ЛАТИНСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЛАТИНСКИЕ ГОСУДАРСТВА РОМАНИИ. ГРЕКИ В XIII в. 5 страница

В Фиванской архиепископии те же отношения между светской и церковной властями приняли более грубые формы. Архиепископия и ее суффраганы терпели насилия со стороны светских владетелей страны, а также и со сто­роны рыцарей духовных орденов, имевших в Виотии и Фокиде большие владения (между прочим, доселе сохра­нившийся, известный своею росписью монастырь св. Луки принадлежал ордену Св. Гроба, а тамплиерам — церковь св. Луки возле Фив). О распространенности монашеских ор­денов в феодальной Греции в ущерб епархиальным дохо­дам свидетельствует хотя бы тот факт, что к концу XIV в. минориты имели в Греции 12 своих монастырей. Доходы архиепископии спустились с 900 иперпиров до 200, так как с большей части церковных земель стал взиматься ак­ростих в пользу светской власти. Обедневшие суффраганы даже бывали биты кастеляном Фив и его друзьями.

На островах Ионического архипелага дело унии шло медленно и мало успешно, особенно на Корфу, где долго еще был в силе греческий обряд. Кефаллония лишь в 1213 г. получила самостоятельного латинского епископа (неко­торое время она была причислена к Коринфской архи­епископии), местный государь Маттео, вассал Фридриха Гогенштауфена, не сразу подчинился желаниям папы.

Едва ли не хуже всего пришлось латинской Церкви в Са-лоникском королевстве по смерти Бонифация, который старался привлечь в свое государство французское, вооб­ще не венецианское духовенство. Привлекал он и духов­ные рыцарские ордена, имея в виду военную службу рыца­рей. Со смертью его латинская Церковь королевства лишилась своего организатора и защитника. Первый ар­хиепископ, известный участник крестового похода Нивелон, епископ Суассонский, скончался в 1207 г. во время пу­тешествия на Запад, и лишь в 1212 г. на Солунской кафедре был утвержден и посвящен его первый преемник Гварин. За этот пятилетний промежуток, совпавший со смутами по смерти Бонифация и с регентством королевы Марии, цер­ковные земли безвозбранно расхищались крупнейшими вассалами, рыцарскими орденами и самой королевой, не говоря о том, что никто не думал уплачивать церковную десятину. Низшее духовенство, в большинстве случаев греческое, принявшее унию, т. е. семейное, было обязано посылать на службу сыновей. Смежные епархии соединялись в одну, чтобы церковные земли, оставшиеся свободными, могли быть отданы несшим военную службу. Новый архи­епископ застал главную святыню Салоник, храм и раку Ди­митрия Солунского, в руках рыцарей Св. Гроба. Худо при­шлось некоторое время и греческому Афону. Монастыри Св. горы были отданы легатом Бенедиктом под начало латинскому прелату, который нещадно грабил монастыр­ские сокровища, золотую утварь и прочее, подвергая мона­хов пыткам до смерти. Грузины Иверского монастыря пе­решли в латинскую унию. Только вмешательство констан­тинопольского императора Генриха и папская булла 1214г. (Св. гора чтилась и на Западе как обитель благочес­тия) облегчили положение афонских монахов, и в лавре, по одному известию, около половины XIX в. существовала фреска, изображавшая Генриха в виде ктитора, ныне, по-видимому, исчезнувшая (21). Защищала монахов и оделяла да­рами также сама королева Мария, оставившая на Афоне добрую память (Кαλι Μαρια).

При организации латинской Церкви королевства, на­чатой папскими кардиналами, было принято греческое распределение епархий с тремя митрополиями в Македо­нии (Салоники, Филиппы, Серры) и двумя в Фессалии (Ла­рисса и Новые Патры). Низшего латинского духовенства никогда не хватало для массы греческих приходов. Орга­низация латинской Церкви никогда не была завершена по грандиозной схеме, преподанной Иннокентием, по кото­рой уния должна была распространиться на все население. Не хватало пастырей, не было и паствы. Со стороны свет­ской власти было настолько мало поддержки, что рыцари иоанниты завладели даже резиденцией одного епископа. Важная епархия Лариссы переходила из рук в руки, и Цер­ковь при этом сильно страдала. В 1208 г. папа Иннокентий писал примасу Патрасскому и другим прелатам Греции, чтобы они (за вакантностью Солунской кафедры) обрати­ли внимание регентши Марии на ее насилия над архиепи­скопом Лариссы и подчиненным ему духовенством, а особенно на то, что до курии дошли известия, которые, если верны, глубоко оскорбляют папу, — будто Мария поддер­живает греческих епископов в их оппозиции латинской Церкви. Этим, по словам папы, нарушается церковная сво­бода, т. е. права Церкви. Даже не все прелаты были свобод­ны от обвинений в неверности латинской Церкви. На ар­хиепископа Новых Патр (в Фессалии же) папе доносили его каноники, будто он до назначения архиепископом, но уже нося священный сан, участвовал с пресловутым Сгуром в войне против латинян и собственноручно несколь­ких убил; их же, доносящих каноников, обижал и лишил доходов; наконец, приказал пятерых церковников пове­сить, причем собственноручно держал веревку. Такая кар­тина нравов не только показывает, насколько дела Солунской Церкви были далеки от мира и спокойствия, но и на существование в рядах высшего латинского духовенства людей, тяготевших к грекам и, вероятно, лишь ради поли­тики перешедших в унию.

С другой стороны, ни в одной из западных областей Романии, кроме земель деспота эпирского, не было так упор­но и организованно греческое духовенство, ободряемое соседством православных государств. Переписка и кано­нические определения Болгарского архиепископа Димит­рия Хоматиана (1216—1234? — но переписка захватывает и несколько предшествующих лет) свидетельствуют о не­прерывности сношений между греческими иерархами. Правда, и в Солунском королевстве греческие архиереи были согнаны с кафедр, как было и в Греции, и в Констан­тинополе. Преемство греческой иерархии было прервано надолго. Как в Морее две епархии оказались в XIV в. в под­чинении у Монемвасийского митрополита вместо Ко­ринфского, как бы следовало по канонам, так и в Солунской Греческой Церкви наступил беспорядок. А 1223 г. архиепископу Болгарскому, упомянутому Хоматиану, пришлось посвятить епископа в один из городов Солунской митрополии, завоеванный эпирским деспотом, пото­му что Солунский митрополит находился в чужой стране и не явился на зов деспота, а «остатки изгнания», т. е. оставшиеся в королевстве греческие архиереи, по Писанию, из­брали мрак своим убежищем и прятались в салоникских тайниках, глухих углах королевства, скрываясь от сущест­вующего зла (22).

Однако и показание Хоматиана было не вполне точно для времени Марии, хотя достаточно доказывает, что не все архиереи покинули пределы латинского королевства. В официальных бумагах того же Хоматиана сохранилось частное дело, тяжба, тянувшаяся не один десяток лет. Один из тяжущихся дал такое показание:

«Ясно, как говорится, и слепому, что в то время Солунским королевством управляла государыня Мария, вдова Бонифация Монферратского, бывшая раньше женою блаженно почившего царя Исаака Ангела. В Солуни губер­наторствовал тогда по ее назначению Георгий Франкопул, муж греческий, которому было приказано занимать­ся разбирательством жалоб совместно с тамошними (греческими) архиереями Китрским, его братом Веррийским, а также Кассандрским Стримваконом, Кампанийским и Адрамонским Филагрием. Они ежедневно собира­лись в Великой церкви Св. Богородицы для производства суда. При таком положении дел, — показывал тяжущий­ся, — никто в Солуни не мог терпеть обиды и страшить­ся за свою судьбу».

Таким образом, и по смерти Бонифация, желавшего ла­дить с греками, Кαλι Μαρια держала при дворе своем грече­ских архиереев, и они даже разбирали вместе с губернато­ром дела греков в столице латинского королевства. Перед нашими глазами оказывается в Солуни род постоянного церковного представительства для дел покоренной грече­ской нации, развившегося в целую систему при турецком режиме в Константинополе.

Анархия в латинской Церкви королевства соответство­вала положению политических дел. Мы оставили Бонифа­ция на свидании его с молодым императором Генрихом, его зятем, в 1207 г. Казалось тогда, что судьба сулила Салоникскому королевству в союзе с империей годы хотя внешних политических успехов, военных удач под счастливой и опытной рукой Бонифация. Но скоро смерть по­стигла этого «лучшего из баронов, самого щедрого и храб­рого из рыцарей, какого видел свет»: возвращаясь со свида­ния в свою резиденцию, он попал возле Мосинополя в за­саду и был смертельно ранен болгарскою стрелою. На этом событии Вилльгардуэн заканчивает свою историю: погиб главный участник эпопеи четвертого крестового похода. Голова его была принесена Калоянну, приказавше­му сделать из нее кубок по варварскому обычаю.

Корона Бонифация досталась не его пасынку царевичу Мануилу, сосланному в Италию, не его малолетнему брату, неизвестному по имени, но двухлетнему сыну короля Бо­нифация от царицы Марии (Маргариты), получившему по­пулярное в Салониках имя Димитрия. Но у Бонифация еще был старший сын Гильельмо от первого брака, проживав­ший в Монферратских своих землях. Регентшей стала ко­ролева Мария, как мать малолетнего короля; но ее полити­ческое значение было на первых порах весьма невелико и раскрывается преимущественно греческими источниками. Военные силы и политика королевства оказались в руках двух сильнейших ломбардских вассалов, королевского на­местника (баила) графа Биандрате, распоряжавшеюся в Са­лониках, и вождя фессалийского ломбардского рыцарства Буффа, носившего звание коннетабля королевского вой­ска. Бароны эти, отличавшиеся, особенно первый, энерги­ей и беззастенчивостью в средствах, стояли во главе массы итальянских вассалов королевства, которая знать не хотела о подчинении константинопольскому императору, хотя Бонифаций с ним только что восстановил дружественные отношения и принес ленную присягу. Ломбардцы смотре­ли на свои новые владения как на личную военную добычу под знаменами Бонифация и не желали получить их вто­рично как лен из рук императора. Еще более враждебно они были расположены к полугреческому двору королевы Марии. Не желали видеть на троне ее сына Димитрия. Они неоднократно приглашали упомянутого Гильельмо Монферратского занять салоникский престол, но тщетно: тот предпочитал спокойную долю некрупного барона блестящему, но далекому и опасному трону салоникскою короля. Трубадуры сложили о нем насмешливую песню:

«Постричься бы тебе в клюнийские монахи или стать цистерсианским аббатом, нету тебя силы. За пару волов и телегу в Монферрате ты отказался от царства. Вида­но ли, чтобы сын барса прятался в дыру, как лисица?»

Между тем Калоянн, ободренный смертью Бонифация, двинулся на его королевство. Оно казалось легкой добычей. Но это был его последний поход. Греки, заманившие Бони­фация в засаду, покончили и с Калоянном. Со времени юж­ных походов царя влахов и болгар греки начинают играть большую, хотя еще мало разъясненную роль в его военных предприятиях. В лагере под Салониками у Калоянна оказы­вается «архистратиг» из греческих архонтов по имени Монастра. Он убил Калоянна. Конечно, не подговор жены уби­того царя является причиною этого события, но оно дело греков, боявшихся за участь Салоник, населенных греками, хотя под властью латинян, второй столицы Романии. По известиям хотя бы Хоматиана, мы видели, насколько живуч был греческий элемент в Салониках, и грекам было ясно, какая участь угрожает городу и его святыням от Иоанницы. Во всяком случае, его внезапная смерть — он был поражен копьем в живот — была приписана всеми, начиная с убий­цы Монастра, чуду великомученика Димитрия, патрона Са­лоник, и немедленно сложившаяся легенда записана и в русских летописях, впрочем в виде краткого известия.

Смерть Калоянна (1207) оказалась настоящей катаст­рофой для его царства. Законный малолетний наследник Иван Асень, сын Асеня I, был спасен от гибели верными бо­ярами; они увезли ребенка сначала к дунайским куманам, потом на Русь. Престолом овладел племянник Калоянна Борил, женившийся на его вдове, которую обвиняли в за­говоре против мужа. Но управление наследством Калоянна оказалось не по плечу Борилу, хотя он занимал престол до­вольно долго (1207 — 1218). Его царство вышло бесслав­ное, слабое, для поддержания своего престола Борил при­зывал в свою страну то одних, то других из ее исконных врагов. Он являлся к тому же узурпатором престола. Не- медленно после убийства Калоянна деспот Святослав, или Слав, владетель Мельника в Родопских горах, провозгла­сил себя независимым и, будучи родственником Асеней, стал добиваться болгарского престола при помощи латин­ского императора. Севастократор Стрез, славный князь крепости Просека, захватил большую часть Западной Бол­гарии, т. е. Македонии, не без помощи сербов. Внутренние враги Борила, бояре, поддержавшие законного наследни­ка, представители национальной партии, засели в дунай­ской крепости Видине, ставшей очагом движения против узурпатора. Венгры вновь завладели областями Белград­ской и Браничевской, которые у них отнял Калоянн в 1203 г., и царь Борил не только примирился с этой утратой, но призывал короля венгерского Андрея против бояр в Ви­дине. Венгры действительно завоевали ему Видин, опусто­шив Северную Болгарию.

Те же самые черты — сначала поражение, потом союз на неравных началах — имели отношения Борила к Генриху.

На Троицу 1208 г. император Генрих получил в своей столице известие о вторжении половцев и влахов Борила. Созвав немедленно войско, Генрих выступил к Адрианопо­лю и решил вместе со своим советом, что надлежит фран­кам идти разорять страну Борила, чтобы отомстить нако­нец за смерть императора Балдуина, «бывшую большой бе­дой для рода Фландрии и Геннегау». Под Веррией у подножия Балкан франки встретились с силами Борила. Влахи напали на рассвете, когда у франков были под ору­жием лишь передовой и тыловой отряды. Все войско едва не погибло, а под знаменами Генриха были собраны все рыцари Романии и новые, прибывшие из Фландрии, Франции и Нормандии. Рыцарь Лионар по безрассудной гордости бросился один на влахов и погиб бы, но импера­тор «по великому благородству сердца и большой храбро­сти» бросился на своем черном коне один выручать своего человека. Пробившись к нему, он сказал: «Лионар, Лионар! Бог меня да простит, но, кто бы ни считал вас разумным, я считаю вас за безумца и хорошо знаю, что и сам из-за вас подвергнусь порицанию». И император поскакал в одних наножниках, и, когда он возвратился с Лионаром весь окровавленный, дружина была смущена. Старик Петр Дуэ подошел к нему прямо и сказал:

«Государь! Такой человек, как вы, поставленный во главе обороны и управления, не должен удаляться столь без­рассудно от своих, как вы поступили на этот раз. Смот­рите, государь, если бы вы были, по несчастью, убиты или взяты в плен, то разве смерть и бесчестие не ожидали бы всех нас? Бог меня да простит! У нас нет другой опоры и знамени, кроме Бога и вас. Скажу вам, чтобы вы хоро­шенько знали. Если вы еще раз увлечетесь, то да хранит Бог вас и нас! мы тут же отдалим вам все лены, которые от вас получили». Генрих выслушал и ответил: «Верно, Петр, знаю хорошо, что поступил неразумно, прошу вас простить. Но это виноват Лионар, если бы он остался среди врагов, то было бы нам скверно, ибо потеря добро­го человека невознаградима. Теперь оставим влахов и пой­дем на Филиппополь».

Когда войско пришло туда, то оказалось, что на 12 дней кругом нельзя было найти ни хлеба и вина, ни ячменя и ов­са. Трое старых баронов отправились за провиантом и фу­ражом, но их окружили влахи. Тогда император собрал войско и стал говорить о Господе Боге:

«Бог сотворил вас по своему образу и подобию и не ос­тавит вас ради такой сволочи (canaille). Возложите упо­вание на Бога и вашу надежду (девиз), и не сомневаюсь, что враги не устоят. Пусть каждый будет соколом, а враги наши подлым вороньем!»

Болгаре заметили знамя (орифламму) императора и отступили в горы. На следующий день каноник Филипп го­ворил проповедь:

«У вас здесь нет ни замков, ниубежищ, с вами лишь ору­жие и ваши кони. Все причастились самым благочести­вым образом, стоя в рядах».

Рать была так велика, что от стука оружия и ржания ко­ней не услыхать бы и грома. День выдался ясный, поле бы­ло ровное; Генрих объезжал ряды и просил быть братьями в бою, забыв обиды. «Род Борилов» уже налетел тучею с великим ревом, а Генрих все еще увещевал войска сохранять порядок и радовался, что болгары на этот раз не бегут, по­ка старый Дуэ не сказал ему:

«Государь! Что вы все говорите? Идите вперед смело и знайте, что, если не приключится смерть, не отстану от вас и на четыре шага».

Тогда император поскакал на «род Борилов». А в это ут­ро птицы так сладко пели на разные голоса, что веселили душу, и Анри де Валянсьен утверждает, что никогда в жиз­ни он не видел более прекрасного дня.

Борил выстроил свои тридцать три тысячи в тридцать шесть полков; болгары держали длинные богемские мечи и гордо наступали, думая захватить и этого императора. Первую линию франков вели Петр Брашейль, Мальи и ста­рый маршал Вилльгардуэн, рыцарь брабантский и другие; императора просили быть в резерве. Вожди еще держали речи, мудрый Вилльгардуэн припоминал славу древних, о коих известно из книг; каноник Филипп поднял крест и дал отпущение грехов. Тогда все взяли копья наперевес и с криком «Святой Гроб!» поскакали на подступавшего врага. Сбитые с лошадей первые ряды болгар уже не могли под­няться, их добивали следующие ряды рыцарей, и войска Борила обратились в беспорядочное бегство. Брашейль и Мальи с 20 рыцарями ударили на самого Борила, при кото­ром было 1600 человек; император Генрих в пурпурной мантии, усеянной золотыми крестами, скакал впереди сво­его отряда. Болгары рассыпались, как жаворонки от кор­шуна, хотя их было 33 тысячи; рыцари гнали их целых пять часов, «как безгрешные дьяволов», хотя их было 15 дружин по 20 человек, лишь у императора было 50 рыца­рей. Сверх того, с франками было три дружины, составлен­ных исключительно из греков (de purs Griffons). Так на гре­ческой земле сражались чужестранцы, а греки были в тени. Франки ликовали, овладев громадной добычей и про­виантом, в котором сильно нуждались. Вскоре к императо­ру явился Слав (Еsclas) Родопский (23), поцеловал у него руку, как у сюзерена, и получил в лен свои и вновь отнятые у болгар земли; император обещал ему и Великую Влахию (конечно, не Эпирскую, но Средние Балканы). Сговорились отдать за Слава внебрачную дочь императора, и свадьба была отпразднована в Константинополе; но на всякий случай у нового зятя, получившего и титул деспота, был оставлен брат императора Евстахий с дружиной франков и дружиной греков.

Генрих мог теперь хвалиться в письмах на Запад, что увеличил свою империю на 15 дней пути. По ту сторону Родоп начинались лены ломбардских вассалов Салоникс-кого королевства. Сплоченные единством интересов, не сдерживаемые более рукою Бонифация, они не желали принести ленную присягу императору и претендовали на полную независимость Салоникского королевства, кото­рое считали собственным завоеванием. Они относились враждебно вообще к французскому элементу. Француз­ские вассалы Морей и Средней Греции были, наоборот, на­строены лояльно к императору, по крайней мере теорети­чески, пока их интересы не страдали. Ломбардцы вели се­бя вызывающим образом. Один из них, Альбертино из Каноссы, даже напал на афинского «мегаскира» Оттона де ла Рош и отнял у него Фивы.

Генрих принял вызов и немедленно решил идти на Са­лоники, чтобы требовать ленной присяги. Поход подроб­но описан очевидцем Валянсьеном. Несмотря на зимнюю стужу, Генрих повел войско через Фракию, как бы направ­ляясь против болгар. По льду перешли Марицу и за Мосинополем, леном Вилльгардуэна, вступили в пределы коро­левства. Генрих шел спешно, через горы и минуя берег, где были ломбардские замки. Первый же встреченный лом­бардский вассал отказался впустить императора в свой го­род и не дал провианта голодному войску. В Драме прове­ли Рождество; отсюда император потребовал к себе салоникского баила Биандрате, но тот наотрез отказался приехать. Приближение Генриха вызвало в Салониках бур­ные сцены. Французские вассалы должны были удалиться из города и поспешили в лагерь Генриха. Остановившись в Хортаитском монастыре, Генрих опять послал в Салоники, на этот раз трех героев: Конона Бетюнского, старого Дуэ и Мальи. Он требовал лишь ленной присяги и пропуска в го­род войску, не имевшему ни приюта, ни пропитания. Он обещал при этом подтвердить пределы королевства мало­летнего Димитрия на основе договора с Бонифацием. Мы видели, что последний расширил свое государство далеко за пределы области между реками Стримоном и Вардаром, предусмотренные еще договором 1204 г. между участника­ми крестового похода. Именно он завоевал часть Западной Македонии, Фессалию и Грецию; Морея была захвачена Шамплиттом с согласия Бонифация. Все это было молча­ливо признано при встрече 1207 г. Бонифация с Генрихом. Со смертью Бонифация между французскими вассалами в Греции и ломбардскими хозяевами королевства дело до­шло до открытого столкновения: были захвачены Фивы. И теперь ломбардцы решили не уступать Генриху, императо­ру враждебной национальности, ни в чем, чтобы не под­вергнуть спору свои завоевания на западе и на юге, осо­бенно в Фессалии, где были их лучшие владения. Они отка­зались поэтому даже впустить Генриха в Салоники. Предвидя этот ответ, император дал своим послам инст­рукции потребовать третейского суда из четырех выбор­ных или же просить разобрать их дело папу, французского короля или западного императора. Ломбардцы на это предъявили требование расширить их королевство: в та­ком случае они согласны признать и впустить императора; и пожелания ломбардцев были так велики, что вряд ли бы­ли серьезны: сверх всего ранее ими завоеванного они хо­тели получить на западе Дураццо и земли эпирского дес­пота, а на востоке — всю полосу от Филиппополя через Веррию до Черного моря, т. е. новые завоевания Генриха от болгар, которыми так гордился Генрих. Они хотели, чтобы Генрих поссорился с Венецией, хозяйкой на берегах Адри­атики, и выдал им своих верных франков в Морее. Напрас­но послы Генриха указывали на их обязанности в отноше­нии к сюзерену их покойного короля, на нужду его рыца­рей. «Должны ли мы мерзнуть, как собаки?» — говорили они. «Как хотите», — был ответ Биандрате. Генриху при­шлось пережить тяжелые минуты. Войско не могло оставаться долее в Хортаитском монастыре и его окрестнос­тях, не хватало ни хлеба, ни квартир; нельзя было ожидать помощи, ни отступить без риска погубить войско, ни взять сильно укрепленные Салоники. Все советовали Генриху уступить. Он долго думал, гордость рыцаря и государя бо­ролись в его честной душе с необходимостью дипломати­ческого обмана для спасения войска; наконец он объявил, что согласен присягнуть в соблюдении условий, предло­женных ломбардцами, но требует утверждения их короле­вой Марией. Тогда и Биандрате не мог в свою очередь отка­зать Генриху в его законном требовании уважать права ре­гентши, приехал в Хортаитский монастырь, где Генрих с баронами принес требуемую присягу. На следующий день Генрих с 40 рыцарями въехал в Салоники, был встречен с подобающими почестями и приведен в храм Димитрия. Императорские войска начали входить в город мелкими отрядами; приехали немецкие бароны и объявили себя на стороне императора; Генрих повел тайные переговоры с королевой Марией. Положение ломбардцев ухудшалось, почва ускользала у них под ногами. В довершение всего ар­хиепископ Гварин перешел на сторону императора и тем привлек к себе симпатии всех ненавидевших ломбардскую партию, именно греков и самой королевы Марии; архи­епископ получил значение не меньше самого Биандрате. Видя опасность, ломбардцы требовали, чтобы Генрих под­твердил свою присягу. Император тогда созвал парламент и на нем уже открыто выступил против ломбардцев. Каж­дому было предложено высказаться, одобряет ли он усло­вия, на которых императору предстоит присягнуть. Поло­жение сторон настолько изменилось, что только три лом­бардских барона отважились настаивать на условиях, все же прочие, духовенство и немцы подали голоса против них. Тогда Генрих разразился упреками против ломбард­цев, он сказал, что дикие куманы и влахи поняли бы инте­ресы империи не хуже их. Он потребовал узнать мнение королевы и, лично поехав к ней, уговорил не оставить его, императора, своей поддержкой в эту важную минуту, уве­рил Марию, что она может доверить ему судьбу своего сына. Тогда ломбардцы прибегли к последнему средству, тре­буя третейского суда, от которого прежде сами отказались, но и суд не состоялся. Таким образом присяга Генриха в Хортаитском монастыре стала недействительной. Он лич­но короновал малолетнего Димитрия, посвятив его пред­варительно в рыцари. Биандрате же принес присягу импе­ратору, королю и регентше и был оставлен в должности баила королевства. Регентша Мария получила от Генриха богатые владения царицы Евфросинии в Фессалии; был одарен и доверенный Марии — грек Мануил.

Ломбардцы далеко не примирились со своим положе­нием. Милости грекам раздражили их еще больше. Они за­мыслили опять вызвать Гильельмо Монферратского и уст­ранить Марию; Генриха они собрались погубить при от­ступлении через горные переходы, для чего Биандрате занял верными ломбардцами Серры и Христополь. Это до­шло до Марии, и в кремле Салоник был созван новый пар­ламент в присутствии Генриха и его баронов. Биандрате был изобличен и заключен во дворце королевы; лены лом­бардских рыцарей под Серрами и Христополем, замешан­ных в заговоре, были отданы французам, чтобы обеспе­чить путь в Константинополь. Но ломбардцы не смири­лись и теперь: предупредив рыцарей Генриха, они не пустили их в Серры и даже вступили в соглашение с Борилом, царем влахов и болгар, завоевавшим за это время Мельник у деспота Слава. Однако в этих областях, видимо, решали дело греки: Генрих их к себе расположил своей по­литикой согласия, и они тайно впустили французов в Сер­ры. Тем временем Генрих, желая получить пропуск через Серры во что бы то ни стало, даже выпустил Биандрате и послал его под эскортом, так как бывший баил взялся до­быть Генриху и Серры, и Христополь. Но ломбардцы были, по-видимому, прирожденными изменниками; имели мес­то стычки и изменнические нападения на послов. Тогда Серры были отданы немецкому графу Каценелленбогену, променявшему Великую Влахию Эпирскую на таковую у Средних Балкан. Он увез с собою Биандрате и держал его крепко. Замок Христополя французам не удалось взять, //хотя они захватили самого кастелляна, памятного им по зимнему походу на Салоники//. Чтобы обеспечить подвоз провианта морем, Генрих утвердился на Афоне, занял за­мок, выстроенный посреди Св. горы латинским еписко­пом. Последнего папа отозвал по просьбе Генриха.

Между тем ломбардские бароны подняли мятеж в Фес­салии, и Генрих решил двинуться на юг. В Салониках рядом с королевой был оставлен архиепископ Гварин, не замед­ливший занять цитадель своими людьми. Ломбардцы под начальством коннетабля Буффа собрались под Лариссой и даже предлагали Генриху очистить Салоники и отступить в Хортаитский монастырь. Генрих прошел окольными путя­ми, через проходы, не занятые ломбардцами, и появился под Лариссой. Желая покончить миром, он предлагал лом­бардцам даже увеличить их лены, но в ответ опять получил оскорбительное предложение уйти в Константинополь. Оставалось сломить ломбардцев оружием, проливать ла­тинскую кровь на глазах покоренного греческого населе­ния. Франки перешли р. Пеней, разбили ломбардский от­ряд и обложили Лариссу. Тогда 700 ломбардских рыцарей, бывшие в городе, во главе с коннетаблем Буффа и кастелля-ном города Гильельмо, сдались на капитуляцию, и Генрих отпустил их, не желая усугублять вражду между нациями, оставил даже в Лариссе прежнего сеньора. Он мог быть до­волен своими успехами. Ненавидевшие ломбардцев греки встречали императора с энтузиазмом. Казалось, облекалась в реальную форму идея державной власти, стоявшей выше и латинян и греков, способной восстановить правосудие и навести порядок. Греки видимо волновались и на Евбее, где итальянский сеньор Равано поспешил заключить союз с Венецией, причем венецианцы обязали его не раздражать греческих архонтов. Договор этот был направлен, конечно, против Генриха. Зато он получил из Франции деньги, выру­ченные за продажу святынь из Константинополя. Теперь он мог расплатиться с солдатами. В его войске все большее и большее значение приобретают наемники, и между ними было много греков. Впрочем, в продолжении войны не бы­ло надобности. В Морее и Средней Греции императора ожидали лояльные французские вассалы, жаждавшие изба­виться от своих ломбардских соседей. Крупнейший из французских государей Греции Вилльгардуэн Ахейский осаждал в это время Коринф, занятый отрядом войск эпирского деспота, и немедленно отозвался на призыв Генриха принести ему ленную присягу. Только узнав о переговорах Генриха с французами Греции, ломбардцы поняли безна­дежность дальнейшего сопротивления императору и с сво­ей стороны завязали с ним переговоры.

Всегда предпочитая мир, хотя бы и невыгодный, ссоре между латинянами на Востоке, Генрих созвал парламент в Равеннике, замке недалеко от фессалийского города Зейтуна (Ламии). Незадолго перед тем он отобрал эту мест­ность от тамплиеров и отдал ее итальянскому вассалу. Ра­нее других прибыли немецкие вассалы и глава ломбардцев Буффа. Последний был обласкан Генрихом и назначен коннетаблем всей Романии. Лишь небольшая часть италь­янцев уклонилась от соглашения, между ними граф Паллавичини из Водоницы и владетель Евбеи Равано. Но идея са­мостоятельности Салоникского королевства от констан­тинопольской империи была погребена. Не суждено было итальянским феодалам образовать крупное национальное государство в Романии; руководство итальянским движе­нием на Леванте сосредоточилось в руках купеческой Ве­неции, и договор Равано с республикой хорошо иллюст­рирует этот процесс. На парламенте в Равеннике ломбард­ские бароны уже не опираются на свои права завоевания под знаменами Бонифация, но присягают императору как получившие лены от него непосредственно.