опасным. Единогласно был избран в начале мая 1204 г. Балдуин, за которого говорили и молодость, и храбрость, и благочестие. Бонифаций был разочарован, но первый принес присягу. Через три недели Балдуин был коронован папским легатом.
На развалинах Византийской империи образовалась Латинская константинопольская, феодальное государство поверх греческого крестьянства, целая политическая система, включившая в свой состав самостоятельно основанные государства, как Солунское королевство и княжество Ахейское. Осуществил и поддерживал феодальное единство Романии (так называлась в латинских источниках территория разрушенной Византийской империи), заставил и греческих подданных примириться со своей властью не первый император Балдуин, но второй — Генрих (1205—1216). При них обоих внутренняя история Романии заполнена церковными делами. На почве церковных интересов прежде всего столкнулась западная культура с византийской. История латинской патриархии носит международный характер, и над ней доминирует воля Вселенского первосвященника Иннокентия, решают его идеи церковного, т. е. культурного, объединения христианского мира под рукою преемника Петра. Решают судьбы патриархии Иннокентий и венецианцы, лишь в конце правления Генриха императорская власть вступает в свои права[1].
Судьба, казалось, улыбалась молодому императору Балдуину. Фландрский граф сел на престол Константина, его окружал энтузиазм участников неслыханной удачи; он не нуждался в деньгах, сыпал подарками и писал в Европу восторженные письма. Двор свой он устроил по французскому образцу, чины двора были сановниками государства и подписывались на важнейших актах.
Раздел земель, феодальная организация территории греческой империи — в латинских источниках «Романии», в восточных «Рум» — было делом более трудным, чем образование константинопольского правительства; хотя и последнее не обошлось без трений и было проведено без плана, сколочено на скорую руку. Претензии отдельных лиц, хотя бы опиравшихся на сильную дружину, были скоропреходящими факторами. Прочные латинские княжества и баронии создались лишь там, где основатели-захватчики принадлежали к одной латинской нации и где были налицо сложившиеся местные интересы, города и гавани, к которым тяготели экономически их области. Тем не менее на первом плане при изложении событий приходится, вслед за нашими источниками, поставить столкновения и ссоры вождей латинского похода.
Главный его руководитель, хитрый и властолюбивый Бонифаций, показался слишком талантливым и опасным для баронов, чтобы они подали за него свой голос при избрании императора. Но в качестве второго кандидата он должен был по условию получить всю Малую Азию, поскольку она была в христианских руках, затем Грецию и, по особому уговору с царевичем Алексеем Ангелом еще во время похода, остров Крит. Конечно, лучше было бы для латинян, если бы Бонифаций стал на передовом посту в Малой Азии. Со свежими еще силами крестоносцев он мог бы утвердить их положение и задавить в самом начале зарождавшийся национальный центр греков в Вифинии, который со временем положил конец Латинской империи в Константинополе.
Бонифаций рассуждал иначе. В противоположность недальновидному Балдуину он искал создать прочное государство на основе примирения греков с латинянами, но со всеми гарантиями для господствующего положения латинского элемента. Ему нужна была территория с безопасным тылом, опирающимся на католическую страну, каковой была Венгрия, и с центральным положением для всех земель, захваченных латинянами. Таковой была Македония с Салониками, имея в виду покорение болгар и сербов. В этой провинции у Бонифация были фамильные связи, номинальные права. Брат его Райнер Монферратский получил 35 лет тому назад титул короля Салоникского от императора Мануила, выдавшего свою дочь за Райнера. У семьи Бонифация были связи и старое знакомство с Востоком. Он потребовал себе вместо М. Азии Салоники. Для него было выгоднее иметь свои земли, Македонию и Грецию, в одной меже. Чтобы привлечь к себе симпатии и надежды греков, он поспешил жениться на вдове царя Исаака, Марии Венгерской, и держал в почете ее сына от Исаака, царевича Мануила. Этот брак давал ему нужные связи и с Венгрией. Вообще Бонифаций хотел и умел ладить с греками. Связи с Востоком были наследственны в семье этого итальянского графа. Балдуин, наоборот, не хотел и не понимал всей необходимости поддержки туземного элемента и как прямодушный рыцарь не скрывал своего презрения к грекам.
Бонифаций был настолько силен и опасен, что императору пришлось уступить нехотя и тем обречь свою неокрепшую империю на роль форпоста против греков и выносить удары болгар. С последними он рассчитывал жить в дружбе. Болгарский царь Калоянн (1197 — 1207) на первых порах делал шаги для сближения, не зная еще действительных сил завоевателей Константинополя и находясь в войне с венгерским королем. Он вел издавна персчоворы с папой о церковной унии, о вступлении в семью европейских народов через коронование его папой, о признании независимости Болгарской Церкви и в конце того же 1204 г., как увидим, добился полного успеха.
При такой обстановке Балдуину предстояло завоевывать провинции своего нового государства. Дандоло с Бонифацием и пятью вождями остались охранять столицу, прочие рыцари во главе с императором Балдуином и его братом Генрихом Фландрским выступили во Фракию, где держались греческие императоры Алексей III и Мурзуфл. Генрих выступил вперед и занял Адрианополь. Мурзуфл почувствовал себя не безопасным в Чорлу (Цуруле) и ускакал и Мосинополь к своему тестю царю Алексею, который пригласил его и вероломно ослепил в бане, на глазах своей дочери, жены Мурзуфла, проклинавшей своего отца. // Оба соперника не доверяли друг другу и повели переговоры один за стенами, другой перед стенами Мосинополя. Алексей пригласил Мурзуфла в город, и здесь гостю была предложена баня. Акрополит передает ужасную сцену со слов очевидца: Мурзуфла связывают, валят на пол и ослепляют. На пороге бани стоит его жена, дочь Алексея, и проклинает отца, тот называет ее бесстыжей...// Алексей взял с собою дочь и отправился в Салоники; Мурзуфл, потеряв зрение и жену, остался без помощи, и войско его разбрелось.
Под Адрианополем франки встретились с болгарским царем Калоянном, прибывшим с целью заключить дружественное соглашение. Петр Брасье с тремя рыцарями явился в стан Калоянна; царь его угощал, дивился коням и доспехам франков и осведомился, зачем они завоевали Константинополь. Барон Брасье ему объяснил, что франки ведут происхождение из славного древнего города Трои и пришли отобрать свое наследство у греков. Франки отнеслись к предложению Калоянна с надменностью и дали понять, что он может быть лишь вассалом их императора. // Генрих Фландрский оставил в Адрианополе гарнизон и, покоряя по пути фракийские города, двинулся к Мосинополю. Сюда прибыл и император Балдуин.//
Между тем успехи императорских войск и движение их по направлению к Салоникам возбудили в Бонифации подозрения. Он поспешил со своими рыцарями вслед за Балдуином, и под Мосинополем у них произошло бурное объяснение. Бонифаций требовал, чтобы император шел не на Салоники, но против болгар. Это же вовсе не входило в расчеты Балдуина, надеявшегося на дружбу болгарского царя. Не ему, но Бонифацию было выгодно помочь венгерскому королю, находившемуся в войне с болгарами. Отказ Балдуина был объяснен Бонифацием как нарушение договора относительно Салоник. Он пришел в крайнее раздражение, осыпал Балдуина горькими упреками: он вероломнее греков и непостояннее, нежели игральная кость (1). Бонифаций ушел вместе с итальянскими и немецкими рыцарями и захватил город Дидимотих, собирая подати и сзывая греков, он клялся и божился, что он отрекся от франков и перешел на сторону греков; он тщетно пытался овладеть Адрианополем, показывая осажденным своего греческого царевича: ему не поверили.
Балдуин продолжал свой путь на Салоники, огибая с юга предгорья Родоп. Под Ксанти греки местного дината Сеннакерима «напали на него храбро, а отступили трусливо». Заняв Серес и перейдя Стримон, Балдуин подошел к Салоникам и вступил в переговоры, чтобы овладеть укрепленным городом. Он обязался не вводить войска в город, а население в его лагерь доставило продовольствие и пустило в свой город начальника, назначенного Балдуином. Последний выдал горожанам грамоту за царской красной подписью, в которой подтверждал все обычаи, т.е. вольности Салоник, и выступил обратно в Константинополь.
Не замедлило сказаться, что этот его поход был необдуманным шагом. Не мог он не понимать, что разделение крестоносцев на два лагеря, почти равные по силам, давало венецианцам решающий голос, а те вели реальную политику. Известия о разрыве Бонифация с Балдуином достигли Константинополя и вызвали смятение среди вождей франков, особенно тех, кто был дальновиднее и не терял из вида общих интересов. Но они не решились беззаветно поддержать императора, пошли на уступки Бонифацию и, ратуя за общее примирение, невольно сыграли на руку таким беззастенчивым и трезвым политикам, как Бонифаций и дож Дандоло. Главою средней партии примирения был, по-видимому, маршал Вилльгардуэн — судя главным образом по его истории похода.
Немедленно вожди похода собрались на совещание во Влахернском дворце, и Дандоло предложил послать Вилльгардуэна к Бонифацию улаживать дело. Вместе с ним отправились два венецианца, Марк Санудо и Раван из Вероны, которым Дандоло, понимая положение и не теряя момента, дал секретное поручение войти с Бонифацием в соглашение за спиною Балдуина и его прямодушных рыцарей. //Итальянцы, имевшие реальные, давнишние интересы на Востоке, устроились помимо французов.//
Пока Вилльгардуэн и сопровождавшие Бонифация французские рыцари, Шамплитт, Колиньи и другие, держали гневные речи, Бонифаций, упрекая императора в вероломстве, подписал 12 августа 1204 г. договор с венецианцами, по которому он получал безвозбранно Салоники, а венецианцы — Крит.
Впрочем, договорившиеся стороны составили акт настолько дипломатично, чтобы он явно не нарушал прав империи, которая еще могла бы получить поддержку на Западе. Даже вставлена фраза: «не нарушая прав и службы императору и империи». Бонифаций отрекается от всех прав на Крит, обещанный ему Алексеем Ангелом, равно каки на субсидию (которую не с кого было получать) и на всякое вассальное владение, пожалованное его отцу (или брату) царем Мануилом Комнином[2]; далее он отказался от всяких претензий на земли в Фессалии и в константинопольской империи как на Востоке, так и на Западе // (последнее фактически не совместно со второй статьею договора).// Взамен уступок того, что не было в руках Бонифация, но было нужно для Венеции, он получал весьма реальное: 1000 марок серебра и из рук дожа с преемниками // — не на основании какого-либо устарелого права, но нового соглашения реальных политических сил // — столько земель на Западе империи, // которая, однако, не названа,// чтобы иметь 10 тыс. иперпиров годового дохода. Этими землями Бонифаций должен владеть на праве полной собственности с передачей по мужской и женской линии. Далее Бонифаций обязался защищать все владения Венеции на Леванте; о получении им земель и единовременной субсидии, согласно настоящему договору, будет составлен публичный акт (засвидетельствованный нотариусами республики), возобновляемый преемниками Бонифация. С одной стороны, этим договором было политически оформлено давнишнее преобладание Венеции на Крите, ее важнейшие торговые связи с богатым островом, положено начало главной и наиболее прочной колонии венецианцев на Востоке. В счеты Венеции с империей по дележу земель Бонифаций обязался не вступать. С этой стороны все было ясно. Выгоды Бонифация были не менее существенны, но язык договора в этом отношении умышленно не называет вещей своими именами. О Салониках мы ничего не читаем, но какое другое владение «на Западе» могло доставить столько дохода? Не сказано, у кого возьмут, зато выговорено точно, кто даст и знает, что в состоянии это сделать (2).
Французские рыцари были настолько неприятно обойдены итальянцами, что Вилльгардуэн об этом договоре даже умолчал в своей истории. Ведь сами они добились лишь того, что Бонифаций отступил от Адрианополя к своей базе, Дидимотиху, а спор между ним и императором должен быть разрешен судом из четырех вождей, в том числе Дандоло, — условия унизительные для императора, который только что Салоники занял. Известия о переговорах в его отсутствие с оскорбившим его Бонифацием, конечно, дошли до Балдуина. Он спешил назад усиленными переходами, невзирая на жестокие лихорадки, опустошавшие ряды его рыцарей и пехоты. На пути его встретили послы из Константинополя. Допуская, что о соглашении дожа с Бонифацием они не говорили и даже не знали, все-таки то, что они могли сообщить о миссии Вилльгардуэна, было тяжело выслушать Балдуину. Он удалился в свою палатку. Тщетно убеждал его энергичный Генрих не уступать Бонифацию и партии примирения поддержать свое императорское достоинство: Балдуин не решился, хотя мог рассчитывать на свое войско. За это ему пришлось пойти на все уступки. По настоянию Дандоло // он послал к Бонифацию трех рыцарей и двух венецианцев //, пригласил его в К-поль. Бонифаций вступил в столицу торжественно, во главе многочисленной свиты и получил от Балдуина подтверждение уступки Салоник и территории от Марицы до Вардара. Добившись своего при очевидной помощи венецианцев, Бонифаций отправился в Салоники принимать или завоевывать свое новое государство. Балдуин напрасно совершил свой успешный поход. Его войска, вернувшись в столицу, даже не нашли свободными своих квартир; и драгоценности были без них поделены.
Конфликт был улажен, и кровопролитие избегнуто. Но авторитет императора пострадал. Венецианцы заявили себя хозяевами положения и по окончании крестового похода. Если Балдуин мог с этим примириться, его брату и будущему преемнику Генриху пришлось заранее наметить себе иной образ действий.
Бонифаций получил первый свою долю, которая тем самым выделялась из массы, подлежащей разделу. Этот вопрос обсуждался латинянами, среди пиршеств и турниров. Остальная территория империи была разделена на три доли, впрочем далеко не равноценные, и каждая из трех долей состояла из двух частей — земель ближних и далеких[3].
Венецианцы получили лучшую часть Фракии от северного побережья Мраморного моря вглубь до Адрианополя — житницу Константинополя с ее богатыми портами Ро-досто, Силиврия, но без Херсонисского полуострова и болотистых устьев Марицы. Еще ценнее для них была вторая часть их доли, обнимавшая нын[ешнюю] Албанию до Ох-риды, Эпир с Яниной и Артой, Ионические острова, Лаке-демон, Эгину и Кикладские острова. Вместе с Критом, полученным от Бонифация, все это образовывало целую империю и отдавало самую культурную и богатую часть Леванта венецианцам и в экономическом и в политическом отношениях. Сам Бонифаций, видимо, охладел к венецианцам после этого раздела и далеко не соблюдал заключенного с ними соглашения, по которому он был обязан всячески охранять венецианские владения. Император получил на свою долю восточную часть Фракии, от стен своей столицы до Черного моря, крепость Чорлу и г. Визу, т. е. область, покрытую лесами. Во втором поясе император получил все малоазиатские провинции, обширные и богатые, но оспариваемые греками. Их нужно было завоевать и удерживать непрерывною войною; и во всем объеме латинские императоры никогда ими не владели. Номинально азиатские земли Латинской империи простирались от Синопа к Мраморному морю, заходя далеко в глубь материка, но центром их был бассейн Мраморного моря и Троада, древние провинции Вифиния и Мизия, театр будущих войн с Никейским царством. Кроме того, Балдуин получил долину Меандра и ряд богатых и больших островов Архипелага, ближайших к Малой Азии: Митилену, Лимнос, Самос, Хиос и другие. Охрана этих границ была настолько затруднительна, что Балдуин поспешил образовать в отдаленных пунктах крупные вассальные владения, которые имели задачей не только оберегать, но при случае и расширить латинские земли. Ренье Три получил Филиппополь, форпост против болгар, и граф Гугон — город Дидимотих (Димотику), возвращенный Балдуину Бонифацием и отмеченный, впрочем, в доле баронов. В М. Азии брат императора Генрих Фландрский получил Адрамиттий, оплот от греков со стороны Пергама и Смирны, и граф Блуа был поставлен герцогом Никеи, защищавшей с востока самую столицу. Уделы баронов — третья доля Романии — были в сумме менее значительны. Более 600 крестоносцев и присоединившихся к ним франков были посвящены в рыцари и получили лены. Последние были разбросаны по Херсо-нисскому полуострову и нижней Марице (Энос, Вира) по окраине Фракии, но главным образом в Западной Македонии и Фессалии, до Афин. Мелкие бароны вклинились своими ленами между королевством Бонифация и венецианскими владениями с запада и с востока. Вероятно, это было сделано умышленно дожем Дандоло, который играл при разделе главную роль. Сам он не обязался ленной присягой императору и получил греческий титул деспота. Представитель Венеции на Леванте, константинопольский подеста, с 1205 г. именуется гордым именем Dei gratia Venetorum Potestas in Romania ejusdemque Imperii quartae parties et dimidiae dominator[4]. Территория самой столицы была также разделена. Акт раздела нам не известен, но, например, из позднейшего документа 1231 г. видно, что императору в это время принадлежали 5/8 города, остальное — венецианцам. Доля рыцарей и духовных, например итальянцев, если и была, то, видимо, скоро исчезла.
Раздел земель, пререкания рыцарей из-за ленов, церковные дела занимали все внимание нового правительства в Константинополе. Со своей стороны дож Дандоло, устраивая новые венецианские колонии, видел в этом деле главную свою задачу, интересами империи он дорожил лишь до тех пор, пока они совпадали с венецианскими, к усилению императорской власти он относился со скрытым недоброжелательством. Договор его с Бонифацием был характерен для его отношений к латинскому общему делу и увенчал вместе с актом раздела труды Дандоло на пользу родного города.
Франки К-ля потеряли в лице Бонифация деятеля с государственным умом и знанием Востока. Оставшиеся вожди не понимали условий, требовавших не только сюзеренной, но и сильной фактической власти: это видно из образа действий настолько благонамеренных вождей, как Вилльгардуэн и другие примирители Бонифация с Балдуи-ном. Сам новый император был лишь первым между знатными вождями; задач местной политики он, видимо, не понимал. Своего канцлера Иоанна Нуайонского он лишился в салоникском походе, во время эпидемии. Греков он открыто презирал. Никита Акоминат — сам государственный деятель, образованный писатель и патриот, живший в удалении, — Балдуина язвительно вышучивает: все-де ему казалось доступно, девизом для него могло быть древнее изречение: «куда пойду, копьем землю разворочу». Отправляясь во Фракию и Салоники, чтобы принять приветствия своих новых подданных, Балдуин не удостоил взять с собою никого из греков воинского или гражданского звания и всем желающим отказал. В этом он сходился с латинскими вождями и баронами, считавшими воинскую доблесть своим прирожденным свойством и не признававшими ее у других народов. Не было к ним доступа ни музам, ни харитам, представителям наук, греческой образованности и искусств. Поэтому, заключает Никита, эти варвары были столь необузданны, и гнев у них перевешивал рассудок (3).
При таком отношении к грекам латинянам было трудно ассчитывать на их содействие. Его они и не искали, и не принимали в расчет. Легко захватив империю, они на первых порах надеялись легко ее и удержать, они рассматривали ее как Богом данную обетованную землю, которая могла устроить еще многих рыцарей. В то же время, озираясь на свои поредевшие ряды (смертность была велика от болезней), вожди видели недостаток людей. Балдуин неоднократно и официально писал на Запад, например в Германию, вызывая оттуда рыцарей и ратников, и подкрепления бесспорно прибывали. Из одной Кремоны приехало 1000 человек. Успех имело и письмо Балдуина в Палестину. Известия о богатой добыче и неслыханной удаче франков привлекли 100 рыцарей с оруженосцами, приехавших из Сирии и Палестины вместе с папскими легатами Петром Ка-пуанским и Соффредом. Большинство их были участники четвертого крестового похода. Балдуин их принял с радостью и одарил ленами в малоазиатских областях, франками еще не занятых: Атталию он отдал тамплиерам, часть Неокастро — рыцарям ордена иоаннитов, Филадельфию — родственнику нового никейского герцога, графа Блуа.
Широко, щедро раздавая земли на окраинах, Балдуин не считался с теми местными динатами и соседями, чьи интересы могли быть нарушены, чья подозрительность могла быть с основанием возбуждена. Что завоевателям, новым господам, будет трудно и опасно, в Константинополе, по-видимому, не рассчитывали. Если завоевана самая столица, то как не справиться с каким-либо Дидимотихом? Примирить с собой столицу после разорения ее святынь, духовенство и служилые, образованные классы после разрушения греческой империи и захвата св. Софии было трудно. Наоборот, латиняне предпочитали террор, и, схватив в провинции ослепленного Мурзуфла, они свергли его в Константинополе с Феодосиевой колонны. Вместо казни узурпатора убийцы закололи [?] государя, получилась в глазах населения предопределенная издревле гибель императора: на рельефах колонны нашли изображение этой страшной сцены.
Не считаясь с верхними классами, новое правительство могло бы опереться на низшие, изнывавшие при Ангелах от государственных и властельских налогов, натуральных повинностей, беззакония, экономического и торгового упадка страны. При умелой политике франки могли бы явиться избавителями простого народа, но они оказались не дальновиднее будущих хозяев страны — турок. Рыцари не думали о народе у себя в Европе, тем более в покоренной иноверной Романии. Венецианцы, хотя и зная страну, но оставаясь купцами, эксплуатировали свои новые владения систематически и беспощадно, и на их землях народу жилось хуже, чем на императорских. О притеснениях баронов, грабежах и беззакониях проскальзывают известия в западных же источниках. Латиняне не использовали на первых же порах ни социальных противоречий старого строя, как не применили к нуждам своего нового государства западных симпатий среди византийской аристократии, тяготения к рыцарству со времен царя Мануила.
Игнорируя греков, латинское правительство ничего не сделало на первых порах, чтобы заключить союзы с исконными врагами греков. Сельджукский султан Кей-хозрев, изгнанный из Икония своим братом, прибыл в Константинополь, но франки не удостоили его своей поддержки. Между тем он скоро получил обратно свой престол, и франки упустили случай приобрести могущественного союзника в тылу малоазиатских греков. В Ад-рамиттии местные армяне встретили брата императора с восторгом, помогая ему против греков, но латиняне ушли, армяне с семействами последовали, пока латиняне не бросили их во Фракии, и армяне (20 000) были вырезаны греками.
На северной границе отношения складывались первоначально в пользу константинопольских франков. Родопы были не заняты политически болгарами после гибели князя Иванко (ок. 1200 г.) (4). Калоянн был в войне с Венгрией, искал поддержки у папы и не думал о нападении на латинский Константинополь.
В этом самом ноябре 1204 г. происходили важные события в его столице. В Тырнов прибыл папский кардинал-легат и привез Калоянну грамоту Иннокентия. Увенчались успехом многолетние хлопоты Калоянна о признании его царем и архиепископа Тырновского — патриархом, что знаменовало признание политической и церковной самоятельности от Византии. Правда, папа прислал ему знаки королевского достоинства и назначил главу Болгарской Церкви примасом, оговариваясь, что примас с предоставленными ему правами поставлять епископов, варить мυро и выезжать с выносным крестом равен патриарху. Калоянн в ответном письме называл себя, однако, императором и архиепископа Болгарии патриархом. Так как переговоры Калоянна с папой велись уже несколько лет еще при существовании Греческой империи, то и при завершении их осенью в 1204 г. с обеих сторон были высказаны пожелания и взгляды, не вполне уместные после латинского завоевания. Папа даже послал Калоянну знамя, предназначенное для войны с теми, кто устами чтут крест, сердцем же далеки от него, т. е. имел в виду не венгров и не латинян, а греков.
Основание Латинской империи в Константинополе не замедлило отразиться на союзе болгар с папой. Калоянн добился от курии всего, что она могла ему дать. Но ему мало было независимости от Византии, теперь к тому же утратившей политическую самостоятельность; предпринятые перед курией шаги были скорее средством к достижению высшей цели — утверждению Болгарского царства и по другую сторону Балкан. Гибель Греческой империи открывала перед ним новые горизонты. В сравнении с пришельцами-франками он увидел себя главою туземного населения Фракии. Постоянным стремлением болгар к югу объясняется старательное усвоение ими греческой церковности и образования: уносились в Болгарию святыни, строились церкви, вызывались мастера. Созидались царство и общественность, возможно равноценные греческим их прообразам. Теперь наступил исключительно благоприятный момент сделать дальнейший шаг, и толчок был дан, по-видимому, самими греками. Греческая аристократия Фракии сама предложила Калоянну стать во главе движения против франков и венецианцев.
Никита Хониат настаивает, что не Калоянн явился инициатором движения против латинян, но греческая военная знать, имевшая земли во Фракии. Тщетно греческие аристократы обращались и к Бонифацию, и к Балдуину с предложением своих услуг. Латиняне не сочли нужным предоставить им участие в делах их государства. Рыцарские дружины носили слишком замкнутый характер и не допускали в свой состав посторонние элементы. Получив безусловный отказ, греческие служилые люди отправились к Калоянну, хотя он был исконный враг империи, неоднократно разорявший ее северные области.
Сверх того, оказывается из Акомината да и из латинских источников (5), что и сам Калоянн был не менее оскорблен латинянами. Он отправил перед тем посольство к императору с изъявлением дружбы, но получил в ответ, что они, франки, — наследники греческого царства, а он узурпатор и вассал, не имеющий права считать себя равным латинскому императору. Они даже угрожали опустошить его страну и возвратить его в рабское состояние, из которого он вышел. В этом ответе отразилась и фикция перенесения на латинского императора прав константинопольских царей, выраженная в усвоении титула Semper Augustus (послание Балдуина папе, составленное легистом, канцлером Иоанном Нуайонским), и высокомерие рыцарей по отношению к полуварвару, и, вероятно, сознание непримиримости их политических интересов, ставшее ясным прежде всех у Бонифация.
Только что признанный и помазанный папой король или царь не мог помириться с тем, что ею ближайшие соседи не считают его равноправным монархом, его нацию — членом европейской семьи народов. Он, может быть, почувствовал, что именно его успех перед Иннокентием повлиял на резкость полученного ответа. Соглашения здесь не могло быть. Притом франки наступали, и Филиппополь был ими занят в том же месяце, когда Калоянн короновался в Тырнове.
Вместе с тем Калоянн чувствовал свою силу: малочисленность рыцарей была ему известна. Преемник древних болгарских царей мог смотреть на франков как на узурпаторов пришельцев. Не мог же он разделять точку зрения барона де Брасье, что франки — потомки троянцев и Константинополь — троянское наследство. Ему о его правах говорили греки. Он принимал посольства греков не только из Фракии, но и из Пелопонниса, от всех его городов, по известию самого Вилльгардуэна, объявлявших его своим императором и предававших греков его власти (6).
Калоянн не упустил момента. Явившихся к нему греков он отослал, по словам Никиты, в их города, приказав готовить восстание и ожидать его на Пасху.
Советники Балдуина лучше бы сделали, если бы послушали Бонифация и пошли совместно на Калоянна, с которым они тогда могли справиться при помощи венгров. Будь Бонифаций на константинопольском престоле, дела бы приняли иной оборот. Вместе того удаление Бонифация в Салоники и Грецию разбило силы латинян на две части. Опасности с севера они не замечали. Между тем состоялся фактически союз греков с болгарами, столь редкий в истории Балканского полуострова. Сношения Калоянна простирались и далее на Восток, вероятно, по мере успеха: латиняне перехватили его письма к туркам и малоазиатским грекам и копии отправили на Запад (7).
Не подозревая опасности, в том же ноябре латиняне посылают из Константинополя четыре партии лучших рыцарей для овладения своими новыми землями. Уезжают храбрецы Петр Брашейль и Пайен Орлеанский со 120 рыцарями на юг Мраморного моря, где они занимают латинскую факторию Пиги и наносят грекам ряд поражений. Брат императора Генрих с таким же отрядом отправляется в свой отдаленный город Адрамиттий и по пути останавливается в богатом Абидосе; затем при помощи армян и даже греческих крестьян овладевает Дцрамиттием. 100 рыцарей под начальством Макария Менегу занимают Никомидию, покинутую населением. Ренье де Три со 120 рыцарями занимает Филиппополь и, по словам Вилльгардуэна, был встречен греками с радостью, может быть притворной. Успехи рыцарей в Малой Азии будут изложены в иной связи, как эпизод в истории образования Никейского царства. Они были кратковременны, и центр событий 1205 г лежит во Фракии.
Дата добавления: 2018-03-01; просмотров: 362;